Краски. Логово дракона. Часть 3

Слезы крупными каплями скатились по ее щекам, но девушка их тут же вытерла тыльной стороной руки. Она перекрыла поток мыслей лишь одной: больше они никогда не увидятся. А значит, какая разница, что за жизнь у него там?

Не хотелось ничего делать. Дипломная работа, и без того застопорившаяся в своем воспроизведении, теперь казалась насмешкой над ее стремлениями. Она никогда не попадет на вручение диплома, все ее надежды оказались самообманом. Если бы рукопись была на бумажном носителе, девушка подожгла бы ее сейчас прямо по центру своей опостылевшей комнаты, потому что далее писать эту гнусную баламуть у нее не было никакого желания. Более того, Алекса даже ответить себе не смогла, зачем ей юридический диплом. Зачем ей вообще это бесполезное обучение, когда вся остальная ее жизнь сводится к четырем стенам и непроглядному пожизненному одиночеству?

Какое чувство сейчас было важнее: отчаяние или гнев? Слабость или сила владела ее эмоциями? Алекса буквально разрывалась между злобным бунтарским голосом подростка в своей голове и уравновешенным меланхоличным вещанием педантичного психолога. Диссонанс стал настолько высок, что голова закружилась, и она едва не потеряла сознание, вовремя заткнув обоих.

Вместо того чтобы поддерживать внутричерепную баталию, девушка вышла из дома и отправилась на задний двор посмотреть на его жилище, о расположении которого примерно догадывалась.

Комната оказалась на нижнем этаже дома, частично закрытом ландшафтом. Алекса присела к земле и заглянула в одно из низких длинных окон на уровне ног, понимая, как глупо сейчас выглядит, наблюдай за ней кто-нибудь.

Да, все верно. Чисто убранное помещение, нет совершенно никаких личных вещей или признаков жизни. Кровать гладко застелена – этой ночью на ней никто не спал. Стол чистый, обуви не видно, курток тоже. Полотенец в темной ванной тоже не проглядывается. Дениэл уехал.

Может, это он стучал в ее комнату? А может, и мама. Или отец. Она корила себя, что поддалась импульсу и позволила своему гневу выплеснуться. Теперь уже не узнать подробностей того дня. Придерживая рукой свое разбитое сердце, которому вдруг стало безумно тесно в груди, Алекса поднялась в свою комнату и горько расплакалась.

К вечеру вялая и потерянная девушка смогла взять себя в руки. Было немного дурно, пол уходил из-под ног. Она проваливалась в какую-то мягкость, становилось трудно дышать, а мир начинал немного вибрировать и расслаиваться. Но всякий раз страдалица вспоминала лицо друга и выбиралась из этого. Она достала рисунки и стала перебирать их, после чего снова села рисовать, пока это успокаивало ее.

Через полчаса абсолютно выбившаяся из сил художница решила лечь спать, не дождавшись с работы отца.

Александра проснулась в четыре часа утра. Она села на кровати, сообразив, что вчера даже не расстелила ее и не разделась, и чувствовала себя другим человеком, отдохнувшим и смертельно уставшим одновременно. Горечь уступила место печали. Боль потери исказила вчера ее восприятие, слишком все это оказалось неожиданно. Но сегодня она чувствовала, что начался другой этап в ее жизни, более осознанный.

Ей стало безмерно жаль времени, когда она смущалась подойти к Дениэлу, поговорить с ним. Это так глупо – бояться исполнения своей мечты, вместо решительных слов и действий писать какие-то дурацкие письма Санта-Клаусу и ждать милости от случая. Ведь в один день можно потерять все возможности, которыми хочешь воспользоваться, но всегда откладываешь на потом.

Если бы сейчас Дениэл снова оказался рядом, Алекса бы ни за что больше не стала заниматься подобной чепухой! Она любыми путями дала бы ему понять, насколько он ей дорог, даже если бы об этом пришлось сказать напрямую. Выглядеть глупо или поссориться с мамой казалось теперь крайне низкой платой за искренность. Ах, до чего же бестолковой маленькой девчонкой она была еще вчера!

Было мучительно больно вспоминать его лицо, и она решила пока этого не делать.

Взгляд упал на рисование на столе. Она вошла в кладовку и в полутьме утреннего света, едва пробивающегося в ее подсобную комнату, стала разглядывать портреты, которые она воспроизводила много лет. Слезы снова подступили к глазам и она, смахнув их, решилась. Алекса вышла из каморки и уверенными движениями собрала по комнате все краски, кисти и листы, после чего унесла их в кладовку, плотно закрыв дверь в болезненное прошлое.

Покопавшись на столе, она нашла Его резюме. Теперь при наличии мобильного телефона можно было и позвонить приятелю, спросить, как у него дела, отчитать, что не попрощался. Но бередить раны пока не хотелось. Нужно было успокоиться и отпустить ситуацию. Все равно уже было поздно что-либо менять, он уехал. Листки отправились в ящик стола, а сама Алекса подошла к зеркальному шкафу.

Из отражения на нее смотрела за ночь повзрослевшая девушка. Слишком повзрослевшая. Она смотрела из зазеркалья на Алексу серьезными карими глазами, наполненными болью, с небольшими темными кругами под ними и слегка припухшими веками, выдававшими ее вчерашние слезы.

Подумав хорошенько, она сообразила, что может ей помочь сегодня. Алекса решила отправиться на пробежку. Она не занималась этим уже пару лет, с тех пор, как энергию для творчества ей стали давать мысли и занятия, общение с Дениэлом и родителями. Жизнь была наполненной, и тело не требовало движения. Но сегодня она ощутила себя в вакууме, в пустоте. Нужно было чистить разум агрессивными методами, другие уже не работали.

В шкафу по ее памяти не было подходящей одежды, но тут-то она и вспомнила о сером трикотажном костюме, кофту от которого так невзлюбила мама однажды. Девушка натянула непривычный наряд, пообещав себе решить одежный вопрос в ближайшее время, и вышла из дверей поместья, едва сработал замок сигнализации.

Пять утра.

Она обошла крыло здания и остановилась в предрассветном утреннем сумраке возле шезлонгов. Бассейн вспотел под пластиковым покрытием крупными каплями. На востоке небо едва начинало зеленеть от попыток солнца вставать, но оно не сильно спешило, предпочитая поваляться подольше под синим одеялом ночного покрова. Справа от девушки чернел зев открытого гаража, но туда было больно взглянуть даже мельком, поэтому она и не стала.

Алекса отважилась побежать, нарушая шорохом подошв звенящую тишину, прорезать которую не осмеливались пока даже птицы. Но спустя пару сотен ярдов, она, разогреваясь и набираясь смелости, бежала уже в полную силу, срывая дыхание. Иногда бег был на исходе возможностей, он прерывался на передышки, и снова рывком продолжался, вытряхивая душу из новоявленной спортсменки. Такой рваный ритм заставлял Алексу чувствовать себя живой, целой.

Задыхаясь, она пронеслась по дорожкам палисадника навстречу зеленым кустарникам, обежала несколько раз все клумбы и деревья, навестив свой любимый жасмин, который пока еще даже не собирался цвести. Напитавшись природой, она снова почувствовала в себе силы жить. По крайней мере, попробовать начать. Шатаясь от усталости и тяжело дыша, она побрела к себе в комнату.

Горячий душ смыл боль лишь наполовину. Алекса долго-долго стояла в ванной, подставив раскаленным струям лицо, пока от кипятка не стало противно. Все лучше физическая боль, чем душевная.

Девушка вышла в комнату и уселась на кровать, завернутая в полотенце. Что дальше? Каждая мысль, каждый шаг давались с трудом, словно реальность потеряла для нее всякий смысл. Впрочем, так оно и было. Алекса не могла толком сформулировать, для чего она есть. Дальше завтрака с отцом она даже смотреть не могла, потому что изо рта вырывался стон отчаяния лишь от одной мысли, что дальше нужно как-то коротать однотипные дни. Один за другим. Без него.

Знакомым скрипом дверной ручки отец обозначил, что пора напоить его какао. Страдалица, тяжело вздохнув, поднялась с кровати и направилась к шкафу на поиски одежды.

10

Дениэл проснулся в четыре утра с ярким ощущением беспокойства. Будто что-то важное сейчас происходило рядом с ним, на что он мог повлиять, но это оставалось вне доступа его осознания. Он смотрел в потолок, прогоняя из сердца активирующую все внутренние резервы утреннюю тревогу, и долго не мог понять, где находится. Плакаты рок-групп девяностых годов на стенах напомнили ему, что он лежит в комнате Марка Фишера. Ноги не помещались на кровати родом из детства и свешивались за ее пределами, хорошо, что спинки не имелось.

Вот так режим! Может, из-за свежего воздуха?

Он хотел было уже снова погрузиться в сон, но услышал, что внизу проснулся кто-то из Фишеров. На кухне шумела вода, гремела посуда, и Дениэл решил начать день раньше обычного, не зря же его подбросило в такое время.

Он спустился вниз, ступая на то самое серо-коричневое ковровое покрытие, по которому они с Марком в детстве запускали машины, а те запутывались колесами в тогда еще новом ворсе. Помнится, это безмерно злило друзей.

Марта колдовала на кухне. Она ставила в духовку поднос с очень аккуратными, выложенными в идеальном порядке рождественскими пряничками, несмотря на начало весны на календаре. Огромное окно кухни снова все было покрыто мелкими каплями. Погода который день оплакивала тщетность человеческого существования.

– Доброе утро, миссис Фишер! – Поприветствовал раннюю пташку гость. – Могу я Вам помочь чем-нибудь?

– Ах, Дениэл! Я чуть-чуть не успела с печеньем, ты так рано встал, – засуетилась она, ставя на газовую плиту чайник со свистком. – Присаживайся, Колин сейчас к нам присоединится. Он хотел поработать в саду до того, как уйти в школу. Если бы ты ему помог, это было бы очень кстати.

Дениэл был совсем не против физического труда, все лучше, чем гонять безумные мысли в голове, о чем и сообщил доброй женщине.

Вскоре в воздухе начал расцветать запах пряной выпечки, а когда засвистел чайник, молодой мужчина налил себе кружку травяного чая и сел за стол. Утреннее беспокойство все еще не покидало его, оставаясь тяжелым налетом в душе.

Пять утра.

Не попробовав и кусочка стряпни хозяйки, он вызвался в сад, в надежде, что работа позволит ему забыться. Мужчины вышли на задний двор, покрытый сизой сумеречной дымкой, не обращая внимания на моросящий сверху дождь.

Привычное цветочное безумие, укрывающее летом хозяйство миссис Фишер разноцветным ковром, по весне выглядело весьма убого. То, что раньше было лилейниками и гортензиями, торчало в небо голыми бурыми палками. Розовые кусты осыпали половину своих коричневатых листьев к ногам, а на месте армии тюльпанов и нарциссов чернела пустая земля. И только тощие зачатки кустиков хосты и листьев люпинов пытались поддерживать жизнь в этой серой мгле.

Яблоня упала еще прошлой весной во время грозы, и мистеру Фишеру не хватало сил и рук, чтобы прибрать ее. Колин полагал, что ему придется дожидаться Марка, но тут подвернулся такой чудесный случай допросить за работой внезапного гостя, такого странного и загадочного.

– Чем ты сейчас занимаешься, Дениэл? – Начал мужчина, выдавая гостю рукавицы и инструмент.

– Работаю личным водителем, – отчитался молодой человек.

– Водителем не попьешь, – заметил Колин, вспоминая былые годы. – Это серьезная работа, ответственная. Как у тебя дела с алкоголем сейчас?

Дениэл не на шутку смутился. Столько лет прошло, а к нему отношение так и осталось на уровне зависимого подростка, имеющего проблемы с законом.

– Я не пью уже много лет, мистер Фишер, – выдал гость сконфуженно.

Директор школы оценил его продолжительным взглядом и похлопал одобрительно по плечу, отчего молодой человек почувствовал себя еще хуже. Его оценивают, проверяют, составляют новый портрет, наученные горьким опытом былых лет.

– Молодец, мальчик, это доброе решение! Ты ведь тогда чуть не разбился!

– Хорошо, что все в прошлом, – отозвался Дениэл.

Колин завел шумную электропилу и принялся прилаживать опасное полотно со стремительными зубьями к толстому стволу упавшей яблони, жестами показывая Дениэлу, где придерживать. Мужчины справились с делом за полчаса, расчленив массивную древесину на короткие столбики.

– Не слишком громко для раннего утра? – Поинтересовался молодой человек, кивнув на рычавший минуту назад аппарат.

– Ближайшие соседи уже не спят в это время, – сообщил Колин. – Луис встает рано, ему ехать в Айсакву на работу, а у Розы уже малышня вовсю бегает, прислушайся-ка!

И действительно, замерев, гость услышал гам детворы невдалеке. Удивленный деревенской жизнью, где все про все знают, он лишь усмехнулся. Дениэл продолжил убирать ветки и сухие листья садовыми граблями, когда очередной вопрос догнал его затылок.

– Ты уже был у отца?

– Был, – кивнул он. – Там все по-старому.

– Мы заходим к Томасу, когда навещаем моих родителей. Что планируешь дальше делать? – Задал главный вопрос Мистер Фишер, внимательно вглядываясь своими выцветшими светло-голубыми глазами.

– В каком смысле? – Не понял молодой человек.

– Я думал, ты решил вернуться сюда жить. Видимо, мне показалось, – опустил Колин потухший взгляд в сырую траву.

Дениэл усмехнулся: вот уж чего он точно делать не собирался, так это возвращаться в Миррормонт на постоянное место обитания. Он здесь теперь чужак.

– Да, показалось, – заверил он собеседника, игнорируя его печальные чувства. – Я теперь живу в Сан-Франциско, и мне там комфортно. Я сам не знаю, зачем приехал, мистер Фишер, просто у меня отпуск, а ехать оказалось некуда.

Колин больше не спрашивал. Он задумчиво сидел на скамейке сада, пока Дениэл не собрал в большую кучу весь мусор от дерева. После этого гость принялся носить в мусорный бак все ветки, мокрые от осадков и норовившие ускользнуть из его гигантских ладоней, а хозяин сада – собирать инструмент.

– Марк скучал по тебе, Дениэл! Ты тогда так внезапно пропал, – не выдержал тягостного молчания отец его лучшего друга. – Ты не отвечал по телефону, как в Лету канул!

Отчаяние и обида за сына, по всей вероятности, давно терзали его немолодую душу, но мужчина старался придерживаться рамок приличия, соблюдать тактичность. Однако теперь эмоции взяли верх и не позволили вести безоценочную беседу далее. Дениэлу Колин практически заменил отца, когда тот ушел в мир иной, сильно привязавшись к мальчику, почти так же, как был привязан к самому Тому. Вспоминать эти события почти двадцатилетней давности было безмерно больно для его старческого сердца.

– Мне тоже его не хватало, – соврал ответчик, смутившись.

Уже сразу, едва его рот закрылся, Дениэл осознал глупость своего ответа: Марк ведь не менял тогда места жительства, его можно было навестить в любое время. В крайнем случае, написать письмо. Но сейчас, конечно, адрес сменился.

– Он часто пишет нам из тюрьмы, там сносно, – продолжил Колин, будто прочитав его мысли. – Большая библиотека, кормят хорошо. Не обижают.

– Его обидь! – Усмехнулся визитер, вспоминая габариты друга.

Время продвигалось к позднему утру. Они с Мартой проводили хозяина дома на службу и вернулись в кухню, где Дениэл все же соизволил позавтракать. Он надкусывал изумительное рассыпчатое имбирное печенье, обволакивающее рождественским настроением, и наслаждался теплой атмосферой родной кухни.

– Миссис Фишер, можно я Вам кое-что покажу? – Решился молодой человек.

– Конечно, Дениэл! – Горячо кивнула женщина. – Что у тебя?

Мужчина похлопал по карманам, но те оказались пусты. Забрал ли он вчера кольцо для Алексы у Стива? Он поставил кружку с чаем на стол и направился в комнату, соображая, куда мог деть заветную коробочку. Перерыв ворох своих вещей, он нашел кольцо в кармане куртки и снова спустился вниз.

– Вот, взгляните! – Воскликнул он, на ходу открывая бархатный бокс.

Марта, коротавшая ожидание за мытьем посуды, повернулась от раковины на его голос и вытерла руки о полотенце. Она стала надевать очки, чтобы лучше разглядеть мелкую деталь, мерцающую в руках посетителя оранжевыми всполохами.

Легкое беспокойство, граничащее с изумлением, промелькнуло на лице миссис Фишер. Она еще несколько раз перевела взгляд с лица гостя на украшение и назад, разглядывая внимательно оба объекта.

– Откуда оно у тебя? – Вопросила, наконец, она.

– Купил вчера в антикварной лавке, – доложил Дениэл. – Это подарок девушке.

– Ты женишься? – Задала логичный вопрос Марта, и ее первичный испуг сменился на лучистую радость. – О, поздравляю! Это так замечательно, когда сердце находит нужного человека и ведет…

– Нет, нет, миссис Фишер, мы только дружим! – Прервал он смехом ее сентиментальные воздыхания. – Она – дочь моего шефа, я даже не думал о женитьбе. Мы просто общаемся.

– Тогда это нехороший подарок, Дениэл, – сообщила женщина назидательно, став очень серьезной. – Ты знаешь историю этих колец?

– Да, Стивен рассказал мне, что их было тридцать шесть, они сделаны на заказ.

– Более того, они – эти кольца – символ любви и преданности семье, – дополнила Марта и вышла с кухни, чтобы через несколько секунд вернуться с точно такой же коробочкой в руках. – Колин подарил его мне на помолвку в восемьдесят пятом году, оно досталось ему от родителей. Мне даже носить его было жаль!

Дениэл смотрел на третье похожее кольцо за последние сутки, но на этот раз по центру с витиеватой буквой «Ф» – Фишер. Те же лилии, да не те. Бутончик цветка справа смотрел в обратном направлении, а по центру кольца, как раз под отростками символа, пристроилась лишняя зеленая ветвь. Он вернул хозяйке коробочку, выглядевшую гораздо более новой, чем его экспонат старины.

– А твое кольцо, Дениэл… – запнулась Марта на середине мысли. – В городе всего три семьи имели такое: Клеменсы, Крюгеры и… Кентморы.

У Дениэла сердце подпрыгнуло к горлу, а Марта, завидев сошедшую с его лица краску, поспешила уточнить:

– Но я не знаю нюансов различий, только владельцы смогут сказать точно, чье кольцо у тебя в руках. Они уникальны, все тридцать шесть.

11

Завтрак с папой не задался. Он пытался хоть как-то раскачать апатичную дочь, чем заставлял ее чувствовать себя виноватой, что растаивает отца своим видом, но веселиться у девушки не было сил. Хотя, будь ситуация в ее жизни чуть проще, она бы оценила весьма дельные шутки родителя, но сейчас они просто не входили в ее мозг, словно чувство юмора оказалось недоступным для восприятия реальности. Алекса просто упала мутным безжизненным взглядом в свою кружку с коричневым напитком и время от времени кивала, стараясь попадать в паузы между словами папы.

Из всего сказанного она уловила лишь, что на работе у него туго, а у мамы – дело пошло́. Скоро защита ее проекта, мамина «Тойота» неудобная, на дворе весна, в Париже холодно, но солнечно, мама скучает. Словно набор фактов из жизни, не касавшейся ее. Чужой жизни.

– Береги себя, ладно? – Произнес он, обнимая дочь на прощанье. – Мама вернется, и все наладится, вот увидишь.

Алекса лишь еще раз кивнула.

Опостылевшая дипломная работа ждала свою узницу. Словно клыкастый огнедышащий дракон, она извивалась в своем логове тугими чешуйчатыми кольцами, но теперь не вызывала в голове девушки ни единой эмоции. Она просидела полчаса, опустошенно уставившись в монитор, придерживая руками свою неприспособленную к написанию проекта голову.

Но вдруг руки сами открыли на компьютере новый документ, занеслись над клавиатурой и заставили свою хозяйку пропасть из жизни до тех пор, пока за окном не послышался приближающийся шум двигателя маминой «Тойоты». Ее завел в гараж Джозеф, вероятно, высадив отца у парадного входа. Только тогда Алекса очнулась и посмотрела на счетчик листов, показывавший шестьдесят шесть страниц готового текста.

Крылья, выросшие из отчаяния и пучины боли, отливали иссиня-черным, были хмурые и грозные, но при этом заботливые. Одаренная ими, она даже не отходила в уборную, вспомнила Алекса, и сразу же ощутила к этому потребность.

– Одним махом, – проговорила устало девушка, вернувшись за стол, но ответом ей была тишина.

– Эй, ты здесь? – Предприняла она еще одну попытку, напряженно прислушиваясь.

Пусто.

Словно изгнание красок в кладовку навсегда выдворило из головы и друга. Растерянная и понурая Алекса подошла к зеркалу и оценила себя цепким критичным взглядом. Уставшая, одинокая, опустошенная. Ей даже самой с собой стало неинтересно, что и говорить о других людях, которых не смогла удержать в Сан-Франциско дружба с такой девчонкой.

За ужином она попыталась поговорить с отцом. Дочь безмерно скучала по их общению, но совершенно не понимала, с какого конца его начать. За последние пару дней стимулы и мотивы к действиям в ее жизни полностью поменялись местами, сбились, перевернулись и поменялись вновь. Та глобальная бомбежка, которая произошла в голове у девушки, намекала, что после того, как пыль уляжется, прежним ничего больше не будет. Никогда.

– Как дела, пап? – Безынтересно начала она вечерний разговор. – Как мамин водитель?

– Джозеф хорош, но я очень скучаю по Дениэлу, Алекса, – протянул он.

Вот это да! С первого удара – и прямо под дых. Девушка закашлялась, едва справившись с ломом в груди, дробившим ребра.

– И я, – шепнула она, проглотив ком в горле.

– А ты чем занималась? – Поинтересовался он у дочери.

Оливер в который раз удивился, насколько тяжело восстанавливать отношения после ссор, хоть в их процессе и кажется, что ты бесконечно прав. Но счастлив, как оказалось, не тот, кто прав, а прав тот, кто счастлив. Он сейчас собирал всю свою мягкость, любовь и заинтересованность жизнью Алексы, чтобы хоть как-то начать общаться, но дочь была очень расстроенной и болезненной после воскресного скандала в «башне». Как обычно уже не будет. Он это понимал краем своего скупого на внимание родительского сердца.

– Я дописываю проект, завтра уже закончу, – отчиталась Алекса, ковыряя вилкой в тарелке с овощами.

Оливер отложил приборы и посмотрел внимательно на дочь. К ужину она едва прикоснулась. Что творилось в ее детском сердце? Неужели она так сильно переживает из-за мотоцикла? Или скучает по маме?

– Дорогая, у тебя все хорошо? – Не выдержал он, хотя знал, что подобного рода вопросы закрывают Алексу от обратной связи.– Ты очень неважно выглядишь…

– Пап… – Только и протянула она прежде, чем из ее глаз бесконечным потоком хлынули слезы.

Крепкие родные объятия были ей ответом, потому что ничего другого у родителя сейчас не было. Оливер уже много лет не видел слез дочери, он забыл, как это больно.

– Дорогая, все будет хорошо, уверяю тебя, – пробубнил он ей в мягкие каштановые волосы. – В итоге все сложится лучше, чем тебе кажется, даже лучше, чем ты ждешь, вот увидишь!

Похоже, они с дочерью разговаривали сейчас на разных языках, потому что вместо успокоения его слова перевели девушку в состояние легкой истерики. Она рыдала в его руках, горько и безутешно, пока не выдохлась и не опала обессилено.

– Я не чувствую себя частью этого мира, – прохрипела, наконец, девушка совсем не похожим на свой баритон голосом. – Мне кажется, что я никогда не смогу быть счастливой, понимаешь? У меня даже не получается общаться с людьми: с тобой, с мамой, с кем-то из сверстников! Как люди разговаривают? О чем?

Держа в объятиях свою повзрослевшую за неделю дочь, он был рад, что Алекса не видит его побледневшего лица. Оливер прекрасно понимал, что для этого разговора придет время в любом случае, но он оказался не готов к нему сейчас, когда на нем были корпорация, «Фонд», «Ювелирный Дом» и поместье.

А еще он понял, что это только начало. Эмоциональное развитие девочки, наконец-то, сдвинулось с мертвой точки, а значит, будут еще вопросы. Например, почему она почти не выходила из дома все свое детство? Почему не попыталась учиться в университетах как все? Или почему они никуда не ездили семьей? Почему, наконец, она никогда не видела своих бабушек и дедушек, хотя обе пары прародителей жили и здравствовали в пределах одного телефонного звонка от них?

– Детка, я верю, что ты будешь самой счастливой, – разжимая тиски сердечной боли за дочь произнес отец. – Просто твое счастье, видимо, очень большое, поэтому идет к тебе очень маленькими шагами.

Алекса подняла на отца заплаканный взгляд и поверила. Он и в самом деле так считал, хоть и смотрел на нее с огромной вселенской болью. Две пары покрасневших карих глаз долго держали контакт, пока не наполнили сердца своих владельцев любовью и преданностью. Именно тем, что нужно было сегодня этим людям, затерявшимся за стенами непролазно охраняемого особняка на окраине Мегаполиса холодным весенним вечером. Всхлипнув, Алекса вдруг нашла в себе силы двигаться дальше, что бы не ожидало ее впереди.

– Спасибо, пап! За все, – тихо проговорила дочь, почувствовав, что снова обретает в сердце стены безопасности, и ее голос запутался где-то в любящих объятиях родителя.

12

Ближе к вечеру, когда он отошел от утреннего мозгового штурма, Дениэл поехал еще раз навестить Стива и Веллари, готовый попрощаться. Завтра он решил отправиться назад, домой. «Домой» – звучало очень странно. Вообще-то, он сейчас был ближе к этому понятию, чем в Сан-Франциско, но здесь он, наоборот, чувствовал себя пришельцем.