Тяга к свершениям: книга четвертая

– Как жаль, – с огорчением вздохнула и, по-видимому, очень расстроилась та. – Нужно срочно копию сделать.

– У меня в кабинете есть ксерокс, – с энтузиазмом вмешался в разговор Кирилл.

– Правда?! – оживилась и очень обрадовалась женщина, которая в эту секунду уже намеревалась развернуться и уйти. – Кирилл, ты бы меня очень выручил!

– Стоимость одной копии – десять рублей, – не изменяя спокойного выражения своего лица и все с той же улыбкой на губах, заявил Кирилл.

– А… я… Как бы… – женщина совершенно смутилась, не сообразив что ответить. Подняв брови и приоткрыв рот, она растерянным взглядом, содержащим немую просьбу разрешить ее вопрос, посмотрела сначала на Кирилла, потом на Романа.

– Да это он шутит, – учтиво поспешил успокоить ее Роман.

И действительно, обведя взглядом присутствующих, женщина увидела, что все в кабинете улыбались, а коренастый мужчина так вовсе еле сдерживал в себе смех, порядком уже раскрасневшись.

Улыбнувшись уже чуть смелее, женщина посмотрела на Кирилла.

– Да конечно сейчас все сделаем. Пойдемте, пойдемте, – с самым доброжелательным и заботливым видом заторопился он, тут же вставая. Но выказанная Кириллом в этот момент чрезмерная учтивость на фоне только что отпущенной шутки выглядела настолько наиграно и фальшиво, что всем стало не по себе, и даже коренастый мужчина вдруг поморщился, совсем перестав улыбаться.

Женщина проследовала за Кириллом с видом человека, который уже и сам был не рад оказываемой ему помощи. Знай она заранее что ей, в сущности из-за пустяковой просьбы, так бесцеремонно навяжут чувство долга и обязанности, да еще и сделают это в присутствии полдюжины коллег, то не поленилась бы и сбегала на первый этаж в общую канцелярию.

– Зачем он так с ней, – сочувственно сказала девушка в брючном костюме, когда они вышли.

– Да не говори! – незамедлительно и с нескрываемым возмущением выпалила девушка в платье. – Нет, просто, для чего надо было предлагать помощь? Ну не хотел ты вставать, сидел бы и молчал – тебя же никто за язык не тянул! А ей куда уже было деться – не откажешься же, когда сама попросила.

Все в кабинете замолчали. Каждый по-своему обдумывал ситуацию.

– А помните, прошлым летом у Кирилла пол лица сгорело?! – радостно оживившись, пробасил коренастый мужчина и все в кабинете, дружно восстановив в памяти это событие, разразились задорным смехом.

– Да-да-да!!! – весело и громко, чтобы его голос не затерялся в образовавшемся хохоте, воскликнул Роман. – Аккуратно так, четко пополам: половина лица белая, а половина красная-красная, ну просто как панцирь у вареного рака!

Компания захохотала еще сильнее.

В то лето, о котором вспомнил коренастый мужчина, у Кирилла очень неудачно сгорело на солнце лицо и он три недели ходил так, что если кто-то смотрел на него слева, то видел совершенно прежнего Кирилла, если же тот поворачивался правым боком, то он также видел прежнего Кирилла, но с настолько основательно сгоревшей на солнце кожей лица и шеи, что даже для стоявшей тогда жаркой и солнечной погоды ожог был необычайно сильным. Но более всего окружающих впечатлял вид анфас, где белесая кожа левой стороны его лица четко, как по линейки, граничила с ярко-красной обожженной правой половиной. В то время лицо Кирилла, и без того крайне несуразное, вызывало совершенно разнообразные реакции: от испуганных восклицаний особенно впечатлительных женщин, до откровенного хохота прямых по характеру и свободных в выражении своих эмоций молодых людей. Наблюдать все это было мучительно тяжело для Кирилла: как и многие люди с сильно развитым эгоцентризмом, которых бог при этом наградил нелепой внешностью, он болезненно переносил любые насмешки и колкости в отношении своего внешнего вида. Особенно же тяжелым для его ранимого самолюбия оказалась последняя, третья неделя, когда помимо ожога, который к тому времени сделался уже бардовым, вся левая сторона его лица начала облазить двумя-тремя слоями кожи зараз.

Заливаясь от смеха, Роман обвел взглядом компанию: никто не сдерживал эмоции – все, включая и Николая Петровича, просто и совершенно по-детски веселились. Внезапно сильнейшая тоска сдавила ему грудь, внутри все сжалось и замерло; в голове начали рождаться назойливые мысли, которые быстро заняли все его сознание. «Какие веселые, интересные и энергичные люди окружают меня. В этом коллективе мне легко работается, меня уважают, и вот сейчас я оставляю все это. Для чего? Правильно ли я делаю?», – эти гложущие душу сомнения так неожиданно возникли в его голове, что он резко изменился в лице. Оно выразило глубокую задумчивость, но лишь на секунду – превозмогая себя, он вновь улыбнулся.

– Интересно, как он так сгорел? Это сколько же надо было в одном положении пролежать? – попытался вопросом сменить направление своих мыслей Роман, чтобы как можно скорее отогнать нависавшую над ним тоску.

– Да пьяный, наверное, уснул, – ответил коренастый мужчина. – Трезвый ты так не сгоришь.

– А где друзья-то были? Оттащили бы его, или накрыли на худой конец, – сказала девушка в платье.

– Какие друзья?! Один, наверное, напился и заснул на солнце, – с усиливающимся раздражением в голосе отозвался коренастый мужчина. По всему было видно, что он недолюбливал Кирилла, что даже заключалось здесь что-то личное.

Он хотел еще что-то добавить, и уже открыл было для этого рот, как дверь резко раскрылась, и в кабинет вошел Кирилл. Вся веселость и смех, царившие вокруг еще секунду назад, вдруг пропали – продолжить тему никто не мог.

– Весело тут у вас. Даже в коридоре слышно, – пройдя за стол, произнес Кирилл почти в полной тишине. На его лице изобразилась искусственная улыбка, призванная скрыть вырывавшееся наружу внутреннее раздражение ее обладателя.

– Рома анекдот смешной рассказал, – зачем-то вставил коренастый мужчина.

– Да ну! Расскажи тогда и мне тоже!

– С удовольствием, но боюсь, всем остальным будет уже неинтересно его слушать, – спокойно парировал Роман. – Я обязательно расскажу тебе его позже.

– Да, расскажет позже, а сейчас давайте уже пить чай, – поспешил закрыть тему Николай Петрович.

Все дружно поддержали его предложение, и каждый попытался занять себя чем-нибудь. Девушки принялись убирать со стола пустые блюда и упаковки, коренастый мужчина зачем-то вернулся за свой стол, а Роман включил чайник, стоявший на соседнем столе и, взяв несколько листов бумаги, стал накладывать торт, используя их в качестве тарелок. Вода в чайнике была горячая и к тому моменту, когда Роман разложил торт, уже вскипела. Все расселись и пауза в разговоре, которая являлась вполне естественной, пока убирали лишние предметы со стола и разливали чай, в установившейся тишине начинала уже вносить дискомфорт.

«Надо спросить у Николая Петровича про отпуск», – придумал, как завязать беседу Роман, но так и не успел задать свой вопрос.

– Я же тут на рыбалку ездил, – опередил Романа Николай Петрович. По своей прямоте и открытости он терпеть не мог продолжительных пауз и в таких случаях старался их поскорее заполнить своими историями, впрочем, всегда интересными. – Сплавлялись по Ч-е. Рыбы наловили! Прямо с лодки так хорошо клевала. Закидываешь удочку и через раз хариуса вытаскиваешь! Здоровые, величиной с…

В этот момент раздался звук, похожий на металлическое бряканье падающей монетки. Сигнал мобильного телефона Романа был хорошо знаком всем присутствующим и после секундной паузы Николай Петрович продолжил свой рассказ.

Роман с плохо скрываемым волнением посмотрел в телефон – это было то самое сообщение. Оно не содержало в себе никаких слов, вообще никакой информации, телефон сообщал только имя отправителя – Артем Дульцов. «Ну, надеюсь, у тебя все получится», – подумал Роман, в попытке внутренне укрепить свой дух, и, не поднося трубку к телефону, начал звонить Дульцову. Через несколько гудков звонок был принят; из телефона послышался нечеткий звук и чтобы периодически прерывающийся в трубке голос не мог помешать беседе сидевших за столом, Роман, опустил телефон под стол, так, что в речи человека, которому он звонил, решительно ничего нельзя было разобрать.

«Во всяком случае, раз звонок потребовался, значит с покупателями он уже встретился, – думал про себя Роман. – Нет, Артем не должен подвести, он говорил, что этот вариант железный… Да даже если и не сработает, всегда есть тот, запасной. Пусть стоимость и будет ниже, но зато уже наверняка». Занятый этими мыслями он просидел в таком положении несколько минут, а когда в очередной раз посмотрел на экран телефона разговор (насколько это можно было назвать разговором) был уже окончен. Роман убрал телефон в карман и, увидев, что Николай Петрович продолжает эмоционально что-то рассказывать, а все внимательно его слушать, в глубокой задумчивости принялся за лежавший возле него кусок торта. «Через пару часов все будет ясно… Если бы можно было промотать время и не томиться в бесплодных ожиданиях… Хуже ожидания, когда от тебя ничего не зависит, а нужно только терпеливо ждать, хуже такого ожидания ничего нет. Надо отогнать назойливые мысли, пока я совсем себя не замучил… Хм, а продавец не соврала, торт действительно отменный».

Роман был неравнодушен к вкусным тортам и к сегодняшнему случаю взял один из наиболее им любимых – твороженный, воздушный, легкий, без какого-либо масла или шоколада, с прослойками различных фруктов внутри, делавших коржи очень сочными. С самого утра он переживал, что торт не свежий, но как оказалось, совершенно напрасно. «Просто тает во рту. Надо сказать Николаю Петровичу, чтобы обязательно попробовал», – решил про себя Роман, заметив, что на столе остался всего один кусочек, а начальник настолько был поглощен рассказом, что еще даже и не попробовал его. Он знал об аналогичной, как и у него, слабости Николая Петровича к различным кондитерским произведениям и очень хотел (невинное желание), чтобы тот оценил его выбор.

Стремление разделить удовольствие с человеком, который так же был неравнодушен к подобным вкусностям, полностью овладело Романом и он от нетерпения не находил себе места, стараясь уличить любую возможность, чтобы предложить торт Николаю Петровичу, но тот уже минут десять говорил о своем отпускном путешествии и, казалось, не собирался останавливаться. Если уже Николай Петрович начинал что-нибудь рассказывать, то делал это с азартом, не прерываясь даже на сколько-нибудь существенную паузу, так что нельзя было вставить и слова в этот речевой поток. Между тем некоторые слушатели уже слегка утомились: коренастый мужчина перемещал взгляд по комнате, не в состоянии сосредоточиться на чем-то одном, а девушка в брючном костюме уже минуты полторы сидела не поднимая головы и смотря вниз на кружку, которую нервически вертела в руках.

– …Кое-как мы все-таки нашли этого мотоциклиста! – на мгновение прервал свое повествование Николай Петрович, по всему желая только немого перевести дыхание, чтобы продолжить рассказ.

– Попробуйте торт, Николай Петрович, – поспешил вставить Роман, боясь упустить образовавшуюся паузу, – очень вкусный, – он указал взглядом на оставшийся кусочек.

Но слова Романа прозвучали так неожиданно и вставлены были настолько нетерпеливо, что создалось впечатление о его желании в такой отстраненной форме предложить Николаю Петровичу закончить свой утомительный монолог, несмотря на то, что тот, казалось, только-только вошел в раж. Все вдруг пришли в замешательство, дружно повернулись и впялили вопросительные взгляды в Романа. В кабинете образовалась предательская тишина и, поняв вдруг двусмысленность своего замечания, Роман совершенно сконфузился.

– Это мой остался? – задал риторический вопрос Николай Петрович, показывая на последний кусочек торта, который лежал не на общем блюде, а отдельно на листочке и действительно был предназначен именно ему. Отложил кусок сам Роман, когда раскладывал торт, так что его переживания были совершенно излишними – вряд ли кто-то мог покуситься на кусок торта начальника.

Казавшийся слегка обескураженным и отрешенным, Николай Петрович взял торт и без прежнего энтузиазма продолжил рассказ, но проговорив еще не больше минуты, закончил, сказал Роману напутственную речь и поспешно ретировался. Еще до того, как он вышел из кабинета, все также начали вставать и расходиться по своим делам: коренастый мужчина, заметив, что рабочий день уже окончен, принялся собираться домой; Кирилл пошел к себе; девушка в брючном костюме вернулась к оставленным бумагам, а девушка в платье предложила Роману свою помощь в уборке стола, которую тот с признательностью принял, сам отправившись в уборную мыть посуду и бокалы. Вернувшись, он увидел, что в кабинете уже остались только девушки, которые всецело погрузились в работу.

Роман поставил посуду в шкаф, подключил назад убранную на время банкета офисную технику и сел за свой стол. Он посмотрел на часы – оставалось чуть меньше часа. До места встречи можно было доехать на автобусе за пять минут или дойти неспешным шагом минут за тридцать. «Подожду еще немного, а потом пойду пешком прогуляюсь», – подумал Роман, и так как делать ему было решительно нечего, зашел в интерне. Но пройдя по нескольким ссылкам, он так и не смог ни на чем сосредоточить свое внимание: через двадцать минут нужно было уже выходить, и мысленно погружаться во что-то не было никакого желания. Роман еще раз разочарованно посмотрел на часы, выключил компьютер, откинулся в своем кресле и начал слегка поворачиваться на нем из стороны в сторону, разгибая, а потом снова сгибая в руках взятую им со стола скрепку. Все мысли в его голове пропали, а лицо приобрело отрешенное выражение; когда же от возникающих разнонаправленных напряжений, скрепка, наконец, переломилась, он как бы очнулся, выкинул обломки в ведро под столом и, снова посмотрев на часы, удивился и вместе с тем огорчился тому факту, что прошло еще только две минуты. «Пойду, пожалуй, – решил он. – Даже если приду раньше, постою на улице воздухом подышу. Все же лучше».

Роман встал из-за стола, поднял с пола собранную заранее зеленую спортивную сумку, положил в ее боковой карман свою кружку и окинул глазами кабинет, фиксируя взгляд на каждом элементе меблировки и напряженно вспоминая, что еще из вещей могло остаться. Наконец убедившись, что точно ничего не забыл, он переобулся в легкие ботинки, не уступавшие безупречностью внешнего вида туфлям (которые он, бережно сложив в полиэтиленовый пакет, убрал в сумку), одел черную кожаную куртку и направился к двери.

– До свидания, – сказал он, обращаясь к девушкам.

– Пока, Рома.

– Давай. Удачи, – ответили они почти разом.

Выйдя из кабинета, Роман прошел по коридору к лифту, спустился на первый этаж и, попрощавшись с охранниками, вышел на улицу.

II

На улице стояла прекрасная мартовская оттепель. Деревья еще были голые, но на некоторых уже можно было заметить набирающие сок почки, а щебетание потихоньку возвращающихся со своих зимовок птиц с каждым днем становилось все громче и разнообразнее. И хотя ночью еще могло примораживать, после обеда ближе к вечеру солнце, начинавшее подниматься все выше над горизонтом, успевало прогревать город. Сегодня же день был особенно ясным, отчего скопившийся за зиму снег таял кругом в огромных количествах.

Выйдя из здания, Роман был даже слегка ошеломлен обрушившимся на него как лавиной вдруг, разом весенним раздольем. Чувства его, до этого дремавшие в офисной тишине, мгновенно оживились и ободрились. От ярко светившего солнца он невольно очень сильно зажмурился; слух его начал фиксировать множество звуков самой различного происхождения и характера: от чириканья и пения птиц до автомобильных клаксонов. По тротуару сновали туда-сюда прохожие, мимо проезжали машины, трамваи. Талая вода озорно капала с не сбитых за зиму сосулек, вырывалась из сливов, разливалась по дорогам. Все вокруг звенело, неслось, бурлило. Лицо Романа, мгновенно согретое солнечными лучами, окутал и приятно освежил мягкий ветерок. Он не мог удержаться и вдохнул полной грудью – воздух был необычайно свежим, легким. Это была та самая замечательная для русского человека пора, когда душа, уже давно безо всякой меры истосковавшаяся по жизни в любых ее проявлениях, чувствуя оживление природы, начинает просто распирать грудь изнутри, перехватывать дыхание и чуть ли не поднимать над землей.

Роман невольно взбодрился, спустился с крыльца и не торопясь, наслаждаясь окружающими метаморфозами, направился по одной из самых оживленных улиц N-ска к месту его встречи с Дульцовым.

N-ск был крупным городом, областным центром, в котором при желании можно было найти все что угодно. Но если кто-нибудь захотел бы поинтересоваться у его жителей, чем знаменит N-ск, что есть в нем такого уникального, то вряд ли смог бы услышать хоть какой-то внятный ответ. Это был ничем не примечательный город, кроме, пожалуй, того, что во времена гражданской войны здесь был расстрелян один из белогвардейских лидеров, остановившийся в N-ске проездом. Да еще в непосредственной близости находился самый большой резервуар пресной воды на планете, но этот важнейший для жизни ресурс сегодня был не в чести и ни городу, ни области никаких дивидендов не приносил.

N-ск являлся столицей губернии еще в царской России и имел соответствующую застройку центральной части города, большинство зданий которой было возведено более века тому назад. Выдержанные в едином стиле, как правило, два-три этажа в высоту, они обращали на себя внимание фигурными декоративными элементами по всему фасаду: то и дело взгляды прохожих наблюдателей приковывали массивные арки или колонны, увенчанные изысканными капителями; кое-где, под каким-нибудь рифленым зеленым куполом, торчал бычий глаз; местами выдавались наружу изящные кованые балкончики, на которых едва ли возможно было уместиться вдвоем. Здания эти периодически реставрировались, отчего сохранились в почти первозданном виде со всеми своими индивидуальными особенностями и выглядели сейчас примерно также, как и во времена их возведения.

Улицы с тех самых пор тоже практически не изменились и по пропускной способности не соответствовали ни плотности пешеходного потока, ни современному количеству транспортных средств, отчего машины здесь передвигались группами от светофора к светофору, выстраиваясь у каждого из них в довольно длинные очереди. По одной из таких улиц и направился сейчас Роман. Пройдя немного по тротуару, он пересек проезжую часть и, обернувшись, тепло и даже с какой-то грустью посмотрел на здание, из которого только что вышел.

Построенное на заре советской эпохи, это здание заметно отличалось от соседних домов, но в то же самое время имело с ними много схожих элементов и потому довольно гармонично вписывалось в общий ансамбль. Отделанное серым камнем с подчеркнуто-аскетичной строгостью оно поднималось высокими этажами с большими окнами; прямо посреди фасада располагалось широкое крыльцо со множеством ступенек, продолжающееся четырьмя колоннами, над которыми вверху, под самой крышей, были изображены три гипсовых барельефа: слева стоял рабочий, опирающийся рукой на шестеренку, справа была женщина с серпом в одной руке и охапкой пшеницы в другой, посредине находился герб РСФСР. В этом здании располагалось одно из региональных министерств, в котором четыре года проработал Роман. Глядя на здание, он задумался и, наверное, простоял бы так довольно долго, если бы не сильный толчок в плечо, от которого он чуть не потерял равновесие. Кое-как устояв, Роман только тогда заметил, что сильно осложнил пешеходное движение, неудачно остановившись почти в центре тротуара. Он поспешил встроиться в поток и направился дальше, думая о том, как прошел его последний день на работе.

– Ой дура-а-ак! – неожиданно даже для самого себя воскликнул вслух Роман, повинуясь какому-то внутреннему стихийному импульсу. Произнесено это было с чувством глубокой досады, громко, так что некоторые прохожие даже повернули головы, чтобы посмотреть что случилось.

«Это только со мной могло такое произойти, – думал он, вспомнив, как глупо прервал своего начальника, и с какими неоднозначными чувствами они расстались. – Хотел, чтобы Николай Петрович попробовал торт, а что получилось? Получилось, как будто я предложил ему помолчать немного и покушать, вместо того, чтобы докучать всем своим рассказом. Ну как по-дурацки все произошло!».

Роман, как и все в его отделе, уважал и ценил своего начальника; но кроме этого у него с Николаем Петровичем нашлось много общего, как в характере, так и в пристрастиях. Между ними установились настоящие дружеские отношения и от этого мысль, что начальник мог воспринять его слова в неправильном свете, становилась еще более мучительной для Романа.

«Все не так поняли, что я хотел сказать. И Николай Петрович тоже изменился после моей фразы… Да еще и я сконфузился. Надо было вести себя, как ни в чем не бывало, ведь у меня и в мыслях не было того, что всем показалось. А я смутился, как будто и в правду мне было из-за чего мне смущаться. Дурак! Ой дура-ак!!!». Брови Романа сдвинулись и напряглись, лоб сморщился, глаза сощурились, губы плотно сжались; лицо его ярко отразило все кипевшие в нем глубокие переживания, сожаление и недовольство собой.

Самобичевание в подобных ситуациях было свойственно Роману. Если он чувствовал, что какой-то своей фразой или действием нечаянно обидел, задел или оскорбил чувства другого человека, он воспринимал это особенно близко к сердцу. Без остановки прокручивая в уме ситуацию, рассматривая ее с разных сторон, раз за разом повторяя и припоминая все мельчайшие подробности, он напряженно и болезненно пытался сообразить, как могло получиться, что его слова, поведение, были восприняты так, а не иначе. В этом было что-то, что с первого взгляда могло показаться даже не вполне нормальным, как будто он упивался, смаковал собственную ошибку, как будто наслаждался тем, что многократно усиливал свое чувство вины и досады. На самом деле Роман не относился к разряду моральных мазохистов и не для какого-то скрытого внутреннего удовольствия терзал себя; но он был очень чутким самокритичным человеком и давно уже на уровне подсознания пришел к тому, что если он не находил в себе силы сразу проанализировать ситуацию и разобрать ее во всех деталях, а повинуясь мгновенно возникающей автоматической защитной реакции отгонял ее от себя и оправдывался тем, что его просто не так поняли, то потом это событие могло еще долгое время навязчиво всплывать в его сознании и терзать ранимое сердце сильнейшим чувством вины. Если же вопреки этому первому инстинктивному желанию отогнать мрачные мысли и оправдать себя он прокручивал ситуацию, воспроизводил ее в мельчайших деталях, анализировал, почему все вышло именно так, что породило двусмысленность, мог он предвидеть возможный контекст или это было невозможно предугадать, то после она становилась для него абсолютно понятной, очевидной, не терзала его сознание, и даже если вдруг возвращалась, не доставляла уже того мучительного чувства вины за действия, которые невозможно было исправить.

«Почему моя просьба была так воспринята? Как возник такой подтекст? Вроде бы ничего грубого не сказал, только "попробуйте торт, очень вкусный"…. Влез очень резко, вот и получился эффект, будто бы перебил. Да ведь я еще и не слушал Николая Петровича, своими мыслями был занят, и залез прямо в середине рассказа. Ну конечно! – вдруг, как мозаика из мелких кусочков, начала складываться объективная картина в его сознании. – Человек рассказывает историю, и когда он делает небольшую паузу в середине рассказа, когда явно должно последовать продолжение, его перебивают с предложением покушать немного. О чем тут еще можно подумать – все очевидно! Ну как я так глупо поторопился! Надо было дождаться, пока заговорит кто-нибудь другой, и уже после этого лезть со своим тортом. Да еще вдобавок многие действительно уже устали слушать, и я нечаянно озвучил вслух занимавшие их в этот момент мысли. От этого такая сильная реакция у всех… Какая глупая ситуация на пустом месте возникла. Нет, больше никогда не буду перебивать и лезть в разговор, который не слушаю…». Постепенно лицо Романа прояснялось, на душе стало значительно легче. По мере того, как ситуация становилось для него яснее и проще, он отпускал ее из своего сердца, все это время продолжая свой путь автоматически, не осознавая где идет и вообще не видя ничего вокруг себя.

Роман Майский не задумывался куда движется – ноги сами вели его в нужном направлении. Всю свою жизнь он прожил N-ске и за двадцать шесть лет досконально изучил город, хотя так и не узнал родную страну. Рожденный в СССР он не успел впитать идеи, которые разделяли сотни миллионов людей, и на основе которых было сформировано одно из самых многонациональных государств в истории человеческой цивилизации – к тому моменту, когда Роман пошел в школу, он уже был гражданином Российской Федерации. Правда, буквари еще не успели перепечатать и всю вторую страницу этой, первой для каждого школьника книги, занимал портрет Ленина, но учителя уже не обращали на него никакого внимания, как будто его там и не было вовсе.