Алла Амуон Ра

Евгения Хамуляк

Алла Амуон Ра

Здравствуйте, добрые люди! Славы и почета! Здоровья и богатства! Сегодня расскажу вам одну былицу да про одну мудрую женщину, которая… – Ой! Знаете, да? Про Павлину Куприяновну? Вот так так!…

…которая поживала в одной деревеньке, не большой и не маленькой, под названием… – И про Вечканово слышали? Вот те раз!

Ну, хорошо! Жила-была-поживала в деревеньке Ивакино, куда переехала мудрая староста, обручась под руку крепкую и надежную доброго своего супруга Данила Александровича… Наслышаны, говорите? Что за диво! Ну, молодцы! Все знаете, все помните! Значит, не зря поучительные сказочки по миру ходят, из уст в уста передаются, улыбками лицо любознательное раскрашивают на радость друг другу и поколению подрастающему, на мудрых приключениях старосты жизнь познающему…

А хотите новую? Да не простую, а про настоящих богатырей русских, кому суждено Землю-матушку спасти от коварства нечеловеческого?

Ну, тогда берите подушки-сеновалки, яблочко наливное иль грушу спелую вприкуску, укладывайтесь поудобнее и слушайте меня внимательно…

Однажды в час обеденный, размеренный и расслабленный, Павлина Куприяновна стол накрывала для обеда знатного, приготовленного с трепетом и обавью для мужа своего прелюбимого Тихомирова Данила Александровича, разомлевшего после работы праведной по восстановлению деревни своей родной Ивакино и блаженствующего от вида и заботливых хлопот ненаглядной женушки обожаемой, с которой вот уж год как душа в душу жил и радовался счастью заслуженному…

Как вдруг в дверь отчаянно стукнули, разбивая миропорядок и блаженство семейное. И ворвались двое мужчин разного вида с лицами хмурыми, серыми, обеспокоенными.

– Здесь ли проживает староста мудрая? – спросил один.

– Это ли дом Павлины Куприяновны? – спрашивал другой.

Глянула хозяйка на незваных гостей и оторопела, ложки деревянные расписные на пол роняя, будто привидение старое завидев. Да и Данил Александрович рот приоткрыл от неожиданности.

А ведь и вправду видок у гостей был престранный: один – так еще ничего себе, мужик как мужик, в вышиванке светлой прекрасивой – сразу видно большой человек, староста или большак семейства какого, да только весь взъерошенный, лицом бледный, глаза на мокром месте. Что же мужа уважаемого напугать так могло?

А второй – батюшки светы, смотреть страшно: длинный, белесый, с глазами прозрачными, на башке колпак высокий, острием по потолку скрябает, в балахоне длинном, по полу покрова волочает. Ну, точно иль колдун черный, или того похуже – посланник дьявольских сил! Не жди добра ни от того, ни от другого…

Ворвались и друг на друга глазами стрельнули: кто первый речь держать станет?

У белесого вид пострашнее имелся, мужик в вышиванке тоже оторопел и стал подальше отодвигаться. Потому начал в колпаке:

– Славы и почета! – сглотнул, дыхание восстанавливая. – Простите торопливость неуважительную, волнение вскидчивое, что без предупреждения в дом к вам жалую. Однако ж дело, с каким прибыл, не терпит промедления. Нет времени на церемонности… Не взыщите, – и к словам поклон от души в пол присовокупил.

«Хоть и странный, а воспитанный», – подумалось всем присутствующим.

– Можно ли наедине с уважаемой старостой переговорить? Дело наиважнейшее, вселенского масштаба, требует секретности.

Хотел было мужик в вышиванке что-то сказать да Данил Александрович было ответить, что давно в этом доме старосты нет, да только взглянули оба на Павлину Куприяновну и ахнули разом, святым знаменем себя осеняя. Побледнела женщина, будто кровь от тела отлила, глаза засветились неясным мерцанием, а вокруг головы венец переливами золотыми заярчал. Диво дивное! Чародейство неведомое! И попятились оба из избы, понимая без слов, что творится нечто несусветное, для человеческих глаз недосягаемое, для ушей – недоступное.

– Мира вашему дому, Павлина Куприяновна.

– И ты живи в благости, Радагость, – склонила голову женщина. – Сто лет в обед как не виделись, и хоть рада зреть тебя, да боюсь спросить – зачем пожаловал. Не каждый день на крыльце своем ангела встретишь.

Белесый человек улыбнулся слегка, плечами балахон с плащом стряхнул, а оттуда, о чудеса, вместо рук крылья белоснежные, будто лебединый пух, выпорхнули:

– Беда, Павлинушка… Напасть, которую семь веков не ждали, думали, сгинула начисто, – возвращается…

Павлина Куприяновна рот рукой прикрыла от ужаса.

– Ведь уж и забыли про страсти прошлые, зажили жизнью человеческой. Да, рановато, видимо… Спасибо пращурам наимудрейшим, чудодеям великим, звездочетам магическим, кто око свое не сводил с небосвода ни секундочки, зная, что ухо востро держать надобно, узрели беду. Не верило общество поначалу, что после мытарств и проигрыша преогромного восстановится нечисть проклятая и опять захочет вернуться на Землю Русскую, снова тараном ее брать вознамерится, нарываясь на силу нашу славную. Да память истощается и у супостатов, верно. Мало монстрам выдали в запрошлый раз, опять хотят кровушки русской испить. Возвращается иго… – понизил голос полный суровости странный гость.

– Кажи мне, друг добрый, как все было… – голосом глухим молвила Павлина Куприяновна.

Крылья ангельские в сторону развелись, освещая своим великолепием светелку деревенскую, и будто пропало все вокруг от такого лучезария. Через пространство и время, сквозь туман и звезды узрела Павлина Куприяновна просторы Земли Русской до самых до пределов вселенских, что с чернотою граничила, там, где нога человеческая не ступала, а лишь пращуры титанические на своих плечах могучих весь свет до сих пор держат. И углядела, как невзирая на безмерную мощь, силу гигантскую, сквозь пяты обширные и взоры всевидящие, устремленные в беспределы космические, где разумы их божественные, неподвластные обыденному осмыслению, блуждают, нечисть проклятая и для них невидимкой проскользнула.

Нашли чудища слабое место в священном строении, подобрали ключик к тайнам мироздания, чтобы овладеть богатствами Земли Русской и, испив крови людей, самим во властителей вселенных превратиться и дальше разрушение нести мирам бесконечным. И только один таковой путь всегда имелся – через предательство. Нет пороков, нет других изъянов, лишь глупость рода человеческого, обманом тайным подкупленная, языками раздвоенными нашепченная, ядом сладким сбрыженная, будто может один лучше другого стать, выше опыта и мудрости старших вырасти, перепрыгнуть через кон, усилие не применив. Почет и славу, богачество и счастье достичь – просто так. Невидимым враг таким образом через душу предателя проходит и,тем опасен во сто крат становится. Ибо незрим – значит могущ!

Схватилась за горло староста и, потеряв дыхание, бледная вылетела из дома, на колени на траву зеленую падая, руки женские к солнцу протягивая. Одной рукой провела, будто кольцо нарисовала, другой лучами невидимыми его разукрасила, схватила кусочек земли, прядь волос своих и в колечко нарисованное, солнцем освещенное, просунула.

Ожило кольцо золотое, затрепетали лучики резвые, осветились земля и волосы, а потом будто огнем яростным опаленные, черным пеплом в руки старосты осыпались, обжигая плоть. Замотала головой Павлина Куприяновна в мучительном отчаянии, слезы горькие роняя на ладони свои, не веря виденному, шепча:

– Не может быть… Не может быть, что опять беда пришла, – и было в отчаянии женщины столько тяжести, словно сама Павлина Куприяновна ощутила то горе, что ей предвиделось. Словно побывала на пустынях разграбленных, держала на руках убитых детей, не повинных ни в чем, видела лица суровые мужей и жен, ожесточенно сражающихся между собой, так врага настоящего никогда и не завидев.

Сзади подошел Радагость и уже рукой человеческой приобнял несчастную, которая встав с колен, стала осматриваться вокруг, словно не веря заплаканным глазам: Священные Рощи благоухают и жизнь дают, бьют родники и силу несут, дети смеются и своей радостью надежду вселяют на возвращение к истокам волшебным культуры человеческой прославленной.

– Бестии проклятые, значит, возвращаются, – сама себе молвила Павлина Куприяновна.

– Все думали, раз дали разгром – конец бедам. Да зазря отпустили захватчиков, поверили в увещевания о раскаянии.

– И что же делать, Радагость? – вопрошала староста.

– Наимудрейшие со всех концов богатырей славных разыскивают, на подвиги которые отправились, опускаясь в низы глубинные, в души низменные, что за время ига из-под тартараров повылазили, в надежде возвысить их до одного божественного миролюбивого сознания, дабы улучшаться и совершенствоваться всем вместе и разом. Да вот беда, Илюшу не могут разыскать. В такие дебри Муромец отправился, в такие мути опустился… Кликали-кликали – не возвращается. Потому всех позвали как можно скорее героя вернуть, чтобы победил нечисть в бою скором.

– Сколько времени осталось до битвы?

– Дней пять… Стоят могучие Дэвы на девяти склонах, высятся мудрые Вествийцы на восьми вершинах, да только у кого ключи от дверей имеются – все преграды пройдет без сучка, без задоринки. Потому и тебя потревожили…

– Где ж искать его? Как узнать? Есть ли ниточки?

Помотал удрученно головой Радогость, колпак одевая на кудри белесые:

– Никто не знает… Одна примета имеется, непробиваемый он, Богатырь Великорусский, оттого незаменимый для противостояния с сатаной проклятым… Прощай, дорогая Павлинушка, впереди – иль счастье иль горе, да и в том и в другом, ты неизменная всегда остаешься, правдивая и славная, – поклонился ангел, опустил капюшон на голову и, не прощаясь с остальными, ушел в поле, где вдруг растаял, словно его и не было.

***

Через время печальная и уставшая вошла в свой дом Павлина Куприяновна, обнаружив второго своего гостя нежданного, Степана Ладамировича, что все это время в сенях сидел беседовал с Данилом Александровичем. Привстал гость и, поздоровавшись, просил:

– Уважаемая Павлина Куприяновна, прими теперь и мои просьбы к помощи. Не о мелочи прошу, на кону судьба человеческая, и не одна стоит. Иль возвращаюсь с благой вестью, или не дадут жизни мне в родном краю.

– Прости, уважаемый гость, да не до тебя мне теперь… – грустно уселась на лавку женщина, о своем размышляя.

– Не отказывай, прошу. Хоть послушай… – и без согласия стал лепетать, что с недавнего времени поселилась в его деревеньке, где он трудится в совете старост, одна женщина. С виду красивая, умная, смелая, на язык – острая. Родители ее – важные люди в Царь-Граде. Да только кто с этой женщиной говорить берется – тот сам не свой становится. Пошли раздоры в селении со всех сторон: сначала принялись ругаться бабы меж собой, втягивая супругов и детвору, потом очередь деверей, снох и всех прочих настала. Пока вконец все не перессорились! Хотели было общим собранием выгнать ее со скарбом, да за нее родичи из соседнего селения вступились. Попросили тех родных забрать тогда к себе такое сокровище, да те отнекиваются. Отказались и родители из Царь-Града от такого подарка. Под конец и муж покинул сварливую жену, оставив с теремом расписным и житьем-бытьем впридачу. При этом всем миром за нее платят, заступаются, лишь бы жила в достатке и в родные края не возвращалася. А она, прознав про силу свою и про положение селян безвыходное, еще больше понукает-старается, на чужих страстях играя, похихикивает себе под нос вздорный, наблюдая, как семьи разваливаются да жизнь в деревне оскверняется.

Вздохнула тяжело Павлина Куприяновна от рассказа мутного и сорного.

– Прости, уважаемый ты мой, Степан Ладамирович. Да, положение не из легких сложилось в твоем селении, но не до тебя мне сейчас, честное слово, – и взяла за руку его тепло, грустными глазами простительно всматриваясь.

– Видел, что напасти свалились на головушку твою светлую, и не знаешь с чего начать, как подобраться к ним. Так вот пока решаешь, помоги нам. Здесь тоже вопрос жизни и смерти стоит, – все жалобно молил Степан Ладамирович.

– Не могу. Прости. Не держи зла. Совсем в другую сторону мне, – сказала свое последнее слово староста.

От отказа невесело поник головой мужик, поклонился, попрощался и понуро домой поплелся, без надежды вперед глядя.

***

Вышла Павлина Куприяновна во двор, откуда широкое поле, амарантом засаженное, начиналось, во все края свою душу широкую простирая, и просила губами шелестя:

– Птички-птички, души воздушные, предвестницы богов природных, укажите дорогу, где искать запрятанного Богатыря Русского? – и в небо синее взглянула. А в ответ, будто из-под облаков пушистых, стая лебедей белых вылетела, покружилась над домом да над старостой и клином на север отправилась.

– Рановато на север лететь-то … – сама себе молвила Павлина Куприяновна. А потом уселась на землю черную, из которой все живое прорастало, кормило, единило, и снова стала наговаривать:

– Травушка-муравушка, червячки корявые, букашки скользучие, укажите путь мне, где искать Илью Муромца, превеликого героя-освободителя?

И опять, будто в ответ, мураши с козявками забегали, лапками задергали и углом изворотливым на север устремились, бросая травинки и работу.

Удивлялась увиденному староста и, будто червячки услышать могли, сказала им назидательно:

– Царь-Город-то в другой стороне..!

Однако мурашки, не слыша или не понимая разговор человеческий, продолжали клиниться куда первоначально их спрашивали.

Встала тогда Павлина Куприяновна, руками в воздухе опять кружок солнечный рисуя, и приложилась глазом, будто в трубу подзорную наблюдаючи. А там смешное дело: леса, поля, природа дивная, будто сговорившись, крениться стали кровлями да ракурсами, сходясь в одной точке намеренно. И точка эта была – не что иное, как спина недавнего гостя расстроенного делами своей деревни – Степана Ладамировича, что домой идти не торопился с плохими известиями.

Неожиданно сзади на плечо старосты рука знакомая легла. Повернулась премудрая и увидела лицо супруга своего прелюбимого, который с дружественной улыбкой ей в глаза смотрел понимающе.

– Одну не отпущу. Вместе пойдем искать. Без тебя дом – не дом, – и на этом обнялись крепко разлюбимые.

А потом кликать стали Степана Ладамировича, который своим ушам поверить не мог от нежданной надежды вёрнутой, и стал радостно на месте пританцовывать, предчувствуя вскорости возвращение благодушия в Старбеево.

***

– Далеко ли до твоего Старбеево, милый друг? – спросила Павлина Куприяновна, надевая котомку с вещами на плечи сухие поджарые.

– Совсем ничего: три дня пехом с ночевками в Траханеево и Верендякино, а там уж и до Старбеево рукой подать к ночи, – легко мыслил мужик в красивой вышиванке.

– Нету у нас твоих трёх дней, – грустно молвила староста, сделала шаг вперед и в небо засмотрелась. Кружились ласточки низко у земли – к дождю, да ни с того не с сего взбаламутились и рванули стаей вверх, стрелочкой слетаясь, чей угол острый на буреломы лесные указывал.

– Пойдем лесом. Без остановок. Без сна, без отдыха. Так быстрее будет.

– Да там болото и топи, буреломы и крены сильные. Магия черная кудесит. Не пройдем, а то еще и вовсе сгинем, – заверещал недоверчиво сотоварищ.

– Другого пути нет, – отрезала женщина. – Отпейте водички колодезной, откушайте хлебца амарантового, следующая остановка лишь в Старбеево будет.

Ошалел мужик в вышиванке от суровости предстоящего пути, но не смел перечить, благодарствуя в душе за отклик Павлины Куприяновны в деле старбеевском. На все готов был пойти, на любые мытарства, лишь бы сохранить лад в своем родном селе.

Лишь Данил Александрович со своей стороны ничего не говорил, а только с радушием и юношеским пылом в дорогу собирался. Всякий поход приключением ему являлся, а в жизни их не так много и бывало, все дом да работы каждодневные, потому ценил крепко каждый, будто юностью повеяло. А хоть бы и в последний раз! Главное, что в честной компании, за дело ратное да с Обавью под руку.

К слову сказать, водичка колодезная да хлебушек старостин не простыми оказались: лишь потом Степан Ладамирович вспомнил, что тот день долгий ни разу о кушанье и не вспомнил, ни разу не присел, не отдохнул, и хоть тяжела дорога оказалась, да поминал ее потом всю жизнь как дюже важную и знаменную на своем веку. Ибо за время пути разговорившись с четой премудрой, столько всего на ус намотал, сколько за жизнь не помнил. Жалел потом, что не было времени да возможности записать мудрости, некоторые из башки так и повыскакивали, словно лягушки болотные.

А дорога через лес и впрямь была тяжелой, а все потому, что в древние времена, когда напасть на Русскую Землю свалилась, первыми от ее ударов пострадала чудь белоглазая, слывшая силой неведомой, оттого первой к уничтожению приготовленная. Почти вымерло волшебное население, по крайней мере, уж несколько веков никто чудь в глаза не видывал; бесхозные куды и терема, леса и болота в негодность пришли, закрылись и ожесточились от взора человеческого и нечеловеческого раненые лесные жители и травы, попрятавшись в буреломы непроходимые и пещеры глубокие непролазные. Старались селяне не соваться на кладбище это, ранее райскими кущами цветущее, а теперь коряжником выкорчеванным заваленное. Не распускалась покалеченная природа более цветами сладкими, а покрывалась колючками ядовитыми в страхе от рук человеческих и нечеловеческих, которые ее убивали медленно, жестоко, неведающе…

Рвалось платье старосты в дебрях диких, тонули ноги в болотах топких, воздух тяжелый, сонливый, спорами гадостливых ядов не давал дышать свободно. Однако ж друзья-соратники друг другу в помощь не обращали внимания на тяготы и опасности пути. Двигались вперед, не сговариваясь и не жалуясь.

Как нечаянно Павлина Куприяновна оступилась на сваленных скользких бревнах деревьев священных, давно омертвелых от сруба губительного, и почти в яму-ловушку с шипами острыми угодила, еле-еле ухватившись в последний момент за корень полусухой. Еще чуть-чуть и свалилась бы в капкан смертельный!

И так и эдак пытались други ее ухватить-помочь-вытащить. Да все без толку! Посмотрела староста вниз на шипы и увидала, что это Роза Чайная за время напасти обросла острыми иглами, себя оберегая от захватчиков.

– Роза Чайная, красавица благоухающая, услышь меня, Павлину Куприяновну, которую в молодости в честь тебя называли, поминая красоту цветущую, схожую с твоей волшебной. Знаю, нелегко тебе пришлось за время бедствия земляного, одичали-озлобились люди от жестокости войны с супостатами проклятыми и с тобой нечеловечески стали обращаться, срывая бутоны нежные и беспутно мертвыми друг другу раздаривая, себя же несчастных на смерть обрекая. Но прошли те времена. Слава Всевышним Силам! Возвернулись каноны: не срубают люди святое, не едят живое, берегут родное. И сюда мы пришли лишь за тем, чтобы путь сократить в поисках богатыря Ильи Муромца, который должен вновь на защиту встать Земли родной.

Повисела малек на корнях женщина, давая живому опомниться, поглядела вниз и заприметила, что растение, словно услышало зазывы правдивые, и попрятало смертоносные иглы, распознавая дружественность искреннюю.

Спрыгнула вниз Павлина Куприяновна словно девчонка резвая и, подойдя к кусту изумительно прекрасному, вдохнула аромат райский, а выдохнула в ответ слова восхищения и благодарения, кланяясь в землю жизни древней. Благоухания магические в райские времена на подвиги вдохновляли, на творчество настраивали, на любовь воодушевляли. Так и Роза Чайная, волшебный куст чудом выживший, ароматом священным благословила Павлину Куприяновну на поиски богатыря и спасение родной всем Земли.

– Спасибо, родная, – поклонилась в пояс женщина и, услышав внутренним обонянием доброе, взяла с земли сухие цветки-саженцы, чтобы посадить у себя дома чудо расчудесное после того, как все уладится, и таким образом, с волшебством каждый день в соседстве встречаться.

С помощью друзей выбралась из ямы, и все вместе, поклонившись благосклонности пресвященной, отправились дальше, держа путь в Старбеево.

Звери – с верой

Долго ли коротко ли шли не останавливались, мгновения драгоценного не теряя. Как неожиданно вышли на поляну ровную и обомлели от увиденного зрелища: по кругу на лужке усевшись на задние лапы, звери лесные пищат-пиликают-тараторят, будто разговор меж собой ведут. Тут и волки, и медведи, и слоны, и коты, и кабаны, и верблюды, и быки.

Попятилась троица от такой дикости, да завидели звери чужаков и стали рычать-наступать, острыми клыками да когтями посверкивая опасно.

«Видать, конец пришел», – подумал мужик из Старбеево, глазам не веря.

Хотели пёсьи морды броситься на Павлину Куприяновну, что без страха стояла и смотрела на зверье свысока, да от аромата розового, который обволакивал старосту со всех сторон, делая благодушным все вокруг, псы завыли звучно, в собак домашних ласковых превращаясь, в ноги кидаясь стелиться.

Хотели коты когтями своими разорвать Данилу Александровича, да аромат волшебный из них кошек печных сотворил, что шубами гладкими ластиться примостились.

Постояла-подумала-прикинула староста что к чему, а потом речь начала:

– Прячетесь здесь от отчаяния? Чувствуете, скоро грянет гром среди ясного неба и молнии на ваши головы проклятые посыпятся? Боитесь, озверелые? Али желаете вновь в ряды захватчиков вступить продолжать зло чинить на Земле Русской? Не научила вас школа суровая, что иродам вы лишь по первости нужны, как палачи, а потом и вас в сор из избы пометут за ненадобностью! Все так и будете пятки чужакам лизать, нежели прощения попросить, поклониться настоящим хозяевам Земли Русской, что до сих пор на своих четверых разрешает стоять после тех изуверств, что вы сотворили?! – бросила грозно Павлина Куприяновна.

– Люди бьют нас палками, – выли волки.

– Хвосты отрезают и распинают, – визжали коты.

– На бойне терзают нас на мясо и кожу, – верещали быки со свиньями и прочими рогатыми.

– Из-за вас, проклятых, души адские повылазили из пекла очистительного, вот и поделом вам столкнуться с ними, с зеркалом безобразным, вашего вида и разума лишь достойного, – резюмировала сурово староста.

– Не взыщи, волшебница, сами мучаемся, знаем, что виноваты, да не ведаем, как прощение заслужить, исправить содеянное?! – пали верблюды со слонами оземь на колени.

– Обернитесь истинными ликами, несчастные! – скомандовала Павлина Куприяновна.

И как каждая тварюга на месте замоталась! Как завертелась! И истинными рожами своими показалась. Сразу вспомнились кровавые деяния мучителей человеческих, кои правдами и неправдами чуть не погубили прародительницу.

Предстало перед тонкой фигурой мудрой женщины, овеянной спасительными ароматами цветов волшебных, войско невиданное, то ли люди, то ли звери, нечисть с гадостью, с башками косматыми, телами махровыми, лапами лохматыми, нечесаные и несчастные, никому на свете не нужные.

– Скажи нам, благородная, что ждет и что делать? Видим, тучи свинцовые сгущаются над небосводом Земли, что нам матерью стала за последние века. Вот совещаемся, да не знаем, как поступить правильно. К супостатам в слуги идти, что наши земли ранее порушили, детей в пекле пожгли и нас в зверье поганое превратили – больше не желаем такой гобины! К людям соваться – за грехи растерзают справедливо, лишь рожки да ножки останутся. Нигде нам места нет, юродам горемычным… – и завыли-замычали каждый на свой лад.

– Правильно речь толкаете: потеряли вы в войне больше, чем люди, отныне ни земли своей, ни родины, ни гордости, ни друзей, ни детей, ни будущего… Проклятые до скончания времен! Одна дорога теперь ждет – жизни свои не жалея, помочь человекам противостоять захватчикам. И может быть, глядючи на раскаяние честное, простят вам зверства прежние… Да только не верится, что совесть в сердцах черствых проснется. Совесть – дело божественное, с Вестью Богов прилаженное. А вы – нечисть бессовестная, окаянная!

Встало в круг зверье и давай совещаться, курлыкая на своих абрахкадабрах. Ожидали смирно гости леса, не вмешиваясь.

В грудь забили свиньи с хобрами, копытом землю изрыли в порыве отчаянном, заржали нечестивые на разные голоса, соглашаясь с участью.

– Видать, совесть проснулась-таки, – прошептал Данил Александрович.

– Сейчас узнаем, – лукаво отвечала жена.

Степан Ладамирович все это время не живой – не мертвый стоял, только знамением святым от злых духов все время себя окрещивал.

Вышел заглавный среди нечисти, что вместо головы слоновью башку имел, протрубил в хобот и пал на колени:

– Бери наши жизни, матушка, и распоряжайся, как посчитаешь нужным. Без цели жить – хуже всего! Лучше смерть честная, чем жалкое существование.

И остальные монстры преклонились в согласии.

– А не будет ли такого, чудища, что ,завидев хозяина старого, залижете сапог его, что пинал вас как следует по башкам косматым? А руку, что кормит, вновь укусить захочется?