Картины из лабиринта

Прижатый мной лаз мигнул всем телом. Отсюда было видно, что монолитность его внутреннего лампочного света была лишь видимостью. Оказалось, что весь он состоял из блоков-кубиков, тетрисно прилаженных друг к другу, так плотно, что расстояния были едва заметны. У каждого блока внутри был свой огонек, но все они зажигались одновременно.

– Отпусти его, ему очень надо наверх, – попросил голос.

Я оглянулась на звук, не ослабляя хватки. Одинаковая армия продолжала шагать вокруг нас.

– Покажись! x <-!

Один из лазов поднял руку и шевельнул цапками. Внешне он ничем не отличался от других, но в движениях его отсутствовала присущая остальным лазам угловатость. Его походка не рубила, а взмахивала, ловко покачивая шагами.

– Пусти его, пусть бежит. Это ничего не изменит, – сказал необычный лаз. – Он вернется обратно, и все начнется сначала.

Я встала с несчастного, и тот понесся рывкатым кубарем, спотыкаясь, пока не слился с толпой.

– Куда они все лезут? – спросила я.

– Вверх.

– Что там?

– Не знаю. Может быть, ничего.

– А почему ты не с ними?

– А я знаю секрет. Мне ни к чему.

Он сделал несколько шагов в мою сторону и остановился. Вздымающиеся из реки лазы слепо врезались в него, ряды их путались, но тут же выравнивались напирающим потоком. Они не могли остановиться.

– -> ~, – сказала я, но он не отреагировал. Похоже, не знает граней.

Я выдумала на скорую руку деревянную стенку, что приватно отгородила нас от толп непроницаемой диагональю.

Лаз был чуть ниже меня ростом. Мы стояли лицом к лицу, изучая друг друга, пока он не мигнул телом, в котором я различила все ту же тетрисную фрагментарность.

– Почему вы мигаете? Из чего вы сделаны? – спросила я резким кнутовым тоном.

Он внимательно остаканился и выждал чинное мгновение. Затем, плавно жестикулируя, он заговорил, последовательно расставляя акценты.

– Мы состоим из кубиков. В каждом есть центр – ядро, тоже кубическое. Оно вроде плазма-мозга. Из мозга этого выходят нити, по которым пульсирует информация, – он иллюстративно прочертил дээнкашную спиральку цапкой. – Эти нити – прямой контакт ядра с границами куба.

«Вроде нервов», – подумала я.

– Когда пластилин атакует куб, ядро запускает защитный механизм и втягивает информацию внутрь.

– Пластилин атакует куб? Зачем?

– Так пластилин растет.

– Ядро втягивает информацию внутрь? Какую информацию?

– Информацию, которая живет в нитях куба. Я называю их «биты». Я имею в виду единицы этой информации. Хотя они отдельны друг от друга только условно.

Я кивнула:

– Продолжай.

– Итак, когда пластилин атакует, биты собираются в ядре, и оно запирается. Биты прячутся за прочными стенами ядра в надежде, что пластилин уйдет сам. Так как на этом этапе все без исключения биты находятся там, в нитях куба в этот момент никого нет. А когда в нитях никого нет, там начинает нагнетаться пустотное давление.

Он замолк, видимо ожидая вопроса про пустотное давление, но я не спросила, я улавливала суть сказанного интуитивно, довербально.

– Пустота давит на стенки и заполняет нити до отказа, – продолжил он. – Когда пустоты слишком много, она вырывается наружу через специально отведенные отверстия и надувает внешние почки на присосках. Эти почки лопаются и раскрываются сложными цветами наружу куба.

Он вновь остановился, позволяя мне осмыслить сказанное. Я смотрела сквозь него, воображая структуру кубов. Все это выглядело очень логично, но конечная цель этого механизма оставалась туманной.

– В чем функция цветов? – спросила я, делая шаг вперед.

– Цветы становятся лабиринтами для вторженцев. Пластилин не может обойти лабиринт стороной, он должен проследовать по узору.

– Что значит должен? – Я наклонилась к его плечу, разглядывая, как если бы он был восковой фигурой. Ему, казалось, льстило мое внимание. Кубы, из которых он состоял, в погашенном состоянии были едва различимы. Если бы я не знала, что они там, ни за что не заметила бы.

– Должен – значит, должен. Пластилин не может обойти его. Закон мира, – ответил он с весомой интонацией. – Должен следовать по узору.

Я кивнула.

– Так или иначе, защита временна, – добавил он с неожиданным достоинством. – Пластилин поглощает в любом случае. Раньше или позже он всегда находит верный ход через лабиринт и добирается до нитей. А ядро, какой бы крепостью оно ни казалось битам, для пластилина не препятствие. Разламывается на раз-два.

В этот момент он вспыхнул, всего на мгновение, но этой вспышки было достаточно, чтобы озарить детали его внутреннего устройства, десятки кубиков с впаянными в центр чипами ядер и нервными ответвлениями нитей. Он улыбнулся и протянул цапку ко мне, касаясь нагого плеча, что просвечивало сквозь оторванный фрагмент платья. Цапка его была сухой, несмотря на то, что он только что вышел из воды.

– Целое тело, – подумал он открыто.

Я посмотрела исподлобья и стряхнула с себя цапку. Мое движение оскорбило его. Он развернулся рывком и вышел за деревянную стенку, смешиваясь с толпой лазов.

– Стой! – скомандовала я ему в спину, но он проигнорировал. – Я знаю огонь! – прокричала я волшебную фразу. Он остановился, глядя на меня через плечо.

– Правда? Живой огонь?

Я прохладно кивнула.

Широкими прыжками он вернулся обратно и вот уже вновь стоял напротив меня, заглядывая в глаза с энтузиазмом. Похоже, что огонь имел для него особое значение.

– Есть настройка? – спросил он.

– Есть. Но я не поделюсь, пока ты не поделишься.

– Что ты хочешь? – выпалил он с жаром, разом роняя образ чудаковатого мудреца, обращаясь в нетерпеливого ребенка.

Я вытянула паузу, наслаждаясь обретенной властью. Меня интересовало несколько вещей.

– Почему кубы мигают?

– Они привлекают пластилин, – немедленно ответил он.

Эта идея была нелепой, но в то же время необъяснимо логичной. Мне вспомнились мушки, часто мерцающие у потолка. Кубы сами зазывают пластилин внутрь. И в этом причина их иллюминации. Они зазывают свою гибель.

– А что наверху? Куда все лезут?

– Не знаю, – ответил он.

– Ты собирался куда-то идти? Но куда? Разве не наверх?

Он коротко посмотрел в сторону, замявшись.

– Нет. Мне не надо туда.

– А куда?

– Секрет.

– Это и есть тот секрет, о котором ты говорил?

Он промолчал.

Одними словами большего не добиться, пора было переходить к действию. Я вздохнула и сосредоточилась. Первое па – вращение вокруг оси, второе – выбрык в сторону и наверх, третье – скачок в противоположную сторону и вниз. Шевельнув ресницами, я добавила четвертое па, случайное. То самое, которого не хватало в кластере Фаи. Лицо пиксельного солдата озарилось танцующим огоньком, отражаясь в его расширенных от восхищения глазах.

– Это огонь, – подчеркнула я. – Я поделюсь, но мне нужно знать ответ.

– Я не иду наверх, – сказал он без колебаний. – Мой секрет прост. – Он оглянулся по сторонам, но никто не обращал на него ни малейшего внимания. Лазам было все равно, они опаздывали на встречу со смертью.

– Немногие в курсе, как тут все на самом деле устроено. Некоторые знают, что пластилин убивает, а наверху ничего нет. Но немногие. Я встретил всего нескольких, кто знал. Наши разговоры никогда не затягивались надолго, им всегда нужно было идти. Они спешили так же, как и остальные, а я не останавливал их. Зачем? Пусть лезут, если хотят. Понимаешь, не достаточно знать теорию мира. Нужно применять знания на практике. В этом вся суть.

Он весь передернулся и мигнул как-то особенно затяжно. Ядра кубов вспыхнули синхронными семечками в полигональной грозди его тела.

– Если не применяешь теории, то нет никакой разницы. Будешь взбираться, пока не сольешься с Влазом. Как и все остальные. И так постепенно все зарастет пластилином, пока не останется места. Если место может закончиться.

В этот момент мой огонек оттанцевал свою партию и рассеялся, хлопнув напоследок финальным четвертым па.

– Давай огонь, – резко сказал лаз.

– Ты не договорил, – парировала я.

Он проглотил мой длинный взгляд и неброско подбоченился, смиряясь.

– Вся суть в том, чтобы развалиться самому. Каждый в состоянии разбить свои кубы самостоятельно, без помощи пластилина, если знать как.

Эта самоубийственная доктрина привела меня в замешательство.

– Зачем?

– Что зачем?

– Зачем разваливаться?

– Как? Чтобы уйти отсюда, конечно.

– Куда отсюда?

Он махнул в сторону реки.

Я повела головой, сдвинув с глаз непослушный локон. Мои волосы уже почти высохли.

– А что там? Выход?

Он проигнорировал мой вопрос.

– Огонь, – потребовал он, протягивая цапку вперед. Похоже, большего от него добиться было нельзя. Я выглянула в междупространство. Собирать новый кластер не было надобности. Предыдущий, копия того что я отправляла лодочнику, все еще висел там, лаконично выцарапанный гранями: I_~_I

Мне нужно было только отогнуть уголок кластера и вписать недостающее четвертое па. Закончить алгоритм огня; сделать его безопасным.

Лаз весь обратился во внимание, антенно растопырив цапки: зеленый богомол, готовый принять пакет данных. Однако я не спешила передавать ему знание. Кластер повис на рельсах моего ума, готовый сорваться по малейшему движению воли.

«Как только я отдам ему огонь, он исчезнет», – думала я. Он исчезнет, а я останусь здесь. Будь Фая со мной, она бы сказала, как поступить. Но ее нет. И не нужна она мне. Я слишком много на нее полагалась. Все по-другому теперь.

С этими мыслями я отпустила кластер в голодный разум лаза. Он благодарно сощурился и замер в трансе, совсем как лодочник. Несмотря на то, что форма их тел различалась, что-то неуловимое в чертах и мелких жестах объединяла их. Разные ягоды, но с одного поля.

Лодочник. Это была моя вина все же. Это я отпустила кластер тогда, не Фая. Нет смысла доверять никому. «Никому!» – подумала я громко, надеясь, что она услышит.

Между тем, кубы, из которых состоял лаз, нагнетали яркость. На фоне гирляндных вспышек его безликих собратьев его кубы сияли туманной, медовой красотой. Лаз улыбнулся умом.

– Как отсюда выйти? – спросила я. – В чем секрет?

– Огонь, – сказал он.

Достигнув абсолютной яркости, кубики его задрожали и начали отпадать с плеч, с груди, с цапок. Касаясь пластилиновой поверхности Влаза, они вспыхивали огнем.

– Что это значит? – спросила я встревоженно.

Но ответить было уже некому. Передо мной пылала нестройная груда блоков. Я сконфуженно глядела в иссякающий огонь. И вдруг все сошлось. Я поняла.

Фая не ошиблась в расчетах, она действительно все знала наперед. Она специально дала лодочнику незавершенный огонь. Она знала, что тот взорвется. Она хотела взорвать его. Хотела. Потому что из Влаза был лишь один выход. Из него можно было только сгореть.

Оводом взгляда я рассеяла иллюзию деревянной стены, отделяющей меня от потока пиксельной армии. Лазы тут же хлынули напрямик, ударяясь об меня плечами. Во мне пульсировало знание. Ключ наружу. И я могла подарить его им. У меня была сила, возможность освободить их всех. Всех лазов. Сжечь их дотла. Это было бы нетрудно, ведь площадь огня не имеет значения при его создании. Достаточно лишь расфиксить паузы между па, и пламени придется распластаться, чтобы поймать себя за хвост. Я без труда могла бы выдумать огонь, целиком покрывающий Влаз.

Но мне вспомнилась черная, вибрирующая эхом струна и злые, лиловые небеса над бусиной дома в треугольном наваждении. Что я знала об этом мире? Кто я такая, чтобы решать за них? Лишать их того что, у них есть? Что, если Влаз для них – райский сад? Откуда мне знать? Мне стало тесно.

Быстро,

Руками ума,

Хрупкими, как ресницы,

Я сковала огонь:

Чистый,

Бездымный,

Глубокий, как дверь.

«Сейчас», —

Подумала я

И сделала шаг.

~нарисованный старик~

Ощущение палящей жары пропитало меня. Языки прожекторов в густом тумане плавно двигались из стороны в сторону. Я шла сквозь туман, выставив руки перед собой, готовая встретить неожиданное препятствие. Периодически я посылала в междупространство маяковую грань x <, обозначая свое присутствие, но несколько оборотов спустя перестала. Зачем? К кому я обращаюсь? Другие мне отныне ни к чему.

Но одиночество, хоть и освобождало, все же было одиночеством. В тишине эфира я думала о разных вещах, загипнотизированная далекими прожекторами. Мои мысли пространно ассоциировались с движениями этого сонного света. Мне вспомнились жители улья и их наспинные капсулы для искр. Как они не заметили меня, хотя я была так близко, совершенно чужеродная? Почему? Наверное, они были слишком заняты, ведь Обнадежда приближалась. Интересно, каково это – жить от Обнадежды до Обнадежды, накапливая силу тяжелым трудом, чтобы потом выстрелить ей в экстазе? А лазы? Что чувствовали они, взбираясь по стене? Казалось ли им, что успех близок? Что вот-вот? Что осталось еще одно движение, небольшой рывок, и все? Как глупо! Глупо! Я покачала головой, снисходительно улыбаясь их простоте.

«Им далеко до меня, разве нет? До моих возможностей, до моего воображения. Ведь я могу сотворить все что угодно, что пожелаю, мгновенно. Я могу ходить сквозь стены если захочу, – думала я громко, решительно шагая вперед, вдохновляясь, пока откуда-то из глубин не пришел вопрос: Да, но только вот зачем все это?»

Я остановилась. Внезапное осознание переломило грудь. И правда. Зачем я все это делаю? В чем заключается моя цель?

– Куда я иду?? – прокричала я в уме.

Мир вокруг молча клубился в ответ.

Я двинулась вновь, но уже тише, понурив голову. Грусть окутала меня. Пусть все они и были ограниченнее, чем я, пусть они и не умели ходить сквозь стены, их жизнь все же имела смысл. Хотелось поговорить с Фаей, но ее не было.

«Она, может быть, вообще никогда не вернется», – подумала я.

Погруженная в тяжелые мысли, я не сразу заметила, что туман начал рассеиваться. Глаза мои стали различать идущие понизу контуры – мои ноги. Я подняла голову. Прожектора светили теперь тускло-тускло, их уже почти не было видно, похоже, они были частью тумана. Впереди проступали контуры стен. Я будто выходила из облака. За любопытством тут же забылась грусть.

Вскоре я уже шла по улицам города. Дома были сложены из глиняных кирпичей и покрыты арабской вязью трещин. Все двери были открыты нараспашку. Я заглянула в несколько, но всюду было пусто. Было похоже, что это место необитаемо. Я добралась до площади с сухим фонтаном посередине и присела на краешек.

Небо сочилось закатом: четверть рыжего солнца выглядывало из-за горизонта. Было жарко, но со сбитой спесью, как бывает вечером. Мне стало любопытно, зайдет солнце или нет. Я смотрела на него, пока не заболели глаза, но оно не двигалось. Я шаркнула ногой, вздымая пыльный песок. Может быть, жители прячутся? Может, они знают, что я здесь, и боятся? Боятся меня?

«х <:~», – открыто подумала я и прислушалась.

Все здесь проницал шепушачий звук, словно кто-то водил мокрой ладонью по стене, но он был достаточно фоновый и постоянный, чтобы принять его за форму тишины. Никто не откликнулся на мои грани. Припекало.

«Что ж, – решила я, выдумывая себе пустынный капюшон с прорезями для глаз. – Вперед. Больше некуда». Я пересекла площадь и двинулась в сторону заката.

Вскоре я набрела на необычное высокое здание с треугольной крышей. Над входом висела табличка на сложном заковыристом языке. Двери не было. Я заглянула внутрь. Длинный коридор, проходящий стойлом. Внутри здания было прохладней, чем снаружи, и слегка пахло перьями.

Дойдя до середины коридора, я обернулась. Дверной проем, через который я вошла, полыхал горячим прямоугольником. Я повернулась обратно и посмотрела вглубь. Полумрак коридора заворачивал за угол, из которого слегка светилось. Не спеша я двинулась вперед, пошаркивая глубным эхом шагов.

За углом был тупик. Свет проникал туда через трещину под потолком и освещал глухую стену. На стене все теми же арабскими морщинами был выгравирован пещерный рисунок: ухмыляющийся бородатый старик. Один глаз его был лукаво прикрыт, второй глядел прямо на меня. Несмотря на простоту портрета, он выглядел очень живо. Я приложила ладонь к бороде старика, чувствуя выступающий материал. Голос, хоть и спокойный, раздался так внезапно, что я невольно отпрыгнула назад.

– Давно тебя не было, – сказал он.

– х

– Ix <.

Это было странно. Вокруг – никого.

– Ix

– x <:? – уточнила я свой вопрос, выходя из тупика, глядя по сторонам.

– I:x <, – сказал он и добавил на языках: – Я здесь, на стене. Стена тоже. Если изволишь.

Я вернулась к рисунку. Старик продолжал ухмыляться.

– Это ты нарисован?

Голос утвердительно засмеялся.

– Давно тебя не было, да, – повторил он.

– Меня вообще не было здесь, – ответила я нарисованному старику.

– Здесь ты права. Тебя не было и не будет, – уверенно произнес он.

– Но разве это не грустно? – спросила я.

– Это не грустно. Это удобно. И странно, конечно, тоже, – ответил он.

Я задумалась над его словами. В них определенно был сокрыт некий двудонный смысл.

– Я видел тебя в тумане, – сказал он. – Но на тебе тогда не было капюшона. Ты его выдумала?

– Да, – ответила я и рассеяла капюшон.

– Это интересно. А имя у тебя есть?

– Нет.

Картинка изменилась. Оба глаза теперь смотрели на меня, добродушно прищурившись.

– Прости, – сказал он, – я задаю слишком много вопросов. Ты, наверное, тоже хочешь что-то спросить?

– Есть здесь кто-нибудь еще?

– > ~~, – ответил он.

– >?

Он умственно пожал плечами.

– Не знаю. Я не обратил внимания. Может быть, на выход. Дальше.

– А где выход?

– Зависит от того, где твое «дальше». Отсюда много выходов.

Я прислонилась спиной к стене и сползла по ней. Положив подбородок на руки, я села в углу, обняв колени. Колкая грусть вернулась в душу. Я понятия не имела, где мое «дальше».

Мой взгляд упал на предмет, лежащий на полу. Он был похож на круглую глиняную тарелку древнего вида.

– Ты когда-нибудь задумывалась о том, что такое обороты? – спросил старик. Это был один из тех простых вопросов, на которые нелегко ответить.

– Это когда за одним событием следует другое. Происходит оборот.

– Можно и так сказать, – усмехнулся он. – А когда оборот заканчивается, что с ним происходит?

Мне показалось, что тарелка шевельнулась.

– Он возвращается. Оборачивается, – сказала я, не отрывая глаз от тарелки.

– Хорошо. А между одним оборотом и другим, следующим например, есть разница?

Этот вопрос был лишен всякого смысла.

– Нет. Наверное. Это может быть тот же самый оборот даже. Не знаю. Он, может, возвращается, а то, что следующий наступает, это только видимость.

Я никогда не думала об этом прежде. Мой ответ, однако, произвел впечатление на старика.

– Ты молодец, девочка, – сказал он. – А теперь скажи мне. Если это тот же самый оборот, можно ли им управлять? Можно его оборачивать, как тебе захочется?

– Должно быть. Если материя поддается искажениям, то обороты, вполне возможно, тоже.

Странно, что это не приходило мне в голову раньше.

– Смотри, – сказал он, и тарелка медленно закрутилась. Стены и пол вокруг поплыли, искажаясь, завихряясь, меняясь.

– Обороты Ускорялись-

Я замерла, ошеломленно созерцая. Руки мои зачесались, я поднесла их к глазам и увидела, как капилляры паутинились, перестраиваясь, возводились и опадали молекулярные мосты. Все пришло в движение. Лишь один фрагмент реальности оставался статичным: бородатое ухмыляющееся изображение.

– А почему ты не меняешься? – спросила я, осознав вдруг, что так и не спросила его имени.

– Потому что я – тот, кто вращает. Так всегда бывает, – ответил он. Его голос свиристел нитью среди происходящего хаоса.

– Это очень просто – вращать обороты. Нужно только правильно все придумать. Но даже если бы я и хотел рассказать тебе палитру и правила, то не смог бы. Это знание не передается. Ни кластером, вообще никак. Да и ни к чему тебе это. Великая жертва сопутствует такому знанию. Однажды поняв скрытую простоту, уже невозможно насладиться течением сложности, этим загадочным фильмом вокруг. Если ты знаешь, как обратить падение лепестков вспять, если видишь отчетливо, что ничто никуда на самом деле не падает, а только так кажется – уже не отдаться этому зрелищу на всю. Неведение зачастую блаженно, если правильно с ним обращаться.

Последняя фраза прозвучала совсем печально. Тарелка замедлилась и остановилась, возвращая мир в мерное русло.

– Поэтому ты здесь? Потому что знаешь?

– Я рисунок на стене в покинутом городе. Те, кому есть куда идти, ушли.

– Значит, тебе некуда идти, потому что ты знаешь, что…

– Что нету никакого «куда». Оборот-то один и тот же. Видишь ли, так получается, что, как только познаешь истинную природу движения, твой мир обращается в статику.

Я взяла тарелку в руки, на ощупь, как песок.

– > x~I? – спросила я.

– I <:x:> I, – ответил он

– Но всегда можно выдумать себя наружу, разве нет?

– Наружу… – усмехнулся он. – Я был там. Снаружи. Видел, как растут горы, как испаряются океаны, гнутся русла рек, обходя незримые магнитные столбы. Там, за выходом, я видел все.

– И Минарели?

Он промолчал.

– Там бескрайние лунные поля, и горы, как фольга.. А отражения? Где тебя столько, что забываешь, с чего началось. А ватный остров? Требуньеры? Улей? Неужели все это видел?

Старик долго не отвечал. Я легла на пол, на бок и вскоре вроде как забыла о нем, долго моргая и глядя сквозь прохладную пыль. Идти наружу, под солнце, не хотелось.

– Расскажи мне об этих местах, – шевельнулся вдруг терракотовым интересом мысленный голос старика.

Я повернулась на живот, поставила тарелку на ребро и катала ее пальцем по полу, как большую монету.

– Там по-другому. Каждый раз все совсем иначе. Ты же был снаружи. Ты знаешь.

– Да. Давно это было. Много оборотов назад. Еще до того как я постиг движение. Так же, как и ты, выдумывал себя куда ни попадя, преследуя свою мечту.

– Мечту?

– Да. Я всегда хотел научиться управлять оборотами так же легко, как и пространством. В итоге это меня и погубило. Будь осторожна с мечтами. Они сбываются. У тебя же есть мечта? Цель? Причина? То, что заставляет тебя идти?

Я села, подогнув ноги под себя, и приложила палец к губам. – Да. Меня направляют туда сны. Я вижу направления. По ним и следую.

Я попыталась вспомнить последний направляющий сон и с холодком осознала, что это было еще до пластилиновой реки. До улья. В поезде. В последний раз я видела сон в поезде. Там были опадающие лепестки улья. После этого я шла вслепую. По инерции. Сомнения осами пробудились под ложечкой. А что, если я не там, где должна быть? Что, если я сбилась с пути? Я отсутствующе закусила костяшку указательного пальца.

– Тебя ведут сны? Очень интересно. А откуда берутся эти сны?

– Не знаю. Являются. А потом я иду. Просто иду. А когда возникают препятствия, выдумываю обхождения, но путь всегда разворачивается передо мной. Сам по себе.

«А еще у меня есть Фая», – подумала я закрыто и вздохнула. Только нет ее больше.

– То есть каждый последующий оборот приносит новые поверхности, так? – спросил старик.

– Да, можно и так сказать. Местность постоянно меняется. И законы поведения на ней тоже.

– И в чем же твоя конечная цель? Пункт назначения?

Осы сомнений вспорхнули и, жужжа, опрокинулись ледяными струями за шиворот. У меня задрожала губа. Я почувствовала себя маленькой и беззащитной.

– Я не помню, – сказала я, чуть не плача. – Не помню. Я забыла как-то.

– Забыла… – повторил он с тронутой волновой рябью.

Я острунилась, шумно втянула воздух, и вспрыгнула на ноги, держа тарелку в руке. Слеза скатилась по щеке, но я утерла ее тыльной стороной ладони. Слабость была непозволительна. Теперь, когда я сама по себе.

– А почему ты не поставишь себе новую цель? – спросила я, уводя разговор в сторону. – Если эта достигнута? Разве нельзя начать все сначала?

Старик вздохнул.

– Я объясню, а ты попытайся понять. Воображение открывает пути. Описания первого разума, языков, воплощаются через вектора второго, граней. Ты можешь говорить на гранях, значит, твой второй разум раскрыт и ты знаешь, что количество миров на векторной плоскости второго разума, в принципе, бесконечно, но воспринять ты можешь лишь несколько. Только те, что можешь вообразить. И в этом сила первого разума. Воображение.

Я кивнула. Это было довольно исчерпывающее описание механики бытия.

– Тропа, которой ты следуешь сквозь собственное воображение, и миры, в которых ты оказываешься, определяются конечной точкой пути. Эта точка всегда находится где-то в пространстве, кроме одного случая.