Пепельная Луна

– Соня, я же старалась, – неожиданно голос Кати задрожал, на глаза навернулись слезы, и она не смогла их сдержать, только смахнула тыльной стороной ладони.

– Мам, – Соня подошла к ней, подняла выпавшую из рук матери футболку и, сняв «отвратительный балахон», как успела окрестить его Катя, демонстративно надела новую футболку на голое тело, сверкнув обнаженным плечом.

Катя успокоилась, заулыбалась. «Видно, это у меня последствия болезни сказались, – подумала она. – Или еще хуже, вдруг это климакс? Да нет, рано ведь…»

Соня встала на цыпочки, как балерина, и торжественно повернулась, давая рассмотреть себя со всех сторон, подняв руки. Катя вздрогнула. По внутренней стороне руки от локтя к ладони змеей ползли буквы, составляющие знакомую фразу.

– Сонечка, что это? – спросила Катя пересохшими губами.

Соня развернула руку и посмотрела на тату.

– Аааа, да это я сделала несколько недель назад.

– Стильно получилось, – выдавила из себя Катя. – Почему ты именно такую надпись выбрала?

Впервые в жизни такой незначительный по нынешним временам проступок ввел ее в сильное замешательство. «Подумаешь, сейчас у каждого второго наколки, тьфу ты, то есть татуировки», – оправдывала она дочь.

Хотя на самом деле ей хотелось крикнуть: «О чем ты думала, когда решилась на такое?!»

– Случайно. Я хотела какой-нибудь орнамент, но там у мастера в тату-салоне столько образцов его работ. Стала смотреть фото и увидела у одной девушки такую же надпись. Мне показалось, что мне пойдет. Может, потому что девушка чем-то на меня была похожа.

– Как ее звали, Анна? – вопрос сам собой сорвался с Катиных губ.

– Ма, ты чего? – удивилась Соня. – Я-то откуда знаю? Кто эта Анна?

– Девушка с такой же татуировкой, – про себя Катя отметила, что ей очень приятно произнести эту фразу в настоящем времени.

– Неудивительно. Этот мастер такой же культовый, как и фотограф. Думаю, в Москве можно найти не одну девушку с такой татуировкой. И потом, размер фразы очень удачный: не слишком короткая, но и не длинная.

– Да, ты права, – теперь Кате хотелось поскорее закрыть тему татуировки, оказавшейся к тому же ненастоящей.

Мало ли в жизни совпадений? Да вся жизнь только из них и состоит! Вопрос только в том, замечаешь ты их или нет, как трактуешь, какой смысл вкладываешь.

Совпадение – это просто совпадение, столкновение двух фактов. Случайным или неслучайным их делает лишь наше отношение. Захотела Катя увидеть связь в татуировке – и увидела. В конце концов, может, правда популярный у молодежи мастер делал татуировку Анне, что, в свою очередь, не более чем совпадение, совсем не удивительное для такого тесного города, как Москва.

– Передавай привет Наде и Ане, – сменила тему Соня. – Я бы съездила с тобой, но правда ребята будут ждать. Сегодня суровый матриархат обойдется без меня.

Суровым матриархатом Соня называла всю женскую линию от прабабушки Ани до Кати. Вообще-то они должны были быть «суворым матриархатом», потому что именно фамилию Суворовых обыгрывала Соня. Но уж больно заковыристо звучало – язык сломаешь, и, признав лингвистический эксперимент неудавшимся, Соня заменила «суворый» на «суровый». Хотя, конечно, никаким суровым он не был. Напротив, в женском мирке Ани, Нади и Кати царили гармония и взаимопонимание, чему в немалой степени способствовала купленная Катей для матери однушка с большой кухней в Конькове. Анна Ионовна осталась в своей прежней квартире в Брюсовом переулке.

Не сказать, чтобы Аня и Надя сильно скучали друг по другу, но отношения заметно наладились. Надежда Бенционовна, после неудачного брака всю жизнь изводившая мать придирками и дурным настроением, теперь ездила в гости к Ане на чай. Анна Ионовна больше не слушала с отстраненным видом колкости Нади, а, напротив, даже скучала по ним и ждала ее рассказов о жизни в Конькове, в которых мелькали знакомые острые словечки.

Надо заметить, Надя превосходила саму себя, живописуя новых соседей, в словесных баталиях с которыми, надо думать, всегда одерживала победу, оправдывая мужнину фамилию. Через полгода после переезда весь подъезд в Конькове как «Отче наш» знал Кодекс административных правонарушений в части запрета на курение в общественном месте, шума в вечернее время и производимого в выходные дни ремонта. Дети вежливо здоровались с тетей Надей, управдом в жилконторе стоял по стойке «смирно», велосипедисты перестали парковать под лестницей на первом этаже свой транспорт во исполнение правил противопожарной безопасности.

Вскоре Надежда получила почетное звание старшей по дому, что было одобрено и запротоколировано на общем собрании собственников жилья. Под чутким руководством Надежды Бенционовны отдельно взятый дом в Конькове являл собой, пожалуй, единственный в этом районе образец высокой культуры быта.

Втайне Анна Ионовна радовалась, что организаторские способности дочери проявились вовремя, то есть после переезда. Трудно было представить профессорский и консерваторский состав аристократического дома в Брюсовом переулке, пляшущий под дудку Надежды Бенционовны. Как-то Надя попыталась отчитать старичка-академика, который курил трубку, спускаясь по лестнице, но вняла просьбам матери не приставать к ее соседям – «слышишь, Надя, моим соседям», с которыми прожит бок о бок почти век.

Потом у Нади появился Леня, с которым она познакомилась в синагоге. Анна Ионовна по секрету рассказала Кате, что никакой Леня не еврей, а просто умный и дальновидный пенсионер, знающий, где искать приличную обеспеченную женщину. Но и Катя, и сама Анна Ионовна были рады за Надежду, потому что после стольких лет неприступного одиночества появления мужского плеча никто уже не ожидал.

Леня жил в своей квартире в Медведкове, но потом сдал ее и переехал к Надежде с вещами. Впрочем, за мать Катя не беспокоилась. Кого-кого, а уж Надежду сложно обвести вокруг пальца. Скорее наоборот, «суровый матриархат» поглотил Леню, ставшего правой рукой Надежды Бенционовны. Ему даже нашлась ставка в местной жилконторе, от которой Леня, как активный пенсионер, не отказался.

Надежда им не гордилась, как не гордится опытный руководитель рядовым подчиненным, но и не прятала.

Постепенно Леня стал участником семейных торжеств. Оставлять его дома было как-то неудобно. В гостях у Анны Ионовны он вел себя робко, опасаясь сморозить глупость при известной пианистке, и с восхищением разглядывал мебель. Особенно нравились ему стулья. Перед тем как сесть, он любовно оглаживал сиденье, чем неизменно напоминал Кате предводителя дворянства Кису Воробьянинова. Как знать, может, Леня тоже подозревал, что под обивкой скрыты сокровища.

В последнее время и Лене было чем гордиться: он с увлечением рассказывал Анне Ионовне о совершенном в минувшем августе заплыве. Вернее, даже не заплыве, а самом настоящем переплыве. В юности он занимался плаванием и, выйдя на пенсию, вернулся к этому увлечению. Весь год тренировался в бассейне спортивного комплекса «Олимпийский», для того чтобы летом в составе международной группы молодежи и людей среднего возраста, среди которых он был единственным пенсионером, чем страшно гордился, переплыть Босфор. Шутка ли сказать – два часа в воде, сильное течение почти у финиша, катера сопровождения, пресса и встречающие с цветами на том берегу.

– А как же тот итальянец? – в сотый раз расспрашивала Анна Ионовна, подкладывая Лене в розеточку сливовое варенье.

Конечно, все уже знали, что итальянец, ставший за год рассказов почти что родным, не справился с течением и чуть не утонул, но его вовремя подхватили бдительные спасатели с ближайшего катера.

– Сошел с дистанции, – сокрушенно вздыхал Леня. – Но выжил!

При этих словах Анна Ионовна театрально прижимала руки к сердцу и качала головой.

Катя опять вынырнула из своих мыслей: надо принять душ, выпить кофе и ехать к «матриархату». Ведь и сирень она купила специально, чтобы не оставить себе шанса отложить визит к маме и бабушке на потом. Букет надо вручить не увядшим, а сирень долго не стоит.

– Что тебе на завтрак сделать? – крикнула она Соне, которая уже упорхнула переодеваться. – Тосты или омлет?

– Ничего! – крикнула в ответ Соня. – Ты же знаешь, утром аппетита нет. Я потом перед учебой в «Бургер Кинг» зайду.

Катя включила кофемашину, потом, обхватив горячую чашку двумя руками, подошла к окну и прижалась лбом к стеклу. Тверской бульвар, который проглядывал между двумя домами, показался ей таким уютным, что захотелось обнять его, прижаться и попросить защиты. От чего? Она и сама не знала.

* * *

С девятого этажа небольшое футбольное поле с искусственным покрытием видно как на ладони. В утренний час на нем не было ни души.

– Нет, ну ты представляешь? – возмущенно говорила Надежда Бенционовна. – Государство дало им возможность заниматься спортом. Но не в двенадцать же ночи! А эти лоси выходят на площадку и барабанят своим мячиком. Сейчас тепло, окна у всех открыты, как будто по голове стучат. Мы уже начали сбор подписей!

– Ну, по крайней мере это лучше, чем сидели бы у подъездов с пивом или чем еще покрепче, – робко предположила Катя. – Все равно молодежь летом допоздна гуляет, так пусть лучше спортом занимаются.

– Ты не понимаешь! – горячо перебила ее мать. – С пивом или покрепче гораздо лучше! Сразу звонишь дежурному в полицию, и их забирают в отделение и выписывают штраф! Прошлым летом, Леня не даст соврать, мы заранее написали коллективное обращение в районный отдел милиции, и двор поставили на учет.

Леня кивнул, подтверждая, что Надежда Бенционовна не врет.

– Как, весь двор на учет? – не поняла Катя.

– Да, весь двор как нуждающийся в патрулировании. И потом все лето патрульная машина два, а то и три раза за ночь объезжала двор в целях профилактики.

– Вроде ты говорила, что тем летом шумные компании все равно сидели, песни пели.

– Сидели, – вздохнула Надежда Бенционовна. – Они рассчитали время, когда заезжала машина, и прятались, а потом опять сидели.

Леня кивнул, подтверждая, что именно так коварно и вели себя подростки.

– Мама, пока меня не было, Соня-то заезжала?

– Нет, – покачала головой Надежда. – Хотя я ее приглашала. Сейчас конец учебного года, у девочки нагрузка, я все понимаю.

Сирень Надежда поставила посреди круглого стола. Размер кухни позволил ей купить именно круглый стол, как у них в Брюсовом переулке – почти такой же, разве что стилизация под старину и чуть меньше. На кухне у Кати тоже стоял круглый стол. Груверы-Суворовы всегда обедали за круглым столом и гордились этой традицией.

Перчатки Надежда померила и унесла в комнату. Катя не сомневалась, что и в новом шкафу-купе для перчаток нашлась отдельная полочка. Временами она удивлялась, как из угрюмой, нелюдимой, погруженной в собственные мысли женщины Надежда Бенционовна превратилась в грозу нерадивых коммунальщиков и коньковской шпаны. Как будто под покровом добровольной аскезы одиночества медленно тлел вулкан кипучей общественной деятельности. Все те овации, которые многообещающая юная пианистка Надя Грувер не снискала из-за чудовищного и глупого несчастья, перерезавшего не просто сухожилия левой кисти, а все ее музыкальное будущее, она срывала теперь в победах над бытовыми неурядицами, которыми полон двор каждого дома в спальном районе. И все-таки эти перчатки, этот круглый стол, этот властный взгляд позволяли Кате узнавать прежнюю мать – не ласковую и не чуткую, но все же свою, родную.

– Ладно, мама, я тоже долго сидеть не буду, поеду. Еще к бабуле заскочить надо.

– Как всегда, вся в делах. Когда же ты отдыхаешь, Катерина?

– Да на работе и отдыхаю. Соньку вон еще на ноги поставить надо.

– Соньке-то мать нужна в первую очередь, а не кошелек.

– Мама, зачем ты так. Я все для нее делаю: и выслушаю, и помогу, когда надо. Да она уже почти взрослая, не очень-то и слушается.

– Вот именно, что почти, – назидательно сказала Надежда. – Считать Соню взрослой – это все равно что в марте ходить в куртке нараспашку и без шарфа, полагая, что пришла весна. Простудой чревато.

Катя поняла, что пора уходить. Если Надежда Бенционовна начинала читать нотации, продолжаться это могло долго, а пытаться перевести разговор на другие темы – тщетно.

– Мама, мы все волнуемся за Соню. За ее учебу, за ее личную жизнь. Может быть, по-разному: вы как бабушки, я как мать. Но с одинаковой силой хотим ей добра. Пока Соня не работает, ее финансовое благополучие целиком зависит от меня. Впрочем, как и всей нашей семьи. Понимаю, что провожу с вами не так много времени, как мне самой хотелось бы, но уж со своей ролью кормильца я справляюсь, потому что… – произнеся невольно вырвавшуюся тираду, Катя умолкла на полуслове, сейчас ей меньше всего хотелось спорить с матерью.

Та смотрела на дочь выжидающе. Леня деликатно ушел в комнату, Катю он уважал и побаивался. Она поймала себя на мысли, что и там он прекрасно слышит их разговор, грозящий перерасти в ненужный спор.

– Потому что так уж сложилась жизнь, – закончила она.

– Катенька… – Надежда Бенционовна взяла со стола бумажную салфетку и утерла навернувшуюся слезинку. – Да разве я ж не понимаю. Я одна, считай, всю жизнь прожила, без отца тебя с бабушкой вырастили. И ты туда же. Проклятие как будто над нами.

– Ну что ты, у Сони вон Тимур есть, у тебя – Леня, – сказала Катя, чуть повысив голос, чтобы точно быть услышанной в комнате.

– Соня нелюдимой какой-то стала, я же чувствую. Подменили словно девку. Уж не из-за Тимура ли переживает?

– Соню мы никому в обиду не дадим, – Катя приобняла мать за плечи.

– Ну а твой-то доктор как? Хороший же человек. Может, хватит уже одной, а, Кать?

– Все хорошо, мама. Не хочу сейчас об этом. И прошу тебя, не трепли себе нервы с этой молодежью во дворе. Лучше поезжайте куда-нибудь отдохнуть с Леней. Выберете путевки, скажи мне, я добавлю сколько надо.

– Спасибо, Катенька, но у тебя своих проблем хватает. Леня к очередному заплыву готовится. Правда, Леня? – крикнула она в комнату.

– Так точно! – тут же донеслось из-за стенки.

* * *

– Какая прелесть! – Анна Ионовна всплеснула руками при виде букета сирени. – Помнишь, как на даче в Удельной сирень цвела? А мы с тобой всегда букетик на стол ставили.

– Да я всегда это и вспоминаю, бабуля, когда сирень вижу. На Николиной сейчас так же, все в сирени утопает. Давай я тебя на выходные туда отвезу?

– Я бы с удовольствием, Катюша, но ведь конец мая. Мне сессию принимать – зачеты, экзамены.

– Соне есть на кого равняться, – улыбнулась Катя. – Тебе понравился их новогодний концерт в училище?

– Очень сильный курс, и Соня наша – одна из самых талантливых скрипачек. Жалко будет, если она выберет другую профессию.

– Почему она должна выбрать другую профессию? – не поняла Катя. – Она только учиться начала, и твой пример перед глазами.

– А ты ходила на показ в Дом мод к ее другу Тимуру? Мне кажется, Соня всерьез увлеклась модельным бизнесом. Она сидела рядом со мной и так увлеченно комментировала представленную коллекцию, прямо как настоящий эксперт. Жалко, Соне росточку не хватает, а фигурка у нее идеальная. Такие пропорции… Найти бы художника, запечатлеть ее в полный рост, – размечталась бабушка.

Кате почему-то вспомнился портрет Майкла на стене, излишне строго она прервала Анну Ионовну:

– Пусть музыкой занимается, а не дефилирует и позирует, от этого мозгов не прибавится!

– Вспомни меня, каждый концерт – вершина айсберга, которая венчает невидимый постороннему глазу ежедневный труд. Надо быть своего рода фанатиком. Наша Соня талантлива во многом, а тут надо сконцентрироваться на одном и даже отсечь то многое, что еще интересно. Настоящий музыкант – это не только талант, но еще и выбор.

– Я приму любой ее выбор, лишь бы она была счастлива. Думаю, нет ничего плохого, что Соня ищет себя. В конце концов, я тоже не стала научным работником, – улыбнулась Катя.

– Да уж помню я, как деканша жаловалась на твою расклейку объявлений, – рассмеялась Анна Ионовна. – Сколько воды с тех пор утекло. Не верится, скоро Соне будет столько, сколько тебе тогда было!

– Заходила она к тебе?

– Ко мне нет, к Наде в Коньково заезжала.

– Да? – только и смогла вымолвить Катя. – Хорошо, что нашла время, а то к сессии подготовки много.

– Только это секрет. Надя просила меня не говорить тебе. Соня деньги у нее заняла, а на что – не сказала. Вот она и звонила мне узнать, но ко мне Соня не заглядывала.

– Странно, могла бы мне позвонить. Какую сумму?

– Откуда мне знать. У Надежды к Соне свое отношение, она внучку не выдаст. Кстати, у Тимура скоро новый показ будет, Соня меня с ним познакомила, и он пригласил. Пойдем-ка вместе. Мне кажется, все, что сейчас делает Соня, так или иначе связано с ним. Возможно, деньги нужны ему? Вспомни свою первую любовь. Ты тогда для Майкла делала все, что могла.

– А ты выписывала из газеты адреса квартир и телефоны хозяев в тетрадку, – грустно улыбнулась Катя. Майкл показался ей далекой точкой на горизонте прошлой жизни. – Где-то она у меня хранится, с нее и началась история агентства «Фостер».

– Катюша, – бабушка накрыла своей ладонью ее руку. – Все будет хорошо. Запомни, хо-ро-шо, по-другому и быть не может.

– Спасибо, бабуль, – Кате захотелось уткнуться в плечо Анны Ионовны, как в детстве.

Сейчас, как и тогда, как всегда, бабушка была единственной ее утешительницей: ушибла ли она коленку, принесла ли из школы случайную и несправедливую двойку, обожглась ли о пламя любви к мужчине, который не стал судьбой. Только в ее безусловной любви и поддержке Катя могла быть уверена.

На прощание Анна Ионовна, как всегда, поцеловала ее в щеку и крепко обняла. Кате пришлось чуть наклониться: с возрастом ее бабушка, как и все бабушки на свете, стала чуть ниже ростом. А может, дело было в том, что Катя, как многие внучки, носила каблуки.

Катя вспомнила, как в детстве она чуть ли не каждый месяц мерилась с бабушкой ростом. «Вот уже до подмышки достаешь», – радостно смеясь, говорила бабушка. А через каких-то полгода: «Ничего себе! Выше моего плеча вымахала». Однажды летом, когда сначала бабушка была в санатории, потом Катя в первый и последний раз в жизни уехала в пионерлагерь, они не виделись два месяца. Вернувшись домой к сентябрю, Катя с удивлением обнаружила, что ей нужно наклониться, чтобы поцеловать бабулю. И до сих пор ее не покидало удивление, когда приходил черед прощаться, ведь рядом с бабушкой она по-прежнему чувствовала себя маленькой девочкой.

Выйдя из подъезда, она не сразу села в машину, а остановилась и окинула взглядом знакомые окна. Старый, милый, знакомый с детства двор! Московских окон негасимый свет – для каждого коренного москвича он горит по своему родному адресу, для Кати он всегда здесь, в Брюсовом переулке.

Выезжая из двора, она поймала на себе взгляд женщины, стоявшей на противоположной стороне дороги. Она смотрела не на Катю, а во двор, будто собираясь перейти дорогу, но в скользнувшем по ней взгляде мелькнуло узнавание. «Может, соседка», – подумала Катя, хотя почти все жильцы дома были ей известны, и дама точно была не из их числа. Но все равно Катя почему-то не могла назвать ее незнакомкой.

Времени вспоминать не было. Притормозивший джип галантно мигал фарами, позволяя выехать со двора. Катя махнула рукой водителю в знак благодарности и вырулила на дорогу. Если бы она могла оглянуться, то увидела бы, что женщина, проводив взглядом ее машину, пошла в сторону Тверской.

Глава 4. Боня и Леня

– Какая еще собака? – Катя отставила дежурную чашку кофе и удивленно посмотрела поверх очков на вошедшую в кабинет секретаршу.

Элегантные очки в тонкой позолоченной оправе она надевала в основном в офисе, когда работала с документами: ее природный близорукий «минус» с возрастом компенсировался небольшим дальнозорким «плюсом», и теперь даже контактные линзы, которые так выручали в повседневной жизни, нуждались в помощи, когда она брала в руки бумаги.

На сотрудников Катины очки наводили благоговейный трепет, ведь они означали, что Екатерина Александровна очень занята и ее лучше не отвлекать. Вот и сейчас молоденькая секретарь, не решаясь пройти дальше порога, застыла в дверях.

– Маленькая белая собачка, – пролепетала она. – Французская болонка. Мне сказали по телефону, что вы обязательно поможете.

– Мы же не приют для животных! Наверное, кто-то ошибся номером.

– Вряд ли. Женщина говорила с сильным акцентом, но я точно расслышала ваше имя. Она сказала, что ваш мобильный телефон был выключен, поэтому она звонит по второму номеру на визитке в офис агентства. Ее муж – постоянный клиент, и она уверена, что вы сможете помочь им устроить собаку на время отъезда.

– Она представилась?

– Да, я записала, – секретарь протянула Кате листок. – Она просила связаться с ней по указанному телефону, чтобы обсудить семью, которая обеспечит все условия проживания собачки на три недели.

Катя взглянула на листок, хотя уже поняла, что от этого поручения ей не отвертеться. Так и есть! Госпожа Дилсон – супруга влиятельного английского банкира американского происхождения, проживающего в Москве.

Она отлично помнила господина Дилсона еще с девяностых, когда он бывал в столице наездами. Впервые он пришел в их с Майклом офис по объявлению в «The Moscow Times»: Дилсона интересовало все только лучшее! Исключительно элитные апартаменты в Москве – «the most elite apartments», подчеркнул он тогда. То, что владельцем агентства, которому предстояло найти ему такую квартиру, оказался американец, Дилсону, безусловно, импонировало. Искала и нашла ее, разумеется, Катя, что не могло укрыться от проницательного банкира.

Стоит ли говорить, что располагалась эта квартира на Патриарших прудах. В девяностые годы Патриаршие сравнивали с Центральным парком в Нью-Йорке. Там были самые престижные и дорогие апартаменты. Клиенты немногочисленных в то время агентств недвижимости буквально дрались за квартиры в доме по адресу: Малая Бронная, 32, с видом на пруд. Наиболее везучим посчастливилось арендовать квартиры на третьем и четвертом этажах дома, потому что там были балконы. Но выше всех в прямом и переносном смысле слова жил господин Дилсон с семьей. За этой квартирой на шестом этаже с огромным балконом Катя охотилась больше трех месяцев. Сделка состоялась благодаря хитрой комбинации, с помощью которой владельцы – родители и двое взрослых детей – разъехались по квартирам не меньше ста метров каждому, да еще и в этом же районе.

С тех пор переезжал Дилсон редко, но всегда метко, пользуясь только услугами агентства «Фостер», даже когда в память о Майкле осталась одна фамилия, которую было решено сохранить в качестве репутационного капитала – единственного, что ему не удалось унести с собой.

Поиском недвижимости для Дилсона, будь то квартира, дача или новый офис, Катя всегда занималась лично. Перепоручить такого клиента другому, даже самому опытному агенту было бы дурным тоном, а отказать семейству Дилсон – просто невозможно, даже если бы они пожелали поручить ей заботу о милом ручном домашнем крокодиле.

«А тут всего лишь маленькая белая собачка, – обреченно подумала Катя. – Любимая собачка госпожи Дилсон, которая устраивает благотворительные балы для помощи осиротевшим детям, бездомным животным, одиноким старикам и непонятым гениям, а потому считается чуть ли не святым человеком».

Собственно, никаких особых затруднений в связи с неожиданным поручением не должно было возникнуть. Перед Катей стояла всего лишь очередная поисковая задача, только на сей раз ей предстояло найти не квартиру для покупателя или покупателя для квартиры, а временного заботливого хозяина с квартирой для болонки. Условия поиска таковы – это должен быть самый надежный и проверенный, дисциплинированный и ответственный человек на свете, который обеспечит полную сохранность собачки. О том, что будет, если с питомцем семьи Дилсон что-то случится, лучше было даже не думать.

* * *

Черный микроавтобус «Мерседес» с тонированными стеклами медленно въехал во двор дома в Конькове и остановился, словно для того, чтобы дать возможность хорошенько рассмотреть его со всех сторон. На отполированных до блеска боках играли солнечные зайчики, а сама модель внушительностью размеров явно намекала на то, что неожиданный гость – limited edition.

На самом деле водитель замер в нерешительности, прикидывая, сможет ли развернуться в этом заставленном разномастными машинами узком дворе или придется сдавать задним ходом, перегородив въезд и выезд.

Так и не разрешив эту дилемму, он просто остановил машину посреди двора. Дверь «Мерседеса» открылась, из нее вышел черный как смоль, широкоплечий афроамериканец в белоснежной рубашке, с белозубой улыбкой. В руках он нес переноску для собак из зеленого бархата с логотипом «Ральф Лоурен», в прорези которой можно было заметить маленькое привидение. А что еще могло быть таким ослепительно-снежным – белее, чем рубашка и улыбка афроамериканца вместе взятые, – и иметь два идеально круглых черных глаза?