Дамский преферанс

Я полезла в свою бездонную, как всякая женская, сумку, извлекла оттуда свёрнутый вчетверо лист, оставленный мне Машей после дипломной консультации две недели назад, и тихо-тихо прочла Ренату:

«Из оконца слюдяного, небывало-неземногосвет ночной свечи.У оконца слюдяного окоёмом золотоголунные лучи.Отрешившись от дороги, остановит путник дроги:ты, свеча, гори.Он дождётся недотроги в перламутре – легконогойутренней зари.А когда в оконце ало, чуть лениво, чуть усталохлынет яркий светЧерез щели до подвала, он начнёт всю жизнь сначалав перепутье лет.На обочине дороги без него застынут дроги,потеряют путь.Дань достанется не многим, суд не будет слишком строгим.Разве в этом и суть?Перебелит путник мелом прежней жизни опыт серый,перебелит мрак.И в своём порыве смелом, разменяет он на делоломаный пятак.У оконца слюдяного нет ни доброго, ни злого.Вертится Земля.Остаётся от былого в медь впечатанное словов отблесках огня».

Ренат молчит. Потом протягивает руку, встряхивает лист, попытавшийся свернуться по моим безжалостным сгибам, молча обегает глазами строки.

– Маша?

Я утвердительно киваю. Правильно ли я поступаю на этот раз? Или, как обычно, глупость моя неизбывна?

– Мистика. Сюрреализм. «…Перебелит путник мелом прежней жизни опыт серый, перебелит мрак… – читает Ренат вслух. – …Остаётся от былого в медь впечатанное слово в отблесках огня». Жёсткая девочка, не ожидал. Рад… Спасибо, Дашка! – и уже весело, с прежней своей иронией, старясь разрушить мой недоверчивый взгляд, откидывается на запрокинутые за голову ладони и беспечно изрекает: – Плечо друга бесценно! Я счастлив! Даша, ты не поверишь, минуту назад ты сделала меня счастливым!

– Ренат, она очень непростая девочка, будь к ней внимателен, не поломай.

– Я постараюсь, Даша, я всю жизнь буду очень стараться, разумеется, если Маша сама мне это позволит. Всю жизнь…

Я сижу в этом чрезмерно богатом чужом холле и понимаю: судьба подарила мне драгоценный шанс прикоснуться к настоящей любви. Пусть даже не к своей.

Посланник

Усердным взором сердца и ума

Во тьме тебя ищу, лишённый зренья.

И кажется великолепной тьма,

Когда в неё ты входишь светлой тенью.

В. Шекспир, сонет 27

Маша вошла в комнату и удивилась приглушённому, переливающемуся свету, заполнившему все её пространство. Источник света не был виден, и свет казался густым и плотным. В нём хотелось плыть… Она обернулась к окну, пытаясь за его створками разглядеть волшебный фонарь. Окно было распахнуто, а в за ним разлито то же сияние. У окна в небрежной позе стоял высокий сухощавый красивый, пожалуй, даже слишком красивый мужчина. В руках он вертел трость с изящным набалдашником из светлого резного камня. Маша подумала: «Только цилиндра и не хватает». Несмотря на живую улыбку и внимательный взгляд, сканирующий вошедшую Машу, он весь как-то расплывался в чрезмерно густом световом потоке, и ей было трудно собрать этот неожиданно возникший призрачный образ воедино.

Она стояла в полном замешательстве, но даже не успела бросить подобающий столь необычному появлению вопрос, как незнакомец незамедлительно удовлетворил её интерес:

– Позвольте представиться и сесть. Посланник, – он церемонно раскланялся и так же вальяжно, как и стоял, устроился в кресле со словами: – Присяду здесь, вы-то сама это кресло не очень жалуете? Не так ли?

На что Маша невольно улыбнулась.

– Не очень, – спокойно согласилась она. – Только я не поняла, вы, собственно, кто и как здесь оказались? Можно, я вас потрогаю?

– Ну, нет, вот этого не надо! Зачем меня такой красивой девушке искушать?! – запрет прозвучал резко, но на лице незнакомца обозначилось удовольствие. – Я – наблюдатель, но в настоящий момент – посланник! – он снова церемонно раскланялся, чем окончательно её развеселил.

– А откуда вы, позвольте узнать? За чем вы «наблюдатель» и от кого «посланник»? – смеясь, спросила Маша.

– Ну, это малоинтересно и слишком долго объяснять. Не будем тратить и без того бесцельно уплывающее время и сразу приступим к делу.

Незнакомец устроился поудобнее, предложил Маше последовать его примеру и начал, несмотря на утверждение «долго» и «неинтересно», пространный рассказ: «Они удобно устроились среди древних развалин, наблюдая в лучах заката бесконечную вереницу путников, устремлённых к Вершине. Разноликая и пёстрая лента шкуркой роскошной тропической змеи распростёрлась вдоль дороги, заползая на обочины, покрытые то ковылём, то сухостоем, то серыми голышами промытых вековыми дождями камней…»

Когда он закончил, Маша в нетерпении воскликнула:

– Так чей же вы посланник, наконец?!

– Я, признаться, думал, что вы терпеливее и догадливее. Ну, разумеется, того путника, что отыскал камень ожидания близких. Чьим же я ещё могу быть посланником? Удивительная неосведомлённость о нашем мире, – проворчал незнакомец скороговоркой.

– И кто же этот путник? И чего он хотел от меня? – неуверенно начала Маша.

– Нет, нет и нет! – ненатурально вскричал незнакомец. – Я решительно вас, мадемуазель, переоценил! – И вдруг, неожиданно успокоившись и подавшись к ней всем корпусом, доверительным шёпотом сообщил: – Папочка ваш, знаете ли, законный родитель ваш, командировал меня в ваши пенаты. Теперь ясно? Сидит, знаете ли, на камне и дожидается вас.

Маша подпрыгнула в радостном удивлении, готовая куда-то бежать, не зная куда, готовая что-то предпринять, не зная что. Она завертелась волчком по комнате, хватая первые попавшиеся вещи и оглядываясь в поисках дорожной сумки.

– Ну, вот это что? Что это, я вас спрашиваю? Куда это вы так заспешили? Папаша ваш затем меня и прислал, чтобы сказать: не надо к нему спешить, у него впереди Вечность для ожидания. А вы? Что это вы удумали?

Незнакомец беззастенчиво лгал, потому что кто же это мог Его послать? Кому такое могло даже в том мире прийти в голову? Он сам мог послать кого угодно и куда угодно! Нет уж, это увольте, это он для красного словца брякнул! Так, просто так, чтобы девочке понравиться… А она что же, зачем же она засуетилась? Он на то и посланник, чтобы предупредить, предостеречь, что её «там», конечно, ждут, но не вдруг, не сразу, не так быстро и уж точно не сейчас.

Она и так-то попала в сквернейшую историю, того и гляди предупреждения окажутся тщетными, и, на тебе, сама начала суетиться. Подгонять время и события! Безобразие форменное! Нет, это надо пресечь! Немедленно! И он совершил мягкий длинный отвлекающий словесный маневр. Подействовало!

Маша немножко успокоилась. Ей хотелось задать незнакомцу множество вопросов, говорить с ним долго, долго, выспросить все детали, сравнить, сопоставить, снова спросить. И вдруг потупилась, не решаясь произнести важный вопрос, потом глотнула тугой, тягучий воздух и выдохнула:

– А Марину? Марину папа тоже ждёт?

Незнакомец, уже собравшийся закруглять беседу, посмотрел на неё с интересом и произнёс твёрдо:

– И Марину! С её новым замужеством их нить не оборвалась. Ждёт. Рад, что она не вдовствует, присмотрена, устроена здесь накоротке. Да и брак их не оформлен, как тут у вас положено. А он дождётся. Ему спешить некуда. И Марина ещё не скоро у нас там будет, – продолжал он чуть ли не мечтательно.

– Значит, я раньше? – догадалась Маша.

Посланник вскинулся, понял, что брякнул лишнее, недозволенное порядком, и примирительно произнёс:

– Ну, это уж как вы сама, красавица моя, жизнью своей распорядитесь. Не нашей это епархии дело… А вообще затем и послан, чтобы предостеречь, чтобы вы не торопились и не суетились, на амбразуры не бросались и жизнью своей дорожили. И вообще, ничего ещё не решено, кто кого и как долго дожидаться будет. Осторожность, ещё раз осторожность и трепетное отношение к своей и чужой жизни!

Маша не столько поняла, сколько почувствовала: вот сейчас всё кончится, и посланник исчезнет, а она ещё ничего не спросила, и так много всего того, о чём она боится спросить, а надо. Вот он уже поднялся с кресла, оглядывает комнату…

Она встала и стремительно бросилась к нему, но получила ощутимый удар в плечо, натолкнувшись на набалдашник его роскошной трости, которой он попытался отстраниться от Маши. Посланник удивлённо и недовольно вскинул бровь, развернулся к распахнутому окну, свет сгустился до сумерек, а потом до полной темноты, в ушах зазвенело, вначале откуда-то издалека, потом всё настойчивее. Маша поняла: это будильник, пора вставать, – и окончательно проснулась.

В комнате было совсем светло, окно распахнуто. Она вспомнила, что оставила его с вечера слегка приоткрытым. Следов чужого пребывания не было. «Это ветер, – сообразила Маша. – Вот так сон? Ну и ну! Чего только не привидится? Скучаю по папе… Думаю о путниках, наблюдателях и посланниках. Обо всём и обо всех из нашей с Мариной книжки. Как странно приснились? Словно наяву…»

Плечо ныло. Она подошла к зеркалу и увидела большой абсолютно круглый отпечаток от набалдашника трости ночного гостя из её странного сна.

Разнополый марьяж[3]

Кто предаёт себя же самого —

Не любит в этом мире никого!

В. Шекспир, сонет 9

Я уже никогда не стану богатой, не буду жить на Лазурном Берегу и рассекать океан на белой яхте с алыми парусами. Я никогда не буду двадцатилетней длинноногой блондинкой, приковывающей к себе восторженные взоры мужчин и завистливые – женщин. Я никогда не напишу роман в духе Жорж Санд или моей тёзки Дарьи Донцовой.

Почему? Да просто потому, что я сама человек в другом стиле, в другом измерении – это я о блондинках (а жаль!), в другом общественном статусе, поменять который уже не в моих силах. Меня никогда не полюбит Брэд Пит, потому что мне никак не выдержать конкуренции с Анджелиной Джоли. Нет, с ней он, по-моему, уже расстался, но это дела не меняет.

И сама я никогда не полюблю высокого, стройного, синеглазого блондина просто потому, что блондины вообще не в моём вкусе. Мысль интересная. А, собственно, почему так уж и не в моём? Надо будет обдумать это как-нибудь на досуге. Я никогда не надену мини-юбку, хотя, признаться честно, очень хочется. И ноги, и фигура это пока ещё позволяют. А вот, поди ж ты, никогда не надену! Господи, чего же ещё я не смогу себе позволить никогда?

Нет, не стоит себя огорчать прямо с утра чересчур длинным списком «никогда». Лучше подумать о том, что я ещё могу себе, любимой, позволить.

Ну, разумеется, прежде всего, я могу себе позволить сидеть вот так, как сейчас, удобно устроившись в большом красивом кресле на балконе своей не менее красивой дачи. Спасибо моему четвёртому мужу! Спасибо! И дай ему бог здоровья на долгие годы! Да, забыла, дай ему, кроме душевного и физического благополучия, ещё и счастья в придачу… Нет, пусть лучше благополучия в первую очередь. С годами становлюсь меркантильной.

Так вот, благодаря Павлу я могу теперь часами глядеть на совершенно бесподобный пейзаж, краски которого на чистой синей глади озера в течение дня беспрерывно меняются. С тех пор как Павел купил эту дачу, я понимаю импрессионистов! Боже, как я их понимаю!

Я могу наблюдать со своего балкона жизнь дачного посёлка, почти совершенно в этой жизни не участвуя, невзирая ни на какие уловки соседей к этой жизни меня приобщить, потому что я по натуре киплинговская кошка, которая гуляет сама по себе.

Я могу написать новую книгу и получить какой-никакой гонорар и махнуть, к примеру, на Канары, а могу не писать ни строчки хоть до конца жизни и при этом, как бы это ни казалось странным, не умру с голоду. Неустанно благодарю тебя, Павел Ильич, муж мой дорогой, четвёртый по счёту. Чётный! Дурак ты, Сан Саныч, чётный муж – это хорошо! Это, Сан Саныч, отлично даже! Слава богу, а может к глубокому сожалению (кто его разберёт?) теперь уже бывший…

Четвёртый! Это же просто с ума можно сойти от такого количества бывших мужей. Как же это меня угораздило четыре раза наступить на одни и те же грабли? Непостижимо! А, собственно, почему непостижимо? Вполне постижимо – простое стечение обстоятельств. Вот так, господа хорошие! Я всегда могу ловко найти себе оправдание в чём угодно. Если, разумеется, не впадать в обычные для меня самокопание и самоистязание.

Жизнь как сложный карточный фокус с секретным кодом, про который любит твердить Ренат: чего только в ней не может быть. Ты, Ренат, прав!

Вспоминаю, как несколько лет назад после упоминания за семейным застольем этих самых никому не известных гитик мы с Павлом в один голос стали уговаривать Рената продемонстрировать нам секретный код. Затаив дыхание, смотрели во все глаза, пытаясь уловить, разгадать, казалось бы, простую загадку. Потерпели фиаско. Все трое дружно смеялись. Потом звонко «чокнулись» и запили отменным вином нашу с Павлом неудачу и откровенную туповатость в вопросах карточного шулерства. А потом уже до поздней ночи философствовали о сложностях жизни, о драгоценных крупицах бытия, о скрещении судеб. Вот уж фокус так фокус…

– Даша, доброе утро! – снизу машет мне приветливая старушка Елена Дмитриевна, моя самая приятная здесь собеседница, почти безвыездно обитающая на соседней даче. – Я смотрю, сидите так тихо за чашкой кофе, ах, нет, чая зелёного, я и забыла, что вы чай зелёный предпочитаете. Новый роман, наверное, обдумываете? Не забудьте, как книгу закончите, меня своим новым произведением угостить. Я ваша, Дашенька, большая поклонница.

– Доброе утро, Елена Дмитриевна, заходите, я вас лучше чаем угощу, это гораздо полезнее моих небылиц, – и мысленно добавляю: «Сотканных из смеси моих чудовищных по уровню правдоподобия снов и совершенно неправдоподобных реалий».

– Нет, милая, спасибо, иду своих пострельцов-близнецов Ивана да Марью искать. Они специально от меня прячутся. А я волнуюсь. Так-то детки они неплохие да и большие уже, но мало ли что. Время сейчас, сами знаете, какое! А детки-то они хорошие, дружные, водой не разлить, даром что Иван да Марья.

Елена Дмитриевна продолжает неспешный путь в силу своих… О нет! О возрасте женщин?! Ни под каким предлогом! В силу своих, скажем мягко, «с хвостиком» лет, продолжает путь вдоль берега в поисках внуков, за которых чувствует свою, неведомо кем возложенную на неё ответственность. А может, и не кем, а чем – вероятнее всего, профессией, которая для неё, правда, теперь уже в прошлом.

Елена Дмитриевна исчезла за последним видным мне изгибом тропинки, теперь продолжим бездельничать. Что ещё я могу себе позволить? Могу влюбиться. Это теоретически вполне вероятно. История и литература знают немало подобных курьёзов, случавшихся с дамами и постарше. Могу даже влюбить в себя. Да?! Вона как мысль пошла?! А почему бы и нет? Мужчины всё ещё обращают на меня внимание. Изредка. Надо будет мысль о голубоглазом блондине додумать, найти такого блондина и влюбить в себя. Будет вполне занятно, в первую очередь мне самой… Ну, это уже когда полное безделье на горло наступит…

А лучше влюбить в себя миллиардера с роскошной яхтой. Нет, это уже, кажется, было в списке «никогда»? А может всё-таки совместить блондина и миллиардера в «одном флаконе». Что-то я опять уплываю в мир неприличных грёз! Ну, что поделать – писатель… Ага, писатель фантаст… Жанр поменять? Тоже мысль.

Так, двинемся дальше. Что же я ещё могу? Могу выйти за голубоглазого блондина-миллиардера замуж! Эко тебя, Дарья, разнесло! Замуж! В пятый раз что ли? Ну, нет, это уж, голубушка, ты явно загнула, это уж увольте! Этого даже ради дурака Сан Саныча не надо ни в коем случае. Влюбиться – это я ещё, пожалуй, если сильно напрячься, могу. В миллиардера или в блондина, как «фишка ляжет», а вот замуж в пятый раз… Нет! Это только в тревожном сне после откровенного обжорства на ночь!

Потенциальное замужество однозначно следует безжалостно удалить из списка «могу» и включить в список «никогда» с восклицательным знаком, а лучше сразу с тремя, как сигнал «alert!!!», «полное внимание!!! опасность!!!», точно с теми же интонациями, как «караул, грабят!!!» Интонации обозначить как-нибудь особо, чтобы в глаза бросалось.

Я встаю, чтобы вскипятить уже остывший чайник, и с новой чашкой горячего чая продолжаю свои бездельные воскресные размышления о сути собственных фантасмагорических ближних и дальних перспектив, чтобы хоть как-то отвлечь себя от нестерпимой боли, терзающей днём и ночью мою дичающую от одиночества душу. Дети уже третий день не звонят… И Павел куда-то пропал…

Когда благополучно развалился мой третий брак, я в полном отчаянии размышляла на балконе своей городской квартиры о свалившемся на меня одиночестве, правда, при совершенно иных обстоятельствах. Жизненная ситуация была абсолютно тупиковой. Тогда мне хотелось умереть. А через четыре года я плыла с Павлом на сказочном белоснежном лайнере на Гавайи. Ага, вот оно в чём дело! То-то меня всё на яхты с лайнерами тянет. Я уже и забыла совсем, что безумно море люблю, но ничего, озеро тоже неплохо!

Плыла с Павлом на белоснежном лайнере и была любима и счастлива. Кстати, брак был четвёртым, а вот свадебное путешествие – первым. Первым, подумать только!

Ну, хоть что-то в этом браке было впервые…Ох, и чего это я злая такая прямо с утра? Надо добреть, а то до вечера не дотяну. Так что пусть хоть одно из четырёх возможных, но свадебное путешествие в моей жизни было. Было… Да ещё какое! Море, залитое солнцем, блестело иссиня-черным атласом, облака над ним раскачивались и плыли как сказочные каравеллы… Чайки… Нет, чаек я что-то не припомню.

Мы с Павлом сидели на верхней палубе, и «ветер скользил нежно по нашим губам, утомлённым поцелуями». Просто живое начало сентиментального романа. Господи, сколько же мы тогда целовались! Надо вспомнить, я ведь тем вечером написала что-то красивое. Ах, да, вот это:

«Горел неистовый закат, пылало небо,и бились волны наугад о быль и небыль.И уплывали острова всё дальше, дальше,как драгоценные слова без лжи и фальши.Мешалось мыслей хвастовство, подобно бреду,и праздновало естество свою победу.И раскрывалась вновь душа в немом познанье,и приобщалась не спеша к Великой Тайне.В неярком свете хрусталя глаза сиялитак, словно капли янтаря в глубинной дали.А воздух прянен – только тронь – стихом струился.И мой огонь в твою ладонь слезой скатился».

А что? Неплохо получилось, вполне искренне. Хорошо, об этом хватит. В этом направлении двигаться больше не будем, а то вечером опять придётся таблетки глотать на сон грядущий.

* * *

Четыре неудавшихся брака… Кто бы мог подумать? Просто как у Хемингуэя! Ну, хоть в чём-то к гению мировой литературы приблизилась. Да… четыре брака – это круто. Это у меня-то, с моим фундаментальным подходом к жизни, с моими безупречными родителями?! Что ж ты спишь, наука генетика? Проспала ты меня, проспала…

Алька права, главное – начать. Развод равноценен прыжку с парашютом: первый пугает, а потом всё как по маслу. Но первый прыжок уж точно был неизбежен. Хорошо ещё, что быстро прыгнуть решилась, а вдруг бы всё на годы затянулось. Просто с тоски удавиться можно от одной мысли.

А какое было начало?! Ах, какое было начало! Мы оба тогда захлебнулись своей пылкой, детской любовью. Никого и ничего не видели вокруг, рук разжать были не в силах. Шекспир отдыхает! И не он, чего там греха таить, а именно я на том новогоднем вечере, последнем школьном вечере, если не считать выпускного, твёрдо решила, что нам надо срочно пожениться.

Срочно! Сразу после получения аттестатов, не дожидаясь вступительных экзаменов, потому что терпеть даже короткую разлуку не было никаких сил. А целоваться часами в парке или подъезде, доводя себя до полного исступления и отчаяния, совсем уже невыносимо.

Помню, как мама, долго молча наблюдавшая, как я тону в своём обморочном чувстве, удручённо спросила:

– Ты что же беременна уже что ли?

– Ну, что ты такое говоришь, мама! – возмутилась я в жутком смущении, – не было у нас ничего и ничего до свадьбы не будет!

– Ах, вот оно в чём дело! – насмешливо и горько сказала она. – Лучше бы вы уж переспали что ли, может, тогда жениться не приспичило бы!

– Какая ты, мама, циничная. У нас совершенно другие отношения! – продолжала я возмущаться.

– Другие так другие, – вздохнула она равнодушно и пренебрежительно пожала плечами. – Значит, как быстро поженитесь, так быстро и разженитесь, раз другие отношения. «Come light – go light!», как любят говорить англичане. Женитесь, раз приспичило!

Для тех наших отношений лучшего слова, чем «приспичило», не подберёшь. Так приспичило тогда, что после скромной нашей свадьбы (родители с обеих сторон понимали скоротечность наших отношений и шиковать не стали) мы весь медовый месяц просто не вылезали из постели.

Когда, наконец, мы оба, исхудавшие, облезлые и растерянные, выползли на свет божий из скомканных до невероятия простыней и оглянулись вокруг, то оторопь взяла. Мёд иссяк вместе с розовым флёром весенних облаков. Осталась одна безбрежная пустыня Сахара! Говорить буквально не о чем. Постанывая валяться в постели не было уже ни сил, ни, что самое интересное, желания. Вступительные экзамены подействовали как отрезвляющий душ, а начало студенческой жизни, слава богу, в разных вузах, быстро нам обоим показало, насколько мир интереснее за пределами нашей душной спальни.

И мы разбежались в разные стороны, не оглядываясь, стремительно, без упрёков и скандалов, ещё до первой сессии. Так что стартовый прыжок с парашютом оказался вполне удачным. Другие разводы не обошлись без травм и потерь.

Пять университетских лет пролетели как один день. Прошмыгнули стремительно между вечеринками, экзаменами, студенческими концертами по разным поводам и в самых неожиданных местах, включая детские дома и исправительно-трудовые учреждения. Пронеслись без остановки через конкурсы, курсовые, дружбы, ссоры, встречи, лёгкие влюблённости. Порадовали от души тремя восхитительными летними практиками и затормозили, наконец, у совершенно нежданно возникшего, но тем не менее неизбежного препятствия – написания и защиты диплома.

И тут на мою беззаботную голову рухнула очередная лавина. Я опять влюбилась. Страстно и, казалось, совершенно безнадежно. Предметом моей новой любви, разъедающей, как раковая опухоль, каждую клеточку моего организма, был не однокурсник, не ровесник, нет. Это был вполне зрелый мужчина, пятнадцатью годами старше меня. Доцент! Подумать только! руководитель моей дипломной работы.

Высокий, стройный, в красивых массивных очках, читавший нам на лекциях часами на память сотни стихов поэтов Серебряного века и запрещённого тогда Иосифа Бродского, японскую и китайскую любовную лирику, от которой нежно покалывало во всём теле.

Слово любовь мерцающим облаком расплывалось по аудитории, убаюкивая, расслабляя, унося в мир несбыточных грёз. Короче, безнадёжность моей ситуации заключалась не в том, что мне было двадцать два, а ему тридцать семь, не в том, что я была студентка, а он мой учитель, а в том, что все девицы филфака были в него влюблены, включая и наших воистину голливудских красавиц Берсенёву и Потоцкую. Я понимала, что конкуренции мне, серой птичке, не выдержать.

Кстати, Василий Петрович при всех достоинствах к своим тридцати семи годам женат не был. Ни разу! Впрочем, какие у него были достоинства, кроме глубокого знания предмета, я ни тогда, ни сейчас не взялась бы сформулировать.

Мне, вместо того чтобы влюбляться, надо было как-то призадуматься, отчего столь утончённый человек до сих пор не встретил свою половину, но… Я буквально пожирала его глазами во время лекций, я обмирала от звука его голоса на консультациях, я так старательно выполняла все его задания, что сокурсники начали сокрушённо качать головами: «Ну, ты, мать, даёшь! Это ж надо так втюриться!»

Незадолго до защиты диплома после очередной консультации ко мне подошла наша красавица Сонька Берсенёва и так, как бы между прочим, сказала:

– Ты, подруга, прежде чем с Васенькой нашим в постель ложиться и в ЗАГС топать, вначале к мамочке его дивной присмотрись.

– Соня, ты это о чём? – поразилась я. – У нас с ним нет ничего, кроме работы над дипломом. Никакой постели, никаких предложений замужества, да и вообще…

– Ага, работы над дипломом, – язвительно скривилась Берсенёва. – Ну, и чего там вообще? Не легла ещё, так ляжешь! Не делал, так сделает! Он такую преданную влюблённость не может не оценить. Вижу я и твои глаза больной собаки, и как он на консультациях на твои еле прикрытые коленки пялится. При этом мурлычет, как мой котяра в предвкушении добычи. Замуж он тебя после защиты обязательно потащит, – утверждала моя опытная подруга. – Он человек практичный, а ты невеста завидная – папочкина дочка! Такие, как у тебя, предки на дороге не валяются, – и продолжила мечтательно и игриво: – Я бы вот с Серёженькой, с папочкой твоим, переспала бы, пожалуй, при удобном случае с удовольствием. А потом, может, и от мамочки твоей увела! Ха-ха-ха! Господи, да не смотри ты так, шучу! А ты советом моим, Дашка, не пренебрегай. Совет дельный, помяни моё слово! Дарю безвозмездно!