Ressentiment

Через полтора часа Андрей сидел в пролетарской пивной на Ленинском проспекте, потягивая кружку стаута. Вместе с ним отдыхал его курчавый товарищ. Парни обсуждали последнюю вписку у какого-то общего знакомого, с которым учился курчавый. Здесь состоялась наша первая встреча. Я сидел за соседним столиком, внимательно вслушиваясь в их разговор и совершенно бесстыдно разглядывая Андрея с ног до головы. Пару раз он поднимал на меня взгляд, но когда мы встречались глазами, сразу опускал глаза обратно на поверхность стола.

Мой прозорливый читатель, ты ведь уже догадался, как закончится история Андрея? Да-да, я его непременно убью. Но мое поведение не схоже с типичным, разве я еще не говорил, что никогда не убиваю знакомых? Никогда до момента совершения своего дела не попадаюсь на глаза жертвы. Все, кто видел меня, когда я работаю, обычно больше ничего не видели. Но Андрей заинтересовал меня, заинтересовал весьма сильно. Случилось это следующим образом: после очередного пропущенного стакана, когда смутьяны наговорились о женщинах, курчавый вдруг посерьезнел и попытался сфокусировать взгляд на лице своего товарища.

– Слушай, а как поживает твоя книга? – поинтересовался он. Андрей промычал что-то невнятное, кажется, ему не очень хотелось рассуждать на эту тему.

– Да нет, чувак, я серьезно, – настаивал курчавый, – ты же уже пару месяцев собираешься писать. Помнишь, что-то о маньяках или типа такого. Я стал вслушиваться внимательнее, даже на некоторое время оторвавшись от анализа ребристых граней моего стакана.

– Чувак, это же рабочая тема. Миллениалы только и могут, что читать детективы об убийствах или романы о четырнадцатилетних особенных девочках, спасающих мир, ты точно с этого нормально поднимешь – не унимался товарищ Андрея, который нехотя кивал головой, – ну или напиши об околофутболистах, ворующих по ночам вейпы или шайбы снюса, это тоже может заехать. Андрей улыбнулся, а потом как-то ответил, оправдываясь перед укором товарища:

– Братан, я уже накидал общую сюжетную канву, но прорисовка персонажа как-то совсем не идет. Я не шарю в том, как убивают людей или типа такого, придется много выдумывать, а это выйдет недостоверно… Товарищ его оборвал, справедливо интересуясь, кто будет проверять фактологическую базу: читающие в электричке старухи или шестнадцатилетние нонконформисты, планирующие террористическую атаку на свой класс? Мне определенно нравилось чувство юмора кучерявого.

Андрей, надеясь поскорее прекратить разговор, обещал, что в ближайшее время напишет несколько глав и отправит своему товарищу. Далее в их разговоре не было ничего интересного, кроме, пожалуй, еще одной шутки кучерявого, которую я здесь приведу. Уже хорошенько разогретые, они начали обсуждать научные открытия, когда Андрей с удивлением поинтересовался, а существуют ли в мире какие-нибудь примечательные кавказские ученые. Его друг не растерялся и ответил: «Да, разумеется, есть. По продаже военнопленных». Еще через секунду он посоветовал Андрею не писать ничего о горных народностях, чтобы его роман не кончился где-то в багажнике автомобиля или на коленях с извинениями.

К слову, моя профессия не знает нации, вероисповедания и пола. В этом плане я толерантен на четыреста процентов: когда ты окажешься под моим ножом, мне будет совершенно безразлично, какому Богу ты молился, приехал из горного аула или равнинной деревни. Лезвие равняет всех.

Было уже около часа ночи, когда друзья покинули бар. Я от всей души подивился продуктивности дня Андрея: проснуться к вечеру, покурить, поужинать, выпить пива, отправиться домой. До этого самого дома я за ним и проследил, отметил квартиру, в окнах которой загорелся свет и пообещал себе сюда еще вернуться. К этому моменту в моей голове не было четкого плана, но я чувствовал острую необходимость закончить с этим дельцем.

Вообще-то я сейчас был в Москве проездом, но поскольку по датам совсем скоро должен был состояться мой запланированный отпуск, уже через неделю у меня была отличная возможность вновь оказаться здесь. Знаете, говорят, великие предприятия рушатся из-за мелочей: если верить голливудским кинофильмам, оружейная империя Дивероли и Пакуза, которые выиграли контракт с пентагоном на три сотни миллионов долларов, развалилась из-за неуплаты ста тысяч за переупаковку патронов, а хитрый финансист Джордан Белфорт, который вообще успешно вышел из игры, оказался в тюрьме, потому что его банкир попался с наркотиками в далекой Флориде. Великое дело жизни Андрея закончилось, не успев начаться, потому что он выбрал не тот бар.

VI

Видели, как охотятся беркуты? Фантастическое зрелище. Распрямив крылья, беркут мерно покачивается на воздушных волнах. Он ловит восходящий поток, почти не прикладывая усилий взмывает вверх, потом вальяжно и плавно парит вниз, описывая круг, то теряя, то снова набирая высоту. Его голова двигается резкими движениями: он крутит ею, осматривая под собой гористую местность, сканирует глазом отлогие склоны и куски равнины под ними. Совсем внизу, в низкой траве, рядом с гниющим стволом упавшего дерева заметно движение. Какой-то грызун поднимается на задние лапы, втягивая воздух обеими ноздрями. Беркут не шевелится, его не занимает такая мелкая добыча. Да, известно, что беркуты любят полакомиться зайцами и различными грызунами, для перекуса вполне подойдет и сурок, и куница, и даже полевка, но сейчас птица занята кое-чем иным. На одном из каменистых склонов, в прогалине, где растет зеленая травка, пасутся серны. Три горделивых скальных козы жуют поодаль от группы. Беркут закладывает очередной вираж, как вдруг его голова перестает дергаться. Он фиксирует глазами серн, выбирая угол атаки. Нет, он не пикирует ровно на них, потому что повернутая голова повысит сопротивление воздуха так, что он дважды потеряет в скорости. Нет, умная птица начинает выписывать удивительную петлю, заходя на добычу сбоку, постоянно фиксируя ее в поле зрения. Почти каждый из нас знает, что герой советского союза, летчик Алексей Петрович Маресьев продолжил летать после ампутации ног и сбил семь самолетов противника, но немногие помнят, что Ганс-Ульрих Рудель19 променял свою ступню на минимум три подбитых танка под Одером. Ему бы понравилось, как беркут, описывая дугу, вдруг резко выбрасывает запястье крыла вперед и поджимает маховые перья: птица лихо меняет стреловидность крыла, тормозя, как самолет закрылками. Беркут выбрасывает вперед смертоносные лапы, увенчанные бритвами когтей. Несчастная серна, попавшая в кинескоп его глаза, как будто не чувствует опасности, продолжая жевать траву. Птица пронзительно кричит, продолжая приближаться к цели. Вид ее фантастичен. Будь бы здесь Рудель, ему бы точно вспомнились черты любимого Ju-87, несущего смерть с небес. Наконец беркут врезается в серну, цепляя когтями ее спину. Удар настолько силен, что птицу перебрасывает через животное, а затем животное само перелетает через птицу и начинает катиться со скалы. В этом танце они пролетают до следующего уступа, где серна бьется ребрами о камни и резко поднимается, дергаясь из стороны в сторону. Только в этот момент ее растерянные собратья начинаю двигаться. Самец молниеносно сбегает вниз к терпящей бедствие самке. Он бежит действительно быстро, но этого времени беркуту хватает, чтобы стащить ее в сторону обрыва. Серна летит вниз, вновь всем своим телом принимая урон от падения. Она бьется головой, туловищем, ее ноги неловко заплетаются, но она все также бойко встает и пытается вырваться. Адреналин в крови не дает ей понять боль, почувствовать серьезность повреждений, заставляет сражаться за жизнь и в агонии вырываться. Самец наконец достигает падающего дуэта и вдруг замирает в нерешительности. Он не знает, как рогами атаковать беркута, потому что тот прикрыт от него телом самки. Нерешительность выходит боком, и беркут с серной пролетают вниз еще несколько десятков метров. Животное почти волочится по земле, получая гибельный урон от камней и неровностей. Наконец, после очередного удара, самка почти перестает вырываться и беркуту хватает сил, чтобы приподнять ее повыше над землей, а потом взлететь. Когда самец добегает до той части склона, где кончилась борьба, хищная птица уже зависает с телом еще живой серны над воздушной пропастью и медленно летит к соседней части горы.

Это очень, очень сильная птица. Такая серна, должно быть, весит больше семи-восьми килограмм. Зависнув на некоторое время над плоскостью горы, птица разжимает когти и несчастное животное отправляется в свой последний полет, фатально бьется об гору и теперь уже полностью затихает. Беркут без всякой спешки садится и начинает долгожданную трапезу. Когда он клюет, серна машинально дергает лапами, но ее животная душа давно отправилась в животный рай.

Беркут – удивительная птица, настоящий повелитель воздуха. Народы Средней Азии издавна использовали этого хищника для охоты. Один беркут в трудные времена мог прокармливать целые селения. Люди относились к ним с большим уважением: старых и раненых птиц отпускали на волю, умерших хоронили. Беркут настолько силен, что его использовали даже в травле волков, опаснейших степных хищников.

Каждый раз, когда Андрей закрывал глаза, пытаясь уснуть, ему начинал мерещиться беркут, тянущий несчастную серну куда-то в бездну обрыва.20 К трем часа ночи он так замучился, терзаемый постоянным ощущением падения, что наконец не выдержал и встал. Собрался включить компьютер, не имея представления, зачем это нужно, но как только голова Андрея оторвалась от подушки, его вывернуло. Алкоголь, выпитый вечером, покидал нутро бедолаги, решительно не желая усваиваться раздраженным желудком.

Порядочно помотавшись с расстройством желудка, парень несколько раз умылся холодной водой, вернулся в комнату, стуча зубами, обернулся в тонкое одеяло и сел за компьютер. Его знобило то ли от холода, то ли от похмелья, которое пожаловало, не дождавшись конца опьянения. Он открыл компутер, несколько минут бессмысленным взглядом смотрел в экран, а потом наконец собрался и запустил блокнот.

«История одного убийства» – подумал парень и набрал заветные строчки. Затем стер. «Почему это вдруг одного? Как вообще писать про маньяка, который совершил только одно убийство?» – эта мысль смутила и расстроила Андрея. Он отправился на кухню и заварил чашку очень крепкого чая, который своровал у хозяйки квартиры. Хоть какая-то польза от проклятой старухи, так сказать. Вернувшись с чаем к экрану, снова попробовал написать. На этот раз вышло «история одного убийцы». Нет, трудоголик снова нахмурился, это тоже ему решительно не нравилось. История семи убийств? Семь историй об убийстве? Мысли парня начинали путаться; неудовлетворенный, он решил оставить вопрос названия на потом, руководствуясь тем, что по идее оно должно само прийти во время плодотворного труда.

К сожалению, в эту ночь труд не был плодотворным. Сначала писатель не мог решить, кто будет главным героем: мужчина или женщина. Определившись с полом, он около получаса потратил на выбор имени, ему хотелось, чтобы имя было говорящим, но не слишком очевидным. Что-то смутное роилось в сознании, всплывая на поверхность вариантом вроде «Антуан Лавкрафтов» или «Генри Мэнсон». «Господи, какой к черту Мэнсон!» – досадовал несчастный. Тогда он начал просто прорисовывать сюжетную сцену, концептуально решая начать повествования с конца. Получилось что-то вроде этого: «В свете луны он стоял, облокотившись на лопату. Вдалеке выл волк, своим воем леденя и без того холодную кровь.» Вышло чересчур вычурно, Андрей снова все стер и откинулся на спинку кресла, закатив глаза. Оказалось, недостаточно пить как Буковски, чтобы стать автором «Макулатуры». «Может тогда стать Гоголем?» – Андрею всегда казалось, что он умел орудовать едким словцом. «Нет, если писать как Гоголь, нужно будет искать Александра Роу, чтобы тебя порядочно экранизировали, а где сейчас такого найдешь?»

Заснув в кресле таким нелепым образом, Андрей очнулся, только когда его голова бессильно слетела вниз, упав с неудобного подголовника кресла. Воспрянув духом, творец вновь приступил к работе. Ему вдруг вспомнилось, как в одиннадцатом классе прочитал статью о Жиле Гранье, французском людоеде, кажется, шестнадцатого века. Образ убийцы поэтизировался в народном фольклоре. Радклиф со станции Пионерская решил взять этот материал о получеловеке-полуволке за основу своей работы. Через 20 минут перед ним уже была готова страница текста следующего содержания:

Гранье стоял в хлеву, перепачкавшись кровью, стекавшей с каждой части его тела. Вся одежда: камзол, парусиновые штаны, даже мягкие ботинки из кожи буквально сочились кровью. Гранье сплюнул, рассматривая содеянное преступление, перед ним на полу хлева, выстланного сеном, лежала молодая крестьянка Изабелла, чьи щеки еще недавно рдели спелым персиком, когда она, веселясь, вбегала в дом своей матушки, соседки Гранье, подолгу смеясь и рассказывая о своем плодотворном походе на утренний луг, блиставший красками в свете летнего солнца. Наблюдая и запечатлевая в сознании остроконечную форму ее черепа, изменение его очертаний после удара, блестящую поверхность лба, Гранье чувствовал, что этим впечатление его не исчерпывается, что за движением линий и освещенностью поверхности есть еще что-то, что-то такое, что они одновременно как бы и содержат и прячут в себе. Тем не менее, он был безмолвен, созерцая внутри себя только зияющую гулкую пустоту, какой сквозит воздушный шар, поднявшись высоко над уровнем моря в разряженный слой воздуха, где нет уже никакого человеческого присутствия жизни и только материя, теряясь, перестает уже на грани быть осязаемой. Тело крестьянки казалось ему таким далеким, непостижимо отделенным от всего интерьера хлева, будто заброшенным сюда злым и насмешливым декоратором, именуемым случаем. Медленно, как будто утопая в патоке соленого от крови и злодеяний воздуха, убийца-изувер устремился к выходу из хлева, преодолевая нечеловеческое сопротивление. Приходили ли ему мысли о раскаянии? Хотел ли он обратиться к Богу, усмирив в себе злость, или же продолжал свое кровавое шествия, одурманенный кровью и хтоническим черным духом, ниспосланным на него в качестве проклятия за дурную молодость? Вовсе нет, Гранье был полон только зияющей пустоты, будто разливающейся в нем тысячей осколков, проступающей наружу в его движениях, заполняющей его сердце. Он мыслил, но мыслил, потеряв всякое ощущение чувства, будто заведенный механизм швейцарских часов, не знающих остановки до истечения своего срока службы. Вид ночной луны, однако, вызывал в нем некое сладостное чувство, которого он не ожидал ощутить, о котором, до того, как увидеть квадрат пустого поля, потерявшего побеги ржи, он не имел никакого понятия, с которым, он чувствовал, ничто другое, кроме этой фразы, не могло бы познакомить его, и он ощутил к луне какую-то невиданную ранее ненависть, смешанную с невыносимым желанием сближения.

Да уж, вышло монументально. Андрей обессиленно положил голову на стол, собираясь теперь окончательно погрузиться в пучину без сновидений. Он не раздевался и не выключил света, а просто завалился там же, где и сидел, удовлетворенный результатом своего труда. Засыпая, почти наконец встретившись с Морфеем, уже в полудреме вдруг снова вспомнил, как беззащитная серна бьется о скалы и дергает лапами, когда ее поедает беркут. Боль в затекшей руке заставила поменять положение. Приподнимаясь, бедолага кинул взор в окно. Вдалеке, внизу детской площадки ему почудился силуэт высокого и крепкого мужчины, стоявшего между деревьев. Силуэт застыл, не двигаясь, будто срастаясь с массивом берез. Только Бог знает, что двигало парнем, но он приветственно махнул рукой. Здравствуйте, Андрей, рад тебя видеть снова. Я слегка кивнул. Писатель, видимо не до конца отдавая себе отчет, быстро задернул окно занавеской, повалился на кровать и заснул тяжелым похмельным сном, теряясь в красочных сновидениях. Уверен, завтрашний удивительный день для него начнется только тогда, когда солнце уже будет заходить в закатном блеске за пятиэтажные хрущевки. Same stuff, different day, nah?

VII

И выходит песняС топотом шаговВ мир, открытый настежьБешенству ветров

Проснувшись с утра и перечитав свой ночной опус, Андрей захотел повеситься. Еще вчера ему казалось, что работа пошла полным ходом, что поэтический гений наконец воспарил и расправил плечи, он засыпал с мыслью, что проснется и продолжит дорисовывать этюд или общую сюжетную канву, в общем творец был всячески настроен на активную работу, но сейчас он лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку и не собирался подниматься обратно. Вчерашнему инциденту приветствия он не придал особенной значимости, в целом будучи даже радым21, что теперь появится новая история для рассказа знакомым.

На протяжении последних трех лет самой заветной мечтой Андрея было провалиться в безвременное оцепенение, усевшись на кровать спиной к стене и подрубив какой-нибудь бесконечный сериал без развития сюжета, но каждый раз завтра нужно было идти на работу. С первых дней самостоятельной жизни парень уяснил, что работать не хочется никогда, а кушать хочется всегда, и эта мысль была единственным, что в такие минуты удерживало его на зыбких границах нормальной работы сознания. Вот и теперь он встал, отсчитывая часы своего свободного времени до завтрашнего подъема в семь утра. Все внутри сжималось, когда он представлял, как уже совсем скоро в очередной раз придется идти в душ по холодному полу, чтобы с трудом проснуться под струями горячей воды, потом натягивать на себя трясущимися от холода руками шмотки, думать о том, чем бы позавтракать, а после давиться вареными сосисками, которые не будут лезть в горло, потому что недосып всегда портил Андрею аппетит. Он еще не успел представить себе морозной темной улицы, которая влажным дыханием московской зимы проникает под любые пуховики и парки, а потом толкотню метро и открытую ветку, на которой ты не успеваешь согреться в теплом вагоне, потому что его двери постоянно открываются и впускают внутрь холод. Конечно, если бы хорошо поспать, то не так страшны будут порывы ветра на улице, не так неприятно будет расталкивать плечами людей на переходе на кольцевую, даже вкусно будет поглощать вареные сосиски, запивая их кружкой горячего сладкого чая, но уже сейчас, в два часа дня воскресенья, он точно знал, что не выспится ни в этот, ни в следующий, ни в какой-либо другой понедельник. Добрым спутником еще со студенческих лет для писателя стал особый режим, когда в течение рабочей недели ты спишь столько же, сколько спишь за два выходных. Приправленный изрядным числом веществ, он превращался в адскую карусель, на которую Андрей давным-давно купил билет и уже был не в силах слезть.

Сейчас перед парнем стоял труднейший выбор дня: начать читать или открыть последнюю бутылку пива, одиноко ждущую его в холодильнике. Дело в том, что, пребывая в состоянии эйфории, Андрей все-таки решил, что ему не хватает опыта для написания настоящего романа, поэтому четко обозначил для себя цель – необходимо ознакомиться с пятью-семью книгами, представляющими жанр детектива, статьями по криминалистике и биографиями десяти-пятнадцати маньяков. Он решил начать свои штудии с классики, вспомнить школьную программу и прочитать «Преступление и наказание». Достойный план, но справедливо рассудив, что работой нужно заниматься в рабочие дни, Андрей о край стола сбил крышку и с наслаждением сделал первый глоток. Теперь, конечно, придется идти в магазин. Собираясь, он с ужасом обнаружил, что на карте у него осталось 670 рублей. Зарплата должна была прийти в среду. «Как тяжело на свете бывает просыпаться!» – думалось ему, когда он ждал лифт на лестничной клетке, начиная свой крестовый поход за спиртным. Заодно предстояло купить продуктов до среды, уложившись в 500 рублей. Впрочем, это не составит труда для стреляного воробья.

Не буду расписывать подробности недели моего товарища, скажу только одно – в понедельник он не выспался. Оставшиеся дни были похожи между собой как однояйцевые близнецы: Андрей садился в вагон, дремал, забирал документы на Краснопресненской и вез до Ботанического сада, потом забирал заказ со склада на Нагатинской и ехал до Сретенской, пересаживался с зеленой ветки на кольцо, с кольца на фиолетовую, с фиолетовой на серую, с серой на МЦК; натягивал до носа шарф, когда поднимался на поверхность, расстегивал молнию, спускаясь по эскалатору вниз, обедал в столовой офиса котлетами с «Весенним» салатом, ужинал дома, запивая пельмени Туборгом, убивал время за игрой в компьютер и посиделки у соседки-знакомой, после одиноко засыпал в холодной кровати, зябко ежась в одеяле, чтобы на утро снова дремать в вагоне, отвозить документы и запивать китайскую лапшу Бадом. Единственное дело, которым так и не занялся Андрей, – работа над своим творческим проектом.

Должно быть вы, как и я, мои непросвещенные друзья, еще ищите свой путь в этом мире, а Андрей его уже нашел. Задачей бытового философа было не приходить в течение рабочей недели в состояние полной трезвости, чтобы дождаться выходных и упороться уже по-настоящему. Нет никакой нужды мириться или бороться с жизнью, если можно ее избежать. Он пришел к этому тезису имплицитно, но в целом был им вполне удовлетворен. И если вдруг появлялись какие-нибудь необычные тревоги или заботы, выбивающие из графика, это значило, что нужно добавить еще. Добавлять нужно до тех пор, пока беда не окажется у самой двери, тогда ее нужно как можно скорее устранить и забыть. Именно поэтому разговоры, похожие на то, что вел кучерявый приятель в баре, так выводили парня из себя. На самом деле Андрею не хотелось ничего менять буквально, ему было достаточно знания о том, что в теории он может все изменить. Этим он жил и был в счастлив в пределах разумного.

***

Вернемся к делам насущным. Я вернулся в любимый город, навестил своих учеников, дважды сходил на коробку, четырежды на тренировки по боксу, прошел 80 тысяч шагов и наконец дочитал «Моби Дика», после чего стал собираться в отпуск, заказал номер в гостинице, отдал распоряжения сиделке касательно деда и был готов к возвращению в Москву. Если бы мне тогда было известно, насколько затянется это путешествие, то мне бы пришлось сильно озадачиться.

Хитрый план уже расцвел во всей красе на дне сознания, когда я заправлялся на границе Московской области, ведомый желанием поскорее свидеться с милым другом.

В пятницу вечером, оставив транспорт недалеко от Пионерской, я стоял у подъезда Андрея, который час назад вернулся с работы. Какие могли быть сомнения в том, что совсем скоро он покинул свое жилище и направился в сторону метро. Минут через тридцать молодой человек вышел на Таганской, направляясь в близлежащий бар, где его уже ждала компания приятелей. По моим расчетам у меня теперь было несколько свободных часов, поэтому я отправился в кафе на соседней улице, заказал плотный ужин и занялся чтением. Расчеты не подвели – к моменту моего возвращения, писатель уже выходил, на входе пожимая руки товарищам, шедшим в другую от бара сторону. Идеальный момент настал, Андрей был один и был нетрезв. Когда он остановился у надземного павильона станции, чтобы покурить, я не спеша подошел к нему и попросил зажигалку. Андрей вертел в руках телефон, о чем-то внимательно думая, его лицо было сосредоточенным, он рассматривал куски асфальта под своими ногами. Писатель машинально протянул зажигалку, но я не спешил брать. Мое лицо в эти секунды выражало самое искреннее удивление в мире.

– Прости, друг, а не могло такого быть, чтобы мы уже встречались? – сказал растерянным голосом я, наконец забрав зажигалку. Он поднял на меня глаза, лицо его слегка вытянулось, он заулыбался.

– Да ну не может быть, ты на меня залипал на прошлой неделе на Ленинке?» – в голосе парня слышалось только пьяное веселье.

– Следишь за мной, друг? – поинтересовался я, улыбаясь в ответ.

– Да ну ***, ***, вот это рофл. Погоди, внатуре? ****, чел, да ну, ***, внатуре, ***, *** ***, – вдруг начал скакать на месте Андрей, руководимый радостью алкогольного буйства, наконец осознав всю полноту ситуации.

– Безумие, просто безумие, – поддерживал я энтузиазм парня.

– Чувак, ты себе представляешь, какова была вероятность нашей встречи? Это же вообще жесть какая-то. Я к такому никогда не готовился, – все так же воодушевленно произнес мой приятель.

– Кому рассказать – не поверят, – согласился я, – надо это записать куда-то что ли.

– Да-да-да-да-да, внатуре не поверят ведь. Слушай, а ты здесь вообще как оказался?

– Да поесть заехал, – честно признался я, – пятница же, отдыхаю.

– Ну да-да, я тоже вот отдыхаю. Нет, ну ты просто представь, да? Чтобы вот так столкнуться. Дела, чел, ну дела, давай сфоткаемся хоть?

– Давай, конечно, – я протянул ему свой телефон – я тебе отправлю вконтаче или где удобнее будет.

– Без базара, – ответил он, поднимая телефон чуть над головой, чтобы мы оба влезли в камеру, и сделал селфи, – вот история будет, чтобы корешкам рассказать, ну дела.