Полная версия
Сумерки богов
Нина Халикова
Сумерки богов
© Н. Н. Халикова, 2020
© АНО ДПО «ИМИК», 2020
Не без некоторого трепета рецензент приступает к анонсированию текста книги петербургского автора и известного практикующего психолога. Название романа «говорит» само за себя. Оно явно рассчитано на читателя, который знаком с фильмом Лукино Висконти 1969 года и оперой Рихарда Вагнера, сочиненной полтора столетия назад. Правда, в обоих случаях названия переводятся как «Гибель богов». То есть нечто вполне трагическое и конкретное. Тогда как слово «сумерки», скорее, намекает на некоторое переходное состояние. И в этом – весь авторский шарм Нины Халиковой. Ей чужда конкретность бытовых реалий и широкий геополитический контекст того, что творится на страницах ее книг с персонажами. Будь то мир балетных див, скандинавские страсти девятого века нашей эры или знакомый автору мир психологов-консультантов.
Профессия – лишь повод для социализации героев текстов Нины Халиковой, которая не стремится очаровать своего потенциального читателя изяществом интриги или остроумием афоризмов житейской мудрости. Судя по всему, автор романа «Сумерки богов» за годы знакомства с людскими проблемами и намучавшись с поисками их решения, осознала одну непреложную истину, характерную и для врачевания людских душ, и для создания текстов, явно или тайно отражающих раздумья о том, что есть человек, какова его природа. И почему он поступает так или иначе.
Писать об этом невероятно трудно. Это все равно, что решить бином Ньютона. Но поскольку у рецензента знания об этой сфере человеческого ума ограничены тем, что он узнал в средней школе с преподаванием ряда предметов на английском языке, то сравнения из царства точных наук оставим в стороне. Хотя, если мы спросим о том, является ли психология точной наукой, то, допускаю, что автор нескольких романов Нина Халикова ответит утвердительно. Она практически не останавливает внимание читателя на бытовых деталях и эмоциональных переживаниях в мелодраматическом духе. Ум с сердцем у ее персонажей если и не в ладу, то вполне дополняют друг друга, как источники мыслей и поступков. То есть реакции героев гораздо шире, чем простые рефлекторные отклики на уровне первой сигнальной системы. Ведь есть же у человека и вторая сигнальная система, которая, в конце концов, и отвечает за его ум и сознание.
Видимо, жизненный и творческий опыт подсказали Нине Халиковой варианты поисков решений тех проблем, с которыми любой человек так или иначе сталкивается на протяжении всего своего земного пути. Корни большинства из них уходят в ту почву, которая на языке обыденности зовется «семьей», или тем, что мы понимаем под этим словом. Недаром словосочетание «семейные узы» воспринимаются временами с некоторой негативной коннотацией, как нечто связывающее индивидуума по рукам и ногам.
А, с другой стороны, мы сами, с возрастом, понимаем: как хорошо иметь подобные «узы», то есть тот самый узкий круг людей, которые близки тебе и дороги. Однако именно здесь и кроется порою, по версии Нины Халиковой, опасность неадекватной оценки степени доверия между родственниками. Повторимся, что эти ловушки жизни и чувств возникают, как кажется, против воли персонажей книг, и автор вроде бы здесь ни при чем. И в то же время писатель, слагающий фабулу новой книги, представляющий себе КАКИМИ людьми являются ее герои, не может не понимать: слишком тесное сближение в житейском плане может стать триггером для последующих, отнюдь не бытовых проблем.
Все эти предостережения со стороны рецензента и автора данного анонсирующего текста по поводу романа Нины Халиковой «Сумерки богов» происходят от того, что он уже прочел текст и ему известна развязка, которая заставляет вспомнить многие прежние и древние классические тексты на тему отношений между братьями разной веры, разного места и времени жительства, не говоря уже о количестве тех самых братьев. Нынче фантазия автора романа породила двух братьев. Их историю и узнает некий писатель от случайного попутчика, с которым его свел авиарейс на далекий заграничный курорт (понятно, что все случилось в докарантинную эпоху).
Подобная композиция – давняя традиция мировой литературы. Она напоминает формат этакого «шкатулочного романа», когда внутри одной, главной сюжетной линии появляются время от времени иные новеллы. Они могут быть связаны с отношениями доминирующих действующих лиц, а могут быть интересны сами по себе. Объем созданного Ниной Халиковой текста не так велик, чтобы отвлекаться читателям в сторону. Здесь все подчинено главной мысли о тяжести кровных уз и о разности судеб родных по крови людей.
Проницательный читатель имеет шанс догадаться, что причиной конфликта между братьями все-таки станет женщина. Я специально не упоминаю имен всех трех факторов романной фабулы, дабы раньше времени те, кто соберется читать книгу Нины Халиковой, не впали в грех предвзятого ожидания. Намекну лишь, что у братьев – совершенно разные профессии и соответственно – образ жизни. Также, как абсолютно другая профессия и той самой прекрасной дамы, из-за которых и случаются в романе напряженные, как вольтова дуга, отношения. В конечном счете, можно все списать на трагический рок судьбы, и на то, что доводы рассудка и моральных обязательств никоим образом не смогли встать непреодолимым препятствием для обоих братьев. Первая сигнальная система оказалась сильнее. Братство по крови вместо фактора сдерживания стало фактором психологической провокации.
Здесь я уже вступаю на территорию интересов самого автора Нины Халиковой, которая, быть может, вне текста и произвела бы интегральное психологическое исчисление причин развернувшегося конфликта. Возможно, что и, получив на консультацию одного из двух братьев, и подсказала бы варианты выхода из поля напряжения в область освобождения и релакса от мучающих томлений и устремлений. Но это уже мои домыслы, как автора, знающего предыдущие тексты писателя Халиковой, среди которых «Жребий», «Желания требуют жертв», «Северная Федра».
Каждое из этих названий обозначает вполне конкретную ситуацию и вполне конкретный конфликт, в том числе и на историческом материале. Тем не менее, мысль писательницы никогда ранее не устремлялась туда, где не место нам смертным. И где вполне комфортно чувствуют себя те, кто уже несколько тысяч лет подряд связывают вместе судьбы людей, живущих на земле. Так и рождаются в нашем житье-бытье те самые семейные узы, которые могут стать теми узлами, которые порою невозможно никак развязать, а можно только разрубить.
А для того, чтобы читатели со старта чтения текста осознали: ЧТО ждет их впереди на страницах текста, Нина Халикова предлагает эпиграф (что, впрочем, всегда есть отличительный знак ее сочинений). Имеющий глаза, да увидит. Имеющий ум, да поймет. А вот каково будет настроение такого читателя после того, как он перевернет последнюю страницу романа Нины Халиковой, не берусь судить. Потому что тем он и хорош, что из него можно вычитать то, что срезонирует в душе и уме прочитавшего. Правда, у каждого это впечатление будет личным. Я бы даже сказал – «очень личным». Недаром литература и психология так часто идут рука об руку с тех пор, как на пути человеческой цивилизации появились книги. Теперь у нас их стало на одну больше.
Сергей Ильченкодоктор филологических наук, профессор ВШЖиМК СПбГУ, главный редактор газеты «Культурный Петербург», обозреватель радио «Петербург»Холодный нескончаемый дождь лил, почти не переставая, целых двенадцать недель. Стоял конец декабря, а снега всё ещё не было, зато сильнейшие ветра и ливни ежедневно одолевали человеческие души. Временами мне казалось, что я совсем позабыл, как на самом деле выглядят солнечные лучи, и что теперь мой скромный удел – смотреть на непробиваемый, тоскливый, беспредельный, каменный свод тёмно-серых туч, созерцать лишь эту непреодолимую преграду, способную кого угодно довести до бешенства.
Будь я в другом состоянии духа, возможно, я не придавал бы значения погоде, но… Так уж получилось, что моя возлюбленная причинила мне боль, предпочла мне другого мужчину, и я остался один, оплакивая два с половиной года, выброшенные из жизни. Апоплексического удара со мной, разумеется, не случилось, но все мои внутренние органы в одночасье превратились в грусть, в тоску, они как будто разбухли, захватили всё пространство моего тела и порой даже мешали мне дышать и двигаться. Умом я понимал, что женщины давно махнули рукой на приличия и честность, однако же, на свою беду, я так и не научился относиться к жизни с мудростью, смиренно принимать данность как абсолют, кроме того, я не научился терять, не испытывая при этом горечи. Хотя для того чтобы потерять, для начала надо бы обладать, а чем мы в жизни обладаем? Да ничем. Разве что собственной иллюзией.
Итак, час назад, без всякой предотъездной суеты, я закрыл дверь своего пустого дома, сел в такси и приехал в аэропорт. Идея отправиться в путешествие – улететь на другой конец света, провозгласить ва-банк, исправить несправедливость судьбы и скоропалительно начать всё сначала – показалась мне единственно верной и легкоосуществимой. Да, я ревновал, ревновал мучительно, и полагал, что найду утешение от перемены места и окружения, что выдержу эту лютейшую муку, не надломлюсь и выйду живым из боя. К чему мне испытывать судьбу в четырёх стенах с бесовскими мыслями в голове? Ревность сложна и многослойна, но всегда плохо пахнет, и если уж подцепил её, как дурную болезнь, то лучше удалиться подальше, пока не излечишься до конца, дабы не отталкивать окружающих. Ревность, как известно, и ослепляет, и будоражит воображение, и лишает нас разума, но доставляет и тайное удовольствие. Что за удовольствие? Очень просто: удовольствие от предвкушаемой мести, от тех мук, например, которым я подвергну свою бывшую возлюбленную, и ещё оттого, что рогоносец имеет полное право превратить свою жизнь в груду дымящихся развалин (хотя в мужской среде и принято считать: от девок рога не растут). Увещевания же разума о том, что всё пройдёт, всё забудется, не приносили никаких плодов.
Всё бы ничего, но сегодня меня удивляло то, что я не в состоянии объяснить свои чувства; с одной стороны, я хотел поскорее рухнуть в беспамятство от гнетущего меня позора унижения, но с другой – тут же мечтал увидеть свою бывшую возлюбленную и заключить с ней перемирие. Такая раздвоенность вызывала у меня недоумение, возмущение и злость на самого себя: я топал ногами, сжимал кулаки, мучился бессонницей, просыпался среди ночи в холодном поту, хотел наделать бог знает чего и потом остаток дней терзаться угрызениями совести.
Почему с необъяснимой настойчивостью мы желаем именно того, в чем нам отказано? Хороший вопрос, но прямо сейчас я отвечу на него едва ли. Препарировать свои чувства я пока не осмеливался и потому, немного поразмыслив, решил улететь куда-нибудь от греха подальше, а возвратившись из странствий, обратить свой взор к делам более приземлённым и полезным, нежели душевные терзания.
Разумеется, я нисколько не ополчился на всю женскую половину человечества, наоборот, я был почти уверен, что мир полон милых и добрых женщин, только мне они почему-то не попадаются, словно высшая сила наблюдает за мной с высоты и едва лишь завидит честную бескорыстную женщину, идущую мне навстречу, как сразу же направляет мой взор в противоположную сторону. Вот такая серьёзная расплата за недостаток ума. Видимо, поэтому я остался один-одинёшенек без родственной души и без единой надежды в кармане. Впрочем, никто не знает, что такое родственная душа. Очередная подслащённая пилюля? Разве существуют родственные души? Бывают одинаковые желания, сходные мысли и рассуждения, а мы их ошибочно принимаем за родство душ. Почему? Просто нам так хочется думать, просто нам хочется что-то себе объяснить, взять под контроль, по возможности остановить текучесть времени и бытия и хоть так защитить себя от их неизбежной переменчивости. Увы, мы хотим зафиксировать счастливый момент и не хотим думать о том, что рано или поздно он пройдёт. Мы хотим остаться в нем если не на всю жизнь, то хотя бы на долгие годы; и мы растягиваем его, как жвачку, в своём воображении. Зачем мы постоянно мысленно возвращаемся в то, чего нет? Мы не устаём скорбеть не только о горе, но и о счастье, воскрешаем приснившуюся, неуловимую и быстротечную любовь и восхищаемся её красотой. Похоже, мы просто не хотим знать, что любить – это больно, что желания исчезают, что мысли то и дело меняются, рассуждения становятся другими, и некогда близкий родной человек превращается не просто в чужого, а в почти незнакомого, и с этим ничего не поделаешь. Мы отвергаем тотальное одиночество, на которое обречены, и готовы поверить во что угодно: в любовь и верность до гроба, в родство душ и в их соединение, в вечную молодость и прочие химеры, ставшие нашей метафизикой, нашей первой аристотелевской энтелехией, лишь бы унять тревогу, вызванную одиночеством. И нас нельзя в том винить, ведь мы всего лишь люди, которые ищут поддержку в себе самих. Так нам легче жить, так нам подсказывает наш инстинкт самосохранения вперемешку с эгоизмом, а это куда более могущественные советники, нежели все мудрые мудрости, вместе взятые. Просто мы не хотим чувствовать себя булыжниками, летящими в бездну, мы всего-навсего устали от неопределённости и зыбкости нашей жизни, вот и придумываем себе разные подбадривающие снадобья. Пусть они немного напыщенны и не всегда просты, но ничего страшного в них нет…
Куда и зачем я лечу, я не имел понятия, но был почти уверен, что толковое путешествие по восхитительным местам, морские волны, слепящее солнце, тропическое лето, нежно-зелёные гребни гор и все непременные атрибуты приличного отдыха способны вновь соединить обречённые на умирание, разбившиеся и разлетевшиеся частицы моего «я» и заново оживить меня.
Говорят, что тот, кто ничего не удерживает, как раз всем и обладает. В философском смысле звучит довольно красиво, но только в философском… Надо сказать, я в своей жизни никого и ничто не удерживал, – видимо, потому ничем и не обладаю, и никакой особой красоты в том не нахожу. Иногда по наивности мне казалось, что если судьба наказала тебя разок- другой, то потом она непременно должна побаловать. Возможно, я заблуждался на её счёт. Ничего она мне не должна и, судя по всему, баловать меня не собирается. Надо бы хорошенько об этом поразмышлять, тем более что впереди у меня почти десять часов полёта, где никто не потревожит мои рассуждения в этих дебрях.
* * *Видимо, из-за дождя самолёт задерживали, и у стоек регистрации выстроилась длинная очередь.
– Почему не начинаете регистрацию? – спросил я у стандартно красивой девушки в лётной форме, сидящей за стойкой.
– У нас проблема со взлётно-посадочной полосой.
– Какая?
– Ливень. Вся полоса забита самолётами, готовыми к взлёту, – девушка сочувственно улыбнулась и добавила извиняющимся тоном: – Боюсь, мы не сможем вовремя подняться в воздух.
Аэропорт быстро заполнялся людьми и был похож на взвинченный улей. В центральном зале чувствовалось напряжение, со всех сторон доносились возбуждённые возгласы и детские крики. Обеспокоенные пассажиры с плоскими чемоданами и выпуклыми сумками толпились во всех залах ожидания, проходах, во всех коридорах, ресторанах, во всех мыслимых и немыслимых закутках, в магазинчиках с детективными романами, сувенирами и водкой. Люди собирались в кучки, потом разбредались в разных направлениях и вновь собирались у информационных табло в надежде увидеть на нём светящуюся надпись: «Посадка».
Я же, как бравый солдат или странствующий рыцарь, долго бродил по разным дорогам, купил какую-то книжицу с кричащей обложкой и встал у огромной стеклянной стены. Ветер завывал на разные голоса. Дождь лил с такой силой, что, кроме расплывчатых огней прожекторов и размытого силуэта самолёта, похожего на Ноев ковчег, ничего невозможно было разглядеть. Стекло серебрилось переливчатыми стекающими струйками. Тут же, рядом со мной, в эту темноту, напоённую дождём и ветром, вглядывалось множество глаз, утомлённых ожиданием.
Спустя несколько мгновений позади я услышал какое-то шарканье и оглянулся. Передо мной стоял высокий сутулый мужчина, напоминающий худого тюленя в дорогом обтягивающем костюме.
– Летите один в тёплые края, к игуанам в гости? – непринуждённо спросил мужчина, словно был моим знакомым. Голос у него оказался сильным, низким и довольно уверенным.
Вместо ответа, я лишь утвердительно кивнул головой, явно показывая, что не расположен к разговору.
– Жаль, что рейс задерживают, но, как говорится, плохая погода – это ещё не несчастье, – не обращая внимания на мою реакцию, продолжал он. – Кстати, на втором этаже есть неплохой ресторанчик, не составите ли мне компанию?
Вопрос повис в воздухе. Я посмотрел на мужчину, не совсем понимая его. Холёное лицо, бледно-голубые глаза, на вид лет тридцать пять – тридцать шесть, то есть одного со мной возраста, но почему-то он говорил со мной так, будто бы великодушно оказывал мне своё покровительство. Я сделал нетерпеливое движение, собираясь уйти, он это заметил и поспешно сказал:
– Не подумайте ничего такого, я в том смысле, что дорога объединяет, не так ли?
– Пожалуй, вы правы, – нехотя согласился я, покачался на подошвах, скептически скривился, но принял приглашение. В такие моменты можно посмеяться над собой.
Пока мы поднимались по эскалатору, он как бы между прочим заметил:
– Хочу рассказать вам одну историю.
– Простите? – я сделал вид, что не понял этого несчастного, ибо на ипохондрика он не был похож, а счастливые люди не торопятся рассказывать истории первым встречным незнакомцам в аэропорту.
– Видите ли, я узнал вас, – он небрежно поклонился. Казалось, он наслаждается звуком собственного голоса. – Вы – писатель.
– И что же? – спросил я, в душе надеясь, что он воздержится от порицаний или восхвалений моих скромных трудов.
– Я читал ваши книги… – он немного помедлил, – недурно, весьма недурно, и даже похвально. Вы знаете своё дело; я бы даже сказал: у нас с вами есть нечто общее.
Ну вот, нате вам. Моя голова тут же болезненно заныла. Я решил не задавать вопросов, искренне мечтая, чтобы он от меня отстал. Но не тут-то было!
– Вам нравятся ваши книги, господин писатель?
Этот вопрос я тоже предпочёл оставить без ответа, потому что, признаюсь, временами занимался самоуничижением, жалел о написанном, ругал себя и жаждал всё уничтожить. Правда, когда писал, то порой парил где-то в поднебесье и почти чувствовал себя писателем.
– Видите ли, уважаемый, мне кажется, что люди искусства, равно как и представители пишущей братии, лгут, что якобы недолюбливают свои творения, – довольно бесцеремонно продолжил мужчина. – Если бы это было так, то они бы их уничтожали, да и всё. А нет же. Они их берегут, потому что любят, как самих себя, потому что в них есть частичка их самих. Что скажете?
Я не решился спорить с этим утверждением и промолчал. Мой собеседник нисколько не удивился отсутствию ответа и заявил:
– Полагаю, вы не откажетесь меня выслушать.
Тишина с моей стороны.
– Три тысячи извинений, но скажите на милость, зачем вам сочинять историю, выдумывать характеры, толковать несуществующие образы и судьбы? Достаточно не побрезговать мной как рассказчиком, проявить заинтересованность – и вот вам готовый роман и все жизненные удобства. Я вам его, можно сказать, преподнесу на блюдечке. Детально и точно. А вы напишете Книгу с заглавной буквы. Нельзя же пренебрегать тем, что само плывёт тебе в руки.
– Неужели?! – не выдержал я. Его слова показались мне чрезмерными. – Вы и вправду так считаете?
– Именно так, и никак иначе. Хотя… – тут он немного замялся, – поговаривают, что литературные мужи слишком заняты собой, отстранены от мира и всё такое прочее, что все они самовлюблённые одиночки и простому человеку не так-то просто к ним пробиться. Это верно, или я что-то путаю?
Я внимательно посмотрел на холёное лицо, на дорогой, безупречно отглаженный костюм «простого» человека, потом посмотрел на свою потёртую, видавшую лучшие времена куртку и опять промолчал. Несмотря на то что костюм сидел на нём превосходно, манера держаться была подчёркнуто обходительная, граней дозволенного он не переходил, приятным он мне не показался. Что-то в его внешности, в выражении лица меня настораживало и отталкивало.
Какого чёрта?! Что ему нужно? Он хочет пособить мне в писательстве? Это как? Все знают, что учить писателя писать довольно глупо и смешно, если не сказать бесполезно. У человека, исписавшего не одну тысячу листов, такие наставительные разглагольствования вызывают странное ощущение растерянности, комичности и даже нелепости происходящего. Впрочем, определённого отношения к самим рассказчикам я ещё не выработал. Что поделаешь, если многие тешат себя иллюзией, что именно их история интересна читателю, именно она достойна пера и именно её автор должен запечатлеть. Досадно, что люди считают, что лучше всего разбираются в том, о чём не имеют ни малейшего понятия; мало того, они безошибочно знают, что нужно другим, но далеко не всегда понимают, чего хотят сами. Остаётся лишь пожать плечами.
– Вы должны меня выслушать, – сказал он с повелительной интонацией, убирая всей пятернёй со лба густые, ещё не начавшие редеть светло-каштановые волосы. – Ну ладно-ладно, не хотите писать – не пишите, тогда отнеситесь к этому разговору как к развлечению. Я вас позабавлю.
«Да, – равнодушно подумал я, – навязчивости этому парню точно не занимать».
– Во-первых, я никому ничего не должен, – спокойно ответил я, – а во-вторых, прошу вас…
– Я не хотел вас обидеть, – задёргался мужчина, – ни в коем случае, просто неудачно выразился. Простите, я вас перебил, что вы хотели сказать?
– Чтобы вы не спешили делать из меня безжалостного хроникёра, неустанно разыскивающего запах жареного. Это не про меня.
– Ну почему же хроникёра? Ни в коем случае!
Мы прошлись по узкой стеклянной галерее второго этажа и вошли в ресторан. Бесцветное помещение походило скорее на обычную забегаловку, рассчитанную на неприхотливого пассажира. Впрочем, я таким и был, чего никак нельзя сказать о моём собеседнике, особенно если получше присмотреться к его костюму. В ресторане пахло кофе, специями, суетой и запредельными ценами аэропорта.
Когда мы сели за стол, заказали по чашке кофе с молоком и по порции коньяка, мой собеседник привстал со своего места и сказал:
– Разрешите представиться: Александр Петрович Евин.
Я автоматически склонил голову и ещё раз внимательно на него посмотрел. Он мог бы показаться красивым, если бы не внушительный апломб и откровенная навязчивость. Это мне не по вкусу. Интересно, кто он такой? По сутулой спине, длинным тонким пальцам с детской пухлостью, по проницательным глазам в нём угадывался человек науки, если бы не платиновый браслет на запястье с крохотным брелоком в виде мадонны. Что же за черт меня дёрнул поддержать разговор? Вот теперь придётся сидеть и слушать, и кто знает, куда меня это заведёт.
– Вы знаете, что такое зависть? – неожиданно спросил Александр Петрович Евин, резким движением расстёгивая воротничок рубашки и ослабляя петлю своего галстука.
– Разумеется, – коротко ответил я.
Я вовсе не собирался изливать перед ним свои чувства, а потому внутренне поморщился, достал из заднего кармана брюк носовой платок и приложил его к носу.
– Нет! – он неожиданно прикрикнул, взял со стола салфетку и начал её складывать, словно собирался сделать бумажный самолётик. – Что вы можете об этом знать?! Зависть – это не так-то легко! Я говорю не просто о зависти, а о зависти патологической, сводящей с ума, о зависти, сжигающей тебя изнутри, превращающей жизнь в тяжкое бремя!
Я промолчал, рассудив, что ещё не время вступать в дискуссию.
– Ложь, – поспешно продолжил он, словно кто-то собирался его прервать. – Что скажете по этому поводу?
«Что скажу? – подумал я. – Что такое ложь? Это странное двуличное слово обычно употребляют лишь те, кого обманули. Сами же обманщики, как правило, стараются его избегать».
– Вас обманули? – из вежливости спросил я.
Он так униженно на меня посмотрел, что я усовестился и пожалел о своём вопросе.
– Я полагаю, что в отношениях между мужчиной и женщиной разочарования неизбежны… и… обойти их невозможно… Но сейчас не об этом речь, – он уклонился от прямого ответа и продолжал теребить салфетку, так и не сделав из неё самолётика. – А знаете ли вы, что такое кадмейская победа?
