Корректор

Господину Новицки ничего не оставалось делать, как отложить листок с текстом на стол, решив подумать об этом на свежую голову, и заняться подготовкой серии рисунков, ублажая двух самых любимых женщин на свете…

Звонок Бенджамина Райса застал редактора уже утром за рабочим столом. Ему приходилось прочитывать тысячи страниц, чтобы выудить более-менее стоящий текст, который можно продать. В идеале, конечно, разглядеть в нем что-то эдакое, чего и сам автор не заметил или не осознал, насколько дорого может стоить его идея. Но такие жемчужины встречаются крайне редко. Вчерашний текст от «повелителя снов», как он его называл, шокировал – это абсолютно не его тема, стиль, жанр.

Его автор когда-то был неплохим нейрохирургом, потом, после смерти жены, запойным алкоголиком, потерявшим и работу, и себя, но он сумел, однако, взять себя в руки и заняться тем, что, по его мнению, было безумно интересно околонаучной аудитории, – осознанными сновидениями, теме, в которой переплетены нейрохирургия, биология, психоанализ, физиология, химия, эзотерика. Медицинское образование позволяло ему грамотно и доходчиво объяснять различные методы в работе с подсознанием, и однажды он решился опубликовать первые десять своих докладов. Книгой в обычном смысле слова этот сборник назвать было нельзя, но тираж разлетелся быстро, а сотрудничество с издателем Рико Новицки переросло хотя и не в приятельство, но крепкое знакомство. Надо отдать ему должное, писал он неплохо, его часто приглашали на всякие околонаучные симпозиумы или виртуальные лекции. Да и мистика как жанр всегда пользовался спросом. Он продавал их сборником уже опробованных на различных интернет-аудиториях лекций.

– Как ты находишь мою новую идею? – как всегда без приветствия начал Бенджамин.

– Ну, честно говоря, это совершенно отлично от того, что ты писал раньше, – осторожно начал Рико.

– Да-да, я знаю, что затея еще сырая. Это всего лишь гипотеза. Но если только взять идею, что осознанной реальность бывает не только в нашем мире, но и в тех, что создает для нас наш мозг, открывая нам их через сны, то тогда утверждение, что смерти не существует, уже не выглядит так неприемлемо. У смерти есть свои атрибуты и ритуалы, это логическое завершение жизни. Но это только у нас, в нашем мире… Ты вообще понимаешь, о чем я?

Рико скорчился от всплывшей в тексте картины убийства:

– Но причем здесь убийство?

– Убийство или не убийство – это не играет вообще никакой роли. Это абсолютно неважно, какой была смерть, насильственной, от болезни или от старости, – нетерпеливо ответил Бенджамин. – Важна не смерть как таковая, а то с какими внешними атрибутами мы ее сопровождаем. Это для нас смерть неизбежна, но там, где ее не существует, важны только ритуалы, которые ее заменяют. Вот в этом, пожалуй, и есть соприкосновение наших миров – ритуалы. Да, над этим стоит подумать, – на последнем предложении он сник, ушел в себя, и уже почти полностью отключившись от разговора, спросил вдруг, – Ну что скажешь, возьмёшь тему?

Рико уже давно не обращал внимания на странности своих подопечных. Все они немного не от мира сего, что поделаешь, мнят себя полубогами, которым есть что сказать миру. Пусть так и остается. В конце концов, сам-то он бесталанен. Только нюх, на ком можно заработать. А здесь все предпосылки в наличие – одержимость, талант, новаторство.

– Определенно, – сказал он и положил трубку.

***

Когда умерла Алиса, Бенджамин вообще перестал спать. Так в его жизни появился алкоголь. С ним он засыпал. Алкоголя становилось все больше, а вместо сна пришло обыкновенное хмельное забытье, которое разрушало его еще больше. Он перестал ходить на работу, не явился на следующую аттестацию, из клиники его выгнали. Но на это ему было наплевать. Страдание и боль засосали его мерзкой болотной жижей.

Он себя не жалел, ни в коем случае, тут другое – он всей душой рвался к своей Алисе, просто не был уверен, что, убив себя, попадет именно к ней. Этого он боялся пуще всего. Он постоянно разговаривал с Алисой, просил ее явиться ему, дать подсказку, знак, где ее искать, куда за ней идти.

Как-то, проходя мимо музея, увидел афишу о новой выставке, посвященной посмертным щитам средневековья. Надгробий, в том понимании, что мы имеем сейчас, тогда еще не было. Вместо них для особо богатых горожан изготавливались посмертные щиты, подобие огромных гербов. Мастерили их сугубо индивидуально, хотя они и имели общие схожие черты. Посетителям предлагалось увидеть своими глазами атрибуты смерти, с которыми раньше провожали умерших.

Он вспомнил о надгробии на могиле Алисы и вдруг понял, что оно не содержит в себе никакой индивидуальности, – обычный черный кусок гранита с именем и датами. Глядя на него, невозможно понять, что за человек здесь похоронен, что произошло, каким он был и кем любим. Единственное, что бросается в глаза, это возраст. «Боже, совсем молодая», – услышал он однажды. И все. Бенджамин никогда не думал о ритуалах смерти. Нет, смерти как таковой он не боялся, просто не думал, что она вот так непрошено может прийти и отнять у тебя того, кого ты любишь. А когда это произошло, он даже не пытался понять причину ее появления, ее природу, ее законы. Злость и тоска заполнили его сознание и душу, пониманию здесь места не находилось. И вдруг эта выставка…

Он вошел в здание музея. Выставка располагалась в помещении церкви, вокруг которой и построили музейный комплекс. Зал был огромен, молчалив и величествен. Через крохотные окна на невероятной высоте еле пробивался дневной свет, старинные канделябры, имитирующие свет факелов, указывали направление, где размещались сами предметы выставки – посмертные щиты. Бенджамин был поражен: музейные работники, люди, безусловно, знающие, как представлять те или иные экспонаты, недаром выбрали этот зал. Молчаливый холод сразу же начинал пронизывать до самых костей, обволакивая какой-то почтительной смиренностью. Щиты подсвечивались отдельно, ровно, как и пояснительный текст. При желании можно было подойти к компьютеру, задать номер экспоната и рассмотреть его детально в формате 3D. Иногда это было просто необходимо – безжалостное время стерло краски и съело даже железные или серебряные части, и, порой, понять, как выглядела эта вещь при создании, было невозможно. Но это касалось лишь деталей. Общее же величие, индивидуальность и монументальность одновременно, внушали бесконечное уважение и к мастеру, и к умершему, и к самой смерти. Тщательность и продуманность всех тонкостей давало ощущение безграничной почтительности этому ритуалу. Учитывалось все – цвет красок, использование изображений животных или предметов, расположение их на щите как символов.

От обилия информации Бенджамин ошалел. Он вернулся в центр зала и уселся на единственную скамью, сделанную из огромного куска цельного камня. Он вдруг осознал, что означали эти щиты. Это были письма о привычках, желаниях и целях умерших, адресованные самой Смерти, чтобы там, в ее пределах, она ничего не перепутала и дала умершим людям возможность закончить начатое здесь, при жизни.

О чем он мог просить у Смерти для Алисы? С этой мыслью он вышел из музея. Осенний день был великолепен и сразу же оглушил его солнцем, теплым ветром и веселыми голосами вокруг. После мрачной холодности музейного зала действительность вокруг казалась раем. Но мысль о том, чтобы быть услышанным Смертью, завладела им прочно.

Он стал просить ее прийти за ним… Но целый год не было ничего, кроме беспробудного пьянства. Пил он всегда один. Без собутыльников. Просто пил и обращал Алисе свои бесконечные монологи. В тысячный раз объясняя, как сожалеет о том, что не использовал каждую возможность, чтобы проявить свою любовь, мало уделял ей времени и внимания. Слезы разочарования самим собой текли по его лицу, разбавляя его пойло. Опустившись, казалось, на самое дно, пропив все, что только можно, однажды он просто не дошел до дома и забылся где-то между мусорным контейнером и припаркованным автомобилем. Тогда-то Алиса и пришла к нему.

Спокойная, даже немного отчужденная, она сказала ему: «Успокойся. Смерти не существует, верь мне. Смерти нет».

***

Ее явление было настолько реальным, что, мгновенно протрезвев и с усилием удерживая себя в вертикальном положении, он дважды обошел мусорный контейнер. Голос звал его, запах манил. В какой-то момент реальность окатила его холодным потом – Алиса? Ее запах? Здесь? Скорчившись от новой волны боли и отчаяния, его вырвало, и он поплелся домой. Но в его грязной, темной, заваленной разным мусором лачуге она привиделась ему вновь.

Они разговаривали. Именно РАЗГОВАРИВАЛИ. ОБА. Нет, она не умерла, не оставила его одного. Даже более того, она здесь рядом, но он сам не хотел общения с ней, заглушая свое сознание беспробудным пьянством. Она стучалась, но он не открыл. Он спросил, как она, и она ответила, что обрела покой, который так страстно желала, что она совершенно не скучает по нему, потому что каждый день видит его, слышит его и утешает. Однако она здесь, а он там. Между ними дверь… Но не смерть.

Так Алиса возродила его. Стыд, что она видит, как он деградировал, какой бардак развел, заставили его сначала обустроить и привести в порядок жилище, а потом и мысли, и саму жизнь. Начинать предстояло с алкоголизма. Бенджамину тяжело было признать себя слабаком, не способным отказаться от легкой возможности уйти в другую реальность. Он пытался заменить тяжелый алкоголь на пиво, но количество поглощаемого приводило его к тому же результату – обоссанное забытье. Пробовал увеличивать интервалы между возлияний, но наружу выползали мерзкие симптомы в виде трясущихся рук и горящих бешенным блеском глаз. «Глоточек, всего один», – обещал он себе, наливая первый стакан, и приходил в себя только на следующий день в том же неподобающем виде, как и раньше.

Признав себя алкоголиком прилюдно, он на четыре месяца попал в реабилитационную клинику. Сейчас, спустя годы, он был очень благодарен судьбе за то, что оказался там, но тогда… Последние годы жизни он закрылся от людей, добровольно покинул мир, окрашенный радостью солнечного утра или принесенным с моря запахом простора и свободы. Он не хотел больше чувствовать вкус весны или любоваться осенними пейзажами без Алисы. Ему казалось постыдным, что он может это видеть, чувствовать, реагировать, а она нет. И возлагал вину на себя.

Реабилитационная клиника, куда его направили, была не лучше и не хуже других: отвлечь пациента от его губительного образа жизни – вот главный принцип работы таких заведений. Условия были отличными: психолог работал с каждым индивидуально и в группах, прекрасное оснащение спортивных залов и большой бассейн в подвале, великолепный огороженный парк, раскинувшийся вокруг клиники. Предлагались занятия на любой вкус: лепи скульптуры, рисуй картины, стихи со сцены читай. Но Бенджамин избегал любых человеческих контактов, кроме необходимых для терапии. Способен ли кто-нибудь из этой публики понять, кем была для него Алиса? А без упоминания о ней, Бенджамин не смог бы объяснить полнейший крах своей жизни. Словом, пока он был не готов обсуждать с кем бы то ни было свои прошлые проблемы, поэтому свободные часы предпочитал проводить в библиотеке. Высокохудожественной литературы там не имелось, зато исторических романов и беллетристики – на любой вкус. Там же он нашел книгу Стивена Лабержа «Осознанное сновидение». Терминология этой сферы нейропсихологии была ему тогда непонятна, и, взяв издание в руки, он просто решил пополнить свой словарный запас.

Книга оставляла странное впечатление. Доселе белые коридоры, палаты, мебель, посуда, одежда персонала только иллюстрировали бесцветность, а значит, и бессмысленность его теперешнего существования, усиливали садомазохистские терзания о его бесцельности. Бесконечная череда приставки «без» сводилась к жизни без Алисы, олицетворяя безмерную тоску и безысходность. Но начав читать книгу, наполненную всевозможными красочными описаниями, яркое воображение Бенджамина вдруг стало заполнять пустоты его обесцвеченной души красками радости, музыки, познания, уверенности и свободы.

Остановиться он уже не мог – мозг отказывался быть безжизненным, автоматически заменяя приставку «без» на позитивную «воз»: восстановление, восприятие, воспроизведение, возрождение. Осторожно наблюдая за изменениями своих эмоций и пробуждению чувств, Бенджамин не мог определиться: тема схватила его мертвой хваткой, но выбивала из-под ног устойчивый пьедестал, с водруженными на него страданием и безволием.

– Идите дальше. Без сомнения оставляйте позади себя то, что пережили. Не таскайте с собой бесполезный багаж тяжелых воспоминаний, – советовал ему психотерапевт на каждом сеансе. – С ним Вы далеко не уйдете.

И тогда Бенджамин решился. Тысячи раз обдумывая, где может находиться дверь, разделяющая его с Алисой, и как ее открыть, он пришел к единственному, по его мнению, возможному варианту – через осознанные сновидения. Следующим этапом в развитии пока только теоретических знаний стало увлечение тибетскими практиками сновидений. Он врач, вернее, был таковым, что и оказало влияние на суть познания – до всего докопаться, самому разрезать, увидеть, понять.

Уже после курса реабилитации Бенджамин продолжил свое знакомство с темой: зависал на различных форумах и YouTube, связывался с институтами осознанного сна в Америке и Европе. Испробовав десятки вариантов, пришел к определенным выводам: чтобы научиться общению с другой реальностью, требуется небывалая концентрация, иначе сны осознанные превращаются в сны обыкновенные. Поэтому перво-наперво привести в порядок свои мысли, эмоции, ощущения, да и в целом повседневные дела. Без режима, дисциплины и строгого контроля над собой, все усилия скатываются в плоскость спонтанности. А его это не устраивало.

Надо признать, что и при строгом планировании каждого дня, где присутствовали спорт, медитации и даже объект заботы и бесконечной любви в виде Балу, осознанно общаться с Алисой получалось нечасто. Тем ценнее были эти встречи.

***

Это пришло снова. Вернее, и не уходило никуда. Она живая и спокойная: «Смерти нет… Не забудь – смерти нет».

Но почему же там так темно? Почему там никогда не бывает солнца или хотя бы тени от него? Почему нет эмоций живого мира?

Если допустить само существование такого мира, летящего вместе с нами в пространстве времен и реальностей, то разве у них там нет своего солнца? Пусть так.

Алиса, где ты? Я не хочу расставаться с тобой по утрам. Твои глаза заменят мне солнце, волосы – ветер… Главное, я останусь с тобой.

Бенджамин выпрыгнул из сна. Опять одно и тоже. То ли сон, то ли явь.

***

Decalcomania, или «Отличительные знаки»

Как так получилось, что я вдруг задумался над тем, что делаю и кому служу? Двадцать лет я послушно исполнял все приказы, не вдумываясь, не спрашивая, без этих сентиментальных соплей на тему морали. Плохой или хороший, надо или пусть живет? Все эти годы я разрешал кому-то решать за себя, лишь выполняя заказы. Деньги хорошие, путешествия за счет заказчика, а главное – никаких душевных терзаний, ведь это не я принял решение, значит, совесть моя чиста.

Но в душе даже самого рьяного атеиста или отъявленного негодяя рано или поздно просыпается потребность в вере, и речь далеко не всегда идет об институте церкви или религии вообще. Уверовать – не значит понять, но принять, что делает человека сильнее, а его существование осмысленнее. Потребность поклонения и покаяния неотъемлемые части одного целого, и они присущи каждому мыслящему человеку. Не с рождения, а в процессе становления, созревания личности. Этот момент всегда внезапен, но ему предшествует огромная внутренняя борьба. Человек задается вопросами, ищет ответы, вспоминает, анализирует, думает. И ничего…

Вдруг все меняется, и самая заледенелая душа начинает таять от вибраций непокоя, дискомфорта, сомнения, неприятия. Толчком к новому осмыслению своего бытия может стать что угодно: музыкальное произведение, картина, личность, литературное произведение, взбудоражившие внезапно твое нутро.

Мои трансформации начались, когда, шагая по Королевской площади Брюсселя, я решил зайти в музей художника Магритта. Мною двигало любопытство: я читал о его «Олимпии», украденной почти сразу после открытия музея. Грабители надеялись заработать на ней три миллиона евро, но прокололись: никто ее не покупал, в мире коллекционеров это стало бы слишком дорогой ошибкой. Так, погуляв на свободе всего пару месяцев, «Олимпия» снова вернулась под крыло своего папочки. Я решил взглянуть на красавицу, которой никто не захотел владеть тайно. И был ошеломлен Магриттом: его жизнь, спокойная и даже обыденная в зрелые годы, в контрасте с его творчеством, отозвалась в моей душе сначала слабым светом далекой звезды, и лишь месяцы спустя из тьмы непонимания вдруг взошло солнце…

Я вижу героя картины со спины. Строгое пальто, котелок, неизменный магриттовский силуэт. Небо с плывущими мирными облаками. И занавес. Все, больше ничего на картине нет. Небо и занавес делят картину пополам, а человеческий силуэт в черном проявляется на небесной половине картины, тот же силуэт отображается и на занавесе, но он словно вырезан на ткани и через него видно небо с теми же мирно плывущими облаками.

Что это вообще означает? Где логика? В чем смысл?

Абсолютно пораженный магнетизмом этого художника, я проходил из зала в зал почти три часа. Рассматривая его картины, я чувствовал, как в душе моей поднимается какой-то огромный пласт забытых понятий: абсурд, парадоксальность, интеллектуальная провокация. Я буквально ощущал во рту это послевкусие противоречивости, обманчивости и в то же время очевидной простоты: истинными признаками гениальности художника.

Много позже я понял суть этого произведения, быть может, интерпретируя его с моей пролетарской точки зрения: каким будет силуэт человека, то есть его отображение в мире, зависит от фона. Он либо сольется с фоном, либо проявиться на нем контрастом. Именно контрастность злого-доброго, светлого-темного, естественного-искусственного делаем мир живым и понятным, будь все одинаково хорошим или одинаково плохим, мы бы и не почувствовали того, что живем.

***

Одиночество – чувство неоднозначное. Сначала он нуждался в нем. Одному ему было легче организовать свою жизнь по-новому, легче определить цели и установить порядок действий. Потом пробел в социальном одиночестве отчасти заполнил Балу. С головой уйдя в предмет осознанных сновидений, он сначала просто тусовался на специальных форумах, выискивая новые методики. Но со временем, проведя пару онлайн-лекций, делясь своим опытом, незаметно для себя втянулся, став истинным гуру для новичков. Создав свой канал, он сравнительно быстро набрал подписчиков и обрел источник, пусть небольшого, но постоянного дохода. Это стало его тюрьмой, он сам отделил себя от остального мира, уходя все дальше вглубь ирреальности.

С каждым годом одиночество окутывало его все больше, оно стало тяготить. Чаще стали приходить мысли об утраченной семье и возможном счастье. Казалось, он уже созрел для чего-то нового в своей жизни. Наверное, поэтому, проглядывая сводку новостей, взгляд его зацепился за небольшую заметку, которая вдруг разожгла в нем дикий интерес.

Бенджамин был приемным ребенком, родители никогда от него этого не скрывали. Он знал, что его настоящие родители и брат-близнец погибли в автомобильной аварии. Он был усыновлен друзьями погибших родителей. А тут вдруг рассказ о том, как одна англичанка с помощью программы распознавания лиц нашла своего близнеца в Италии. Девушки встретились, и итальянская мама была потрясена, настолько девушки были похожи, буквально одно лицо. Она даже обратилась в клинику, где рожала, за объяснениями. Но руководство отвергло все обвинения, предложив, однако, оплатить тест на ДНК обеих девушек. Результат напугал всех: девушки не являлись сестрами, да и вообще у них не обнаружено никакого родства, но похожесть обеих друг на друга шокировала даже собственных мам девчонок. Так была создана платформа Twinstranger.com. Отныне каждый желающий мог попытаться найти себе близнеца в любом уголке земного шара: загрузи свою фотографию и жди.

Бенджамин так и сделал. Он не надеялся найти брата, никогда даже не думал об этом, но попытать счастья найти кого-то, кто мог бы им стать, – стоило…

***

Счастливцы те, кто о темной стороне жизни знают только теоретически, никогда с ней не сталкиваясь воочию. Нет, конечно, каждый знает, что такое хорошо и что такое плохо, ориентируясь при этом на критерии общественного устройства того государства, в котором выросли, религиозными ограничениями и свободами или внутренними границами моральных принципов.

Но такие познания не глубоки и не личностны, а потому не потрясают до самого естества. Людям свойственно рассуждать о «темной стороне» своего эго: «Я сам себя не знаю, обстоятельства могут сложиться так, что я смогу и убить». При этом подразумеваются какие-то «плохие» обстоятельства, при которых возникает угроза собственной жизни или кого-то из членов семьи. Такие мысли преподносятся публике как глубокое умозаключение, на самом же деле все очень просто: каждый знает, что он в абсолютно равной доле может стать праведником или безбожным злодеем. Но быть злодеем – противоречит основополагающим законам бытия, и человек держит себя в узде, разрешая себе выпустить Темное наружу только при «плохих», оправдывающих его обстоятельствах. Это так сказать зло во имя спасения, во благо.

И пока человек играет в такие игры со своим подсознанием – он счастливчик, потому что не видел Зла истинного, подлинного, безжалостного и всесильного, которое приходит, потому что ему захотелось прийти…

Счастливый пацан лет десяти бежит со своим только что подаренным родителями щенком к городскому парку. Здесь недалеко, метров двести. Там уже наверняка собрались друзья. Такой повод похвастаться!!! Вдруг путь ему преграждают несколько подростков, значительно старше его. Хватают щенка и начинают перекидывать его с рук на руки. Щенок испуган, скулит, пытается вырваться. Мальчишка кидается на помощь, но тут же отлетает на пару метров от сильного удара. Глумиться над щенком надоедает, и стая решает просто забрать его. Пацан бежит за ними и орет как сумасшедший. Его бьют так, что он отключается.

Мальчишка полгода проведет в больницах. Щенка найдут, но убитого, и об этом пацан не узнает никогда. Две счастливые, полные любви души, разбились об обыкновенное Зло, совершенное просто так, без оправдания и без «плохих обстоятельств».

И оно потрясает. Потрясает так, что меняется сама концепция жизни, ее ощущение. Теперь пацан всегда и везде будет искать Зло, с того самого весеннего солнечного дня, какой стоял в день его десятилетия.

***

Отец Эрика Гроссе, Гюнтер, был родом из Кельна. Познакомившись с Беатрис на одной из студенческих вечеринок, он был ею очарован. Девчонка выделялась не только именем и чудным бельгийским акцентом, но и каким-то врожденным спокойствием. Чтобы не происходило вокруг, она оставалась уравновешенной и дружелюбной, совсем не такой, как ее немецкие подружки, часто крикливые, излишне эмоциональные, не в меру эмансипированные.

Беатрис была студенткой Кельнского университета и очень гордилась этим званием. Сам факт, что университет был открыт еще в 1388 году и являлся одним из самых старейших в Европе, уже подразумевал высокую планку в организации учебного процесса. Лучшие лаборатории, исследовательские центры, клиники, профессура, разнообразие факультетов университета помогают своим студентам не только знакомиться с последними достижениями науки, но и проявлять себя в них. Беатрис хотела стать педагогом, а Кёльнский университет предлагал в этой области лучшие учебные программы в Европе. Так она оказалась в Германии.

Гюнтер и Беатрис довольно быстро поняли, что любят друг друга и хотят жить вместе. Они сняли крохотную квартирку в районе Полл и часто ходили гулять вдоль Рейна, мечтая о будущем. Однако мечты эти были какие-то абстрактные, потому что оба не готовы были уступить друг другу: Беатрис хотела вернуться домой, а Гюнтер поначалу никак не хотел покидать Германию. Хотя крошечная Бельгия нравилась ему не меньше: широкие луга, спокойные коровы в дымке солнечного заката, монументальные соборы. Особой разницы ни в климате, ни в пейзажах не наблюдалось. Единственное, что ощущалось практически сразу же, как они пересекали границу, это ритм жизни: все становилось спокойнее, размереннее, без напора и рьяности, присущих немцам. По молодости лет, такая расслабленность бельгийцев противоречила натуре Гюнтера, но с годами он понял, насколько мудро поступил тогда, уступив любимой и сменив место жительства. Они перебрались в небольшую деревеньку неподалеку от Остенде, где жили сначала с родителями Беатрис, а затем обзавелись своим собственным домиком. Вскоре у них родился сын, которого назвали Эрик.