Волшебный горшочек Гийядина

Светлана Багдерина

Волшебный горшочек Гийядина

В чистом небе Шатт-аль-Шейха, выбеленном обжигающим полуденным солнцем как прошлогодние кости в Перечной пустыне – ни облачка, ни дымки, ни тени. Слабый чахоточный ветерок, апатично вздохнув пару раз утром, пропал, словно его и не было в благословенном калифате от веку веков. И с восходом над городом разлилась и заняла свое привычное место ее величество жара, щедро покрывшая дрожащей марью улицы, переулки, дома, фонтаны, колодцы, лавки, мастерские, караван-сараи, чайханы и базары – вечные и шумные, как водопады, хоть и не видимые отсюда, с северной сигнальной башни дворца – одним словом, весь древний славный город на берегу реки Шейх.

Селим Охотник, грузный старый стражник, утер пот большим носовым платком с коричневого лба, изрезанного арыками глубоких морщин, и потянулся к притулившейся в углу навеса фляжке. Вода в ней, несомненно, за долгие часы караула успела согреться и разве что не вскипеть, но другой у него всё равно не было, а если философски подойти к этому вопросу, то на полуденном зное вода горячая и безвкусная гораздо лучше, чем воды никакой.

Конечно, можно было рискнуть и сбегать вниз – набрать искрящейся в лучах живительной влаги из крайнего фонтана у подножия башни – воду туда подавали из подземного резервуара, питаемого родниками – но в свете последних событий во дворце ветеран предпочел бы остаться вовсе без воды, чем быть замеченным внизу во время дежурства на башне.

Хотя, конечно, какое там дежурство – сплошная дань традициям:[1] кто в своем уме и среди бела дня станет подавать какие-нибудь сигналы, бунтовать или нападать в самое жесточайшее пекло, да еще в преддверии сезона песчаных бурь? А сотнику нашему Хабибулле всё едино, что халва, что гуталин, лишь бы караул-баши отрапортовать: за подотчетный период прошедшего времени входящих сообщений не поступало, исходящих не исходило, актов гражданского неповиновения совершено в количестве ноль мероприятий…

Жарко… какое тут неповиновение… в тень забраться и вздремнуть – вот и весь предел народных чаяний… пока сотник не видит… и шлем можно снять… на колени положить… покуда мозги окончательно под ним не запеклись… а как шаги его по лестнице услышу… так сразу… так сразу… и…

– Добрый день! Извините, вы не подскажете, как найти калифа?

Шлем, пика, сабля, фляжка со звонким грохотом брызнули в разные стороны, Селим вскочил, панически моргая невидящими, залитыми сном глазами, сыпля междометиями и размахивая руками в поисках нарушителя его сиесты. И тут в разговор вступил второй голос, донесшийся не снизу, с лестницы, а откуда-то сверху, как и первый, если спокойно вспомнить:

– Я ж тебе говорила, сначала по плечу надо было похлопать, а ты – «испугается, испугается…»

«Если бы меня среди тишины и чистого неба кто-то похлопал бы по плечу, я бы тогда точно не испугался», – уверенно подумал стражник, напяливая задом наперед трясущимися руками медный шлем с потисканным фазаньим пером. – «Я бы тогда просто не проснулся». А вслух спросил, напуская вид на себя суровый и грозный, насколько оставшихся сил душевных и опыта небоевого хватало:

– А вы кто такие, а? По какому такому делу к его сиятельному величеству без разрешения заявляетесь?

– По государственному, – не менее сурово и грозно проговорил с ковра-самолета огромный рыжий детина в рогатом шлеме, увешанный топорами как новогодняя пальма – шоколадными тушканчиками.

Селим понял, что его грозность по сравнению с этой грозностью – радостный детский смех, погрустнел заметно, но мужественно предпринял последнюю попытку:

– Если дело ваше недостаточно государственное – берегитесь! С его сиятельным величеством шутки плохи!

– У него нет чувства юмора? – ангельский голосок северной девы такой же ангельской внешности, прозвучавший из-за плеча рогатого монстра, заставил Охотника[2] позабыть обо всем и захлопать глазами.

– Э-э-э… нет?.. Есть?.. Не знаю?.. – сулейманин пал под ударным воздействием глаз прекрасной чужеземки, голубых, как озера Гвента, и расплылся в умильной улыбке. – Лик твой, подобный луне, о младая гурия, затмевает своей красотой полуденное солнце!

Луноликая дева из радужных грёз,Разреши мне задать самый важный вопрос:Ты, явившись с небес, мне слегка улыбнулась —Это шутка была, или это всерьёз?[3]

– И вовсе у меня лицо не круглое, – обиделась неожиданно для Селима младая гурия и капризно спрятала луноликую физиономию за спину упитанного светловолосого человека в чалме из полотенца набекрень и с арфой наперевес.

– Короче, дозорный-кругозорный, где нам вашего калифа сейчас лучше искать? – из-за плеча другого северянина – худощавого и сероглазого, в широкополой соломенной шляпе, выглянул с вопросом по существу не то отрок, не то девица.

– Раньше в это время его сиятельное величество калиф Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс, да продлит Всевышний его годы, искал уединения в Восточном Саду Роз в обществе придворных мудрецов и звездочетов…

Голос Селима нерешительно замер.

– А сейчас? – поинтересовался человек в песочного цвета балахоне и такого же цвета шляпе с широкими, загнутыми по бокам полями, молчаливо до сих пор лежавший в обнимку с длинной палкой.

– Сейчас… кто его знает?.. – старый стражник нервно оглянулся по сторонам и посмотрел в лестничный проем. – В последние несколько дней… его привычки… несколько… поменялись… Да останется неизменной его удача и благоденствие!

– А что случилось? – заинтересованно спросил рогатый.

– Он заболел? – озабоченно нахмурился сероглазый.

– Сменил хобби? – предположил лежачий.

– Влюбился? – выглянула из-за музыканта как из-за тучки не сердитая больше луна.

– Э-э-э, не-е-ет. Тут дела позапутанней были…

– Какие? – с нетерпеливым интересом воззрилась на него Эссельте.

Старый стражник оглянулся по сторонам, как будто летающие на коврах-самолетах люди посреди сулейманской столицы были делом обыденным, словно песчаная буря в июне, прислушался, не скрипит ли лестница внизу под ногами сотника, откашлялся, и заговорщицки понизив голос, спросил:

– Вы по пути сюда голову у главных ворот дворца видали?

– Чью? – полюбопытствовал Кириан.

– Злого колдуна! – с гордостью и торжеством выпалил Охотник, словно отделение головы злого колдуна от всего остального злого колдуна было его персональной заслугой.

– Д-да? – скептически процедил сквозь зубы Агафон. – Знаю я ваших злых колдунов… Поймают какого-нибудь полоумного шептуна, который якобы порчу на соседских кур наводил, и вот вам – злой колдун готов! Оторвем ему голову, и будем герои!

– А вот и нет! – ревностно выпятил Селим покрытую стальными пластинами грудь. – Этот был самый настоящий! Даром, что молодой – говорят, едва за двадцать перевалило!

– Веков? – знакомый со сроками жизни волшебников лишь по сагам, преданиям и Адалету, уточнил Олаф.

– Лет! – взмахнув руками, словно отгоняя дух почившего несладким сном колдуна, воскликнул стражник. – Ему, дурню, по девкам надо было еще бегать – стихи сочинять, под окнами на дутаре бренчать по ночам, ленты дарить да халву, а он туда же…

– И что – прямо в двадцать, и прямо злой? – всё еще недоверчиво, не слишком убежденная страстной речью сулейманина, проговорила Серафима.

– Да еще какой!!! – Селим вытаращил для убедительности глаза и встопорщил усы. – Караул-баши позавчера на политинформации рассказывал, что этот самый колдун наводил черные чары на нашего пресветлого калифа, да продлит премудрый Сулейман его годы – и на весь дворец!

– Врет, – решительно фыркнул Агафон.

– Чистая истина!!! – грохнул себя стражник кулаком в грудь. – Самолично подтверждаю!!! Вы-то не видели и не знаете, а у нас ребята, которые повпечатлительней, ночью в караул ходить отказывались!!! Тут у нас с заходом солнца такое творилось… такое… такое!..

– Какое?.. – завороженно выдохнула Эссельте в сладком ожидании дивной и страшной истории.

И не ошиблась.

– Вещи, люди летали вверх тормашками! Вода из бассейнов и фонтанов выплескивалась! – взахлеб принялся перечислять Охотник, старательно загибая пальцы левой руки при помощи правой. – Земля под ногами дрожала! На кухне – что ни ночь, то пожар!..

Впечатленные путешественники переглянулись и поджали губы в дружном согласии. Летающие вверх тормашками люди, выплескивающаяся вода вкупе с землетрясением и пожаром попахивали черным магом вполне определенно.

– …А потом это дитя гиены и шакала еще и пришло требовать, чтобы его взяли на службу придворным волшебником, а взамен, дескать, так и быть, он перестанет на нас колдовать! Милость окажет!

– И ему отрубили за это голову, – подытожила Эссельте.

– Ага! – довольный, что его мысль наконец-то была понята, радостно закивал ветеран, умильно взирая на луноликую гурию.

– И все безобразия тут же прекратились? – спросила Сенька.

– Как отрезало! – заверил Селим и чиркнул большим пальцем себе по шее.

– А вот не надо было его казнить, – запоздало подал строгий голос Агафон, словно задумавшийся о чем-то ранее.

– Это почему еще?.. – ошарашенно заморгал сулейманин и, на всякий случай, попятился, нащупывая у стены алебарду.

– Взяли бы его на работу, оклад положили хороший, глядишь, от других бы колдунов защищать вас стал, – то ли из упрямства, то ли из профессиональной солидарности его премудрие предложил свой вариант разрешения трудового спора.

– А-а, вы про это!.. – с некоторым облегчением перевел дух Охотник. – Так на кой такыр его сиятельному величеству при дворе два чародея?

– Так у него один уже был? – удивленный таким поворотом сюжета, поднял брови волшебник.

– Ну да!

– И какая с него польза, если он не мог с тем колдуном справиться?

Селим внезапно посуровел.

– Какая от кого тут польза – не мне решать! Вот предстанете пред ликом его сиятельного величества, у него и спросите, если уж вас это так волнует! И вообще – разговорились вы тут что-то, я смотрю! Лицо при исполнении отвлекаете! Вместо того чтобы по инстанциям перемещаться!

– Что у тебя тут, Селим, за собрание? – вслед за скрипом рассохшихся ступенек донесся снизу, из лестничного проема, слегка подозрительный и более чем слегка недовольный хриплый голос.

– Воздушные путешественники по важному делу к его сиятельному величеству калифу Ахмету Гийядину Амн-аль-Хассу, господин сотник! – рьяно отрапортовал стражник, вытягиваясь во фрунт.

– Воздушные?.. – из квадратного проема люка показалась сначала кольчужная чалма начальника Селима, потом грозно насупленные брови, почти закрывающие мечущие громы и молнии глаза, затем – крючковатый мясистый нос над искривившимися в высочайшей степени неодобрения толстыми губами. – А почему ты до сих пор ко мне их не направил? А, подлец? Сказки им тут рассказываешь? Сплетни распускаешь? Слухи мусолишь?

– Никак нет, господин сотник! Описывал им место вашего нахождения, господин сотник! Только что подлетели, господин сотник! – во все пересохшее от страха горло отрапортовал Охотник и испуганно замер, как кролик перед удавом.

– Зна-аю я тебя, Охотник… – ничуть не умиротворенный, протянул начальник караула, ухватился за перила и тяжелым рывком полностью извлек себя на смотровую площадку. – Соврешь – недорого возьмешь. Всё тебе неймется, блоха ты верблюжья. Стихоплётец… Все вы такие… трепачи безмозглые… Распустились… языки распустили… бездельники… дармоеды…

– Кстати, о бездельниках. Мы как раз собирались отправиться на твои поиски, – конунг поспешно вклинился в обвинительную речь командира, дипломатично выгораживая попавшего в немилость разговорчивого, но невезучего охранника дворцового порядка.

– Он так замечательно объяснил, где вас можно найти, что и ночью безлунной, наверное, отыскали бы, – елейно хлопая глазками и усердно кивая, поддержала его Серафима.

– И ни слова лишнего – речь чеканная, как шаг на параде! Левой-правой! Равняйсь-смирно! Руби-коли! – старательно вплел и Кириан свой убежденный голос в хор спасателей.

– Он – настоящий воин! – хвалебным мажорным аккордом завершила речь защиты Эссельте.

– Угу… настоящий… – перекосило брюзгливо сотника, всем своим видом дающего понять, кто у них тут настоящий воин, а кто – верблюжья колючка прошлогодняя.

Но, оглянув сладким глазом северную принцессу, кокетливо обмахивающуюся пучком пальмовых листьев, Хабибулла лишь продемонстрировал исподтишка волосатый кулак Селиму, застывшему подобно деревянному истукану, и дискуссию на этом закрыл.

– А вообще-то, – заносчиво скрестил руки на груди и проговорил чародей, – мы прибыли сюда с другого конца Белого Света для того, чтобы встретиться с калифом Ахметом Гийядином по очень срочному и важному делу!

– Срочному? Важному?

Позабыв на время про притихшего, как мышь под веником, Селима, сотник окинул путешественников оценивающим взором, задумчиво пожевал длинный напомаженный ус, неспешно потер кулаком подбородок, потом шею, и, наконец, кивнул.

– Ну хорошо. Я провожу вас.

– К калифу? – доверчиво спросила Эссельте.

– К его превосходительству караул-баши. А уж он, если сочтет нужным, проведет вас к его великолепию визирю правой руки, – многозначительно и напыщенно выговорил сулейманин название высокого чудесного титула. – В это время они обычно изволят разбирать счетные книги на ковре у фонтана во внутреннем дворике центрального дворца. Они и решат, достаточно ли важное ваше дело, чтобы отвлекать от государственных вопросов самого пресветлого калифа, или лепешки коровьей не стоит. Летите за мной!

– Полетели?

– А-а-а!!!..

Начальник караула вдруг с ужасом почувствовал, что действительно взлетает. Но не успел он как следует включить звук, как оказался усаженным на ковер, а могучая рука, оторвавшая его от пола башни, уже отпустила ворот его бурнуса и успокаивающе, словно гвозди заколачивала, захлопала по спине, выбивая пыль и спесь.

– Закрой рот и показывай дорогу, настоящий воин.

Сосредоточенные стражники у дверей покоев калифа при виде визиря вытянулись по стойке «смирно», вскинули головы и ревностно прижали к плечам алебарды устрашающего вида.

– На данный момент его сиятельное величество пребывают во внутренних покоях, – легким наклоном головы визирь правой руки указал на дверь, изукрашенную инкрустацией из драгоценных пород дерева и слоновой кости. – Подождите здесь, в Агатовом зале, пока я о вас доложу.

– Конечно, подождем, не беспокойтесь, – дружелюбно улыбнулся Иванушка, и чиновник, одарив его странным взглядом, приоткрыл одну створку и юркнул внутрь.

– Мог бы и присесть предложить усталым путникам, – брюзгливо прокомментировал Кириан, оглядываясь в поисках скамеек или диванов, и находя лишь усыпанные подушками ковры на полу, да резной бортик изящного фонтана посреди зала. – Специально все стулья повыносили, что ли?

– Еще не насиделся? – фыркнул Агафон.

– Во народ… как спали вповалку, так бросили всё и уперлись куда-то… – осуждающе покачал головой отряг при виде живописного беспорядка. – Перед гостями бы постыдились…

– А лучше бы остались и попить чего-нибудь предложили. И побольше, – обмахиваясь шляпой и интенсивно потея, пробурчал волшебник. – Я уже седьмую фляжку выдул – и всё равно словно месяц ни капли во рту не было.

– От излишней выпитой жидкости потоотделение в такую жару только увеличивается, – поучительно сообщил Иван, утирая лицо, покрасневшее под южными лучами.

– Где бы ее еще взять – излишнюю… – скроил кислую мину маг.

– В фонтане великому магу на раз попить хватит? – с ехидной заботой предложил бард.

– Ах, в фонтане… В фонтане – хватит.

Чародей задумчивым взором, словно что-то подсчитывая,[4] уставился на мраморную чашу фонтана, посредине которой отплясывала танец живота толстая, веселая и не менее мраморная рыба, потом закусил губу, прикрыл сверкнувшие хулиганскими искорками глаза и быстро зашевелил пальцами, лежащими на посохе.

Сейчас я тебе устрою попить из фонтана, мучитель дудок…

Журчание воды резко прекратилось.

Друзья и стража ахнули.

Агафон насторожился слишком поздно. И поэтому могучий толчок Олафа отбросил его в дальний угол на подушки ошалелого, с закрытыми глазами и приоткрытым в произнесении незаконченного противозаклинания ртом. В то же мгновение сверху на него приземлились очумелые стражники и Сенька с Эссельте.

А на то место, где только что стоял маленький отряд, куда распахнулись вычурные двери – мечта любого дворца, и куда собирался поставить левую ногу визирь правой руки, с грохотом низверглась розовая чаша фонтана вместе с рыбой, ее постаментом и двенадцатью сотнями литров ледяной воды. Ударная волна цунами из воды и осколков мрамора накрыла рассыпавшихся вокруг путешественников, сбила с ног визиря и стремительным наводнением растеклась по мозаичному полу зала, смывая в импровизированные запруды подушки, ковры и оставленные придворными безделушки.

– Я так п-поняла… его калифство… нас ж-ждет?.. – царевна высунула голову из-под мокрого подола гвентянки и встретилась слегка расфокусированным взглядом с изумленно-укоризненным взором осевшего на порог визиря.

– Ж-ждет, – слабо кивнул тот, и с чувством выполненного долга обрушился без чувств на мокрый ковер покоев своего повелителя.

– Ему надо воды! – озабоченно отодвинул Кириана и вскочил Иванушка.

– Во дворе я видел фонтан… – приподнимаясь на карачки, любезно сообщил менестрель. Чем честно заработал полный кипящего яда взгляд его премудрия.

Его калифство и вправду их ждало.

Приподнявшись на локте на подушках, вытянув шею и напряженно сузив глаза, будто кроме прибывших с шумом и помпой гостей вокруг никого и духу не было,[5] Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс производил впечатление человека то ли чем-то удивленного, то ли испуганного.

«С чего бы это?..» – рассеянно подумал Агафон.

– З-здравствуйте, – Иванушка первым слегка поклонился.[6]

– Счастлив приветствовать пришельцев из столь дальних стран в нашем скромном жилище, – не гася настороженных огоньков в черных, как угольки, глазах проговорил калиф.

– «Которое после вашего отъезда, без сомнения, станет еще намного скромнее», – Сенька не удержалась и пробормотала себе под нос окончание фразы Ахмета, потерянное, по ее мнению, под пластами гостеприимства и просто хорошего воспитания любезного правителя Сулеймании.

Эссельте хихикнула.

– Мы рады, что наши непритязательные слова вызвали столь веселый смех со стороны девы, чья красота затмевает блеск всех бриллиантов Белого Света, а бездонные глаза способны посрамить и иссушить черной завистью даже полуденные волны Сулейманского моря, – галантно растянул в улыбке губы Ахмет, и взвод льстецов, подобно прибою упомянутого водоема, нестройно загомонил, наперебой восхваляя несомненный поэтический дар их повелителя.

– Ахмет из рода Амн-аль-Хассов, как последний маг-хранитель, я тебя с полной ответственностью спрашиваю: когда ты будешь готов к отлету? – не стал церемониться и взял быка за рога раздраженный конфузом Агафон. – У тебя есть три часа на сборы.

– Три часа?!.. Три часа?! Но это невероятно, неслыханно, невообразимо, подобно цветочному горшку с крышкой, о суровый и воинственный чудесник!!! Помилосердуйте, какой может быть отлет через три часа, когда такие знатные путешественники – и великий и могучий чародей среди них – только что осчастливили своим присутствием нашу славную державу! Вы всенепременнейше должны отдохнуть с дороги под сенью фиговых пальм, под вкрадчивое журчание фонтанов, под сладкие звуки музыки и пения наших наилучших искусников и искусниц развлечений!

– Видели мы ваши пальмы, – отмахнулся презрительно Олаф, краснокожий, как абориген Диснейланда. – Точно фиговые: тени от них ни шиша. И мешкать нам некогда, Агафон прав. Время-то идет. Атланик-сити – не ближний свет. И чем скорее мы отсюда улетим – тем лучше. Хел горячий, а не страна…

– Атланик-сити?.. – растерянно захлопал густыми пушистыми ресницами Гийядин. – Атланик-сити, вы сказали?.. Но что нам, калифу благословенной Сулеймании, делать в этих варварских местах?!

– Тебе ничего делать не надо – всё будет сделано за тебя, – в жесте того, что в его понимании считалось успокоением и примирением, рыжий конунг вскинул огромные, как лопаты, ладони.

Иван исподтишка ткнул локтем в бронированный бок отряга, жестоко обгоревшего под безжалостным сулейманским солнцем, и поэтому не склонного к учтивому маневрированию и придворному политесу,[7] и снова перехватил нить разговора:

– Я полагаю, господин визирь правой руки доложил вам о цели нашего путешествия?

– Д-да, – уклончиво ответил Ахмет, завозился на своем ковре и грузно присел, поджав под себя ноги. – Он это сделал.

– Тогда вы, без сомнения, понимаете, что дело наше и вправду чрезвычайно срочное, и не терпит отлагательств? – вежливо продолжил Иванушка.

– Дело?.. Ваше дело? Какое?.. Ах, вы об этом… деле!.. – Амн-аль-Хасс натянуто улыбнулся и закрутил пухлой кистью руки, словно отмахиваясь от назойливой мухи. – Премудрый Сулейман! Какие могут быть дела, когда вы едва успели ступить на землю нашего города! По закону гостеприимства Сулеймании в первый день прибытия гостей никакие разговоры о делах даже вестись не могут! Гость обязан отдохнуть, совершить омовение от дорожной пыли, вкусить с хозяином плодов его земли, испить молока белых верблюдиц, преклонить голову на мягких подушках лебяжьего пуха, отдавшись освежающему сну, и только на следующий день…

– Хороший обычай, – нетерпеливо кивнул Олаф. – Но мы не можем…

Эссельте, с ужасом увидев, как из-под ее пережаренного на солнце носика уходят и плоды земли, и отдых на самых настоящих постелях, и даже молоко белых верблюдиц, которое вряд ли могло быть хуже молока серых ослиц и черных буйволиц, которое предлагали им сплошь да рядом по пути сюда сулейманские трактирщики, срочно ухватила юного конунга за рукав и торопливо зашептала:

– Олаф, ты ничего не понимаешь в международном придворном этикете!

– Это точно! – раздулся от гордости отряг.

– А Сулеймания – дело тонкое! – округляя многозначительно глаза и поджимая губки, убежденно заговорила принцесса. – Калиф Ахмет Гийядин может обидеться на наше пренебрежение местными обычаями! А нам с ним еще Гаурдака загонять обратно! Зачем расстраивать будущего боевого товарища из-за такого пустяка, как день-другой пребывания у него в гостях?

– Боевого? – скривился в невольной усмешке отряг. – Да я ему ничего острее перца сроду бы не доверил!

– Кроме умения владеть оружием, у человека может быть много других достоинств! – гордо выпятила грудь гвентянка.

– Д-да, – конунг сдался с первого взгляда без боя.

– Но время… – начал было возражать Иван.

– Один день – это ведь такая мелочь, Айвен, миленький! У нас же есть время!.. У нас ведь есть время? – оставив попытку уговорить лукоморца, она снова требовательно воззрилась на Олафа и Агафона.

– Н-ну… есть… – признал отряг.

– Крайне немного, – сурово подчеркнул маг.

– То есть достаточно, чтобы на день-другой спрятаться под крышей за шторами, нырнуть в фонтан и забыть, что такое солнце? – неожиданно пришла на помощь гвентянке Серафима. – Неужели никто из вас не клялся себе, что по возвращении домой год не будет выходить из тени, а питаться станет исключительно мороженым?

– Не клялся, – не задумываясь, покачал головой северянин.

И тут же признался:

– В голову не приходило…

– Но идея хорошая… – не так уж нехотя, как хотел изобразить, проговорил волшебник, и осторожно прикоснулся кончиками пальцев к покрасневшим и пылающим щекам и носу.

– Один день под вашей гостеприимной крышей, о благородный калиф Сулеймании, стоит десятка под вашим открытым небом, – склонился в галантном поклоне и комплименте Кириан.

– Сказано настоящим поэтом, – учтиво склонил набок голову в тяжелой чалме Ахмет.

– Оценено настоящим поэтом, – куртуазно вернул похвалу бард.

– Значит, мы остаемся? – радостно сверкнули глаза принцессы.

Остальные члены антигаурдаковской коалиции переглянулись и кивнули.

– Уговорила. Остаемся.

Гостеприимство калифа оправдало, и даже с огромным запасом превзошло все самые нахальные ожидания перегретых и пересушенных путников: омовения, роскошные чистые одежды, пышный пир за полночь – с музыкой, пением, танцами и с взводом персональных опахальщиц.[8]

А впечатлительную принцессу и бывалую царевну – одинаково, на этот раз – больше всего поразили ванны с разноцветной благоуханной водой – произведение старшего коллеги Агафона, молодого придворного мага, закончившего год назад с отличием ВыШиМыШи.[9] Вне зависимости от того, какие телодвижения совершались купальщиком, в районе его головы вода и пена всегда были янтарные с изысканным ароматом ананаса и дыни, у груди – розовая – вишня, малина и земляника, а в ногах – желтовато-зеленая – яблоко и банан.