Полная версия
Женщина в голубом
Лара не ответила.
– А немножко любви родному мужу? – Он потрогал ее за плечо.
Лара молчала, притворяясь, что спит. Кирилл погасил ночник, лег, обнял Лару.
– Смотри, а то подружусь с Яшиными девочками. Они для плебса, конечно, но рыженькая ничего. Шучу, шучу, не бойся, я падалью не питаюсь. – Он рассмеялся. – Иди ко мне, я соскучился!
Лара, стиснув зубы, сжав кулаки, удерживая слезы, позволила мужу…
Что значит позволила? Разве он спрашивал, уверенный в своем праве? Все верно, она должна. Должна, не должна…
Сама виновата, ты же никогда его не любила. Да, да, бывает, живут без любви, он тебе защиту, ты ему постель, все честно, так что нечего тут. Нечего! Подумаешь, делов. А то, что от одного звука его голоса, смеха, запаха хочется закричать – твое личное дело. Никто не держит, скатертью дорога. За все нужно платить. За крышу над головой, стол, шопинг в Европе. Твой вариант не самый плохой. Вот и плати. Или уходи. Пошла вон.
Кирилл давно спал, всхрапывая и постанывая во сне. Такая была у него особенность – стонать во сне. А Лара лежала неподвижно, как бревно… вернее, продолжая лежать неподвижно, как бревно, без сна, без мыслей, чувствуя себя пустой оболочкой, мертвым коконом, из которого вылетела бабочка…
Глава 7
Серые будни
Оптимист верит, что мы живем в лучшем из миров. Пессимист боится, что так оно и есть.
Михаил ЖванецкийНа другой день в Сиднев никто, конечно, не поехал. У Добродеева оказалась прорва дел, Монах с мокрым полотенцем на лбу лежал на диване и морщился от всякого звука, будь то шум лифта, звук голосов с улицы или лай соседского той-терьера, крохотного, но удивительно крикливого.
На тумбочке стояла литровая бутылка минеральной воды, и Монах время от времени протягивал руку и, не открывая глаз, прикладывался. Пил, также морщась, так как глотки болезненно отдавались болью в затылке и висках, кроме того, каждый был оглушительным.
При звуке дверного звонка Монах издал стон, но остался недвижим. После третьего, цепляясь за спинку дивана, чертыхаясь, сполз и пошлепал в прихожую.
Добродеев с порога спросил:
– Ну как? – Присмотрелся, покачал головой и прищелкнул языком.
– Вот только не надо, – сказал Монах. – Что я пил?
– Начал с виски, потом коньяк, затем водку с пивом. Я предупреждал, но ты не слушал. Иван Денисенко захотел пива, и ты поддержал. Головка бо-бо?
Монах молча развернулся и пошел назад в гостиную.
– Может, кофейку? – спросил ему в спину Добродеев.
Монах только дернул плечом.
– Тогда я себе, – решил Добродеев. – А пива? Клин клином? Я захватил.
– Давай, – оживился Монах. – Брось на пару минут в морозильник. Ты тоже принял вчера?
– Все кроме пива. Я тебе говорил, но Иван сказал, фигня. Потому свеж и бодр.
– Твой Иван пьет как лошадь, – пробурчал Монах, укладываясь на диван и накрывая лицо мокрым полотенцем.
– Кстати, о лошадях. Речицкий пригласил в Сиднев, помнишь?
– Только не сегодня. Я не в форме. – Голос Монаха из-под полотенца звучал невнятно и глухо.
– Хочешь, накапаю нашатыря?
– Нашатыря? На хрен?
– Говорят, помогает.
– Можешь помолчать? Иди свари себе кофе и дай мне спокойно помереть.
– Иду. Кстати, Кирилл пригласил нас на ужин, пойдешь?
– С какого перепугу? Он держится как белый господин в африканской деревне. Неприятный тип.
– А Лара приятная.
– Приятная. Часто задаю себе вопрос, почему у приятных женщин идиоты-мужья.
– Всяко бывает, – философически заметил Добродеев и удалился в кухню. – Кстати, Речицкий все-таки подрался! – прокричал он уже из кухни. – Мне утром Иван звонил, говорит, махач был приличный. Все против всех. – Добродеев захохотал. – Там своя тусовка оставалась догуливать, ну и Володя отвел душу. Если бы не Яша, давно бы влетел. Друзья детства, как ты с Жориком.
Монах только морщился от криков Добродеева, стараясь не дышать носом – от запаха кофе его затошнило…
…А в это же время в доме Речицкого происходила драматическая сцена.
Яков Ребров, друг и соратник, готовил завтрак и попутно «воспитывал» хозяина, причем не выбирая слов. (Не будем приводить здесь богатую лексику руководителя культурного фонда, заменив ее на приличную, так что читателю придется поверить на слово.)
– Ты совсем идиот? – вопрошал Яков. – Чего ты с ним сцепился? Артур падла еще та, но не публично же! Ты же мог его убить! А Иван Денисенко туда же! Певец свалок. Из-за тебя и мне прилетело. – Он потрогал покрасневшую левую скулу. – Мало того что ты тянул его половину, так еще и морду бить? Это уже перебор. Ты же понимаешь, что рано или поздно прилетит ответка… мало не покажется! Он собирался вызывать полицию, я еле угомонил. Смотри, допрыгаешься.
– Отстань, – бурчал Речицкий. – Что, собственно, произошло? Ну, разрядились, ну, выяснили отношения… Хотя, какие там отношения! И не бил я его, он сам под руку подлез… эстет гребаный. От одной его рожи рыгать тянет. А твои девки! Где ты их берешь?
– Мне нужны деньги, – сказал Яков после паузы.
– Опять? Жрешь ты их, что ли? У меня конюшня прогорает, дурак, что скинул пивзавод. Между прочим, ты посоветовал. Этот идиот его угробит! Корчит из себя финансиста… А Лара ничего, похожа на какую-то артистку… – Он пощелкал пальцами.
– Все они артистки, – заметил Яков. – Мне немного, через три месяца фестиваль, самой малости не хватает. Кстати, вспомни, я был против продажи завода, а ты уперся. Так что не надо.
– Опять? Не дам! Возьми у столичного гения. Расскажи ему, какой он крутой и весь из себя… как ты умеешь. Пока он не поиздержался. Идиот! Господи, какой же я идиот! – Речицкий обхватил голову руками. – Я никогда не любил лошадей, куда теперь с ними… За полгода ни одного предложения! А пиво всегда нарасхват. Прогорим оба – и я, и этот залетный. Какие деньги? Скоро по миру пойду. Какой фестиваль? Я же давал недавно!
– Не укладываемся, цены растут. Самую малость, говорю же.
– Я подумаю. Тебя легче убить, чем прокормить.
– Насчет залетного… Он приглашает в гости, в субботу. Сходим? Кстати, можешь сделать предложение насчет завода, предложи сменять на конюшню. – Яков хмыкнул, давая понять, что шутит.
– Я и ему морду набил?
– Нет, они ушли раньше.
– Сходим. Хочу посмотреть на его мадам вблизи.
– Может, не стоит? Одри на тебя запала, спрашивала, с кем ты.
– Одри? – Речицкий рассмеялся. – Ну, и имечко! Сам придумал? А на самом деле?
– Ольга. Между прочим, неглупая девочка, преподает в техникуме.
– Ты, как я понимаю, трахаешь ее подругу? Или обеих?
– Я напишу список, посчитаешь сам, – Яков проигнорировал вопрос. – Через неделю платеж. Сделаешь?
Речицкий смотрел на приятеля в упор. Без улыбки. Яков отвечал ему таким же взглядом в упор…
Глава 8
Суаре
Все, что есть хорошего в жизни, либо незаконно, либо аморально, либо ведет к ожирению.
Первый постулат ПардоСуаре, суаре… Да что же это автор так в него вцепился? Носится, как с писаной торбой. Откуда такая склонность к архаике? Кто сейчас так говорит? Слово разве только в кроссвордах и встретишь. Что, кстати, наводит на мысль, что сочиняют их немолодые образованные, начитанные технари, причем мужчины – уж очень много технических, футбольных и рыболовных терминов. Ну, это так, вскользь…
Ба! Знакомые все лица. Тот же вернисаж, только без картин. Пришли все, всем интересно посмотреть, как устроились столичные штучки, как обставили квартиру, кто придет… и вообще. Пришли друзья, пришли враги, и те, и другие, умирая от любопытства.
Кирилл и Лара встречали гостей в прихожей. Кирилл сиял, Лара улыбалась вымученной улыбкой. Бледная, гладко причесанная, почти без макияжа, в открытом коротком черном платье, единственное украшение – бриллиантовые сережки, она выделялась среди ярко одетых гостей… как бы это правильнее? Стилем? Сдержанностью? Или… неуместностью? Было видно, что происходящее не доставляет ей ни малейшего удовольствия. Она была чужой, и те, кто пришел, тоже были чужими. Десятка полтора чужих и ненужных друг другу людей…
Нетрезвый Речицкий принес чертову дюжину кремовых роз на мощных страусиных ногах с торчащими шипами и бутылку элитного коньяка.
Приобнял хозяина, протянул розы Ларе и потянулся поцеловать.
Она укололась о шип, вскрикнула и отступила на шаг, рассматривая капельку крови на пальце.
Речицкий схватил ее руку и сунул в рот ее окровавленный палец. Лара вырвала руку, мужчина рассмеялся.
Кирилл смотрел оторопело. Лара, пробормотав, что нужно заклеить пластырем, убежала из прихожей.
– Красивая она у тебя. На артистку похожа, не могу вспомнить. Это тебе! – Речицкий протянул Кириллу пузатую бутылку «Camus». Тот, помедлив, взял. – Надеюсь, я не первый? Яник уже на точке? – Видя, что Кирилл не понял, пояснил: – Мой дружбан, Яша Ребров, юморист-затейник, который с бабами.
– Он уже здесь, – сказал Кирилл. – Прошу в гостиную.
Речицкий упал на диван около Реброва, осмотрелся и сказал:
– А где девочки?
– Анфиса опоздает, ребенка не с кем оставить.
– Она что, мать-одиночка?
Яков пожал плечами и не ответил. Настроение у него стремительно падало. Речицкий пребывал в опасном настроении нарывания на скандал, то есть дошел до нужной кондиции, и похоже, без скандала не обойтись. Тем более у него подохла кобыла.
Когда Яков узнал, сколько она стоила, то невольно присвистнул. В свое время он уговаривал приятеля не продавать пивзавод, приносивший неплохой доход, но Речицкий, упрямая скотина, вдруг захотел конезавод, не понимая в этом ни ухом, ни рылом.
Красивых перемен в жизни захотелось, видите ли. Лошади, конечно, красиво, но сколько же с ними возни! Болячки, прививки, витамины, тренеры, выездка…
Володька все свои проблемы решает нахрапом, думал и тут на дурика проскочить, ан нет, не вышло. Подохла гнедая красотка Кармен, лекарь подозревает отравление. Володька выгнал старшего конюха, тот, видите ли, позволил себе ухмыльнуться, когда он пытался руководить и учить персонал, как жить дальше, напирая на то, что с ним шутки плохи.
Идиот! Да за профи двумя руками надо держаться! Конюх съехал со двора, а кобыла через неделю возьми да подохни. А кто виноват?
Речицкий потрясал кулаками и вопил, что он его уроет!
Кишка тонка, попробуй докажи. Да и не верил Яков, что конюх будет травить лошадь. Уж скорее Володьку траванет. Теперь точно не даст денег…
– А эта кукла ничего, – сказал Речицкий.
– Которая?
– Лара! Держится королевой, не намазана, шикарное платье. И почему только такие бабы обламываются всяким говнюкам?
Яков только вздохнул, пожалев, что ответил на приглашение Кирилла. Знал ведь, что приятель не в духе после смерти кобылы, загулял с горя, даже подрался на вернисаже с Артуром.
Артур носится со своей американской дешевкой, как дурень с писаной торбой, раззвонил по всему городу, рекламу, сволочь, делает. А потом спихнет втридорога. И голова не болит.
Речицкий обзавидовался и не выдержал – обозвал картины дерьмом. Артур взвился и в свою очередь обозвал его дилетантом, который в живописи понимает так же мало, как и в лошадях. Наступил на больную мозоль, одним словом.
После этого и началось. Ему, Якову, тоже прилетело. Потом их мирили. Вернее, они позволили себя помирить. Оба не дураки, оба погорячились. Потом все пили за дружбу. А в такси Речицкий бубнил, развивая тему убийства этой паршивой галерейной крысы, а его гребаный вернисаж обещал полить бензином и спалить к такой-то матери.
Душа Якова предчувствовала очередной скандал. Речицкий пьян, пребывает в первой стадии, заинтересовался Ларой. Не к добру. На первой стадии он острит направо и налево, говорит гадости и много смеется. Цепляется к женщинам. На второй переходит к прямым оскорблениям, на третьей лезет в драку. А ему приходится разнимать, впихивать в такси и доставлять домой. Нянька!
Да, конечно, друг подкидывает на мероприятия, но ведь не даром! Все отработано сторицей.
Яков чувствовал, как растет в нем раздражение. Дурак! Трижды дурак, что пришел. Если бы не нужда в деньгах! Но Речицкий, похоже, не даст. Забыл, подонок, чем обязан ему.
Пощупать разве Артура? А что, завести разговор о картинах, дать понять, что видит его насквозь… Насквозь! И его картины тоже. Американский авангард, надо же!
Речицкий что-то говорил о Ларе. Было видно, что она зацепила его воображение.
Яков слушал с возрастающей тревогой…
Речицкий наконец уснул на диване на полуфразе. До драки, к счастью, не дошло, и Яков перевел дух.
Кирилл задумал фуршет, но народ воспротивился – к чему это кокетство, надо быть проще, – придвинул столы к дивану и принес из кухни табуреты.
Дипломированный фотограф и лауреат Иван Денисенко наперегонки с золотым пером местной бульварной прессы Лешей Добродеевым произносили тосты. Пили за любовь и дружбу, за творчество, за прекрасных дам. Неутомимый Леша затеял викторину насчет того, кто как напивается.
– Как напивается плотник? – кричал разгоряченный журналист, протыкая вилкой воздух.
– В доску! – кричал в ответ Иван Денисенко.
– Стекольщик?
– Вдребезги! – после небольшой заминки выкрикнул Иван.
– Молоток! Сапожник?
– В стельку! – угадал Яков.
– Электрик?
– В отключку!
– Математик?
Наступила пауза. Никто не знал, как напивается математик.
Добродеев кивнул Монаху: давай, мол, подмогни.
– Должно быть, в ноль, – предположил Монах.
– Правильно! Христофорыч, ты гигант! Медик?
– До потери пульса! – закричала девушка Ивана, длинная блондинка с короткой стрижкой.
– Умница! – похвалил Добродеев.
– А мент? – заорал Иван Денисенко.
Новая пауза. Никто не знал.
– В ленивого полицейского! – Иван заржал.
Монах поглядывал на Лару, рассматривал ее короткими взглядами, пытаясь понять, что с ней не так. Кирилл поминутно обнимал жену, чмокал в щеку; лицо ее выражало покорность и равнодушие. Она постоянно поднималась и выходила из комнаты, унося пустые тарелки и принося полные.
В один из походов Монах увязался за ней под предлогом помощи. Сказал благодушно, что любит возиться по хозяйству.
Она слабо улыбнулась и кивнула.
– Привыкли у нас? – начал он издалека процесс выворачивания объекта наизнанку, как учит представитель желтой прессы журналист Добродеев. – После большого города, должно быть, трудно, масштабы другие.
Лара пожала плечами:
– Муж настоял на переезде. Из-за бизнеса.
Что и требовалось доказать! Муж настоял, а она была против. Конечно, променять столицу на их скромный город – это поступок.
– Почему именно к нам? Бывали у нас раньше?
– Я? Никогда! И города почти не знаю. Рассматриваю больше с балкона. Да и занята была, то ремонт, то мебель… И муж тут не был. Его заинтересовал завод, он решил, что нужно что-то менять в жизни…
– Я бы тоже не отказался от пивзавода. Любите пиво?
Лара улыбнулась:
– Не очень. А вы?
– Люблю. Когда-то Володя Речицкий угощал меня молодым пивком… Ну, очень, доложу вам! Удивительно, как в человеке сочетается… э-э-э… скажем, некоторая склонность к публичному асоциальному поведению с деловой хваткой. Мой друг Добродеев… Знаете его? – Лара, улыбаясь, покачала головой. – Тот, что с викториной. Толстый и кричит. Любит называть себя Лео Глюк. Как наткнетесь в газете, знайте, это наше все, он же золотое перо, гордость местной журналистики и так далее, Леша Добродеев. Он уверяет, что Речицкий, хоть хулиган и пьяница, но очень душевный и добрый человек. Лет двести назад он был бы пиратом… вроде капитана Блада.
– Капитан Блад не был хулиганом и пьяницей, – заметила Лара. – Он был благородным пиратом.
– Разве? В таком случае Речицкий тоже благородный пират. А мой друг Иван Денисенко, замечательный художник и фотограф, правда, пьяница и много говорит. Если попросите, он сделает ваш фотопортрет.
Лара рассмеялась:
– Я подумаю.
– Подумайте. Повесите в гостиной. У вас красивая квартира. Я тоже купил квартиру, но пока не обставил. Купил большой диван… Знаете, когда лежишь на диване и думаешь, просто думаешь, в голову приходят потрясающе интересные мысли. У нас с другом детства Жориком Шумейко фабричка травяных чаев и всякой ерунды, «Зеленый лист» называется.
Как же, знаем! Монах числится там генеральным директором, а друг детства и просто хороший человек Жорик – исполнительным. Головная боль, выстраданный, просчитанный, зачатый в муках проект…
Если честно, надоевший до чертиков, и только врожденная порядочность… гм… и беспомощный Жорик удерживают Монаха от побега куда глаза глядят.
Слова, слова… Сбежать он захотел! Так прямо и сбежать. С хромой ногой сильно не побегаешь. А Жорику постоянно что-нибудь нужно, то налоговая наедет, то пожар, то поставки задерживаются, и тогда Монах поднимается с дивана, надевает костюм и с отвращением идет разруливать. Он хитер как лис, кроток как голубь и дипломат как этот… Макиавелли. Кроме того, он волхв, как читателю уже известно, а потому знает, какие кнопки нажать и какие слова сказать. А Жорик – прекрасный механик, ну там оборудование сложить, механизм починить или забить гвоздь в нужное место – тут ему нет равных…
– Возможно, вам известно, что ваш супруг сделал нам предложение о покупке. Он у вас серьезный бизнесмен. – Лара кивнула, на лице ее появилось странное выражение… неприятия? Раздражения? Что не ускользнуло от внимания Монаха. – Так вот, лежа на диване, – продолжил он благодушно, – я задумал запустить линию парфюма и назвать его, допустим, «Незнакомка в тумане» или «Легкое дыхание», или еще как-нибудь похоже. (Бессовестное вранье!) Вернее, не духи, это сложно, это потом когда-нибудь, а туалетную воду, знаете, такую легкую невесомую… Иногда идешь в толпе и вдруг чувствуешь, как повеяло чем-то неземным… – Монах пошевелил в воздухе пальцами. Он нес всякую ерунду с целью расшевелить Лару, она казалась ему необычной и не очень счастливой. – Помните, где-то у Куприна: «упоительный запах фиалок» или как-то так. Упоительный! Не резкий или удушливый, а упоительный. А какие у вас духи?
– Муж любит дарить духи, – сказала Лара. – Ему нравятся сладкие ароматы.
Она сказала: «Ему нравятся»! Монах не стал развивать тему духов дальше, только сказал:
– Хотите, покажу вам город?
Во времена его юности это было их с Жориком любимым приколом: притвориться приезжими и попросить незнакомую девушку показать им город. Они ходили с ней по городу, удивлялись и задавали дурацкие вопросы. Барышня добросовестно отвечала, а они давились от смеха. Работало тогда, сработает и сейчас. Только в роли девушки, показывающей город двум шалопаям, теперь выступит сам Монах. Ему бы только вытащить ее на прогулку.
В ней чувствовалась загадка. Она напоминала ему закрытую коробку или языческого истукана под покрывалом. Несмотря на цинизм и прекрасное знание ближнего и вследствие этого отсутствие иллюзий, сидел в нем какой-то юношеский романтизм, на что ему неоднократно пенял Лео Добродеев, сам неисправимый романтик, готовый за первой попавшейся юбкой в огонь и воду. Причем за так, без всяких задних и далеко идущих мыслей. Скорее, чтобы покрасоваться самому. Было в нем это – желание распустить хвост и прихвастнуть, безбожно привирая при этом.
Одним словом, два романтика. Один, полный любопытства исследователя – потрогать, разломать и посмотреть, что внутри; другой звенящий как колокольчик и получающий кайф от собственного звона. Сказать, что Лара понравилась ему как женщина, автор не может. Непохоже вроде. Монаху, наоборот, понравилась незатейливая Одри, с которой легко и просто. К сожалению, затейник-жиголо Яков Ребров…
Кстати, Речицкий называет его Яник! Они друзья детства, как оказалось.
Интересная комбинация, однако.
К сожалению, сегодня Яник позвал с собой в гости только Анфису, с которой у него… э-э-э… как сейчас говорят, отношения.
– Даже не знаю… – сказала Лара, не глядя на Монаха.
– Вот моя визитка, позвоните, когда надумаете, – не стал налегать Монах, протягивая ей карточку. – Готово? Давайте я отнесу! – Он деловито подхватил тарелки с закусками и понес из кухни.
– Спасибо! – сказала она ему вслед.
В прихожей Монах наткнулся на жиголо Яника, который скандалил с кем-то по мобильному телефону.
До Монаха донеслось: «Ты, дрянь, угрожаешь? Мне? Да я тебя размажу…»
Он осекся и замолчал при виде Монаха.
Тот, пробормотав «пардон», свернул в гостиную, где был встречен радостным ревом.
Багровый Добродеев травил очередной анекдот, Иван ржал, Анфиса взвизгивала, а Речицкий храпел на диване.
«Обстановочка», как сказал один одесский поэт.
Артур Ондрик и Кирилл, голова к голове, вполголоса что-то обсуждали.
«Втюхивает ему картину американца… как его? Марка Риттера», – подумал Монах, расставляя тарелки.
Похоже, вечер удался. Или все-таки суаре?
…Расходились шумно, с криками и смехом, и долго прощались на пороге, а потом на лестничной площадке.
В такси Добродеев сказал, что у него изжога и ему плохо, в смысле, может, «Скорую», а то долбанет к черту инфаркт и… амба!
– Не валяй дурака, – сказал Монах, – сейчас я тебе накапаю соды, все как рукой снимет.
Он затащил Добродеева к себе и щедро отсыпал в стакан с водой соды и размешал ложечкой.
Добродеев, морщась, выпил, после чего стал икать.
– Это хорошо, – заметил Монах. – Углекислый газ выходит. Только не напугай таксиста.
Он запер за приятелем дверь и отправился в ванную принять душ…
…Лара убирала со стола. Кирилл помогал и снисходительно обсуждал гостей – простоваты, провинциальны, рассказывали дурацкие анекдоты.
– Яник с девочками – явно сутенер, журналист глуповат и громко орет, профессор-математик примитивен. Говорят, изображает из себя великого сыщика. Представляешь? Даже сайт завел, обещает звезды с неба. Только трубки не хватает. – Кирилл рассмеялся. – Речицкий – алкоголик и бузотер… ну, это мы уже поняли. Не особенно умен. Иван сказал по секрету, он страшно жалеет, что продал завод, кроме того, у него сдохла лошадь, и он с горя запил. – Кирилл рассмеялся. – Из всей компании один Артур вполне респектабелен. Я уговариваю его уступить «голубую женщину», но он пока ни в какую. Ну, я его дожму, ты меня знаешь. Я проверил в Интернете, Марк Риттер известный авангардист, после смерти цены на его картины подскочили чуть ли не вдвое. Артуру повезло. В доме должны быть произведения искусства, подлинники, это придает шарм и изюминку и говорит о статусе. Я торгую «женщину», но он заломил за нее… даже страшно сказать.
Лара внимала молча, старательно вытирая тарелки…
Потом Кирилл ушел в ванную, а Лара уселась на диван, обняла подушку и закрыла глаза.
Перед глазами мельтешили лица гостей. Кирилл спешит завести знакомства и вписаться в местное общество, ему нравится чувствовать себя на голову выше окружающих. С заводом ему повезло, а теперь еще оказывается, Речицкий жалеет о продаже. Причина для радости, однако. И лошадь сдохла.
Она вздрогнула от звуков «Венского вальса».
Айфон! Номер незнакомый.
Помедлив, она произнесла:
– Алло!
Невнятный мужской голос сказал: «Снимаю шляпу…» – и еще какие слова, которых она не разобрала.
– Вы ошиблись, – отчеканила Лара и отключилась.
Сидела неподвижно, сжимая в руке плоский серебряный аппаратик…
Глава 9
Письмо
Человек вошел в полутемный подъезд, автоматически, не глядя, отпер почтовый ящик и с удивлением вытащил два письма, одно обычное, другое в большом желтом конверте. Обычно там были только счета, кто сейчас пишет письма!
Подойдя к свету, он рассмотрел обратный адрес на первом и чертыхнулся, подавив желание отшвырнуть его. На втором обратного адреса не было.
Озадаченный, он повертел в руках конверт и стал подниматься к себе на третий этаж.
Холодильник был пуст, на нижней полке сиротливо торчала жестянка лосося в яблочном соусе.
Он снова чертыхнулся. Достал жестянку, вскрыл ножом и стал есть стоя. Взгляд его упал на собственное отражение в темном оконном стекле, и он замер. Хорош! В одной руке банка, в другой нож.
Ему пришло в голову, что это его естественный облик, без прикрас, здесь и сейчас он таков, как есть. Жлоб, жрущий из жестянки! Причем ножом.
…Он швырнул конверт на письменный стол, сел в кресло; включил компьютер. Просмотрел новости; выключил компьютер.
Сидел и смотрел на конверт, чувствуя исходящую от него угрозу. Взял его и потянулся за ножницами, аккуратно срезал полоску вдоль конверта, заглянул внутрь и достал пинцетом плотный лист бумаги.
Уставился, оторопев, не веря глазам… Что за глупая шутка?
…Глубокая ночь, тишина. Спит дом, спит город. Иногда под окнами проедет автомобиль, и снова наступает тишина.
Человек все еще сидит за письменным столом и рассматривает цветной постер.
