Старуха

Но этим летом всё круто изменилось. Вероятно, он созрел для первого в своей жизни серьёзного и сильного чувства. У него как будто открылись глаза, и он разглядел то, чего по какой-то непонятной причине не замечал раньше. Увидел, что милая, привлекательная девочка как-то неожиданно превратилась в очаровательную девушку – яркую, ладную, эффектную, от которой трудно было отвести взгляд. И он и не отводил от неё восхищённого, всё сильнее разгоравшегося взора. И его легкомысленное, небрежное отношение к ней улетучилось в один миг, сменившись напряжённым вниманием, повышенным, обострённым интересом ко всему, что она говорила и делала, как вела себя и как относилась к нему, и ещё целым ворохом смутных, путаных чувств, в которых он до сих пор не в состоянии был как следует разобраться. Отдав себе отчёт в происшедшем в нём перевороте, он сразу же начал предпринимать настойчивые попытки к сближению с ней, стал оказывать ей особенные знаки внимания, которые, наверное, не оказывал ещё ни одной девушке до неё. Он, будто невзначай, оказывался там, где была она, то и дело завязывал с ней разговор, пытаясь направить его в нужное русло, изо всех сил, как умел, старался быть интересным и неотразимым.

Однако, несмотря на все усилия, особых успехов не достиг. Большая часть его попыток осталась втуне. Всякий раз он будто натыкался на глухую, холодную стену непонимания и равнодушия. Ариадна словно не замечала его отчаянных потуг понравиться ей и относилась к нему по-прежнему, как к другу. И только. Она говорила с ним не больше, чем с остальными, ровным, ничего не выражавшим голосом, в котором ему чудился холод. Мягко, но упорно пресекала все его попытки остаться с ней наедине, под разными предлогами отказывалась от его предложений сходить куда-нибудь вдвоём, будто подозревала его – в общем, не без оснований – в том, что это лишь предлог для чего-то более серьёзного и далеко идущего. И явно, недвусмысленно демонстрировала тем самым, что ей это ненужно и неинтересно. Эту незаинтересованность, безразличие, прохладцу он ясно читал и в её больших серо-голубых глазах, смотревших на него вполне доброжелательно, с искренней симпатией. Но и только. Больше в её взгляде, иногда, совсем не так часто, как ему хотелось бы, устремлявшемся на него, не было ничего. Ну разве что иной раз мерцавшая в её глазах и отражавшаяся на полных алых губах притушенная, немного загадочная усмешка, значения которой он, как ни старался, не мог угадать. Может быть, – посещала его порой не самая приятная мысль, сильно язвившая его весьма чувствительное самолюбие, – она смеётся над ним?

В конце концов, всесторонне обдумав и проанализировав всё это, он пришёл к закономерному и наиболее логичному, по его мнению, выводу: у неё кто-то был. Только этим можно было правдоподобно объяснить её поведение и отношение к нему. Никак иначе истолковать это было нельзя. У неё был парень! И это, по-видимому, была не одна из тех кратковременных, быстротечных связей, которые были у неё прежде. Теперь, очевидно, всё было всерьёз и надолго. Кто-то полюбил её, кого-то полюбила она, и он явно был тут третий лишний. Его внезапно, как порох, вспыхнувшее чувство оказалось не ко времени и не к месту. Он слишком поздно спохватился. И теперь ему не оставалось ничего, кроме бесплодных сожалений и запоздалых упрёков в свой адрес…

– Привет. Слыхал новость: Добрая загнулась! – раздался вдруг возле его уха звучный, бодрый голос.

Чуть вздрогнув от неожиданности и мгновенно очнувшись от своих меланхоличных дум, Миша поднял голову и взглянул на говорившего – круглолицего русоволосого парня с широко распахнутыми, едва заметно косившими глазами, коротким вздёрнутым носом и слегка оттопыренными ушами, что придавало его простому, открытому лицу бесхитростное, разудалое и несколько глуповатое выражение. Он незамеченным приблизился к задумавшемуся, полностью ушедшему в себя и ничего не видевшему вокруг приятелю и с ходу, точно боясь опоздать, сообщил ему потрясающую, главную в этот день в их дворе, обсуждавшуюся всеми новость. Причём на его лице была при этом такая радостная, ослепительная улыбка, как будто речь шла не о кончине всем известного, хотя и не очень любимого окружающими человека, а о чём-то в высшей степени приятном и духоподъёмном, скажем, о рождении или свадьбе.

Однако изумить друга горячей вестью ему не удалось. Миша, к его разочарованию, был уже осведомлён об основном дворовом событии. Он пожал плечами и, словно недовольный чем-то, буркнул:

– Знаю. Слыхал.

Улыбающийся вестник, поняв, что он немного припозднился со своим сенсационным известием и поразить товарища ему не удастся, слегка умерил свою ничем не мотивированную радость и, протяжно, будто с сожалением, вздохнув, устремил взгляд на мутно-серые, потемневшие от пыли, потрескавшиеся старухины окна в обрамлении допотопных покосившихся рам, напоминавшие незрячие, покрытые бельмами глаза и создававшие впечатление совершенной безжизненности, заброшенности, пустоты, как если бы за ними давно уже не было никакой жизни и хозяйка этой квартиры скончала свои дни не накануне, а в незапамятные времена, и с тех пор жильё пустовало, приходило в упадок, зарастало грязью…

– Вот, значитца, как, – заговорил чуть погодя новоприбывший, видимо не могший, по живости характера, слишком долго хранить молчание. – Померла, значит, старушенция наша, почила. Вот уж не ожидал! Такая ведь вроде крепенькая была, шустрая, живая, даром что старуха. И вдруг на тебе – взяла да и отбросила копыта! Так неожиданно… А я-то, честно говоря, думал, что ведьмы живут вечно… Ну, или, по крайней мере, очень долго, лет этак сто-сто двадцать, – уточнил он с наивной откровенностью и со слегка недоумённым выражением на лице. – И думал, что и наша протянет примерно столько же, если не больше. А она вдруг – того… Даже странно, чё это она так заторопилась…

Миша, ничего не говоря, перевёл взор на приятеля и с чуть заметной усмешкой взглянул на его удивлённо-озадаченную и немного растерянную физиономию, словно он и в самом деле был изумлён и расстроен тем, что Добрая, вопреки его ни на чём не основанным ожиданиям, не прожила положенного ей, на его взгляд, срока и так внезапно покинула этот бренный мир.

– А ещё я слыхал, – продолжал он после паузы, понизив голос и придвинувшись к Мише, точно собираясь поведать ему что-то секретное, – что ведьмы обычно помирают очень тяжело, долго, мучительно. Круто плющит их, говорят, перед смертью, просто наизнанку выворачивает. Стонут они, хрипят, воют, как звери. А потом вопить начинают, как резаные. И всё рвутся куда-то, так что держать их приходится. И так до тех пор, пока не испустят дух.

Миша чуть осклабился.

– Ты, я гляжу, крупный спец в этой теме. Такое ощущение, что видел своими глазами, как ведьмы умирают.

– Ну, видеть, конечно, не видел, но слышал кое-что по этому поводу от знающих людей… Но я к чему веду, – оговорился словоохотливый Мишин собеседник, вновь повысив голос и по привычке озарив своё лицо ясной, лучезарной улыбкой. – Наша-то старушонка отошла тихо, спокойно, незаметно. Точно заснула и больше не проснулась. Никто из соседей ничего не слышал, ни звука. Будто и не ведьма она была вовсе, а обычная бабка, как все остальные.

Миша при этих словах, будто вспомнив о чём-то, чуть поморщился и, опять устремив взгляд на померкшие, словно подёрнутые дымкой окна на втором этаже, с сомнением покачал головой.

А его напарник, прервав свои замысловатые рассуждения, после короткого перерыва перешёл к рассказу, – видимо, услышанному от кого-то из соседей по дому, – об обстоятельствах старухиной смерти:

– В последний раз она, говорят, появилась во дворе позавчера вечером. А вчера не показывалась, – видать, уже скрутило. А сегодня утром её соседка, – ну, знаешь, толстая такая тётка с фиолетовыми волосами, – идёт, значит, по подъезду и видит – дверь старухиной хаты приоткрыта. Она постучалась. Тишина. Тогда приоткрыла дверь пошире и позвала: Авдотья Ефимовна, где вы там? Опять тишина. Она окликнула погромче. Молчок. Как будто нет никого в доме… Ну, тогда она, как рассказывает, почуяла, что дело тут, видно, неладно. Может, чего доброго, ограбили да убили старуху! Ну, те же бывшие Веркины дружки или просто гопота какая приблудная, мало ли… Хотя это она загнула, конечно, – оборвав себя, хохотнул он. – Чего там грабить в этой нищей халупе? Там, наверно, даже тараканы с голодухи ноги протянули бы…

– Ну а дальше? – спросил Миша, слушавший приятеля с гораздо большим вниманием, чем могло показаться на первый взгляд.

– А-а, ну так вот, подумала она, значит, об этом и побоялась заходить в квартиру, – вдруг, мол, убийцы ещё там и, как свидетельницу, и её порешат за компанию. Решила вызвать ментов… Но любопытство одолело, и она всё-таки вошла. И обнаружила старуху на диване, в гостиной. Холодную, посинелую… ну и так далее… Но без признаков насильственной смерти. Померла, значит, сама, естественным образом… Вот как-то так! – заключил рассказчик и, точно сняв с себя обременявшую его тяжесть, шумно выдохнул.

В этот момент из сарая вышел задержавшийся там Димон и, увидев на лужайке нового гостя, не смолкавший, густо сыпавший слова голос которого он слышал уже несколько минут, приветственно взмахнул рукой с зажатым в ней небольшим разводным ключом.

– Здоров, Макс. Как жизнь молодая?

Макс довольно усмехнулся и качнул головой в направлении старухиных окон.

– Нормас. Уж точно получше, чем у некоторых.

Димон согласно кивнул.

– Да уж, кое у кого дела совсем дрянь.

– Я вот тут как раз рассказывал Мишане, как всё было, – проговорил Макс, приблизившись к двери сарая и чуть опёршись на неё. – Я знаю всё доподлинно, из первых уст, – подслушал утром разговор бабок, тут, у подъезда. Давай и тебе расскажу…

– Не-не, спасибо, – поспешил отказаться Димон, протестующе вскинув руку. – Я практически всё слышал, что ты здесь вещал.

– А, ну ладно тогда, – несколько разочарованно обронил Макс, видимо, уже собиравшийся вновь во всех подробностях пересказать случайно услышанную им и казавшуюся ему крайне любопытной историю обнаружения мёртвого тела Авдотьи Ефимовны.

Димон подошёл к велосипеду, присел на корточки и подкрутил там какой-то болт, который, впрочем, и без того держался крепко, как и всё на этом ухоженном, образцово-показательном, без сучка и задоринки «железном коне».

Макс, последовавший за приятелем и наблюдавший за его действиями, поинтересовался:

– Это часом не этим ключиком ты Добрую едва не зашиб?

Димон ухмыльнулся и слегка подбросил инструмент на ладони.

– Да нет, конечно. Этот маленький. Им я эту гадюку вряд ли испугал бы. В тот раз, к счастью, у меня был ключик посолиднее. Поувесистее. Только благодаря ему и отбился. – Он чуть улыбнулся мгновенно промелькнувшему перед ним воспоминанию и снова подкинул ключ на руке. – А этим я только насмешил бы её.

Макс мотнул головой.

– Чёт я с трудом представляю её смеющейся. – И, секунду подумав, со вздохом промолвил: – Но всё-таки немного жаль, что она так внезапно опрокинулась. С ней во дворе было как-то веселее…

Лицо Димона вдруг стало серьёзным, даже хмурым. Искоса глянув на собеседника, он значительно, с расстановкой произнёс:

– Если б после встречи с ней у тебя была обварена спина, как у Мишки, или переломаны руки, как у Руслана, или если б ты едва не сгорел живьём, как Серёга, я думаю, ты теперь совсем не сожалел бы о безвременной кончине бедной старушки. Скорее наоборот!

Макс, по-видимому вразумлённый тоном и смыслом сказанного товарищем, замялся с ответом и лишь, чуть насупившись, пробормотал:

– Ну да, тоже верно.

Димон же, поднявшись и окинув велосипед критическим, оценивающим взглядом, довольно крякнул и повернулся к друзьям, по привычке ожидавшим от него плана действий на текущий вечер.

– Ну что ж, остальных, думаю, уже не стоит ждать. Никого не видать. Попрятались все куда-то, как крысы.

– Дома сидят, уроки учат, – заметил Макс с натянутой усмешкой. – Летняя лафа закончилась.

– Не все ж такие раздолбаи, как мы, – высказался Миша. – Люди стараются, учатся. После школы в вузы поступят. А мы… – он сделал неопределённый жест. – Наши перспективы очень туманные. В лучшем случае – пэтэуха.

Димон презрительно отмахнулся.

– Поступишь ты в универ, не скули. Не прошлые времена. Сейчас туда всех берут. Последних даунов. Знаю я всю эту кухню, наслышан. Сдаёшь наобум лазаря цэтэшку – и ты студент. В унике ещё несколько лет ваньку валяешь – и ты дипломированный специалист. Всё очень просто. Главное – самому не усложнять себе жизнь.

Миша сардонически прищурился.

– Ну, это уж нам точно не грозит. Что-что, а усложнять мы не любим. Предпочитаем упрощать.

– Ага, это точно! – вставил словцо Макс, по простоте своей не совсем улавливавший, что имеют в виду его более смекалистые друзья, но, даже не понимая, безоговорочно соглашавшийся со всем, что они говорили.

Димон между тем, вскинув голову, взглянул на медленно склонявшееся к закату неяркое, словно уставшее за день солнце, уже коснувшееся крыш соседних домов и озарявшее двор косыми, заметно потускневшими лучами.

– Солнце уже садится, а мы всё торчим здесь без толку и чешем языки, – с неудовольствием отметил он. – Надо срочно сниматься с якоря, а то пропадёт вечер зря. Это ведь последние погожие деньки, надо пользоваться.

Миша и Макс пожимали плечами и не спешили высказываться, то ли не имея никаких особенных идей на этот счёт, то ли по сложившейся традиции ожидая, что Димон, старший из них, неформальный, но безусловный, общепризнанный лидер их компании, как обычно, первым предложит что-нибудь, что без особых возражений будет принято всеми.

Однако на этот раз, видимо, и у него не было в запасе ничего интересного и оригинального, так как он продолжал допытываться у друзей, переводя взгляд с одного на другого:

– Ну, так куда рванём-то? Какие будут предложения?.. Не тяните резину, пацаны. Время-то идёт, скоро темнеть начнёт.

Макс, закатив глаза кверху, будто отыскивая там ответ на поставленный вопрос, не совсем уверенно промолвил:

– Может… это… на площадь сгоняем?

– Или в крепость, – довольно равнодушно прибавил Миша.

Но Димон, по-видимому, уже принявший – как всегда, самостоятельно – решение и не нуждавшийся больше в советах, которых он только что добивался от приятелей, рубанул воздух ребром ладони.

– Я думаю, лучше всего нам съездить на речку. Есть возражения?

Возражений не было. Миша и Макс молча согласились с Димоновым предложением, немного смахивавшим на приказ, и, исполняя его, немедля отправились в свои сарая, находившиеся неподалёку, хотя и в разных местах, откуда через пару минут вернулись верхом на велосипедах. Димон, закрывший к этому времени сарай и оседлавший своего «железного коня», едва лишь товарищи приблизились к нему, тронулся с места и, надавив на педали, устремился вон со двора.

Выехав на тротуар, они повернули направо и, никуда больше не сворачивая, один за другим, гуськом, покатили вдоль длинной улицы, прямиком ведшей к реке. Впереди Димон, непринуждённо и величаво, точно индийский раджа на любимом слоне, восседавший на своём великолепном, ярко поблёскивавшем в лучах заходящего солнца велосипеде и горделиво и небрежно, чуть прищурясь, поглядывавший на пешеходов и проезжавшие мимо автомобили. За ним Макс, со своей всегдашней открытой, простодушной улыбкой, беспрерывно вертевший головой кругом, будто впервые видел эти давным-давно и в мельчайших подробностях знакомые ему места, и периодически усиленно, точно боясь отстать от лидера, нажимавший на педали. И, наконец, в хвосте – Миша, по-прежнему безразличный и рассеянный, вновь погрузившийся в свои мысли, почти не смотревший вокруг и медленнее всех крутивший педали, в результате чего спутники вскоре заметно обогнали его.

В первой половине пути, пока приятели двигались по довольно людным кварталам, пересекаемым оживлёнными, шумными даже вечером улицами, они ехали по тротуару, на весьма умеренной скорости, старательно объезжая прохожих и притормаживая перед проезжей частью, по которой то и дело с гулом и грохотом, разносившимися далеко окрест, мчались машины, в основном грузовики, поскольку эти периферийные улицы были специально отведены для грузового транспорта.

Но как только эти кварталы, и в конце дня продолжавшие жить бурной, активной жизнью, остались позади и их немолчный шум постепенно заглох в отдалении, друзья тут же свернули с тротуара на опустевшую мостовую и, не сдерживая себя больше ни в скорости, ни в манёврах, принялись развлекаться и дурачиться: гоняться друг за другом, «подрезать» один другого, выделывать разные фокусы и трюки – кто на что был горазд. Димон при этом утратил на время всю свою деланную важность и степенность, Миша невольно отвлёкся от унылых, депрессивных дум, а Макс, самый юный, непосредственный и непоседливый из них, так разошёлся и распалился, что стал оглашать округу громкими ликующими выкриками и пару раз едва не растянулся вместе со своим великом на земле в ходе выполнения особенно сложных и прихотливых номеров, которые он называл «фигурами высшего пилотажа».

Эти весёлые и даже немного экстремальные порой гонки и выкрутасы закончились лишь тогда, когда закончилась, собственно, и сама улица, упёршаяся в конце концов в последний на её протяжении перекрёсток, а затем плавно переходившая в крутой, обрывистый спуск, ведший к пляжу и берегу реки. Разгорячённые, раскрасневшиеся велосипедисты, кровь которых продолжала бурлить от лихой езды, точно не заметив этого перехода, устремились вперёд. Вначале они двигались с прежней скоростью, затем, когда дорога пошла под уклон, чуть быстрее, потом, по мере того как спуск делался всё круче и отвеснее, ещё и ещё скорее. Уже не нужно было давить на педали – колёса сами крутились с головокружительной быстротой. Велосипеды неслись вниз всё стремительнее, ветер свистел у ездоков в ушах.

И, наконец, даже такие сорви-головы, как Димон и его приятели, сообразили, что скорость явно начинает превышать рамки разумного и что в случае чего-нибудь непредвиденного есть все шансы переломать себе кости. И, поддавшись вдруг властно заговорившему в них чувству самосохранения и не желая искушать судьбу, они, не сговариваясь, почти одновременно нажали на тормоза и остававшуюся, самую небезопасную часть склона проехали неспешно и осторожно.

И, лишь миновав опасный участок и достигнув ровной прямой дорожки, ведшей через раскинувшуюся по обеим её сторонам растительность к пляжу, спутники вновь перестали сдерживать себя и напоследок поддали газу. В несколько мгновений они одолели узкую, обсаженную деревьями и кустами аллею, вихрем вылетели на пляж и поневоле остановились лишь тогда, когда колёса увязли в мелком рыхлом песке неподалёку от берега. Спешившись и прислонив велосипеды один к другому, приятели, довольные, улыбающиеся, ещё немного возбуждённые славной прогулкой на колёсах и особенно высокоскоростным съездом с пригорка, направились к реке, широкая голубоватая, чуть извивавшаяся лента которой, мягко скользя вдоль низких отлогих берегов, поросших там-сям лозняком и осокой, уходила вдаль и терялась в лёгкой сероватой дымке, затянувшей далёкий невидимый горизонт и понемногу густевшей и темневшей в наступавших сумерках.

– А где же люди? – произнёс Димон, достигнув берега и окидывая взглядом пустынный пляж, на всём обширном пространстве которого виднелось лишь несколько разрозненных фигур. – Ведь ещё недавно, когда мы в последний раз купались, здесь была куча народу. Куда все подевались?

– Осень настала, холодно стало, – отозвался Макс, подходя к самой воде и вглядываясь в её невозмутимую мутноватую глубь.

– Какая-то блядь забор обоссала, – автоматически закончил Миша.

Димон криво усмехнулся и заметил:

– Ну, вообще-то не так уж холодно ещё. Во всяком случае, ненамного холоднее, чем в конце августа. Как там вода?

Макс наклонился и несколько раз провёл рукой по поверхности воды.

– Ни то ни сё, – сказал он, распрямляясь и стряхивая с пальцев капли. – Не холодная вроде. Но и не особо тёплая.

Димон поморщился и сам приблизился к воде и окунул в неё руку.

– Тёплая! – авторитетно заявил он и, как бы в подтверждение своего мнения, утвердительно тряхнул головой. Но этого, по-видимому, ему показалось мало, и, дабы придать своему суждению ещё больше веса, он начал стягивать с себя футболку, говоря при этом: – Не парное молоко, конечно, но ничего, сойдёт. Мы не неженки, не девицы красные… А тем более сейчас, когда мы маленько раскочегарились, чуть освежиться нам не помешает.

Тут на несколько секунд его внимание отвлекли две утки, которые подплыли к тому участку берега, где стояли приятели, и, искательно поглядывая на них, исторгли из себя мягкое вкрадчивое кряканье, очевидно рассчитывая на поживу. Но Димон, окончательно разоблачившийся к этому времени и оставшийся в одних плавках, не только не оправдал утиных надежд, но и отреагировал на их появление довольно враждебно.

– Вас ещё тут не хватало, попрошайки, – проворчал он, хмуро глядя на дрейфовавших возле берега, хотя на всякий случай не подплывавших чересчур близко к людям птиц. – Ищите халяву в другом месте.

Но так как утки, вероятно не поняв его, продолжали крутиться невдалеке и прочувствованно крякать, он прибег к более убедительному доводу – поднял с земли достаточно увесистый камень и запустил в недогадливых пернатых. Те, мгновенно всё уяснив, шарахнулись в разные стороны, замахали крыльями и с недовольными хриплыми криками, будто жалуясь, умчались прочь.

Димон же, точно одержав победу, самодовольно улыбнулся и, шагнув к воде, опять потрогал её, на этот раз кончиком ноги. Поёжился, передёрнул плечами, переступил с ноги на ногу и, постояв ещё немного, будто в сомнении, на песчаном, омываемом лёгкой волной берегу, наконец, видимо решившись, резко выдохнул и двинулся – правда, не очень быстро, с короткими остановками – вперёд. Зашёл в воду сначала по колено, затем по пояс, потом по грудь. После чего обернулся к товарищам, с интересом и с едва заметными усмешками наблюдавшим за ним, и помахал им.

– Порядок! Водичка что надо! Первый сорт, – крикнул он, с трудом сдерживая дрожь в голосе. – Давайте за мной!

Миша и Макс отнеслись к его уверениям и последовавшему затем призыву присоединиться к нему насторожённо. Переглянулись, точно безмолвно советуясь друг с другом, потом зачем-то оглянулись кругом, потоптались на месте, но не сдвинулись с него ни на шаг.

Но приятель не отставал от них.

– Ну чё вы стоите-то, в натуре, как вкопанные? – вопрошал он, ещё энергичнее размахивая рукой. – Мы нафига сюда приехали? На бережке постоять и на речку посмотреть? Раздевайтесь, мать вашу! Не одному ж мне тут плескаться.

Однако Миша и Макс и после этого не выказали особого желания последовать за другом в водную стихию. И, лишь понуждаемые его настойчивыми понуканиями, окриками и насмешками, начали медленно, с явной неохотой раздеваться. Стащив с себя одежду и обувь, они, также не слишком торопливо, приблизились к реке и остановились, не отваживаясь сделать последний, решительный шаг и хмуро глядя на зеленоватую, подёрнутую мелкой рябью воду, тихо плескавшуюся у их ног.

– Ну, чего опять встали, как засватанные? – не унимался Димон, стараясь говорить твёрже, так как холод понемногу проникал в его внутренности, и он, чтобы разогнать кровь, машинально двигал чуть онемевшими конечностями, так что вода стала расходиться вокруг него волнами. – В чём дело? Давайте, вперёд! Окунёмся разок – и всё.

Подгоняемые этими непрекращавшимися нетерпеливыми окликами и понимая, что Димон всё равно не отвяжется от них, пока не добьётся своего, приятели тронулись с места и, морщась, гримасничая и вздрагивая от холода, побрели по мелководью навстречу товарищу, понемногу погружаясь в глубину. Тот, чтобы немного расшевелить и раззадорить их, а заодно и самому чуть согреться, задвигался ещё оживлённее и, едва напарники приблизились к нему, окатил их фонтанами брызг и потоками взбаламученной воды. Они поневоле очнулись и, не желая оставаться в долгу, вдвоём бросились на Димона, стремясь выместить накопившееся против него раздражение и рассчитаться с ним за то, что он, вопреки их воле, настоял-таки на своём и принудил их залезть в давно уже далеко не тёплую воду.

Но одолеть его оказалось не так-то просто. Димон был превосходный пловец, да и вообще крепкий, спортивный и ловкий парень. Он искусным, неуловимым для глаз движением увернулся от напавших на него приятелей и, вновь обдав их градом брызг и усиленно заработав руками и ногами, начал стремительно удаляться от них. А те, вспомнив, с кем они имеют дело, и зная, что так просто, голыми руками его не возьмёшь, с тем большим азартом и ожесточением устремились за ним следом, стремясь во что бы то ни стало настигнуть и схватить его…

Примерно через полчаса, когда багровый солнечный диск окончательно скрылся за верхушками дальних деревьев и на притихшую землю легли густые вечерние тени, друзья, порядочно уставшие, но довольные, бодрые и согревшиеся, выбрались на берег и с удовольствием растянулись на песке. Некоторое время они безмолвствовали, лишь тяжело дышали, отдувались и обменивались игривыми, искрящимися взглядами. Но как только немного отдышались, тут же принялись наперебой обмениваться впечатлениями о весёлых водных процедурах, припоминая их наиболее яркие и забавные эпизоды.