– И его той же ночью ограбили и едва оставили в живых! – с удовлетворением проглотив мутную жидкость с сивушным запахом, покачал головой сулейманин. – Мудрый великий визирь сейчас же провозгласил это ни чем иным, как государственной изменой. Вся городская стража, все осведомители были подняты на ноги. У-у!.. Были тут дела! Немало крови утекло и голов укатилось в тот месяц, но нападавших так и не нашли.

– Но калиф не сдался, – предположил заинтригованный Волк.

– Нет! О, нет! Едва оправившись от того злоключения, он заявил, что такая мелочь не испугала бы великого Гаруна аль-Маруна на праведном пути ко всеобщему благоденствию, приказал пошить второй костюм дервиша, и снова стал выходить по ночам на улицы!

– Мало побили, – резюмировал Серый с видом человека, твердо знающего, для чего существуют ночи.

Абдухасан Абурахман зыркнул на него из-под кустистых седых бровей, но ничего не сказав, осуждающе вздохнул и продолжил историю:

– Но урок пошел впрок. И теперь наш добрый калиф тайно выходит в город не один. За ним в отдалении – метрах в трех – следует отряд бдительных стражников. И по строжайшему приказу великого визиря Фаттаха аль-Манаха они хватают всех и каждого, и не только тех, к кому подойдет его величество, но и того, кто всего лишь поимеет неосторожность повнимательнее взглянуть на него.

– И что они с ними делают?

Лекарь приложил палец к губам, испуганно оглянулся по темным углам комнаты и сказал:

– Тс-с-с! Никто этого не знает… Они просто исчезают и больше не появляются. Великий визирь говорит, что они все – государственные преступники, замышляющие новое покушение на драгоценную жизнь нашего беззаветно-самоотверженного монарха. Значит, наверное, так оно и есть… Не нам, простым смертным, обсуждать правильность решений самого великого визиря.

В немытой взлохмаченной голове Волка, в мозгу, засыпающем от усталости и не спадающей даже ночью жары, зашевелилась-заворочалась, раздирая толстые покровы сна и стараясь привлечь внимание, какая-то идея.

Серый сосредоточенно нахмурился, поджал губы и помял левой рукой подбородок. Потом приподнял брови и, склонив голову набок, медленно потер шею – признак того, что глас вопиющего был услышан, принят к рассмотрению и одобрен.

– И что, часто он выходит благодетельствовать в народ, этот ваш заботливый правитель? – задумчиво поинтересовался он.

– Практически каждую ночь, – шепотом отозвался Абдухасан Абурахман, на всякий случай попытавшись заглянуть под дверь… – Поэтому я и попросил комнату в караван-сарае на эти несколько оставшихся ночных часов. Я-то знаю, что я не государственный изменник, но великому визирю, да будет его мудрость всегда глубока и неисчерпаема, как прохладный колодец в зеленом оазисе, это доказать невозможно! Особенно без головы…

* * *

Предотвратив по недоразумению четыре ограбления, две кражи и одно самоубийство, Серый уже начинал серьезно сомневаться в гениальности своей идеи,[5] как в переулке напротив он заметил подозрительно-неестественную сцену.

Точь-в-точь такой он себе ее и представлял. Упитанный нищий, в бесформенной тюбетейке и рваном плаще «от кутюр», загадочно улыбаясь, пытался ласково взять за руку долговязого водоноса. На перекошенном лице бедолаги с застывшей гримасой почтительного ужаса было написано желание вырваться и убежать, но что-то удерживало его.

Может, предательски отказавший опорно-двигательный аппарат.

Может, стальная хватка дервиша, не полагающегося на случай.

А может, пики, сабли и арбалеты, направленные на него невозмутимыми людьми в штатском, окружившими их с показным безразличием кошки, дежурящей у мышиной норки.

– Это он! – восторженно прошипел Серый на ухо напрягшейся вдруг стеллийке. – Чтоб я сдох, он!.. Не уйдешь теперь, паразит! Вперед, пока он не улизнул!

– Но я представляла его себе более… стройным, что ли? – осторожно проговорила Елена.

– Посадишь на диету!

– И повыше?..

– Купишь сапоги на платформе! – яростно прошипел Волк и потащил заробевшую вдруг Елену за угол.

Проскользнуть в непроницаемой тени дувалов, не обратив на себя внимания калифа, стражи и их добычи, не представило никакого труда. Отойдя метров на сорок от перекрестка, где Ахмет Гийядин вдумчиво расспрашивал о жизни перепуганного вусмерть водоноса, они остановились, глубоко вдохнули, переглянулись… и тщательно срежиссированная отроком Сергием пьеса началась.

– Стойте, несчастные! – отвратительно скрипуче-визгливым голосом заорал Волк, звучно ударяя мечом о меч. – Жизнь или кошелек!

Елена затопала, изображая быстро удаляющиеся шаги убегающего человека, и испуганно закричала:

– Остановись!.. Вернись!.. Куда ты?!..

– Ха-ха! Он бросил тебя! – злорадно завыл Серый и ударил несколько раз кулаком в ладонь.

– Не бейте меня! Пощадите!..

– Замолчи, дура!

– Помогите!!!..

– Отдавай деньги и драгоценности! Быстро!!!

– Спасите!!!.. Убивают!!!..

Из-за угла раздался лязг железа, топот десятка ног и отчаянный крик:

– Сдавайтесь, мерзавцы!!! Держись, госпожа, мы ид… бежим!!!

Волк, приняв низкий старт, дождался, пока отряд телохранителей калифа, возглавляемый своим подопечным, не покажется в поле зрения, бросил на землю купленный накануне специально для этого меч и, припустил со всех ног – только черный плащ развевался за плечами.

– Стой, подлец! Не уйдешь! – несмотря на свое не слишком атлетическое телосложение и отсутствие оружия, Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс намного опередил свою тяжеловесную бронированную свиту и первым домчался до Елены. Увлекшись погоней и распаленный благородным гневом, он пробежал бы дальше, если бы ее ловкая подножка не уложила его рядом с ней в теплую пыль.

– О, спаситель мой, не оставляй меня – мне так страшно, так страшно! – очень натурально всхлипнула Елена, ухватив его за край знаменитого плаща. Калиф вскочил на ноги и торопливо помог подняться ей, и тут она, медленно приложила ладонь ко лбу и, простонав «Ах, мне дурно…» стала падать в обморок. Но, памятуя совет Серого, не слишком быстро, чтобы Амн-аль-Хасс успел среагировать так, как надо.

И калиф не осрамился.

Неровный свет факелов подоспевшей стражи упал на лицо спасенной им девушки, беспомощно обмякшей в его задрожавших в одно мгновение руках… Ресницы ее затрепетали… Губы приоткрылись… Румянец залил бледные щеки… Плащ распахнулся, соскользнул с плеч, и в атаку вступила тяжелая артиллерия легких полупрозрачных одеяний…[6]

Из-под пушистых ресниц через незаметную щелочку прикрытых глаз лукавая стеллийка внимательно наблюдала за лицом халифа и так хорошо знакомой ей экзотермической реакцией, на нем происходящей. И когда, по ее мнению, «клиент до кондиции дошел», она не торопясь «пришла в себя» и стыдливо отпрянула:

– О, какой позор! Мой избавитель, отважный воин, предо мной – и хороша же моя благодарность!..

Это был знак Волку.

К этому времени он успел обогнуть квартал, выбросить через забор плащ, подобрать и зажечь оставленный на исходной позиции факел и начать второй акт их пьесы.

– Прекрасная гурия… Ослепительная пери… Таинственная чужестранка… Какому богу мы обязаны никчемной жизнью нашею встрече с тобой… – забормотал Амн-аль-Хасс, не сводя с незнакомки округлившихся[7] очей.

– Елена!.. Елена!.. Сестра моя!.. – донесся откуда-то слева обеспокоенный голос.

– Поистине благословенна будет эта ясноглазая ночь в веках и тысячелетиях…

– Елена!.. Ты где?.. Елена!..

– Это мой брат! – встрепенулась стеллийка. – После маленькой размолвки я ушла одна, только со своим слугой… Но на нас напали… Он сбежал… Трус… Я думала, это конец! О, если бы не вы… – она уткнулась в ладони и сделала вид, что плачет.

– Гурия!..

– Елена!..

– Ликандр! Я здесь! Здесь! – нерешительно повернулась она на голос.

– Елена! – выскочил из-за поворота Волк и, не сбавляя скорости, вынимая из ножен меч, понесся прямо к ней. – Оставьте мою сестру, негодяи!

– Ликандр! Я в безопасности! На меня напали грабители, но этот отважный человек и его друзья спасли меня! Спрячь свой меч, брат мой!

– Напали на тебя? Грабители? Боги Мирра, Елена! Зачем ты не дождалась меня! Беспечная девчонка!.. – голос Волка прервался, как от волнения. – Дифенбахий знает, как это могло все кончиться! – нервно воздел он руки к чернильно-черному небу. – Ну что же ты стоишь? Благодари своих спасителей, беззаботная! А я дам им денег – эти смелые дервиши заслужили все, что есть у меня с собою!

– Нам не нужны твои деньги, о чужестранец. Если бы ты не был братом несравненной Елены, красавицы, каких не часто встретит грешный странник на земной дороге жизни, мы приказали бы отрубить тебе голову за то, что ты осмелился отпустить ночью одну такую единственную в своем роде девушку! Но ты – ее родственник, и твоя бесславная кончина вызвала бы ее скорбь – и только поэтому мы тебя прощаем, – милостиво взмахнул рукой наследник аль-Маруна.

– Что?!

– Но есть у нас и еще одна, недостойная нашего положения корыстная причина даровать тебе, ничтожному, жизнь.

– Что??!!

– Сколько ты хочешь за свою сестру?

– Что???!!! Ах, ты, наглый нищеброд! Безродный побирушка!!! За такую дерзость я проучу тебя!!! – страшно возопил Волк, тем не менее, не слишком торопясь вынимать меч из ножен.

И тут настал черед торжества калифа.

Он величественным жестом распахнул свой легендарный плащ – жалкое рванье и заплаты снаружи, и бархат и бесценные алмазы – внутри, и горделиво вскинул голову.

– Да будет тебе известно, о чужестранец, что нас зовут Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс, и мы являемся правителем Сулеймании – калифом Шатт-аль-Шейха, – высокомерно объявил он.

Может, Амн-аль-Хасс ожидал, что нахальный иностранец смешается, оробеет, будет просить прощения, пощады или еще чего-нибудь, раз уж подвернулся такой уникальный шанс – но тут он ошибался.

– Моя сестра не продается! – не менее высокомерно оттопырив нижнюю губу и уперев руки в бока, тут же отозвался Волк.

– Ах, так?! Тогда мы прикажем… Мы заставим… Мы… Мы…

Но тут калиф нечаянно перехватил взгляд Елены Прекрасной и почувствовал, как вся его спесь тает и уходит в песок, словно мороженое на пляже.

– Мы… Мы… Мы полюбили твою сестру – да расцветает ее красота вечно, подобно нежной розе в прохладном саду! – с первого взгляда… И мы готовы жениться на ней хоть сию же минуту – ибо сама жизнь наша теряет свою прелесть, если рядом не будет этой горной газели с глазами, подобными двум черным бриллиантам! Но если тебе не надо денег, алмазов, рубинов, изумрудов, янтаря… – и калиф украдкой с вопросом и надеждой глянул на отрока Сергия. – …золотых изделий, богато изукрашенных драгоценными каменьями и серебряной сканью, парчи, бархата, шелка, пряностей, караванов верблюдов, груженых различными товарами…

– Нет, – упрямо мотнул головой Серый.

– Невольниц и невольников, белых из стран северных, холодных, где птицы замерзают на лету, и железо крошится, как глина, и черных, из стран южных, жарких, где вода в реках кипит, а песок под ногами плавится?..

– Нет.

– И роскошных дворцов, садов с редкими растениями и ручьями, приносящими прохладу в летний зной, и чинов, званий, почестей и славы…

– Нет.

– Но чего же ты тогда хочешь?! – чуть не плача, возопил монарх, хватаясь за сердце.

– Слышал я, что есть у тебя конь заморский, златогривый… – как бы задумчиво начал Волк, и испарина мгновенно выступила у него на лбу.

Начиналось то, ради чего весь этот спектакль и был затеян. То, от чего зависело всё.

– Согласен! – тут же выпалил калиф. – Еще что?

«Еще?!..» – в первый раз за долгое и долгое время Серый лишился дара речи. Он был похож на человека, который изо всех сил с разбегу налетает плечом на закрытую дверь, приготовившись ее выломать, но вдруг выясняется, что дверь мало того, что была не заперта, но и открывалась от себя.

Но трагикомичность его положения заключалась еще и в том, что потерявший голову от внезапного приступа любви калиф перечислил уже всё, что только можно было пожелать, и от всего Волк, не задумываясь, пренебрежительно отказался. И теперь, когда его спрашивали, что еще, кроме коня, он хочет получить за Елену, его воображение, смущенно пожав плечами, отводило взгляд.

– Еще…

– Да, еще, – бедный калиф, глазами, полными новой надежды, робко заглянул ему в глаза. – Ведь конь – это слишком мало за богиню красоты – прекрасную Елену, я сам понимаю, я не могу просить тебя уступить твою божественную сестру всего лишь за какое-то непарнокопытное!..

– Еще…

Что же еще можно попросить? Калиф уже предлагал все – драгоценности, рабов, верблюдов, недвижимость, звания… Что осталось?

Серый по недавно приобретенной привычке задумчиво пощупал через рубаху волшебное кольцо старого Ханса на груди – грубый рельеф, тяжесть серебра, выпуклость камня…

Магия.

– А нет ли у тебя, о состоятельнейший из правителей, каких-нибудь магических безделушек? – спросил он.

Амн-аль-Хасс нахмурился, то ли стараясь вспомнить, есть ли у него вообще что-нибудь волшебное, то ли перебирая в памяти залежи своих артефактов, как почему-то называл такие вещи царевич, выбирая среди них наиболее бесполезный.

– Есть, о благороднейший из юношей! – наконец просветлел он лицом. – Мы бы, конечно, предпочли подарить ее своей невесте в день свадьбы, но если ты так хочешь – она твоя.

– Она?..

– Это старая медная ваза – любимая игрушка еще нашей пра-пра-прабабушки. Стоит ее потереть и прошептать над ней название любого цветка, как он тут же в ней появится! Правда, забавно? Нашему пра-пра-прадедушке она стоила целое состояние!

– И всё?

– Клянемся бородой аль-Маруна – больше ничего нет! В наши дни магия не так хорошо распространена в Сулеймании, как раньше. Обладатель даже самого крошечного пустяка считает себя счастливчиком! А что? Почему ты спрашиваешь? Этого мало? – с содроганием спросил влюбленный калиф.

– Нет, напротив! Замечательно! – просиял лукавый отрок в ответ. – На том и сговоримся!

– Как мы счастливы! Как мы рады! – всплеснул короткими ручками вдохновленный Амн-Аль-Хасс. – Звезда удачи сияла над нами сегодня, когда мы выходили из нашего дворца делать добрые дела, и великий Сулейман вознаградил своего ничтожного слугу! Добро пожаловать в наше скромное жилище, мои дорогие гости! Проведете остаток ночи в малом дворце, утром начнем приготовления к свадьбе, а вечером справим торжества!

– Но…

– Нет-нет! Даже не думайте отказываться! Мы и секунды не сможем прожить без нашей несравненной Елены – сердце наше разорвется от мук разлуки, если вы откажетесь принять наше гостеприимство!

– Но я…

– Все наши рабы и слуги, танцовщицы и музыканты будут в вашем распоряжении!

– Но мы…

– Поющие фонтаны, прохладные заросли у ручья, тенистые беседки, беломраморные террасы, изысканные украшения в комнатах гостевого дворца – равных им нет в целом мире!

– Ликандр, пожалуйста!.. – не выдержала Елена, но Волка ничто не могло поколебать в его решимости вернуться в караван-сарай и быть рядом с медленно выздоравливающим Иванушкой, на случай, если больному что-нибудь понадобится.

– Нет.

Ничто, кроме…

– А еще сегодня наш повар приготовил заморский деликатес – бананы в шоколаде. Мы уверены, вы такого никогда не едали!

И тут Серый сдался.

* * *

…Сегодня он снова наблюдал из своего укрытия, как девушка со станом, гибким, как ветка молодой ивы и глазами огромными и бездонными, как горные озера, пришла с простым медным кувшином к фонтану за водой. Но в чувствах его уже не было горечи безнадежности, как раньше. Напротив! Он оглядывал ее стройную фигурку, точеные черты лица и черные косы с ревнивой гордостью владельца. Еще немного – и она будет принадлежать ему, и ее лучистое имя – Фатима – он прошепчет жарко в ее маленькое ушко. Какая красавица!.. Как слепы те, кто считает, что красота, как толстый золотой браслет, может принадлежать исключительно богатым холеным матронам! Пусть глупцы пребывают ослепленными богатством и знатностью. А он сорвет этот пустынный цветок не с клумбы – с бархана, и осыплет его всеми благами и роскошью, о которых любая девушка может только мечтать. Все сокровища мира он бросит к ее ногам. Все чудеса Белого Света. Всё своё бесконечное одиночество, всю нерастраченную любовь и нежность превратит он для нее самозабвенно в невообразимые радости и наслаждения, наполнив ими каждое драгоценное мгновение ее жизни. И тогда у него на глазах случится истинное чудо – маленькая песчаная фиалка превратится в благоуханную розу, и роза эта будет принадлежать только ему, и цвести только для него. И вся жизнь ее превратится в блаженство, и как дурной сон будет прекрасная Фатима вспоминать годы в услужении в вонючем караван-сарае, с кувшином и тряпкой…

Он уже почувствовал близость нужного человека.

Подожди, моя белая розочка.

Осталось совсем чуть-чуть.

* * *

Отрок Сергий возвращался в караван-сарай, где оставил Ивана два дня назад, с чувством малыша, который только что поймал первую в своей жизни рыбу – огромного карася – но вместо невода использовал любимый мамин плащ.

Серебристый конь с золотыми гривой и хвостом послушно шагал за ним, позвякивая при каждом шаге уздечкой, едва ли менее драгоценной, чем он сам. В замшевой сумке за плечами при каждом шаге стучала в лопатки волшебная ваза, с виду похожая на нечищеный кувшин нерадивой хозяйки. Калиф сказал, что это не грязь, а благородная патина, и что именно это показывает, какая она старинная, чтобы не сказать – древняя, что придает ей дополнительную ценность, и что лет через четыреста, если ее и далее не чистить, ей просто цены не будет, но для родного брата его ненаглядной Прекрасной Елены ему ничего не жалко, давай, еще выпьем этого искристого шербета и раскурим кальян дружбы… Но Серый с детства помнил предупреждения старого знахаря Минздрава, что курение опасно для нашего здоровья, и предоставил пыхтеть и булькать мутным зельем Ахмету Гийядину, захмелевшему от свалившегося на него счастья в лице своенравной стеллийки, и его гостям. Сам же, ни на секунду не забывая о простуженном Иване, брошенном ими на милость прислуги в пыльной вонючей дыре, именуемой то ли колонна-амбаром, то ли пелотон-чуланом, при первой же возможности, прихватив выторгованные призы, помчался назад.

Но шаги его с приближением к сулейманскому постоялому двору – как его там? – всё замедлялись и замедлялись, и вся ложь об исчезновении Елены Прекрасной, заготовленная ранее и казавшаяся чрезвычайно правдоподобной еще полчаса назад, начинала представляться беспомощной и нелепой выдумкой, не способной обмануть даже Ивана. Оставалось только надеяться, что царевич еще не пришел в себя, и тогда его можно будет погрузить на Масдая, завести на него же коня – ох и ругани-то будет, но не в сапог же его совать!.. – и быстренько лечь на обратный курс. А там, когда оклемается сердешный, уже поздно будет. И забудется эта спесивая взбалмошная Ленка как страшный сон.

Хозяин встретился ему у ворот – он провожал старьевщика с повозкой, нагруженной хламом. Прижимая к груди медный котелок, выменянный на копившуюся месяцами рухлядь, караван-сарайщик одновременно пытался выглядеть, не прихватил ли проныра-коммерсант со двора чего ценного.

Увидав ослепительного коня и одежду его владельца, лопающуюся от золотого шитья и самоцветов, хозяин выкатил глаза, вытянул шею и выронил котел из рук.

– Что ты так таращишься? – свысока удивился Волк. – Лошадей, что ли, никогда не видывал, или меня не узнал? Я теперь – деверь калифа Амн-аль-Хасса. Или шурин? Или свояк… Короче, я обменял свою любимую сестру на его любимого коня, которого и вверяю пока в твои дырявые руки. Заботься о нем до нашего отъезда как о себе самом – и мы вознаградим тебя по-цар… по-калифски. Но если хоть волосок упадет с его гривы – ты свою беспутную башку не найдешь больше и с атласом. Понял?

– Все понял, ваше высочество, – поклонился до земли хозяин.[8]

– Исполняйте, – лукоморец не стал вдаваться в тонкости местного этикета, а просто бросил ему поводья. Сам же быстрым шагом направился в их с Иваном комнату, на всякий случай готовясь к самому худшему – крикам, ссоре, драке, лекции…

Но к тому, что комната окажется пуста, он готов не был.

– Масдай, где Иван? – тревожно озираясь, спросил он.

– Не знаю, – недоумевающе прошелестел ковер с лежанки. – Вчера днем, ближе к вечеру, внезапно очнулся, встал, вышел и больше не возвращался. Может, пошел вас с Еленой искать?

– Еще этого только не хватало, – состроил страшную мину Волк, развернулся и галопом вылетел во двор.

Хозяина он нагнал около конюшни.

– Эй, хозяин, слышь, как там тебя…

– Маджид, ваше высочество.

– Сергий, между прочим, – Волк неловко сунул руку, свежеукрашенную разнообразными перстнями – подарком «зятя» – для пожатия и чуть не отскочил, когда Маджид попытался облобызать ее.

– Ты че, с ума спрыгнул? – испуганно покрутил он у виска. – А ну прекрати!

– Как прикажет ваше высочество, – с готовностью согласился хозяин.

– Прикажу, – ворчливо буркнул Волк, но тут же добавил, вспомнив, зачем он тут: – Ты друга моего не видал здесь нигде?

– Больного?

– Да хоть больного, хоть здорового – не видал?

– Нет, не видел, виноват. Я не знал, что за ним… что он встает… Я бы…

– Ну ладно, не видел, так не видел…

И Серый твердым шагом направился к собирающимся в дорогу купцам.

– Эй, торговый люд, вы тут чужеземца в стеллийской одежде не видали вчера или сегодня?

Но ни торговцы, ни слуги, ни ремесленники Ивана не видали. В голову Серого пришла гениальная, как все простое, мысль, и он быстро выудил из карманов штанов Ярославнин «иваноискатель». Ну-ка-ся, ну-ка-ся…

Но приборчик был мертв.

«Может, я его просто придавил сильно где-нибудь? Или он перегрелся? Или магия выветрилась? И ничего страшного с царевичем вовсе и не случилось?» – думал, не веря сам себе Волк, устало опустившись на низкую каменную скамеечку у фонтана, откуда был хорошо виден единственный вход в караван-сарай. Он сидел, повернувшись разгоряченным лицом к прохладным струйкам воды, и задумчиво подбрасывал завалявшуюся в кармане золотую монетку.

«Может, он пошел погулять в город и немного подзадержался? Или нашел себе приятеля и пошел к нему в гости? Или… Или… Ну почему, когда его лукоморского высочества нет на месте каких-нибудь полдня, я обязательно должен подозревать самое страшное?! Может же быть десяток… нет, сотня каких-нибудь совершенно безобидных причин, по которой я не застал его в комнате! Только почему же я не могу назвать ну хотя бы одну?..»

Денежка выскользнула из дрогнувших пальцев Сергия и с едва слышным плюхом упала в фонтан.

«Да еще и вот это!..» – сердито подумал Волк и уже собрался было засучивать парчовые рукава, чтобы достать ее со дна, как услышал за спиной издевательский смешок.

– Рученьки-закорюченьки, да, северянин?

Волк медленно обернулся. Рядом стоял смуглый до черноты долговязый юнец в чистой дорожной одежде – видно, собирался уходить с караваном. Серый смерил его взглядом и презрительно хмыкнул. И хмык этот ясно сообщал всем заинтересованным и не очень лицам, что на его личной шкале таких мелких делений еще не было нанесено.

– Ты, я вижу, тут впервые? – свысока спросил он.

– Да, – вызывающе ответил юноша. – Я из Амальгамы.

– А-а, – снисходительно махнул рукой Волк. – Значит, ты не знаешь.

И отвернулся.

– Чего не знаю?

– Этого поверья.

– Какого поверья? – не унимался тот.

– Старинного. О фонтане.

– О фонтане?..

– Да. Хотя, по-моему, это знают все. В этот фонтан надо бросить золотую монету, если ты хочешь вернуться в Шатт-аль-Шейх еще раз.

– Да?.. – озадачился амальгамец. – А если еще два раза?

– Две золотых монеты.

– А если бы я хотел здесь поселиться?

– Прикинь, сколько лет ты бы хотел тут прожить, и за каждый год – по одной серебряной монете. Ну и за возвращение – золотой.

– Хм… – юноша хотел сделать вид, что не поверил, но у него не очень получилось.

Серый со скучающим видом снова отвернулся и стал демонстративно заинтересованно разглядывать замысловатой формы трещину в заборе.

Меньше, чем через полминуты он услышал мягкое позвякивание отсчитываемых монет, а затем веселый всплеск.

– Что это ты такое делаешь, Абу? – к их компании присоединился караванщик.

– Ты когда-нибудь слышал о старинном поверье, о мудрый Хасан, что чтобы вернуться еще раз в Шатт-аль-Шейх, надо бросить золотую монетку в этот фонтан?

– Да, естественно. Каждый раз так делаю.

И в фонтан полетела еще одна монета.

Чего не сделаешь, чтобы поддержать авторитет всеведения перед молодежью!..

<1 2 3 >

На страницу:

Перейти

2 из 3