Комбат. Восемь жизней

– Вы считаете, что это не совсем обычно: выбрать приемного сына в качестве манекена?

– Нет, понимаете, Петька здоров. У него нет пороков развития челюстей, дефектов мягких тканей лица, сами видите…

Петька действительно выглядел абсолютно здоровым симпатичным пареньком, увлеченно катающим пожарную машинку между тарелками с салатом.

– Муж рисовал операцию по нанесению уродства! Я все-таки пять лет с Кириллом, книжки его не раз листала – сразу поняла… Надрез от угла рта почти до козелка, закрепление рассеченной щеки под скулой слизистой наружу, выворачивание верхнего века, раздвоение верхней губы…

Рублева передернуло от нелепых подробностей. Он даже мысленно не смог примерить страшную маску на играющего пацана. Ужас на лице Алены Игоревны доказывал, что она подозревает своего Кирилла в чем-то бесчеловечном.

– Знаете, то, что врач разрисовал мальчику лицо, еще не говорит о том, что он собирается делать. Можно понять ваши материнские опасения. Любая мать испугалась бы, – Комбат чувствовал, что фальшивит, уподобляясь милиционерам из райотдела.

Но женщина неожиданно положила свою ладонь ему на руку и тихо попросила:

– Дослушайте, вы не можете не поверить, только дослушайте.

И волна напряжения и отвращения отхлынула, уступив место любопытству и состраданию.

– Несколько месяцев назад они с Петькой принесли с улицы собачонку – гладкошерстную дворнягу. Я была против, а сын, естественно, – за. Кирилл пообещал, что вынесет щенка через день-другой во двор, дескать, не пропадет он там. Я не могла понять, почему нельзя вынести его сегодня, когда Петя уснет, зачем приучать пса к дому, если «усыновить» его мы не готовы. Но муж настоял. Утром мы ушли – я в школу, Петя в сад. Вернувшись, песика, естественно, не застали… Малыш поплакал, я поуспокаивала – все, как и бывает в таких случаях. Потом готовить пошла и совершенно случайно выбросила вилку в мусорное ведро – смахнула вместе с куриными косточками. Естественно, решила достать… А там свернутый полиэтиленовый пакет, в нем туго скрученная газета. Убираю всегда я, Кирилл и огрызок до мусорки не доносит, бросает там, где ел. А тут целый пакет. Развернула я его, уж думайте обо мне что хотите. Вижу – марля, втрое сложенная, с дырой посередине, в йод испачканная, и собачья шерсть… Много шерсти, понимаете?

– Не понимаю, – честно признался Комбат.

– Он оперировал эту собаку, сначала побрил нужную часть кожи, потом обработал операционное поле йодом, покрыл салфеткой и резал…

– Что резал?

– Лицо, то есть мордочку. Щенок весь черный был, а на щеках и лапке белые пятна. Так вот – шерсть в газете была черная и белая, белой больше.

– Может, он ногти ему стриг или рану на лапе обрабатывал? – Рублев уже и сам понял, что говорит ерунду. На лапах у уличной собаки шерсть будет грязной, даже если их вымыть с мылом.

– С одной лапы столько шерсти не набралось бы, зверек небольшой был.

– Но если он оперировал, то где? Чем? В чем стерилизовал инструмент? Где, в конце концов, следы крови? Тампоны, салфетки?

– Вы еще про анестезию не спросили, – качнула головой рассказчица. – Все это в домашних условиях возможно: резать на кухонном столе, светить настольной лампой, шить кривой сапожной иглой шелковыми нитками. Только ему это было ни к чему – кроме стола и лампы, дома было профессиональное оборудование.

– Зачем? Хотя понятно – каждый тащит с работы, что может. Повар – голенку, строитель – цемент, врач, оказывается, – шприцы, корнцанги и шовный материал.

– Именно так, этого добра всегда по коробкам было припрятано… Короче, видела я эту собачку потом, случайно – во дворе бомжи мусорный бак перевернули, долго прибиралась уборщица… А сверток с собачонком (она так и сказала – собачонком) вороны расклевали… Я сразу поняла, что это, кто это… Тот щенок… Уже через час узнать было невозможно – мягких тканей практически не осталось… Но все, как я и думала, – бритая операционная область, вывернутая наружу слизистая щеки, еще и насечки на ней – как при искусственном шрамировании. Знаете?

Про искусственное шрамирование Рублев не догадывался, но про настоящее – от ножей, крюков, зубов или пуль – знал не понаслышке. И все-таки рассказанное – еще не повод бросать работу.

* * *

Среди бывших друзей Кирилл считался «увязающим однолюбом». Эта вязкость делала его неимоверно тяжелым в общении с тем, к кому он испытывал симпатию. В детстве мать не могла ни на минуту оставить его, чтобы сходить в магазин. Он хныкал под дверью уборной, бросался с кулаками на ее подруг, изредка заходивших в гости, вис на ногах у отца, когда тот приглашал маму танцевать. Невзаимной любви не существовало – если он хотел кого-то, его обязаны были хотеть в ответ. В школе одноклассники быстро научили маленького Кирюшу сдерживать порывы страсти, жестоко избив и унизив в грязном мужском туалете. И все из-за Светы – красивой бойкой отличницы. Не было ни одного мальчика, не мечтавшего поднести к дому ее портфель. В физкультурной раздевалке была разработана и утверждена справедливая очередность этого священнодейства, а он не подчинился, забежал вперед. За что был не только поколочен и перекрещен струями товарищеской мочи, но и насовсем исключен из очереди. Это сделало безответную любовь болезненно-щемящим наваждением. Света уже в третьем классе стала редко получать пятерки, к шестому подурнела и покрылась прыщами. Все забыли и о детской страсти, и об акте возмездия за покушение на коллективного кумира. Даже сам кумир – давно не красавица и не умница. Только мрачный мальчик Кирилл вынашивал план овладения запретным плодом. Почему-то именно с ним обыкновенная, непопулярная Света была неласкова и осторожна. В другой мужской раздевалке спустя восемь лет он снова был не удел, когда товарищи хвастались вольностями в отношениях с подругами.

Потом, в пионерском лагере, случилось взаимное чувство – девочка радостно соглашалась с его прилипчивостью и навязчивостью, позволяла прикасаться к себе и скромно и нескромно, никуда не убегала во время вечерних дискотек. Вообще, всячески давала понять, что готова на все. Он на это все, оказывается, не претендовал, ему вполне хватало ее присутствия рядом. Томительная подростковая связь затянулась почти на семь лет, поверх наслаивались другие, столь же извращенные отношения. Любая из его барышень была уверена, что она единственная, пагубная, на грани срыва и истерики страсть. Он и сам так считал, не видя патологии в том, что ловко запараллеливает отчаянные любовные истории. Отпустить женщину, которую однажды счел своей, Кирилл не мог. Некоторые вырывались от него замуж, другие спасались переездом, двое особенно ловких с легким сердцем обманывали, выдавая фальшивые чувства за реальные. Одна из них была та самая Света, которую он все-таки заполучил спустя почти пятнадцать лет выжидания. На ней и женился, прожил несколько трудных лет, развелся. Вернее – она его бросила: интерн-стоматолог слишком мало мог предложить взамен на свою болезненную подозрительность и постельную назойливость.

К тому времени Кирюша научился скрывать собственные пороки, отвлекся на профессию. В доставшейся ему квартире женщины поселялись ненадолго, истерики случались реже. Зато все чаще он слышал упреки в том, что недостаточно щедр и платежеспособен. Однажды в его лапы попалась школьница. Он при знакомстве и не подозревал, что этой полнотелой самочке всего семнадцать. Но она прожила у него три недели и каждый вечер перед ночными утехами добросовестно учила уроки. Даже просила о помощи. Потом, правда, переехала к какому-то новому папику. А на прощанье попрекнула бедностью и жадностью. Почему ей не жилось дома, почему никто не искал ее и не обращался в милицию, он как-то сразу не подумал. К счастью, эта девочка действительно не искала в мужчинах ничего, кроме материальной помощи и взрослой опеки. А могла бы при желании посадить за собственное совращение.

Алена с Петькой встретились доктору Кириллу Зернову, когда он был почти один. Всего две жертвы путались в его паутине, несколько раз в неделю сливаясь с ним в надрывном экстазе. Одна женщина была его сотрудницей, взрослой, несчастливой и до безобразия наивной. Другая – очень давняя пассия, всегда возвращающаяся в его объятия после разрыва с очередным мачо.

Известие о его браке обе восприняли равнодушно, понимая, что для их отношений с дантистом Зерновым это угрозы не представляет. Каждая по-своему пожалела жену-провинциалку, порадовалась за мальчишку, обретшего суррогатного папашу. Большинство женщин Кирилла догадывались, что он бесплоден, некоторые знали это точно, так как наивернейшие способы «залететь» от него не срабатывали ни с первой, ни с десятой попытки. Сам он давно перегорел желанием родить наследника. Дети нравились ему, как большинству взрослых, своей энергичностью, восприимчивостью, любопытством. А Петька – редкой, своеобразной мимикой. Как челюстно-лицевой хирург, он видел в приемном сыне живой, действующий атлас мимических мышц. Это увлекало, профессионально забавляло, иногда даже помогало принимать решения.

– Ну-ка, малыш, посмеемся, – он щекотал Петю под мышками, подбрасывал к потолку, носился вслед за ним с игрушечной саблей. И не просто наслаждался – присматривался. Сначала просто любовался, удивляясь, как тонкая, полупрозрачная кожа демонстрирует сокращения и растяжения отдельных волокон и связок. Прикасался к разрумянившимся щечкам, прижимал пальцами ямочки в их уголках. Алене приятно было наблюдать за своими мужчинами, когда они баловались, дурачились, возились, шумели. Ничего особенного в этой возне она не замечала. Да на первых порах ничего необычного и не было. Оно появилось потом, позже, после того, как Кирюша случайно встретил свою первую жену, Светлану.

– На Светку напоролся в торговом центре, – бросил он Алене за ужином, – растолстела, расплылась. Но бойкая, не унывает!

– Не унывает о чем? Вторая жена была неревнивой и нелюбопытной. Ей можно было рассказывать и о случайных и о неслучайных встречах с первой. Но тут Кирилл слукавил. Светлане действительно не о чем было унывать. В одном из павильонов «Горбушки» она оказалась почти случайно – ее новый муж был совладельцем всего торгового комплекса. Жене хозяина полагалось изредка «обходить владения с дозором», что она и делала, когда увидела Киру, влюблено уставившегося на новейший образец домашнего кинотеатра.

– Подарить? – он ошалело оглянулся на знакомый с детства голос. – Мне будет приятно, если ты примешь в дар такой пустяк.

– С каких пор, Светик, несколько тысяч баксов для тебя стали пустяком? – Кирилл уже пришел в себя от неожиданности.

– С недавних, но весьма стабильных пор, доктор Зернов. С тех самых, как я сменила твою фамилию на новую.

– Значит, с бедным стоматологом и кофе не выпьешь? – он перевел разговор со скользкой темы на привычную.

В кафетерии, сначала за чашкой, потом и за рюмкой, Света поделилась результатами удачного замужества – дома, яхты, магазины.

– Сейчас строимся в Сочи – двадцатитрехэтажный жилой комплекс «Миллениум Тауэр» и все при нем – бары, сауны, бассейны. Свой минимаркет. Слыхал?

Кирилл не слыхал, он вообще еще ничего не знал об Олимпийском Сочи, об огромных притоках капитала в этот регион, о грандиозных стройках и аферах, всегда реализующихся под видом всенародных проектов. Толстая подвыпившая Света, как умела, просветила его. Объяснила, что имеет свой интерес в Краснодарском крае – в рамках семнадцатой главы Заявочной книги для проекта «Сочи-2014», а именно – культурной программы. И предложила работу. Очень странную, на трезвый ум вообще невоспринимаемую, по-настоящему дорого оплачиваемую.

– Не икай, доктор Зернов, не давись коньяком – сам себя не реанимируешь! Подумай и ответь.

– А не боишься, что я «стукну» куда следует? – он спросил неуверенно, но с чувством собственного достоинства.

Света расхохоталась.

– Ты же не идиот, Кирюша, я хорошо это помню! Куда бы ты ни «стукнул» – попадешь туда, куда тебе как раз попадать не следует. И сам пропадешь, и жену молодую не пожалеют. Ты не спеши с ответом, дантист. А надумаешь – дай знать, вот визитка. Позвони, я заеду, посидим вместе, столкуемся о деталях…

– Новый муж не приревнует? – попытался храбриться Кирилл.

Света снова засмеялась – громко, смело, уверенно. Совсем как в безумно далеком первом классе, когда в нее разом влюбились все мальчики.

Глава 3

Рублев знал, что не умеет ни плести свои интриги, ни расплетать чужие. Задача должна быть определена ясно, и тогда пути ее решения вырисовываются сами собой. Грамотная, логичная учительница информатики сформулировать задачу никак не могла. Похоже, она и сама не понимала, в чем запуталась. Или стеснялась понятно объяснить.

– Ма, я домой хочу! – Петька и наелся, и наигрался. Глазки смотрели сонно, устало. Машинка в очередной раз чуть не съехала со стола и не разбилась вдребезги о каменную плитку. Спасла ее только отменная реакция дяденьки Бориса. Вслед за машинкой на твердый пол едва не соскользнул сам мальчик. Он вяло сполз со стула, двинулся к маме, передумал, взобрался на широкие колени нового знакомого и сразу уснул, уткнувшись маленьким носом в его железную грудь.

– Давайте его мне, мы, пожалуй, пойдем… – Алена оборвала свой рассказ на полуслове.

– Не глупите, разговор не закончен. Вы назвали главный на сей момент результат, но так и не определили его причины. Из-за чего пришлось уволиться? Из-за бритого щенка? Как-то не связывается! Не проще ли мужа вашего спросить, зачем он это сделал? Вам не ответит – я поинтересуюсь. Уж мне не откажет в беседе, ручаюсь!

– Я, Борис, главное пропустила. И в разговоре нашем, и в жизни своей… Очень главное. Я ведь его, Кирилла, не любила по-настоящему. А замуж пошла, сына доверила.

– Да не ходите вы вокруг да около! – Комбат чуть не ударил огромным кулаком по столу. Если бы не маленький ребенок, доверчиво прижавшийся шелковой щечкой к его камуфляжу, точно не сдержался бы.

– Он усыновил Петеньку – я так рада была и в исполкоме и в загсе все бумаги подписала. И теперь все права на него имеет. Нам бежать надо, прятаться, уезжать из города!!!

– Да почему?

– Он запланировал какую-то страшную операцию, и пробным материалом станет мой сын. Я чувствую – для этого он и взял меня с маленьким ребенком, и приручал его… И изучал… Он выбрал его – у меня нет сомнений.

– По-вашему, другой мальчик ему не подойдет? – Рублев сначала спросил, потом сам понял абсурдность вопроса.

Своего, изученного мальчика уродовать нельзя, а чужого, незнакомого, получается, можно? Изученный доктором Зерновым Петя в этот момент взмахнул ладошкой, что-то вскрикнул, повернул вспотевшую голову. От него вкусно пахло мальчишкой – детским волнующим запахом, который с годами меняется на тяжелый потный дух.

– Кирилла уже несколько дней нет дома – исчез вместе с документами. Но он недалеко, он следит за нами, а прятаться больше негде. В Москве очень дорогое жилье, мы сняли комнату на неделю, завтра она заканчивается. Глупо – и прописка у меня есть, и профессия, а затеряться в огромном городе не умею. Деньги заканчиваются, руки опускаются, идти к себе боюсь – там и украшения в сейфе, и шуба хорошая – можно продать. Я должна быть при Пете, иначе он украдет его из садика, из квартиры. Нужна такая работа, куда бы его пускали. На рынок с детьми берут – вы не знаете? Она вдруг горько заплакала, очень по-детски, хлюпая носом. Боясь потревожить Петю, Комбат глазами указал на салфетницу, но Алена Игоревна отыскала бумажные платочки в сумке и стала торопливо водить ими по лицу.

Она видела, что сильный, уверенный папа Сережи Новикова сомневается в ее странной истории. Сомневается, потому что она и сама в нее с трудом верит. Умом принять такое непросто. Но сердцем, сердцем она чует беду. Страшную, липкую, тягучую опасность. Совсем не такую, что грызла душу, когда умирал первый муж. Тогда была безнадежность и обреченность. Здесь – страх пострадать от чужого безумия и непонимание, как выжить. Там, на родине, было ясно, что тело спасти уже нельзя. Но душе болезнь подарила время и успокоиться, и подвести итоги, и дать напутствия. Сейчас времени нет – надо спасаться. От опасности, которая столь же неопределенна, сколь велика.

– Вы пять лет в городе – у вас не появилось подруг, знакомых? Ваших, только ваших, о которых он не знает?

– Не появилось. На работе есть Маша, очень хорошая. Но Кирилл в курсе нашей дружбы. Да и дети у нее, трое – Ванька-семиклассник и десятилетние девочки-близнецы.

– К моим друзьям пойдете? На время спрячетесь, потом подумаем.

Рублев осторожно вынул из прижатого Петей кармана мобильник и набрал Андрюху Подберезского. Назвал адрес магазина, в кафетерии которого находился, попросил приехать поскорее. Алена уже не плакала, она свернула из салфетки кулечек и ловко складывала в него обломки подарочного автомобильчика.

– Он проснется – обязательно спросит, а я соберу как-нибудь.

– Бросьте заниматься глупостями – это одноразовая игрушка. Пока малыш спит, а мой друг едет – пойдите купите такую же – он протянул деньги.

– Спасибо, хорошо, – учительница послушно взяла купюру и быстро ушла.

Десять минут Комбат ждал спокойно, еще через пять поймал себя на том, что сильно волнуется. Еще через семь примчался Андрюха, и они вместе побежали в отдел игрушек. Продавщица помнила их компанию и любезно сообщила, что мама (так она определила Алену) после первой покупки больше не появлялась. Петька уже что-то пробормотал – он просыпался. Борис Иванович стоял посреди торгового зала с маленьким мальчиком на руках и чувствовал себя полным идиотом.

– Хорошо, ты хоть фамилию ее знаешь – уговаривал Андрей, а пацан проснется, адрес назовет – сейчас дети все свои реквизиты наизусть шпарят.

– Она мне не врала, Андрей. Не врала, и точка. Что-то случилось…

* * *

Если бы Борис Рублев мог почувствовать тот доводящий до тошноты страх, которым была пронизана Аленина жизнь в последние несколько месяцев, он поверил бы. Если не рассказу, то ощущениям. Но, к сожалению, Комбат не обладал даром телепатии. Умная, деликатная учительница была всего лишь женщиной, а значит, фантазеркой и актрисой. Тем более сам он был настроен по отношению к ней весьма романтически. Запутанная история про операцию на щенке, нелепые поиски элементов поведения доктора Франкенштейна в личности собственного супруга казались слегка преувеличенными. Комбату на ум пришло вычурное словечко «экзальтация», которым обычно характеризовались чуть более кисейные барышни, чем он подбирал для себя. Он решил, что после уточнения деталей, так сказать проведения рекогносцировки на местности, рассказ Алены Игоревны станет более стройным и приземленным. И вот – уточнять детали некому. Рассказчица исчезла вместе со своими домыслами. А подвергаемый риску похищения Петька остался при малознакомых дядях и китайской игрушке.

Петька проснулся и сразу же поинтересовался не мамой, а машинкой. На время его отвлекли вновь купленным самосвалом. Двое крупных, спортивно сложенных мужчин озабоченно курили на крыльце, а ладный, не похожий ни на одного из них мальчик гонял вокруг их высоких армейских ботинок пластмассовый грузовичок.

– Вообще-то, Боря, – неторопливо рассуждал Андрей, – если верить этим учительским байкам – первый ход сделан верно. Сам посуди: пацана у матери спереть, рук не окропив, – она до Интерпола дойдет. А если саму убрать на время – кто мальчишкой озаботится? Опять же – мама сбежала, так папа при сыночке остался. И увезти его может, и на лечение отправить – закон не возбраняет. Ждем, сейчас этот папаня из-за любого угла показаться может. Понимает ведь – Петя маленький, но не грудной, орать не будет. Всегда сказать можно, что маму в школу срочно вызвали, а он на смену явился.

– Думаешь, нас пасли? А я не заметил! Маловероятно… Мы с тобой не первый день знакомы – я любую слежку кожей чувствую. Не пилась бы мне водка, разговор бы не клеился, если бы кто-то нас контролировал. Ты давай пробегись по подсобкам и туалетам, может, барышня без сознания где-то лежит. Милицию и охрану поднимать нельзя – пацана живо заберут и к отцу-благодетелю переправят. Если глупость какая-нибудь произошла – сами разберемся. – Под глупостью он имел в виду обморок, удар по голове в служебном помещении с целью отобрать кошелек, снять серьги или колечко.

– А где мама? – звонкий Петькин голосок не был ни тревожным, ни испуганным.

– Она бабушку одного двоечника в толпе увидела и побежала догонять, чтобы…

– Знаю, чтобы дать совет, как правильно учиться! – Петька деловито перебил его, с урчанием объезжая тяжелый рифленый каблук берца. – Она всегда родителям слабых школьников всякие советы дает. А «двоечник» говорить нельзя, это обидное слово. Кто сегодня слабоват, завтра может подтянуться!

– Да ты просто Сухомлинский! – присвистнул Рублев.

– Неа, я Зернов, как папа. И мама тоже. А раньше были – Пацерка, это бусинка по-белорусски. Мы ведь раньше в Белоруссии жили…

– Пацерка, почти пятерка… Хорошая фамилия для учительницы, правда?

Комбат уже видел, что Подберезский возвращается ни с чем, виновато разводя руки в стороны. Ни в местах общего пользования, ни в открытых подсобках Алены не было.

Не успел Подберезский рта открыть, как Рублев принял решение и поспешил его озвучить.

– Догнала твоя мама эту бабусю и пошла с ней к слабому ученику помогать домашнее задание делать. А нас с дядей Андреем попросила за тобой присмотреть, в гости позвать, яичницей угостить.

– Она яичницу ненавидит! И я не ем – щеки потом чешутся. Я рыбку жареную люблю! Горяченькую!

– Купим, разогреем! – коротко заметил Андрей.

Петьку ответ устроил, он заерзал на руках у Бориса, потом объяснил:

– Поставьте меня на пол, я не маленький, сам пойду!

«И то правда», – про себя заметил Рублев. Он был предельно собран и внимателен. В то, что из-за прилавка выскочит доктор Кирилл Зернов и схватит малыша, он не верил. Не того полета птица.

Почти спиной к спине, не упуская из виду ни одного замешкавшегося, замедлившего шаг, они двигались к Андрюхиному автомобилю. Петя на удивление быстро уловил ритм шагов Комбата и семенил рядом, точно укладывая два своих шажка в один его.

Со стоянки выехали быстро, разговор вели вполголоса.

– У меня тут поблизости одна хорошая знакомая живет, к ней поедем, – уверенно заявил Подберезский.

Рублев понимал, что такое решение – палка о двух концах. С одной стороны, мальчишка будет досмотрен, непутевой барышне Андрей не доверил бы ребенка. С другой – она в десанте не служила, интернациональный долг с оружием в руках не исполняла. Если пацана найдут – защитить не сможет.

– Кто такая? – Комбат тянул время для принятия окончательного решения, пока они стояли на светофоре. Мигнет зеленый, колеса закрутятся – и двенадцать секунд до перекрестка. Надо сейчас решить – направо к ней или прямо – к нему, Борису Ивановичу Рублеву.

– Вообще-то, одноклассница – случайно встретились на сайте. Знаешь, сейчас все там пасутся, odnoklassniki.ru называется?

– Ты сам давно у нее пасешься? Она с детьми-то как? Умеет?

– Нормально умеет, девчонка у нее десятилетняя. Мужа нет, вдова чеченская. Между прочим, и со «Стечкиным» дружит, и с «Макаровым» знакома. Галей зовут.

Загорелся зеленый, Андрюха выжал сцепление и приподнял брови, слегка повернув лицо в сторону своего боевого командира.

– К Гале, – скомандовал тот.

Пока Подберезский ловко выруливал из пробок и нырял в знакомые подворотни, Рублев пристально вглядывался в поток машин. Нет, слежки точно не было.

* * *

Ира Волошко была самой обеспеченной ученицей в школе: могла себе позволить ездить на занятия на такси, заказывать на большой переменке пиццу из ресторана, складывать учебники в фирменную сумку от Гуччи. Она пользовалась такой дорогой косметикой и парфюмерией, что некоторые разбирающиеся в запахах учительницы чувствовали неловкость за собственный «массовый» парфюм. Ничему этому никто бы не удивился, учись Ира в элитной гимназии или частном пансионе. Но она была десятиклассницей обычной микрорайонной школы, наполненной детьми рядовых рабочих и служащих. Просто у нее неожиданно нашелся папа. До пятнадцати лет папы в их с мамой жизни не было совсем. Никакого. Ни воскресного, ни субботнего, ни одноразовых маминых поклонников. Потому что мама их не заводила. Она постоянно работала водителем троллейбуса. На сытую безбедную жизнь себе и дочери зарабатывала, жилье трехкомнатное имела в собственности, к мужчинам была абсолютно равнодушна. Иру родила в коротком незарегистрированном браке и от ее отца никогда ничего не ждала. Они прожили два года и мирно разбежались. Ни любви, ни ненависти эти люди друг к другу не испытывали – только скуку и взаимную усталость.

До семи лет Ира жила у бабушки в деревне Ельники. Ирочка водилась в основном с соседскими мальчишками – играла в «кича», в догонялки, футболила мяч по пустырю. Иногда ее брали за грибами или на рыбалку – она не мешала, спокойно брела рядом с кем-нибудь, не замечая ни подосиновиков, ни поклевки. Иной раз Петька или Гришка задерживались у густого куста, расстегивали или приспускали штаны, расставляли ноги пошире и звонко поливали листья, ветки, траву пахучими струями. Ире тоже хотелось попробовать так, но бабушка объяснила, что ей полагается присаживаться «на корточки», потому что она все-таки девочка. К счастью, проследить, как внучка писает, бабушка не удосужилась – не бегать же с пятилетней кобылицей в нужник. Зато мальчишки от души хохотали, когда она, подняв на пузе футболку и опустив джинсы до колен, ловко направляла струйку на листья лопуха.