Боярыня Матвеева

Далее Мэри по возможности кратко, но красочно описала серьёзность и основательность своих свёкров, беспутство молодого Краузе, их племянника, сообщила, что он, по слухам, играет в карты, что запрещено законом, и недавно крупно проигрался, что он дал взятку приставу, причём, возможно, взятыми в долг деньгами, и что теперь в его, Матвеева, руках находится судьба двух несчастных женщин, которых хочет ограбить бессовестный злодей. Излагая эту драматическую историю, она одновременно зорко следила за собеседником, пытаясь понять его реакцию: известно, что на одних людей действуют одни аргументы, на других – другие, а факт, который одного приведёт в негодование, другого оставит равнодушным, а третьего – рассмешит. Но пасынок канцлера сохранял непроницаемый и бесстрастный вид.

– А что делают на фабрике твоего свёкра?

– Мыло.

Мыло в то не слишком гигиеническое время использовалось гораздо в меньших количествах, чем сейчас, но кусок хлеба с маслом своим производителям обеспечивало.

– Откуда ты знаешь про игру в карты?

– С чужих слов. Сама я в запрещённые игры не играю.

– А кто тебе сказал, что этот парень играет?

Мэри сослалась на капитана Норберта Фрида. Капитан Фрид был близким другом, собутыльником и карточным партнером Пауля Краузе, выдавать его, тем более Мэри, никогда бы не стал. Но проверить это было невозможно.

– А кто сказал, что он дал взятку приставу?

Врать так врать.

– Пастор реформатской церкви Розенхайм.

Розенхайм был не самым близким, но приятелем Пауля.

Раскрывать же подлинный источник сведений – Дашу – было никак нельзя.

– А он тоже играет в карты?

– Вот этого не знаю, – рассмеялась теперь уже Мэри, – кажется, нет. Он человек добродетельный.

– А кто сказал, что взятка была дана взятыми в долг деньгами?

– Никто. Это я сама так предполагаю. Если Пауль проигрался, то денег у него быть не должно, но если даёт взятки, то откуда-то они взялись?

– Разумно. А от меня ты что хочешь?

– Помощи! У нас с матушкой Флорой осталась одна надежда: пасть к ногам милосердного государя. Но мы робкие женщины и не знаем, как можно ли нам добиваться встречи с царём, не знаем, как обращаться к его величеству, и боимся помешать государственным делам или неловким словом прогневить великого царя. Говорят, что ты умный человек и можешь выбрать день и час, когда его величество милосердно приклонит ухо к нашей просьбе.

Матвеев давно уже понял, что от него хотят, но от души забавлялся, слушая красивые речи красивой вдовы.

– Это сложно. Согласно Соборному уложению, наследство должно отходить родственникам покойного, а не бездетной вдове.

– Но княгиня Лобанова-Ростовская…

– Княгиня – внучка мамки государя, и весьма ловко использует память о бабушке для своего обогащения. Бабушка твоей свекрови ведь мамкой государя не была?

– Нет. Но мой свёкор оставил завещание в её пользу. Можно это использовать? Не просить государя распорядится наследством, а утвердить завещание…

Мэри смущённо замолкла. Она вступала на весьма зыбкую почву.

– А ведь верно! Иногда бывает, что государь утверждает не совсем обычные распоряжения усопших, как с боярином Шереметьевым, например, который отдал дочери и зятю то, на что претендовали сыновья. Ты умница. Если под таким соусом подать… Матвеев замолчал, словно опасаясь сказать лишнее.

– Кто тебе посоветовал ко мне обратиться?

– Госпожа Харитонова, – ответила Мэри, надеясь, что Соломонии это не повредит.

– Не знаю такую. Покажи мне челобитную, если она у тебя с собой.

Мэри протянула ему вчерашнее сочинение.

– Так не пойдёт. Во-первых, обращаться надо иначе…

– Скажи как!

С разрешения хозяина Мэри взяла его перо и начала перечеркивать, исправлять и добавлять по указанию Матвеева.

– Завтра принесешь мне исправленное прошение. Как скоро нужен ответ?

– Насколько я понимаю, спешки нет. Важнее результат. Лучше подождать, но получить одобрение.

– Это я и хотел узнать. Я буду ждать подходящего момента.

Собеседники задумчиво посмотрели друг на друга.

– Ты столько делаешь для нас, бо…

– Я стрелецкий голова, полковник.

– Спасибо, полковник. За твои труды, какой подарок мы могли бы тебе сделать?

Матвеев подумал и назвал сумму не маленькую, но доступную для вдовы Краузе.

Когда Мэри стояла уже у двери, её окликнули.

– У тебя красивые глаза. Как орешки лещины.

– Это глаза порядочной женщины, – чопорно ответила Мэри. И, смягчив холод ответа поклоном, вышла.

– Как тебе показался этот господин Матвеев? – спросила матушка Флора.

– Неучтив, как все русские.

На следующий день она Матвеева в доме не застала и с некоторым даже облегчением передала исправленное прошение и кошелёк экономке Домне Трофимовне – почтенной полной женщине.

Глава 6

Весна всё сильнее напоминала о себе: оттепелью, слякотью, ветром, тем пронзительным и беспокойным духом, который сопровождает пробуждение природы.

Флора Краузе осторожно и скрытно подыскивала покупателя. Мэри наняла нового слугу, который выполнял вместе с Иоганном тяжелую работу и должен был в случае чего защищать хозяек.

Новости вошли в их дом вместе с Артамоном Матвеевым, одетым в стрелецкий кафтан лилового цвета, серьёзным и как будто грустным. Обе женщины приняли его в гостиной, мысленно приготовившись к худшему.

После положенных приветствий и небольшой паузы гость вынул из-за пазухи бумажный свиток и сказал:

– Великий государь утвердил завещание. Всё теперь твоё, госпожа.

Это относилось к Флоре.

Флора перекрестилась. Мэри радостно ахнула и негромко хлопнула в ладоши. Гость улыбнулся.

– Это было трудно?

– Это было очень трудно.

В серых глазах гостя мелькнуло что-то такое, что заставило Мэри заподозрить: он преувеличивает трудности, чтобы снискать побольше благодарностей. Но если даже и так – почему нет? От любезных слов язык не сломается. А может, вовсе он не преувеличивает.

Благодарности были выданы ему обильно и с жаром, причём, что характерно, искренним. В основном старалась Мэри, но Флора тоже не отставала; Матвеев слушал. Когда же дамы притомились, младшая предложила гостю пообедать, «если это не против его веры и его не смущает обедать с женщинами»[7]. Флора немедленно добавила, что ничего, противного православным традициям, у них не готовят. Полковник согласился так охотно, как будто именно этого и ждал.

– То, что на вас – это и есть немецкое женское платье? Я мужские камзолы и прочее видел, а вот женские наряды – ни разу.

– И как тебе нравятся наши платья? – с улыбкой спросила Мэри.

– Нравятся. Не широкая одежда, а как будто облегает.

– Так и есть, – согласилась Мэри, а про себя подумала: хорошо, что на них закрытые скромные платья, без вырезов.

Матушка Флора немедленно стала жаловаться на трудности вынужденного переодевания: большинство иностранцев уже привыкли к русской одежде, а им вдруг приказали носить немецкое платье, которое негде было купить и мало кто умел шить.

– Это правда, – тихо подтвердила Мэри. – Моя мама хорошо шьёт, и её умение создало ей внезапную популярность. У неё учились сами наши дамы, присылали к ней слуг, самые наглые просили сшить им платья.

Не в добрый час упомянула она о слугах: свекровь ухватилась за новую тему для жалоб.

– Держать русских слуг нам нельзя, а везти их из Германии или Голландии – чудовищно дорого и неудобно. Приходится идти на всякие хитрости…

Тут госпожа Краузе сообразила, что говорит лишнее.

– Царь и патриарх считают, что православные люди не должны быть слугами иноверцев. А какие у вас хитрости в ходу?

– Ну… э… а ты не будешь на нас доносить?

– Нет, – гость улыбнулся, – просто из любопытства спрашиваю.

– Ну… договариваемся с русскими друзьями или выкрестами, что слуги числятся как бы у них, а на самом деле у нас… Или что они не слуги, а угол снимают, – добавила она смущённо.

– Или принимаете беглых, – опять улыбнулся Матвеев.

Мэри сидела как на иголках. Похоже, русские власти знали больше, чем хотелось бы обитателям Немецкой слободы.

– Нет, что ты, это же незаконно, – ответила она сахарным голосом.

– Я лично так не делаю, – добавила её свекровь голосом не менее сахарным, – но могу понять того, кто будет так делать.

– Боюсь, что власти и прежние хозяева не поймут. Вообще же у вас есть выход: принять православие, и сложностей этих не будет.

– Поменять веру не так-то просто, если, конечно, ты не Анри Четвёртый.

– Кто это?

Мэри приказала подать сладкое и объяснила, что это французский король, прославленный любовными похождениями и тем, что он четыре раза менял веру.

– Четыре раза? Нет, я понимаю один, ну два, но четыре…

Кончилось тем, что пришлось рассказывать гостю про Анри Четвёртого, предварительно предупредив, что это рассказ долгий.

– Я никуда не тороплюсь. И если вы, женщины, меня не гоните – с удовольствием послушаю.

Мэри начала, что называется, ab obo[8]:

– Во Франции есть закон, называемый салическим, по которому женщина не может сесть на трон. Поэтому если в Кастилии была королева Изабелла, в Шотландии – королева Мария, а в Англии – Мария и Елизавета…

– Это с которой царь Иван Васильевич переписывался?

– Да, верно. А у французов, когда умерли один за другим три брата-короля из династии Валуа, на престол взошла не их сестра Маргарита, а их не то семиюродный, не то ещё более дальний родственник, король Наварры Анри…

Мэри рассказывала с увлечением, а собеседник слушал её, как Шахрияр Шахерезаду, иногда задавая вопросы; эти вопросы обнаруживали как знания, так и незнания в самых неожиданных областях. Наконец добрались до самого конца:

– И вот, старый уже король влюбился в молоденькую знатную даму, красавицу Шарлотту де Монморанси. Он решил её выдать замуж за своего племянника, молодого герцога Конде, но так, чтобы юноша только числился её мужем, а удовольствиями мужа пользовался сам король. Однако молодой человек влюбился в свою красавицу-супругу и увёз её во владения испанского короля.

В этом месте Матвеев начал смеяться.

– Король Анри был в ярости и грозил войной испанскому королю. Правда, некоторые люди утверждают, что красавица Шарлотта была только предлогом, а на самом деле Анри хотел отнять у испанцев их земли, но я думаю, что обе причины, так сказать, сложились друг с другом. Никто не знает, что думала сама девушка: одни говорят, что она была рада сбежать от короля-старика с молодым парнем, а другие – что она любила Анри и тайно посылала ему письма с просьбами спасти её, а мужа к себе в постель не пускала. Но вдруг один монах, католик, прямо на улице подбежал к карете короля, запрыгнул в неё и поразил короля кинжалом.

Артамон Сергеевич перекрестился.

– Разумеется, монаха подвергли мучительной казни, но король от этого не воскрес. Новым королем стал сын Генриха, Луи, маленький мальчик, а регентшей – его мать, королева Мария. Она разрешила супругам вернуться во Францию. Но герцог Конде впутался в заговор против друзей королевы…

– Какой беспокойный юноша, – неожиданно встряла Флора Краузе. Как выяснилось впоследствии, она не знала подробностей жизни Анри Четвёртого и слушала с таким же интересом, как и гость.

– Королева-регентша посадила его в тюрьму. Неожиданно для всех Шарлотта попросила разрешения навещать мужа, а затем и разрешения поселиться в его камере. Там, в тюрьме, родилась их старшая дочь, знаменитая красавица, а потом их выпустили из тюрьмы. Сейчас же во Франции царствует внук короля Анри, а правит от его имени мать, королева Анна Австрийская.

– К этому можно добавить, – снова высказалась Флора, – это французы во всей Европе известны как развратники, а уж король Анри – блудодей из блудодеев. Не то, что наш великий государь, – в этот момент хозяйка дома церемонно встала, а Мэри и Артамон Сергеевич последовали её примеру, – который ведёт себя добродетельно, не посягает на честь жен и дочерей своих подданных и являет собой пример прекрасной семейной жизни.

– Это верно, – серьёзно подтвердил Матвеев, – государь добрый и добродетельный человек. Даже если бы он родился в простой семье, то снискал бы всеобщее уважение. А то, что нашему народу ниспослан столь прекрасный правитель – великая божья милость.

Все перекрестились: кто слева направо, кто справа налево. Флора была очень довольна: эта маленькая демонстрация, вполне, впрочем, искренняя – добродетелью Алексея Михайловича восторгались многие – должна была сгладить неприятное впечатление от разговоров о беглых.

– Расскажи и ты нам что-нибудь интересное, – попросила Мэри.

– Лучше всего про любовь, – добавила Флора.

Все трое уже развеселились и чувствовали себя вполне непринуждённо.

– Твои слова, госпожа, о женах и дочерях подданных, – начал Матвеев, – напомнили мне о великом царе, который, однако же, не гнушался, посягать на их честь – об Иване Васильевиче Грозном. Вы знаете историю про Василису Мелентьеву?

– Нет, – дружно закричали женщины. И превратились в слух.

– Царь Иван Васильевич отправил в монастырь свою четвёртую жену, царицу Анну, и скучал в одиночестве. Он случайно увидел из окна Василису, жену простого дьяка Мелентия. Василиса была уже немолода, но очень красива, и царь воспылал к ней страстью.

Он послал своего слугу к Мелентию и приказал ему придти во дворец вместе с женой. Мелентий всё понял и в назначенный день объявил себя больным. Не спрашивайте, почему он не сбежал – я не знаю. Царь тоже всё понял и послал к Мелентию доверенного опричника. После этого Мелентий уже ничем не болел, потому что умер, а Василису привели к царю. Вроде бы он даже с ней венчался, но венчание было незаконным – церковь допускает только три брака, иногда разрешает четвёртый, но пятый – это уже совсем нельзя. Хотя, возможно, венчания и не было, они просто жили вместе. Спустя некоторое время Василиса умерла. Сказители иногда утверждают, что она изменила царю, и Иван Васильевич приказал убить любовника Василисы, а её живой зарыть в могилу вместе с ним.

Слушательницы содрогнулись.

– Но боярин Пушкин утверждает, что ничего такого не было, и Василиса Мелентьева умерла естественным образом, от болезни. Ещё он утверждает, что эта бедная женщина, даже не дворянка, не принесла царю никакого видимого приданого – ни денег, ни земель – но принесла ему в приданое удачу. В то время, когда царь был женат на Василисе, ему необыкновенно везло – и на войне, и в делах внутри государства, и даже освоение Сибири началось как раз тогда. Когда же царица-простолюдинка умерла, удача в Ливонской войне отвернулась от нас, и мы потеряли Ивангород, Копорье, Велиж.

У Василисы не было детей от Ивана Васильевича, но были дети от мужа – сын и дочь. Иван Васильевич пожаловал своим пасынку и падчерице обширную вотчину в полтораста десятин плодородной земли. После смерти матери дети жили в этой вотчине с опекуншей-дворянкой, которая занималась их воспитанием и, к счастью, полюбила как родных. Дворянка эта нашла воспитаннице жениха, или они случайно познакомились – боярин Григорий Гаврилович не говорил, но его отец, Гаврила Пушкин, юноша девятнадцати лет, страстно влюбился в красавицу Марию Мелентьеву. Другие Пушкины стали его осуждать, но Гаврила заявил: если мать была достаточно хороша для царя всея Руси, то дочь должна быть достаточно хороша для простого дворянина.

– Ловко, – засмеялась Флора.

– Брат и сестра полюбовно разделили вотчину, и у Гаврилы с Марией родилось два сына: Григорий и Степан. Григорий Гаврилович милостью нынешнего государя пожалован званием боярина. Он нам и рассказывал эту историю, добавляя, что его мать тоже обладала этим даром – приносить мужу удачу.

Помолчав немного, Матвеев добавил:

– Может, он и преувеличивает. Я потом специально смотрел по книгам – поход Ермака начался позже, уже после смерти Василисы Мелентьевой.

– Всё равно! Даже если он и преувеличивает – какая красивая история!

– А это точно было? – с недоверием спросила Мэри. – Я слышала про царицу Анастасию, про Марию Темрюковну, а вот про Василису – первый раз.

– Точно было.

– Но какой интересный образ, – заметила Флора. – Удача в приданное.

– Награда царю за бескорыстье, – улыбнулась Мэри.

За этими волнующими разговорами не заметили, как наступил вечер. Мэри испугалась:

– Ты доедешь до дома? Дать слугу с фонарём в сопровождающие?

– Доеду. За окном луна.

Гость поблагодарил, заявив, что ему было «очень интересно».

– Это его ты называла «неучтивым»? – спросила по-немецки Флора. – По мне, так довольно мил.

Мэри взяла свечу и пошла провожать гостя.

– Не обращай внимания на воркотню матушки Флоры, – говорила она уже в сенях. – Это так, для вида. Мы тебе очень благодарны. Очень!

– Ты хочешь меня поблагодарить? – спросил Матвеев. – Поцелуй меня.

– Только поцеловать? – осторожно спросила Мэри.

– Только.

Она поставила свечу на сундук и помедлила. Смущала молодую женщину не столько безнравственность – в невинном поцелуе не видели в ту эпоху ничего ужасного – сколько небольшая тёмно-русая бородка её визави. Муж Мэри умер, не успев обзавестись бородой, да и принадлежал от природы к тому типу мужчин, у которых волосы на лице почти не растут. И ни разу не приходилось ей целоваться с бородачом. Даже дядюшка её, Григорий Петрович, хотя и принял православие, а бороду брил. Она же будет мешать, лезть в рот, неприятно.

Наконец, набравшись храбрости, Мэри подошла вплотную к гостю – они были почти одного роста, осторожно раздвинула пальчиками волосы вокруг губ – розовых и неожиданно нежных – и прикоснулась к ним своими. Ничего страшного не произошло; волосы оказались мягкими и шелковистыми, в рот не лезли, прикосновение их к коже было даже приятно. Молодая женщина прильнула смелее; сени вдруг закружились вокруг неё в сладостном и жутком танце; руки мужчины обвились вокруг её талии, её собственные руки непроизвольно легли на его плечи.

Глава 7

Ваш дед портной, ваш дядя повар,

А вы, вы модный господин, —

Таков об вас народный говор,

И дива нет – не вы один.

Потомку предков благородных,

Увы, никто в моей родне

Не шьет мне даром фраков модных

И не варит обеда мне.

А. С. Пушкин. «Жалоба»

По апрельской раскисшей дороге Мэри ехала с фабрики домой – молодая, весёлая, счастливая, поднимая лицо к небу и сладостно жмурясь. Русские женщины того времени если уж ездили верхом, то на мужском седле и в шляпе с перьями и вуалью, закрывавшей нижнюю часть лица от пыли и загара; цариц сопровождали целые кавалькады таких наездниц, шляпы с перьями Евдокия Стрешнева, сама любительница верховой езды, дарила другой любительнице – своей сестре Федосье.

Мэри Гамильтон Краузе охотно следовала этой моде; однажды сев на дамское седло, она сочла его крайне неудобным и более этого не делала. Дела её шли хорошо, стояла весна, мир радовал глаз свежей зеленью – чего ей не радоваться? Если бы не мокрая дорога – ещё бы и лошадь вскачь пустила.

– Не свалишься, красавица? – насмешливо спросил её из-за кустов чей-то голос. От испуга и неожиданности Мэри действительно едва не свалилась. В последний момент удержавшись в седле, она сунула руку под накидку и ухватилась за рукоять пистолета.

Раздвинув ветки кустов – Мэри вдруг увидела за ними небольшую тропинку, которую раньше не замечала – на дорогу выехал всадник. Настороженность молодой женщины сменилась облегчением.

– И не стыдно тебе, Артамон Сергеевич, пугать бедную женщину? – язвительно поинтересовалась она.

– А не опасно ли тебе, бедная женщина, ездить одной по глухой дороге? – не менее язвительно поинтересовался он.

– Лошадь хорошая, я в случае чего могу ускакать. Хотя, конечно, не по такой слякоти.

Из осторожности она решила не говорить про своё оружие.

Дальше ехали вместе.

Матвеев рассказал, что ездил в Рощинку – одну из двух деревенек, оставленных ему отцом. Обычно он ездит другим путём, но там сейчас такая страшная лужа, что он пожалел коня и поехал здесь – так как здесь повыше и посуше.

Мэри, в свою очередь, рассказала, что ездила на фабрику – проверять, всё ли в порядке и не слишком ли заворовался управляющий.

– Воровать он в любом случае будет, главное, чтобы прибыль была и часть её нам оставалась, – добавила она со смешком.

Молодая женщина ожидала, что её будут расспрашивать о делах, но спутник неожиданно сказал:

– Я спрашивал о тебе одного знакомого иностранца. Он сказал, что ты знатного рода. Это правда?

– Да, – немного удивилась Мэри. – Гамильтоны – знаменитый и прославленный клан, состоящий в родстве со Стюартами и Брюсами.

– Завидую тебе. Я одно время пытался всех убеждать, что являюсь потомком знатного выходца из Литвы, но мне в лицо смеялись. Слишком многие люди при дворе знают, что дед мой был простым ополченцем в армии князя Пожарского, отец – дьяком Посольского приказа и первым дворянином в роду, а отчим – купцом.

Мэри удивлённо пожала плечами:

– Возможно, я недостаточно ценю то, что получила по рождению, но мне кажется, что умный человек не станет глупее, если он простолюдин, а негодяй не станет лучше, если он – сын знатного человека. Лучше прославить скромный род, чем опозорить знатный.

– Ты чем-то опозорила свой род?

– Я? Ничем. Я говорю вообще.

– Так-то так, но худородство сильно усложняет жизнь, а знатность – облегчает. Я был бы рад родиться сыном боярина.

Мэри поняла, что её экспромтом сказанные при первой встрече слова оставили сильное впечатление.

– Мой отец, обедневший отпрыск старинного рода, зарабатывал на жизнь искусством врачевания, и не сказать, чтобы особенно процветал. А я сама, потомок шотландских королей, прошу сына дьяка о помощи. Попробуй утешиться этим.

Матвеев улыбнулся:

– Ты совсем как мой друг, Кирилл Нарышкин. Он однажды по пьяни дивился: мол, они с братом, столбовые дворяне, служат сыну дьяка. Правда, тут же добавил, что всё равно меня любит и уважает.

Мэри рассмеялась:

– И ведь уважает не за знатность, а за тебя самого, верно?

– Как хорошо ты умеешь льстить, – молодой человек посмотрел на неё вдруг с такой мягкой покорностью, что женщина вздрогнула. Этот взгляд проник в её душу.

Въехали на окраину Москвы. Мэри смущённо сказала, что они не ждали сегодня гостей, но если он не торопится, то может заехать и поприветствовать матушку Флору.

– Буду рад.

А потом, может быть, они снова поцелуются в сенях. А если он не захочет? Не захочет – не надо.

Молодые люди едва успели спешиться, как из дома донеслись какие-то шлепки и крики. Мэри стремительно бросилась в гостиную и увидела дикую сцену: пастор Розенхайм оттаскивал Пауля от Флоры Краузе, а на щеках пожилой женщины виднелись красные следы. В бешенстве Мэри подняла хлыст и начала лупить им Пауля, изредка попадая по пастору.

– Иоганн, Тимофей, – кричала она при этом, – сюда! Немедленно!

Пауль вырвался из рук приятеля и ловко вырвал хлыст из рук Мэри, параллельно ударив её ногой. Мэри обернулась вокруг в поисках предмета, который можно было швырнуть в Пауля, но её опередили ворвавшиеся в комнату Иоганн и Тимофей.

– Вышвырните его! – приказала Мэри. Сначала по-русски, потом по-немецки.

Слуги выволокли яростно сопротивлявшегося Пауля из дома. Затем вышел Розенхайм, коротко сказав, что извиняется за поведение друга. Ни Мэри, ни Флора на эти извинения не ответили.

Мэри упала на колени перед креслом Флоры.

– Матушка, как Вы? – спросила она участливо.

– Не умерла, – усмехнулась мужественная женщина.

– Что случилось?

– Пришёл требовать у меня деньги. Говорил, что я его ограбила.

– Вы могли бы дать ему деньги один раз в обмен на отказ от дальнейших претензий.

– Он никогда не откажется от претензий. Такой уж характер: считает, что все вокруг обязаны ему угождать – он же мужчина, да ещё и красавец!

– Может, Вам лечь отдохнуть?

– Я не устала. Не волнуйся, девочка.

Мэри встала. Сочувствие к свекрови, сознание собственного унижения и ненависть к самцам, которым принадлежит весь мир, накрыли её тёмной волной ярости. Когда Матвеев взял её за руку, она инстинктивно вскрикнула и выдернула руку; в этот момент все мужчины были ей противны.

– Что происходит? – мягко спросил он. – Я не понимаю вашего языка.

Чтобы не заставлять свекровь снова переживать происшедшее, Мэри вывела гостя во двор и коротко объяснила. Внезапно ей пришла мысль: он не знает их языка, но глазам переводчик не нужен; видел всё то же, что и она сама, однако не вмешался, не заступился ни за матушку Флору, ни за неё. А почему, собственно, он должен за неё заступаться? Потому, что один раз целовался с ней? Мужская солидарность важнее.