За гранью. Кома. Часть 1

Однажды мы даже поссорились на почве разногласий. Вопрос об обязанностях жены остался открытым. Единственное, с чем был согласен Адам, чтобы дети проживали на свежем воздухе под присмотром моей мамы.

Жертвуя личным временем, ради материального благополучия, я допоздна работала. Адам же, чаще молчал.

Отодвинув семейные радости на задворки жизни, я теперь оправданно наблюдала картину, как рушилось счастье.

– Вот, дура! Так мне и надо! Как же слепа я была.

Заработанные деньги стали для меня воздухом, которым некогда был Адам. Если бы я была прозорливее, то избежала бы беды. Что теперь об этом судить.

Лежу, как бревно и рассуждаю.

Мозги растеряла по дороге в ад.

В капкане смерти только и остается, что прокручивать прошлое, искать ошибки.

Нужно ли их искать? Для чего скитания по истории неудавшейся жизни?

Сколько раз я возвращалась к моментам разлада, не счесть. В который раз я прокручивала картину расставания с Адамом.

Возвращаясь к переломному дню, я искала ответы. Каждую секунду жизни я проживала снова и снова.

Теперь каждое утро я просыпалась разбитая бессонницей и искала ответ.

Куда исчез Адам?

Время шло. Нет, оно не шло – тянулось, ползло, замедлялось и застыло на том несчастном дне.

Я ждала звонка от любимого каждый день. На третий заскучала, а через неделю выла волком от одиночества. Через месяц я уже не ощущала ни душевной, ни физической боли. Я умирала, а он не возвращался. Как преданная собака, я собиралась ждать хозяина, пока сама не умру от горя.

Весь тягостный месяц я не жила, а существовала, хотя были попытки изменить отношение к жизни. Никто не помог. В голову лезли страшные мысли о смерти. Одиночество медленно убивало. Жизнь превратилась в безликое существование.

Новый взгляд на бытие обличил истинные чувства, и то, как сильно я скучаю по Адаму.

Зарабатывая деньги и отдав жизнь работе, я не осознавала, как безумно привязана к мужу, и сейчас узнала разницу жизни рядом с ним и без него.

Навещая в выходные детишек, я любовалась Катюшей. Её лицо не давало забыть черты мужа.

О ссоре я молчала, чтобы не травмировать родных новостью, пока окончательно не прояснится будущее.

Ещё вчера был видимый успех, отличная семья, оплачиваемая работа, но в одночасье жизнь рухнула.

Неудачи преследовали одна за другой. Жизнь превратилась в кошмар.

…Словно на паперти, – я каялась, в кромешной тьме размышляла о жизни.

Мысли возвращались к вопросу: в чем ошибка? Когда между нами выросла пропасть?

Теперь плачь не плачь, а вернуть утраченные чувства, надо. Ясно одно, что мы отдалились друг от друга в прямом и переносном смысле.

Я винила себя.

Сквозь розовые очки, я не видела мучений любимого.

То, что Адам послан богом для меня было очевидно. Я не лукавлю, когда думаю, что наши судьбы соединены воедино навечно.

Блуждая по истории студенчества, я остановилась на моменте первой разлуки.

Прежние чувства были ярче. В разных периодах жизни расставание расставанию рознь.

Вынужденная разлука двух тоскующих сердец на время летних каникул казалась вечностью. Она в корне отличалась от нынешней.

Ухватив нить воспоминаний о чувствах к Адаму, я задумала склеить осколки раздробленного счастья, чтобы возродить их в первозданном виде.

Я провалилась в сон, где царствовала юность.

Силу притяжения не измерить поцелуями. Обжигающее желание любить и быть любимой в корне изменили суть встреч, превратив свидания в долгие часы объятий. Мы увязли в неодолимой страсти.

Для нас не имели значения условности общества о том, что правильно, а что нет. Любовь не приемлет границ. Флирт улетучился, растворился в желании принадлежать мужчине. Пропорционально силе любви усиливалось притяжение. Кокетство, – женское орудие для покорения мужчин, – испарилось.

Избранные судьбой, мы достойно держали экзамен, – испытание любовью.

Вспыхнула та, – главная в жизни любовь с продолжением рода человеческого, о которой слагают стихи, пишут прозу, экранизируют романы и воплощают в балете, которую мы ждём, а, не дождавшись, отчаиваемся.

После напряжённого года учёбы, сдачи зачетов и экзаменов, наступили каникулы – время выводов и мечтаний о будущем, восстановления сил, осмыслений пройденного этапа жизни.

Для нас летние каникулы стали испытанием верности. Какие же они были долгие.

Время и расстояние проверяли чувства. Учитывая юношеский максимализм, скука была нестерпима вдвойне. Дни плелись, словно черепаха.

Мне было сложно скоротать время до возвращения в епархию университета, заполнить образовавшуюся пустоту, скрасить одиночество.

Леденящее чувство тоски по вечерам было сродни голоду, с той лишь разницей, что голодный знает, что хочет.

Впиваясь пиявкой в сердце, одиночество бесцеремонно поселилось в осиротевшей душе, захватив в плен юношеское веселье. Грусти в душе было раздолье. Суровое уныние разъедало сердце.

Время, будто дрянной доктор, не спешил помочь.

Тем летом Адам стал ледяной вершиной, недосягаемым источником живительной влаги в пустыне, был миражем. Я осознала, что жажду не утолить на расстоянии.

Каждый миг я мечтала броситься любимому на шею, чтобы он обласкал истерзанное скукой тело, испить из чаши глоток счастья, насытиться любовью и забыться в радости.

Одиночество причиняло боль, осуждало беззаботное веселье, поощряло плаксивость, опустошало душу, изгнав радужные чувства. Закованная в наручники тоски, плоть не насыщалась мечтой. Одиночество, будто злой охранник, лишило прелестей жизни.

Привязанность оказалась крепче родственных уз. Как могла, я берегла связующую нить.

Считая дни, я писала письма, по сто раз перечитывала послания любимого, отыскивая в строках тайный смысл.

Никто не мог занять место Адама в моем безумном сердце.

Неизлечимо больная Адамом, я отсчитывала календарные дни до начала учебного года: пять …четыре …три …два …один, сокращая жизнь одиночеству. Оставшиеся часы медленно таяли, умещаясь в минуты, приближались к концу каникул.

Стук в дверь комнаты общежития отозвался в сердце. Дверь распахнулась. В ней материализовался силуэт. Мгновение остановилось.

Через сотню лет я бы узнала безупречный образ. Отдохнувший и загорелый, возмужавший и окрепший на пороге явился Адам. Из его карих глаз через край изливалось счастье. Улыбка осветила с правильными чертами лицо.

Измученное расставанием сердце закружило мою голову. Невесомость завладела телом. Казалось, взлетев, мы через долю секунды окажемся в опасной близости.

Молчание было красноречивым. Заиндевевшие в промозглом холоде разлуки, мы ожидали, когда стает лед.

От жаркого желания прыгнуть в объятия, я боялась дыханием нарушить тишину. Всласть насыщаясь любовью, я обласкала каждый дюйм дышащего свежестью тела.

Время стерлось, мгновения казались вечностью.

Адам жадно скользил глазами по моему озябшему без любви телу, шифоновому платью, загорелым бронзовым ногам в туфлях на каблучке. Он шагнул ближе, убрал с лица выцветшие от солнца пряди, задержал взгляд на глубоком вырезе.

Как в немом кино, он цеплялся взглядом за каждую клеточку, разжигая страсть.

Он погладил щеку, и я ощутила каждую петлю и дугу на пальцах. Стёр слезу, ощупывая каждый волосок, щекотно поцеловал пряди. Ласки сравнимые с легким ветром, заставили соски затвердеть и предательски проступить сквозь одежду.

Сердце стучало, душа замерла, ожидая эмоционального фейерверка.

Пальцы скользили по спине. Его крепкие руки сжали талию, он приподнял меня и, удерживая, бережно, будто хрупкую вазу, опустил рядом. Он обвил меня мощными плетями, будто лиана, сполз вниз и уткнулся в живот.

Запустив руки в плотную шевелюру черных волос до плеч, я прижала голову и зарыдала. Расстояние стёрлось. Время остановилось. Так бы и стояли вечность, словно скульптурные изваяния.

Но время рвануло, набрало обороты, достигло апогея, и мы сплелись воедино, ощутив близость каждой молекулой.

Горло пересохло. Волна горячих поцелуев бросила в жар. Сумасшедшая страсть взорвалась грудным стоном. Тело раскрепостилось от пылких объятий, разгораясь, словно факел, таяло, будто пластилин в искусных руках мастера.

Я жаждала избавиться от ненавистной детали разделяющей нас, хотела, чтобы платье мгновенно растворилось, ровно туман.

Задыхаясь от вожделения, я пылала, словно костер, безжалостно облитый маслом. Мир уплывал из-под ног. Блаженство разливалось по телу сладкой истомой.

В минуту счастья слова теряли смысл. Они уступили место многозначительному молчанию. Красноречивость меркла пред яркостью чувств.

Возвращаясь в прошлое, я заново читала любимую книгу о моей юности, отыскивая новый смысл. От долгих часов одиночества в темноте, мысли, будто смерч, вырывали из памяти куски воспоминаний. Каждая мелочь имела значение.

Искренние эмоции живы во мне и сейчас.

Непрестанно решая задачу с неизвестным, чтобы исправить неверный результат, я копалась в моей жизни «до…».

Возвратить былое счастье мы могли только вдвоём. Адама рядом нет. Значит, задача останется нерешённой.

Пылкие поцелуи, бурные объятия, полёт души, я ощущала заново. В непроглядной темноте осознавала, что чувства неподвластны времени. Они, как и прежде, сильны.

Складывая мозаику, я составляла пазл, мечтая собрать картину ослепительного счастья.

Судьба заставила играть сотворённую пьесу снова и снова. Разлука была лишь инструментом проверки наших отношений на прочность. Происки судьбы невероятны. Что же она уготовила мне сейчас?

Решение есть, и его нужно найти.

В жизни «после…», меня посещали некоторые идеи: устроить новую жизнь; пустить все на самотёк; развестись и жить дальше; договориться о примирении. Вариантов много, а выбрать нужно один, как в сказке:

Налево пойдёшь – коня потеряешь,

Направо пойдёшь – жизнь потеряешь,

Прямо пойдёшь – жив будешь, да себя позабудешь.

Да и в сказке выбор невелик. Куда не пойди, что-нибудь важное да потеряешь.

Начнешь жизнь с чистого листа, а как же дети? Они то, чем виноваты, почему должны страдать?

Когда ничего не чувствуешь, кроме отчаяния, – это и есть ад.

Чувства ведь вернулись, застучали, запросились в сердце и холодное отогрели. Любовь жива! Вопрос: любит ли Адам? – комкает мою надежду сохранить любовь.

Снова тишина, ангел давно не приходил. Устав от вопросов, я провалилась в безмятежный сон.

Я вернулась с тяжелым сердцем. Меня словно током тряхнуло. Вина окатила жаром за мой бездушный поцелуй. Разве мы достойны безликих отношений? Черт бы побрал рабскую зависимость от работы! Поздно ругать за неверный выбор.

Вдруг, я осознала, что в погоне за материальными благами растеряла драгоценные эмоции.

Память цепко отслеживала хронологию семейной жизни.

Адам был предначертан судьбой. Он моя половинка. Я его Рай, так мы решили.

Нам нравилась игра в Рай и Ад.

Было время, когда мы ни дня не жили без поцелуев.

Итог: яркий, необузданный секс, – умер. Кто украл неповторимое счастье?

Подоспели каламбур воспоминаний из прошлого: охапка белых роз от Адама за рождение Катюши; праздничная коробка конфет и ящик шампанского за рождение Дашки; торжественное вручение ключа от новой квартиры; машина в подарочном банте.

В голове рисовалась безоблачная жизнь.

Слезы отчаяния проложили путь к губам, чтобы ощутить горечь утраты.

Адам был шебутной. Заряжал позитивом окружающих. Безудержный и неугомонный, он был в центре внимания. Умело разыгрывал друзей. Без устали трудился. Полным сил и энергии находил время для детей. С изобретательным Адамом я не скучала. Секс привносил в семейные отношения новизну чувств, он был составляющей счастливого брака.

Жизнь с ним была праздником.

Адам взял за правило выезжать с семьей на отдых. В выходные готовил ароматный шашлык на родительской даче, нырял в ледяную прорубь после парилки. Посещал с друзьями ближайший бар. Отмечал знаменательные даты в ресторане. Участвовал в воскресном шопинге. Время на общение с семьей он не жалел.

Работа превратила наши отношения в рутину. Краски серого, внедряясь в живописную картину семейного счастья, превратили красочное полотно талантливого художника в унылое безрадостное зрелище.

Вмешались необъяснимые тёмные силы, разрушили целостность идеи и испортили пейзаж грязными разводами.

В день расставания я увидела другого человека, глубоко несчастного. Мой эгоизм зашкаливал, мешая Адаму осуществить мечты. Любовь превратилась в сексуальную рутину, консерватизм свёл её к механической привычке.

Оставалось сокрушаться на себя, что не уберегла яркие краски любви.

Печальный конец.

Адам, – моя жизнь! Как я могла выпустить птицу счастья? Где черпать силы, чтобы бороться? Как вернуть то прекрасное, что было и ушло? Может дело вовсе не во мне? Он разлюбил, а я не заметила?

Потеряв нить привязанности, я искала концы, чтобы связать их крепким морским узлом.

Материальные блага ублажали эго, заменив ласки Адама, и я не заметила опасность, вставшую на пути к женскому счастью.

– Господи! Помоги! Дай время и силы начать жить заново! – крик не был услышан, он, как и прежде, застрял в горле на пути к свободе.

Начался отсчет моей жизни «после…».

Я сломалась, не пройдя испытание. Теперь я боялась оступиться вновь.

Но сколько бы я не плакала, не вернуть Адама. Одиночество старило душу. Выхода нет! Мысли скакали, будто неуправляемый табун.

По совету Луизы Хэй, я хотела создать свою аффирмацию, которая защитит счастье и воплотит в жизнь мечты, но сформулировать ее, так и не смогла.

Надо было избавиться от мусора в голове, освободится от неплодотворных и навязчивых идей, обличить конструктивные мысли в слова, и повторять, словно мантру.

Мысль тем хороша, что ее можно изменить.

Внушая позитивные мысли о достойном будущем, я могла бы избавиться от тягостных дум. Но не было той созидательной идеи, которая будто луч света озарил бы тёмное царство обители мыслей.

Не создав удачную аффирмацию, я чужеродную заимствовавала.

И снова воспоминания.

Когда я впервые тосковала?

Я вспомнила те дни.

Перебирая ворох накопившихся историй, я скрупулёзно цеплялась за каждую.

Мысли унеслись в детство. Тепло родительского очага согревало от душевного холода.

Мне было три года, но моменты смертельной тоски врезались в память.

Каждое утро, мама, уходя на работу, отводила меня в детский сад через дорогу.

Сад как сад, без особенностей. Общая комната для игр и спальня. Гардеробная с индивидуальными шкафчиками. Столовая. Туалет с горшками. Деревянные горки во дворе. Беседки для игр. Качели, песочницы и многоуровневые лесенки. Двор утопал в зелени высоких деревьев. Клумбы с яркими бархатцами и петуньями придавали нарядности. Довольно милое и уютное местечко.

Ежедневное пребывание в детском саду раздражало. По пути в сад я устраивала маме истерики со сбрасыванием ботинок, а мама злилась и тащила пышечку, отрывая руки. Рыдая от бессилия, я желала обрести свободу от опеки чужих тетенек.

За равнодушием скрывалось отчаяние. Родители не собирались оставлять ребенка дома. Поэтому в детстве я часто болела. Мама объясняла:

– Нельзя брать на работу детей, там опасно и не пускают маленьких.

Трудно понять малышке, почему нужно отправлять ее в чужеродную среду.

Ожидая родителей у окна, я бежала при виде милого образа, сломя голову.

К концу детсадовского заключения, внутренний мир лишался красок, превращая детскую радость в черно-белое ожидание. Тоска по маме железными когтями царапала сердце. Щемящее чувство обострялось в те минуты, когда детей уводили по домам. Я считала себя брошенной.

Страх остаться без мамы был, похоже, встроен в гены.

Ребенком я познала одиночество, что оно неотъемлемая часть жизни. Что может быть хуже, когда родные люди предали.

С тех пор, на чистый холст детского сердца, впервые, легли тяжистые мазки одиночества.

Вечно работающие мамы не могли изменить устои общества и бороться с ними.

Бывало, что отец уносил меня спящую, а утром просыпаясь в кровати, я ощущала ужас, что однажды останусь в детском саду навсегда.

Ожидая у окна родителей, я, сгрызала ногти. При виде мамы или папы я, раскинув руки для объятий, неслась, словно ураган, по коридору и кричала:

– Ура!

Обхватив шею, я прижималась к тёплому лицу, вкушая медовый аромат родной плоти.

Материнская любовь пахла молоком и хлебом, ванилью и корицей, добром и лаской, заботой и чем-то неуловимо сладким для души.

Чтобы мама не ушла, я крепко держалась за шею. Она улыбалась, целовала макушку и щеки, гладила по волосам, поднимала высоко над головой и приговаривала:

– Котёнок мой. Расти в-о-т такая большая. Я скучала по тебе, растрёпа, – ставила на пол и, поправляя косички, жаловалась:

– Никто тебя не причешет так аккуратно, как я. Скорее бы ты выросла.

Минуты, проведённые с мамой, въелись в память. Равнозначная любовь вечна. Ах, как я любила, когда она меня кружила. Хохотала до колик в животе, захлёбываясь счастьем. А потом, шатаясь, падала от головокружения.

Если приходил папа, все было иначе. Мальчишки замирали при виде его форменной шинели. Разглядывая погоны со звёздами, они с опаской трогали золотые пуговицы на мундире, и с завистью провожали его взглядом. Трепетали от восторга и уважения.

Меня в такие минуты обуревала гордость, ведь он был героем для мальчишек.

Любовь к родителям составляющая детского счастья.

Я снова пережила желанные мгновения. Появился мощный стимул жить, хотя я не знала, нахожусь ли на грани жизни и смерти.

Только здесь и сейчас я осознала силу родительской любви.

Тоска по отцу разорвала сердце. Грустно, что я не увижу родное лицо, не поделюсь проблемами, не коснусь широкого плеча. Беспредельная печаль растревожила душу.

Тоска по Адаму была иной.

Листая страницы жизни, будто роман, я не могла остановиться. Словно мне дали право прожить жизнь заново, оценить чувства, найти ответы.

Будто кто-то решал задачу, – жить мне или нет.

Кому это подвластно?..

Глава IV

Птицы

Время перетекло из ночи в день, заполнив пустоту души грустью. Под конвоем воли я ходила на работу, интерес к которой улетучился разом с потерей Адама. Рухнули представления о долгой семейной жизни. Деньги, стоящие во главе угла, теряли актуальность, желание пополнить карманы рассыпалось. Азарту пришёл конец.

Дурацкие вопросы коллег о настроении вызывали злость. Дочерей, жаждущих родительского тепла, я оставила на теплые руки бабушки.

Хорошо бы выплакаться в чью-нибудь жилетку. Но есть огромное «но!».

Чужие уши несут опасность злословия, от которого не избавиться, как от заразы. Я не ждала жалости. Проблемы я не навешиваю другим. Смело скажу, что горжусь этой чертой характера.

Знаю, как не хочется вникать в чужие горести, имея в избытке свои. Вечно плачущие люди наводят тоску и раздражают. Не делясь с подругами перипетиями, я желала слыть загадочной, энергичной, радостной, отзывчивой и улыбчивой женщиной. Именно такой я себя видела.

Есть в моем списке знакомые дамы, с которыми я избегала встреч только потому, что они вселяли тоску, выплёскивая свои неудачи на мою голову. После беседы с ними, я ощущала липкую грязь от словесных помоев. С облегчением покидая общество нытиков, я зарекалась не уподобляться им.

В девиз общения с людьми я заложила идею не надоедать им проблемами, не лезть со своим уставом в чужой монастырь. Разве не унизительно ощущать на спине сочувствующие взгляды, слышать умозаключения о несчастной доле.

Жалкий образ неудачницы я отвергла. Закрываясь от мира, я сдерживала лавину осуждений.

Скверные моменты непременно заканчиваются, а вынесенный сор из избы, оставляет след грязи в людской памяти.

Как и в прошлый выходной, я пережила тягостные моменты. Проснувшись ни свет ни заря, я долго мусолила в голове каламбур из волнующих снов. Ночь в пробуждениях и мыслях разбила тело на осколки. Депрессия укоренилась, ее удушающие лианы обвивали душу, питаясь остатками жизненных сил.

Будто деревянный болванчик, я сидела четверть часа на краю кровати, слушая, барабанную дробь дождя о подоконник. Замысловатый пазл фееричного будущего вялый мозг не складывал.

Глубоко вдохнув, я все же подняла пятую точку и включилась в жизнь. Отодвинув штору из органзы, я взглянула на начищенные до блеска стекла, по ним стекали капли дождя, он в паре со мной плакал по утраченному счастью. Природа неистово обливалась слезами по солнцу, спрятавшемуся в непроглядных тучах.

За окном были, – безлюдный двор; глянцевые мокрые листья; ручьи, сбегающие в ливневые шахты, которые переполняли их, будто реки в половодье; кошки под навесом песочницы, вылизывающие мокрую шерсть; машины с мечущимися дворниками; птицы, тоскливо уткнувшиеся клювами в перья, ждущие погоды.

Окружающий мир наводнила грусть.

Собака со слипшейся шерстью, поджав хвост, бегала в поиске пристанища. Плохо жить без хозяина, он бы не выгнал в ненастную погоду.

Плаксивое утро после беспокойной ночи убило надежду на спасение от одиночества.

Мысль о муже, заполнив каждую клетку сознания, не оставила места для радости. Горечь от обиды, выплеснувшаяся в кровь, медленно отравляла жизнь. Я жутко устала печалиться.

В довершение, дождь полил как из ведра, и, грохоча об отлив, всколыхнул обиды раненого сердца. Разрыдавшись, я дала чувствам вырваться наружу.

Капли жёстко падали на металлический откос, он неуклонно принимал удары судьбы, как и я.

Интенсивность дождя изменяла силу звука ударного инструмента, расширяя его диапазон. Создавалось благозвучие тонов, словно ко мне заглянул на похороны симфонический оркестр.

Кап, кап-кап, кап. Дождь методично отбивал ноты. Они звучали, будто церемониальная религиозная музыка африканцев, основой которой был ритм. Композиция зомбировала, будто маятник часов, мерным стуком. Тики-таки, тик-так.

Непредсказуемые закодированные сигналы ливня усложнялись, оставляя суть музыки неизменной. Через ритм он являл эмоциональную составляющую природного художника и закономерность идейного замысла.

Горечь охладила кровь, убив на пути все живое. Я окаменела подобно раскалённой лаве пролившейся из недр на землю. Озябшая душа съёжилась от внутреннего холода и закоченела от грусти.

Я жаждала тепла от дождя, подставив каплям лицо и одеревенелые руки. Горько рыдая от захлестнувшего одиночества, я захотела, разрывая связки, минорно крикнуть, чтобы горлом хлынула кровь. Адреналин заставил сердце биться двести ударов в минуту.

Раздувшаяся артерия на шее медленно душила от ненависти к себе. Отчаяние крепко сжало виски. Боль раздирала каждую клетку. Отхаркнуть бы разъедающее душу одиночество, как чуждую слизь и облегчить боль.

Небесная симфония проникла в сознание, умножала пластичность рассудка. Умиротворяясь гипнотическими нотами, душа слилась с музыкой дождя. Стройный ритм будоражил воображение, пробудил желание танцевать в бесконечном ритме.

Нога, будто чужая, отстукивала ритм, – тук-тук. Сердце не упустило ни нотки, билось в унисон ливню, боль утихла от размеренной музыки, тело успокоилось, негативные мысли сбежали. Дождь оберегал безумный мозг от сумасшествия, гасил эмоции. Природная музыка дарила телу новые чувства.

Раскинуть бы руки, словно крылья, и полететь к раскалённому солнцу, чтобы отогреться. Мечта соединиться с тоскующими сердцами и вырваться из капкана одиночества, крепла.

Хочу, перемахнув тучи, улететь в открытый космос, утонуть в солнечном свете, ощутить счастье и задохнуться свободой. Утихомирив дыхание, я устремила взгляд в серую бездну безмолвия в безмятежную пустоту неба.

Обогреваемая мечтой о солнце, я заметила, как горячее дыхание встретилось с холодным стеклом. Мгновенно запотев, оно скрыло серую картину небосвода.

На образовавшемся тумане я вывела пальцем слово «ску-ча-ю», повторяя вслед шёпотом: «Ску-ча-ю».

Дождь выбивал дробь чечетку: «Ску-ча-ю».

Повторяя, я шептала небу:

– Я так давно не видела тебя, что не помню лица, – и сердце заныло: «Ску-ча-ю».

Я знаю, что ты есть, далеко, но есть. А может, я не скучаю, откуда мне знать, что это скука, может это боль?

Мысли скользили точно капли дождя по стеклу:

– Я скучала по тебе не раз. Скучала на летних каникулах, когда была студенткой.

Скучала, когда ты уезжал в командировку, и с замиранием сердца ждала твоего возвращения.

Скучала на работе, и каждый раз спешила домой, словно на свидание. Но та скука не мешала жить, она была тёплая и радостная, томительная и печальная. Сладкое чувство ожидания не приносило тупой боли, не вызывало слёз.