Чубушник. 2020

Запущенная трава и упавшие ветки обняли чёрные кеды и хлестнули по джинсам, и Агата зябко закуталась в чёрную куртку, пожалев, что не оделась теплее. Она постоянно мёрзла в последнее время.

На секунду ей показалось, что кто-то заходит за ней в это небольшое и заросшее деревьями пространство, и поморщилась от ощущения нарушенного уединения. Но, разумеется, это общественное место, если хочешь быть один – забейся в угол дома или купи себе необитаемый остров. Агата вздохнула и пошла дальше, к пролеску перед Висячим мостом.

Таня вышла в сквер, вдохнула прохладный воздух и замерла, наслаждаясь одиночеством. Только какая-то девушка с ярко-рыжими волосами уходила, рассекая высокую траву.

«Интересно, кто она?» – подумала Таня. И придумала историю, по которой девушка была на самом деле потерянной принцессой. А когда её нашли и предложили править страной, она ответила: «Вот ещё. Давайте я лучше стану хозяйкой чайного магазина».

Хозяйка чайного магазина, вот кто она, кивнула Таня и машинально провернула на пальце кольцо в виде летучей мыши.

***

Зима уже несколько лет менялась, как сумасшедшая с тысячью лиц, но одно оставалось неизменным: ночь постоянно работала сверхурочно. Со слипающимися от сна глазами, она крала сон и заставляла всех сбиваться с режима, теряться в мелкой крупе снега, увязать ногами в снегу на маленьких улочках, ласково заглядывала вечерами в окно фиолетово-рыжим небом, отсвечивающим фонари.

Таня жила на маленькой съёмной квартире в двух кварталах от Агаты, с окнами во двор, в серых скучных многоэтажках с видом на пожухшие рябины и край стереотипного магазина, в котором всегда можно было найти просроченные товары. В шкафу у неё жило две песчанки, Варежка и Шики, а вид был тот же, что у Агаты – на высокие красные университетские общаги.

Таня не знала, что делать со своей жизнью. Ей казалось странным, что в учебниках для детей всё написано так просто и лаконично.

– Кто твой папа, Вася?

– Мой папа сталевар.

Папа – сталевар. Как будто это такой человек, который может быть только папой Васи и сталеваром. Надёжный, крепкий, как вросший в землю пень. Кто ты, папа Васи? Я сталевар. Я родился с желанием варить сталь. Я рос, мечтая о том дне, когда я поступлю в сталеварительный техникум и помогу нашей великой стране, прочно сваривая сталь. Я хожу на работу и варю там сталь. А потом прихожу домой и помогаю Васе учить уроки, глажу его своей грязной сталеварительной перчаткой по белобрысой голове, ем свой суп и ложусь спать прямо в каске и промусоленном рабочем комбинезоне. Понимаете, я – сталевар.

В маршрутках Таня тайком разглядывала людей и находила их непрочными, многогранными, удивительными. Кем была та девушка в летнем платье и ярко-красной кофте, которую Таня так хотела сфотографировать? Солнце падало на её щёку, делая её из персиковой яркой и засвеченной, как на старой фотографии, а её прямые светлые волосы казались такими красивыми, нежными и невинными. Кто ты, девушка? Было сложно представить её с табличкой профессии, она казалась удивительным персонажем из сна, незнакомкой с картины. Может быть, у этой незнакомки были тайны, были свои любимые духи, нежные воспоминания, дорогая сердцу плюшевая игрушка. Как хорошо, если человека можно определить одним словом. Как сложно, когда человека хочется расспрашивать о том, кто он, вопрос за вопросом, и, даже получив ответы на все вопросы, так и не узнать о нём ничего.

Таня хотела, чтобы пришёл бы кто-нибудь простой и внятный, и сказал ей: «Мой бог, Танюха, это ты! Ты же продавщица овощей на рынке/лучший дворник этого города/прирождённая няня для детей/будущий писатель, в твоей биографии сказано, что ты станешь знаменита только через пять лет отказов, ты, главное, не дрейфь».

Но проблема была в том, что она могла быть, кем угодно. События врастали в памятники или развеивались прахом только после их совершения. Иногда Тане казалось, что она шла, и её следы каменели, становились нерушимыми. А если она стояла, следов не было. Вот так всё просто. Ты оступишься, упадёшь, и останутся окаменевшими следы твоего позора, следы от твоих коленей. Правда, если ты пройдёшь далеко, будет неважно, как ты упала несколько километров назад. Это будут помнить только те, кто так и остались где-то там, далеко позади.

Сейчас Таня дрейфовала и стояла на месте. После того случая с лесом она приехала в Нижний, сняла квартиру, работала в зоомагазине фактически круглые сутки, а, приходя домой, садилась на подоконник и слушала, как скребутся песчанки, привыкшие получать корм в это время.

Они с Агатой одновременно смотрели на красные общаги и думали о студенческих временах с лёгкой ностальгической сладостью, желая и не желая вернуть те дни. Они хотели бы назад молодость и свободу, смутно догадываясь, что хотят то, чем через некоторое время будут называть времена, когда они смотрели на горящие окна в красных зданиях и думали о молодости и жгучих эмоциях, закованных в людях с сияющими глазами, временно живущих там.

Они одновременно учились смирению и попыткам наслаждаться этим загадочным «здесь и сейчас».

Хотя Таня ещё мечтала стать кем-то с картинок учебников. Она долго рассматривала в зеркало свои глаза и мысленно спрашивала себя: «Кто я?» – чувствуя себя, как Мулан, стирающая половину своего традиционного макияжа. Только Таня не знала, что именно ей нужно стереть. Что из всего этого было ею, а что не было?

Все её одноклассники добились успеха в той или иной области. «Здравствуйте, я – Константин, у меня своя фирма, дочь и прекрасная жена, вот мой дом». «Здравствуйте, я Яна, я вышла замуж, запустила свою коллекцию одежды, моя маленькая дочь изумительна и похожа на меня». «Здравствуйте, я Ира, у меня двое детей и чудесный муж, никто ничего не знает о нашей жизни, но и не нужно, у меня всё хорошо и без этого». «Здравствуйте, я Настя, мы переехали жить в другую страну, я сама работала над обстановкой в доме, я беременна». Их звали так же, но их теперь можно было описать в нескольких словах.

«Я тоже хочу несколько слов, – в отчаянии думала Таня, сидя на окне, болтая ногами, и допивая из горла Сангрию по акции. – И чтобы эти слова были осмысленными, а не как у меня всегда. Меня зовут Таня, и я чёрт знает что такое».

Если бы здесь была Агата, она расхохоталась бы в голос над этим высказыванием.

Иногда Таня чувствовала острую нехватку кого-то вроде Агаты, хотя они не были знакомы. Правда, несколько раз они даже ходили по одному и тому же магазину, видному из окон Тани. Один раз Агата была в компании Нади, они выбирали вино и самые дешёвые макароны – и что-то напевали; Таня посмотрела на них и легко улыбнулась.

Всё так и тянулось без изменения. Вплоть до дня города, когда всё изменилось.

В начале лета Ксюха, очаровательная неудачница, уехала работать в отеле на Кипре. Жизнерадостная, она присылала свои фотографии с огромными улыбками и сияющими голубыми глазами, с экзотическими цветами в светлых волосах.

Агата радовалась, глядя на эти фотографии, а потом лепила их к холодильнику магнитами из поездок. Весь холодильник цвёл счастливой Ксюхой, и Агата не могла удержаться от улыбки, хотя поводов для улыбок практически не было: старшеклассники сдавали экзамены, и присутствовать при этом означало сначала тренировки, как будто это были не экзамены, а транслирующаяся на всю страну казнь особо опасного преступника, а после точное соблюдение процедуры. Всё было под камерами, и ошибки были недопустимы. Несмотря на то, что Агата по жизни была собранным перфекционистом, записывающим все предстоящие дела в планер и ведущим списки прочитанных книг и просмотренных фильмов, ей приходилось напрягать все свои силы (которых и так оставалось мало после учебного года), чтобы просто заставить себя встать утром, накрасить ресницы, глядя в маленькое захватанное зеркало, расчесаться, одеться и пойти на очередную показательную казнь.

В это же время Таня также переживала не лучший период своей жизни. Сменщицы всё не было, и смены в магазине, казалось, занимали больше времени, чем время вне работы. Таня приходила домой, шалея от свежего воздуха и тишины, дышала, захлёбываясь непрожитым летом, пинала лениво кружащийся тополиный пух, подолгу задерживалась, чтобы рассмотреть рельеф не-магазина. Магазин казался приевшимся, как засаленный халат, на него привычно, но тяжело было смотреть. Каждый угол, каждая деталь, каждое животное в нём было привычно, тёплый застоявшийся воздух, пахнущий гаммарусом, опилками, сырой от работающих аквариумов, сводил с ума.

– Я хочу поехать домой на день города, – робко упомянула Таня своей хозяйке, тоненькой седеющей женщине, которая была неуловимо похожа на крыску со сложной причёской. – Можно мне…

– На день города? Но на день города у нас будет столько клиентов, – покачала головой хозяйка. – Нет, это исключено.

Так Таня обнаружила, что увольняется, слушая одним ухом уверения, что она, человек, который закончил высшее учебное заведение и может работать педагогом русского языка и литературы, а также на любой смежной специальности, приползёт ещё на коленях выпрашивать обратно ненормированный рабочий день и четыре месяца подряд без единого выходного с зарплатой, которой хватало на рис и рис.

15 июня серым безветренным утром из дома примерно в одно и то же время вышли Агата (перед этим отдавшая кошку в надёжные руки) и Таня. Они пошли к разным остановкам, но в результате сели в одну маршрутку, едущую на автовокзал. Агата пыталась подремать, Таня, сидящая от неё через кресло, водила пальцем по грязному стеклу и рассматривала город, представляя его, как череду открыток, придумывая к ним подписи.

У автовокзала они вышли и пошли на одну и ту же газель до их родного города; Агата села на переднее сидение у окна, Таня – сразу за ней; обе пытались вспомнить, не видели ли они друг друга где-то, но так и не вспомнили. Агата надела наушники с книгой Дина Кунца, сонно моргая, а Таня выпила таблетку от укачивания и достала из рюкзака Фоера в дешёвом издании, зашелестела страницами, обещая себе купить закладку или сорок, потому что постоянно их теряла.

Между тем, газель заполнялась людьми; какая-то женщина заговорила по телефону, спрашивая, как у Милы дела, как работа, обещая, что скоро приедет, и они вместе поедут на рынок. Рядом с Агатой села студентка, доставая мобильник и улыбаясь приходящим сообщениям, рядом с Таней – болтающая по телефону женщина, сильно пахнущая луком. Через полчаса забежал последний пассажир – худой и прекрасно выбритый мужчина в официальном костюме. Он коротко извинился, передал деньги и сел в конце салона, на последнее свободное место, изрядно сплющенное с комфортом расположившимися дамами. Дамы заволновались и спрессовались в нечто более удобоваримое.

Завёлся мотор; поехали. Водитель включил радио, музыка забормотала что-то из динамиков о великой любви и трагедии на незамысловатый мотив. Женщина рядом с Таней продолжала говорить по телефону, спрашивая про огурцы; её громкий и хорошо поставленный, как у учителей, голос взрезал пространство, не успевающее восстановиться на паузах. Под эти волны Таня начала клевать носом и, наконец, заснула. Как всегда в междугородних газелях, ей снилось, что она, волнуясь и суетясь, собирается с утра на газель, пытаясь запихать всё в старый рюкзак, потом вспоминает, что уже едет – и снова оказывается дома в сборах. И так до зацикленной бесконечности.

Машина рванулась и встала, чихнув; заснувшая Таня с размаху ударилась о тёмно-синее кресло Агаты. Хлопнула водительская дверца, газель покачнулась. Водителя было видно через грязное запотевшее стекло; он шёл по недружелюбно-прохладному серому утру, отмахиваясь от моросящего дождя. Долго рассматривал что-то, потом достал мобильный телефон, послышались невнятные звуки разговора. Пассажиры выворачивали головы, чтобы увидеть, что происходит. Дама рядом с Таней возмущённо сказала: «Ну, что мы встали?» – все заволновались.

Газель снова закачалась, как лодка – водитель сел, хлопнула дверь.

– Поломка. Ждём, – сказал он, открывая автоматическую дверь, в газель тут же прокралась свежесть и прохлада, пахнущая летним мелким дождём. – Через полчаса пойдёт автобус, заберёт вас. Можете пока размять ноги.

Люди заворчали и полезли за мобильными телефонами; Таня, Агата и худой мужчина, подумав, стали пробираться к выходу. Мужчина тут же нервно вытащил сигарету, Агата, сматывая наушники, рассеянно стала прогуливаться вдоль газели, глядя на лес и небо; Таня потягиваясь, встала, рассматривая полусонно высокие ели и ещё яркую, не то что поздним летом, траву. Дождь был почти незаметным, слышно было, как в салоне разговаривала соседка, поэтому возвращаться не хотелось. Постепенно вышло ещё несколько пассажиров – некоторые из них тут же углубились в лес, ворча.

Таня и Агата посмотрели им вслед, а потом переглянулись и легко улыбнулись друг другу – ничего не значащий жест людей, которые привыкли быть вежливыми. А потом посмотрели на вереницу исчезающих в кустах людей и побрели по смятой траве вслед за ними.

Джинсы тут же промокли до колена от мокрой травы, зато запахло хвоей, свежестью. Таня, идущая первой, подняла голову, чтобы понять, куда идти дальше… И замерла. Агата, думающая, зачем она взяла рюкзак с собой, и можно ли его вернуть обратно, едва не шагнула прямо Тане в спину.

– Там… – сказала Таня. – Извините, пожалуйста, вы видите это?

Агата посмотрела в тёмную рощу, думая увидеть сову или какую-то местную живность, но вместо этого вздрогнула. В каком-то смысле это и правда была живность, но сложно было представить её местной.

На тёмной еловой ветке, примерно на высоте их роста, балансировал маленький чёрный котёнок, отчаянно цепляясь лапами за зелёные иглы. Через секунду до них донёсся и тихий писк.

Не раздумывая, Таня и Агата кинулись к котёнку, который пищал всё громче, увидев их, и всё отчаяннее балансировал на сгибающейся ветке.

За котёнком начиналась тропинка, и вдалеке маячили высокие деревья, дубы, абсолютно без листьев. Их верхние ветви завихрялись в узоре, чем-то напоминающем череп. Таня нахмурилась, пытаясь вспомнить, где же она видела такие, но котёнок в этот момент снова заголосил.

Таня и Агата шагнули на тропинку, собирались броситься к котёнку, но ноги как будто влипли в серую узкую тропку, обрамлённую папоротниками.

И тут Таня вспомнила, где она видела такие же дубы.

– Нам нужно бежать, – прошептала Таня.

– Что происходит? – спросила Агата тоже шёпотом, оглядываясь; котёнка на ветви больше не было. По краям дорожки вдруг что-то еле видимо завихрилось, как будто поднялась слабо сияющая пыльца. Папоротник зашелестел; обе отвлеклись на него и пропустили момент, когда шагнули вперёд. Мир становился сном, тропинка влекла их за собой, как в эскалаторе, а ноги почти не чувствовались, просто мир проносился мимо. Иногда Таня чувствовала, как её ноги соприкасаются с землёй, опускаясь ступнёй на твёрдую тропу, но чаще ей казалось, что она парит.

На этот раз она не проживала всю жизнь с Агатой, как тогда, с Виктором. Но её наполнила невероятная лёгкость, и показалось, что человек рядом – не совсем человек, и она сама тоже – не совсем человек. Они – просто тени, смутные образы, созданные из переплетённых подземных корней, щепотки сумерек, создания магии. И они плыли среди бересклета, высокой осоки, зарослей папоротника, высохших люпинов, заходя всё глубже и глубже в лес.

На этот раз они вышли со стороны дома, не проходя мимо клеток и красных рыб. Дом был стабильным – не жёлтым, как в первый раз, а бревенчатым, чуть приподнятым, как будто дом был с погребом.

Агата молча оглядывалась расфокусированным взглядом.

– Я уже была здесь. Раньше, – сказала Таня. – Мы были в этом доме с одним знакомым. Там была пожилая женщина.

Агата посмотрела задумчиво на кольцо на руке Тани.

– Кто бы там ни был, он хочет, чтобы мы вошли, – сказала Агата и решительно направилась к дому.

Таня поспешила за ней.

Дверь со скрипом открылась – и закрылась за ними.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1. Ведява

Если вы вдруг решите выкормить русалок, вы должны чётко понимать, что это не те существа, которые будут сидеть у вас на руках и мило попискивать до самого взросления. Нет, с русалками сплошная морока. Стоит зазеваться – и вот уже по месту обитания ваших русалок плывут жизнерадостные стаи трупов, и всё это остаётся на вашей совести.

В самом начале русалки похожи на красных маленьких рыбок с острыми зубами. Именно благодаря этой фазе развития русалки не вымерли во время многочисленных катаклизмов. Кто заметит неприметную красноватую рыбку в лесном ручье или глубоком пруду? Между тем, как только условия становились благоприятными, а пищи – достаточно, русалки достаточно быстро начинали развиваться. Они за две недели вытягивались в существ, похожих на крупных сомов с неярко выраженными ластами, потом чешуя их темнела, из красного становясь более тёмной, почти бирюзовой. Это был момент, когда русалкам нужно было уделять как можно больше внимания, их так называемый подростковый период. От воспитания русалок в этот период зависел результат первой линьки.

У хорошо (и, главное, вовремя) воспитанных русалок линька убирает половину чешуи с верхней части тела, обнажая пальцы на руках с полупрозрачными перепонками с ярко выраженным запахом водных цветов. Огромные влажные глаза приобретают зернистый градиент с чёрного в цвет морской волны, а голос становится мягким и переливчатым, похожим одновременно на мурлыканье и звук высыпавшихся на ткань деревянных шариков. Такие русалки безобидны, в обычной жизни они по повадкам больше всего напоминают выдр. Способны к общению и даже передают в генетическом коде ряд традиций, самой красивой из которых всё ещё остаются венки и рисунки из люминисцентных водорослей.

Но если вы находитесь у пресного водоёма в лесу, и слышите звук, похожий на тявканье лисы или ворчание енота, а то и видите на глубине жёлто-красные глаза с вертикальным зрачком – бегите. Не рассуждайте, не пытайтесь сделать фотографию, не зовите друзей посмотреть, не оглядывайтесь, пытаясь понять, откуда идёт звук, который как будто доносится с нескольких сторон одновременно. Просто повернитесь к водоёму спиной – и неситесь так, словно за вами гонится смерть. Что, собственно, практически так и есть.

Ведявы – это альтернативная форма развития русалок. Попавшие в более или менее благоприятные условия, русалки быстро развиваются в свою «подростковую» стадию, но в том случае, если за ними никто не ухаживает, никто не кормит, не возникает импринтинг, организм русалки понимает: мир, в который они попали, недружелюбен, поэтому нужно вырасти во что-то сильное, готовое добывать еду силой, защищаться, выживать. В отличие от русалок, питающихся в основном водорослями, рыбой и моллюсками, челюсти ведяв с острыми передними и крепкими задними зубами способны перемалывать даже кости, а пищеварительная система построена так, что ведявы могут переваривать практически всё – от грибов до падали. В Воронежской области был случай, когда ведява месяц питалась хламом с близлежащей свалки.

Разница между русалками и ведявами примерно такая же, как между угрём и велоцираптором. Практически незащищённое тело русалки наощупь мягкое и нежное, а чешуя слабая, гибкая, на солнце переливается различными оттенками. Русалки могут мимикрировать под окружающую среду, их основная защита – это умение прятаться. Зубы русалок обновляются каждый год, поэтому в течение недели, пока растут новые, русалки абсолютно беззащитны. Эта своеобразная линька проходит у русалок в ноябре-декабре.

Тело ведяв покрыто плотной чёрно-зелёной чешуёй, похожей на кору деревьев. Чешуя эта практически непробиваема, но очень тяжела, поэтому ведявы хороши в быстрых атаках, но гнаться за своей добычей долго не смогут. В отсутствие пищи ведявы могут впасть в спячку, обычно зарываясь в речной песок у корней больших деревьев.

Ведявы очень умны и обладают молниеносной реакцией. Версия, что они могут научиться человеческому языку, не получила ни подтверждения, ни опровержения, но упоминаются случаи, когда ведявы имитировали человеческую речь, чтобы заставить человека подойти ближе к воде.

Возвратить ведяву в первоначальную форму русалки невозможно. Если момент был упущен, лучшее, что можно сделать – это максимально изолировать ведяву от человеческих и русалочьих поселений.

Единственные существа, которых ведявы не трогают никогда – это хранители заброшенных зданий и домовые. Иногда хранители заброшек, находящихся у воды, даже сосуществуют с ведявами, при этом относясь к ведявам, как к домашним животным, подкармливая их в голодные годы.

Но тема эта не изучена, поскольку ведявы крайне опасны и не идут на контакт с человеком, будь он обычным человеком, лекарем или ведьмой. Ведявы рассматривают всех людей исключительно как пищу, в то время как с колонией русалок можно построить долговременные и плодотворные отношения.

Утренние обязанности были самыми нелюбимыми, поэтому их делили с большим трудом – когда вместе работают две совы, самым страшным становится не понедельник, а любое утро. А когда две совы работают практически без выходных, а иногда и без ночного сна, то утро начинает напоминать осоку – если не пытаться всё успеть, быстро проводя рукой по стеблю, то острой боли и долгоиграющего мерзкого пореза не будет, будет только безвкусное шелестящее поле, в которое желательно не заходить, потому что можно утонуть в болоте недосыпа.

Обычно Таня брала утро на себя, потому что она легко просыпалась, а через несколько часов так же легко начинала засыпать на ходу, зомбически просыпая еду мимо кормушки.

Агата всё ещё спала, Харита свернулась у её подушки и сонно приподняла голову в сером утреннем свете, но быстро успокоилась и легла спать обратно, в тепло. Из дома кошку не выпускали, зная, как много опасностей её подстерегают в лесу.

Неслышно вздохнув, Таня зевнула и пошла собираться. Они ещё не до конца разобрали одноэтажный домик, постоянно находя в нём новые и новые комнаты и пространства, но сделали его уже для себя весьма уютным и обитаемым – по крайней мере, часть него. Самым любимым местом Тани оставалась кухня. Она не хотела знать, откуда берётся электричество в лампочках и электрической плите, откуда в этом стоящем в лесу здании водопровод и работающий идеально вай-фай, но всё это работало – и её всё устраивало. Сонно моргая, Таня ждала, когда вскипит чайник и выпрыгнут тосты, лениво глядя в окно на то, как на лужайке перед домом проходит унылая процессия пушистых коричневых гусят-лебедят, волочащих за собой по земле непомерно длинные шеи с маленькими головами, бьющимися о каждую кочку. Судя по книгам, оставалось всего четыре месяца до момента, когда гуси-лебеди войдут в свою волшебную силу и научатся-таки держать голову прямо, но сейчас это было зрелище не для слабонервных. Кроме того, один из бедняг, вылупившийся из самого чёрного яйца, постоянно застревал своей огромной головой в ветвях и начинал голосить во всё горло, думая, что его схватили. Агата утверждала, что гусёнок-лебедёнок буквально выражает в этот момент её внутреннее состояние. Чтобы вытаскивать его было веселее, гусёнка-лебедёнка назвали Пылесос.

Но сейчас Пылесос был в порядке, и задумчиво ковылял за остальными к поилке.

Таня посмотрела на тосты и кипящий чайник – и вынула из морозилки сосиски для домовых: день начинался, а сделать нужно было ещё очень много. Кроме того, русалки, точно по книгам, медленно дозревали до своей фазы внимания, так что сегодня, пожалуй, её ждало так себе развлечение с купанием в ледяном ручье. Домовые в сравнении казались очень милой и не напрягающей обязанностью.

Маленькие домовые очень часто изображают из себя брошенных котят. Грязные, дрожащие от холода, со слипшейся шерстью и слезящимися глазами, они внимательно оглядывают прохожих на предмет своих будущих хозяев. Разумеется, со временем становится понятно, что это не настоящие котята, слишком странно они себя ведут, слишком яркий у них характер и человеческие (а иногда чуть-чуть собачьи) у них повадки. Но домовые на всякий случай играют свою роль до конца, становясь взрослыми котами, старыми котами – а потом переселяются в дом и следуют за своими хозяевами, куда бы те ни переехали. Это весьма старомодный народ, и прежде всего они в людях ценят доброту и сопереживание, а доброта и сопереживание, как водится, чувства нежные и уязвимые, соответственно, нуждаются в защите со стороны сильных мира сего. И домовые становятся одними из немногочисленных мировых меценатов милосердия.

Вот и сейчас «котята» жались к фундаменту здания, дрожа от воображаемого холода, попискивая, когда Таня вынесла им миску хлеба с молоком и сосиски. И тут же ринулись к миске, отталкивая друг друга, жадно жуя и чавкая, заглатывая сладкое свежее молоко розовыми шершавыми язычками. Таня положила рядом второе блюдо с нарезанными сосисками, но увлечённые хлебом с молоком котята этого даже не заметили.