Сборник 2019 года. Том 7

Наши руководители.

Поместили камбалу в аквариум, под который подложили шахматную доску.

Через некоторое время камбала стала клетчатой в чёрную и белую клетку при всей своей независимости.

Сегодня при таком количестве войн, ураганов, наводнений, бомбёжек, взрывов нельзя говорить: «Не повезло».

Надо говорить: «Тьфу-тьфу! Повезло мало. Тьфу-тьфу! Повезло меньше, чем вчера. Тьфу-тьфу! Совсем, совсем крошечно повезло».

Даже если ранило…

«Ещё чуть-чуть, и не повезло бы совсем».

Целую.

Доброта – дело наживное.

Жестокость – врождённое.

На мысль надо отвечать мыслью.

Парень-студент задал такой вопрос, что мы решили его вывести из состава студсовета, из профсоюза медработников и исключить из института.

Законопослушное свободомыслие.

У него одна особенность.

Чем ты внимательнее его слушаешь, тем он хуже говорит.

А когда ты полностью сосредотачиваешься на его словах – он замолкает.

Бросай его сразу, и он будет безвреден.

Нам говорят: «Сохраняйте достоинство».

Ждать можно с достоинством.

А как с достоинством догонять?

Чехов

Допустим, к большому чиновнику сегодня, допустим, явится А.П. Чехов и подарит, допустим, свою новую книгу с личной надписью…

После его ухода чиновник долго будет заглядывать под книгу, перевернёт, потрясёт, перелистает и скажет: «Вот тип… Где же содержание?»

Животные – это наше воображение, как и другие любимые.

Я хочу, чтобы меня любили безответно, страстно и немедленно.

Дальше я сам разберусь.

У нас сатирику помогают все.

Он не должен быть талантливым…

ТВ само говорит через него.

Исправления, вырезания из текста создают особую прелесть изображению и звуку.

Заикания, вздрагивания передаются слушателям в виде волнения и нагнетания.

Как легко творить в такой атмосфере!

– Миша! Рассмеши его так, чтоб он умер от смеха.

– Зачем?

– Мне это нужно. Ну, поверь. Ну, сделай. Никто не придерётся. Ты понял?

– Я не уверен.

– А я уверен. Давай вот ту, с матом… Квартиру я организую.

– Ты с ума сошёл!

– Никто не докажет. На глазах у всех человек хохотал, хохотал и сдох.

– Теперь пойми ты меня. Чтобы было смешно ему – надо, чтобы было смешно мне. А как мне будет смешно, если ты такое задумал. Я не выдержу, я ему скажу: «Приятель, что тут смешного? Не смей смеяться. Оно всё тупое и с матом. Я сам этого стыжусь. И пошёл вон, или уйду я».

– Это если он не будет хохотать?

– А если он не будет хохотать, тогда я буду думать, что это я стал бездарным. И умру я. И если ты рассчитываешь на это, то ты больше не приходи. Деньги я могу взять, но обязательства – никогда.

Правда или то, что думаешь

Кто-то предложил:

– Давайте сегодня вечером говорить правду.

Наш главный друг, глава района, сразу сказал:

– Нет.

Мы говорили правду без него.

Переругались через пятнадцать минут.

Я говорил сначала одной женщине:

– Я тебя хочу.

Потом – другой.

Мы говорили то, что думаем, и как-то так вышло, что все выглядели неприглядно.

С тех пор не собираемся.

Всё-таки то, что думаешь, – одно.

А правда – совсем другое.

Унитаз, НАТО, Сочи

(Угроза Олимпиады)

Там, где наши люди… Когда хотели… Где приспичило, там и облегчались – на дерево, на забор, расписывались на снегу, – теперь поставят унитаз.

Всё!!! Страна присоединилась к европейской конвенции об оформлении облегчения мочеиспускания.

Виват.

Со вступлением в ВТО придётся мыть то, что вытирали.

И стирать носки ежедневно.

Иначе не возьмут.

А с Олимпиадой в Сочи ещё сложнее.

Всем постричься.

Бабкам ноги помыть, поставить их на каблуки и золотые зубы закрасить.

Мужикам костыли покрасить белым.

В гастрономах усилить ассортимент.

На вокзалах не пить.

Уезжать по расписанию.

В вагонах освежитель воздуха…

Дыхание свежее, ароматное.

Пить дома. Закусывать анчоусом и сыром.

Селёдку, капусту, огурцы – выбросить.

Первый самогон – штраф, второй – суд.

Никаких криков: «Пацаны, завтра в пять!»

Контракт!

И попробуй не прийти – придёшь с адвокатом.

Сочинским водителям при ДТП выйти из-за руля, руки на капот, ноги расставить… А дальше – как повезёт.

И все в галстуках круглосуточно.

И принудительные пробежки по утрам.

Крепкие толкают слабых.

И гольф – поголовно.

Гольф и ланч. Поголовно.

Утром – яйца и сэндвич…

Нет яиц – каша и круассан.

Нет круассана – каша и сок.

Нету сока – каша и газета.

Нет каши – радио и вода.

Нищие на улицах – только по-английски: «My mother dead» – и так далее.

Все встают в шесть утра.

Есть работа – на работу.

Нет работы – ложись опять.

Думай о победе наших.

Не знаю, как насчёт победы, но материально, конечно, многим будет хорошо.

Как сказал мой друг:

– Там у меня серьёзно. А здесь постоянно.

До сих пор думаю над этим.

От вашего имени нашего съезда партии…

Спасибо, участники.

Нам есть чем поблагодарить вам…

Аплодисменты, друзья.

Я в мужчинах здорово разочаровался.

И живут недолго.

И беспомощны.

В лифте отсекло его от жены, он заполошился, закричал: «Галя! Галя!»

Все его успокаивали.

На один этаж без неё подняться не мог.

А вы говорите, где-то есть лётчики и космонавты.

В советское время из отходов производства комсомольцы Кировского завода построили трактор К-701.

– Дай, я его ударю.

– Подожди…

Вот смотри, ты его ударишь…

Я набросаю схемку…

Ты его ударяешь.

Он не отвечает.

Он набирает свидетелей.

Собирает у них подписи.

Подаёт в суд.

Тебя вызывают в суд.

Заседание через месяц.

Ты нанимаешь адвоката.

Месяц собираешь деньги.

Сам не свой.

Тебе объясняют, что тебя ждёт в одном случае, в другом случае.

Ты…

– А если он отвечает на удар?

– Тогда схема такая…

Зал ответит

Я перед залом стою.

Для чего?

Аплодисменты?

А если нет?

Думал, думал.

И вдруг сегодня, 15 апреля, – сообразил!

– Отзыв!

Хор не поёт фальшиво.

Я скажу залу, и зал скажет мне.

Больше спросить не у кого.

Настолько жалобный вид у пишущего, спрашивающего меня о себе!!

Так не хочется его добивать.

Думаешь: «А я кто такой? Я литературовед, театровед, эксперт или шеф-повар?!»

Кто я такой, чтобы судить, пересолено или нет?

Ну мне не понравилось.

Всего лишь мне!

Это всего лишь я!

А там он.

И он спрашивает.

И он заслуживает.

Сколько раз мы у него обедали.

Он у нас.

Мы у них.

Я у него.

Мы у нас.

Неужели он предвидел?

Нет, нет, нет…

Уж предоставьте мне судить, как отзываться.

Насколько я знаю… люди, более чем я… уже… это совершили… то есть отозвались…

Что же, я сыграю в белую ворону?

Ну, мне там…

Ну, я там…

Какое-то время поскучал…

Я не голодал или замерзал.

В тепле, уюте. Несколько отвратительных часов.

А как потом радостно увидеть жену, ребёнка, собаку, сериал.

Всё пошло, как по маслу.

Кстати, колоссальная польза от собственной сдержанности.

Никогда не пожалел о добрых словах в любой адрес.

И долго мучился от, казалось бы, правды.

Сколько раз внушал себе:

– Ну хорошо, скажи в тряпочку и заверни.

Развернёшь когда-нибудь и покажешь:

– Видите, я был прав.

Можешь даже статью написать, но не показывать.

Правдивых мало.

Наивных много. Они это чувствуют.

Им не звонят…

Почему я должен быть в этой похоронной команде?

Есть общество.

Есть специальные люди.

А главное – есть зал.

Ты ему скажешь.

И он тебе ответит.

Зал ответит за свои аплодисменты.

Либо признает и получит удовольствие.

Либо крупно напишет ответ пустыми стульями.

И только потом окажется, что и зал ошибся…

– Скажите, а вы можете приготовить утку с яблоками?

– Что-нибудь придумаем.

– Так вот её и придумайте.

Что значит выпить?

Он не понимает, что он говорит.

Я не понимаю, что я говорю.

Но мы понимаем друг друга.

В Одессе я вошёл во двор, там сидели две дамы в купальниках. Они закричали: «Как вам не стыдно!»

Я вышел растроганный.

Сейчас разве кто-то так кричит?

Разве кому-нибудь бывает стыдно?

Женщина за рулём – что пешком.

Стиснув зубы, преодолевает бордюр.

Задыхается на подъёме.

Приподымает юбку, въезжая в лужу.

Вытирает лицо платком, когда обрызгивают лобовое стекло.

Полное слияние с автомобилем.

И лёгкое непонимание его устройства.

Говорящему со сцены

Чем отличается написанное от сказанного?

Главным – написанное можно пропустить, от сказанного не уйдёшь.

Тяжёлая штука – слушать сказанное: не ляжешь, не отдохнёшь, не заткнёшь его.

Он говорит. Ты сидишь. Ещё заплатил за его говорение. Это подразумевает, что ты получаешь удовольствие. Хотя на твоём лице отвращение. Отвращение на всём протяжении сказанного.

Ты спокойно интересуешься у говорящего: «А я могу это где-нибудь прочитать?» – намекая на то, что тебе это хочется выбросить, хотя ему кажется, что ты собираешься это изучать. «Нет, – говорит он с гордостью, – это пока только в устном виде». – «Жаль, – говоришь ты, – искренне жаль, хотелось бы подержать это в руках». – «Но вы можете записать это на магнитофон». – «Конечно», – говоришь ты, содрогаясь и представляя, как ты выбрасываешь дорогой аппарат.

Вот за что люди так ценят написанное, переплетённое. На помойку идёт труд сотен людей: истории, случаи, громыхающие столкновения, убийства.

Из жизни перетаскивают в литературу. Из литературы – в жизнь. Уже без запаха, без волнения, без крика матери.

А если осядет в голове как сказанное, как увиденное – вы никогда не избавитесь от этого. Вы будете мотать долго головой: «Я же это слышал собственными ушами», – будто это о чём-то говорит.

Что такое, господа?

Нам капиталисты стали поставлять не всегда качественные товары. Их надо ремонтировать, надо бегать, волноваться. Что такое? Это же заграница! У них должно быть безотказно.

Мы же на них надеялись.

Мы же на них рассчитывали.

Мы же им верили.

Как же? Что же? Нам, что ли, производить? Вы представляете? Я вообще не представляю. Это же замкнутый круг. Это хуже, чем раньше… Раньше нашего не было, а там было не достать. И всё в порядке: значит, памперса не знаем, стираем в тазу – всё в порядке.

А сейчас же другое дело. У нас нет по-прежнему, а там – низкого качества.

Куда бежать?

Я надеюсь, они не доведут нас до того, чтоб мы сами кондиционер клепали. Мы же хотим жить как люди и одеваться как люди.

И питаться как люди.

И умываться как люди.

И развлекаться как люди.

И кататься как люди.

И лечиться как люди.

А отечественными разработками ни питаться, ни лечиться, ни одеваться, ни умываться, ни кататься – только разбираться.

Господа, держите качество, не доводите до крайностей. А эти жалкие попытки заинтересовать? Кого?.. Нас?.. Чем? Деньгами?

Нас не запугаешь и не заинтересуешь.

Копать не любим.

Производить не можем.

Долго что-то делать – не хотим.

Невысоко, неглубоко и быстро – пожалуйста, и то если этим потом не пользоваться.

А если пользоваться – это надо как-то всей страной одну штуку, и чтоб на один раз, и чтоб потом никаких претензий.

Опять и опять говорю – мы уже с удовольствием не работаем. И с удовольствием наблюдаем за беспомощными попытками нас заинтересовать, мобилизовать и запугать.

Господа! Позвольте, позвольте пройти в Европейский союз… Как туда?.. Прямо и направо?.. А говорили, налево… Ну, народ.

Надо проверить, почему в выходные Москва пустеет, и внедрить это в будни.

На пустынном берегу шептались две девушки.

Как говорят в Одессе: я вчера получил такое удовольствие, чтоб не дождаться умереть.

– Может ли быть умный таким бездарным?

– Может. Если он не заинтересован.

Хорошая у тебя работа, депутат.

Рот закрыл, и ты свободен.

Государственная экономика такая: что бы ты ни сделал, ты получаешь от мамы рубль на конфеты.

Капитан:

– Круиз. Поселили случайно двух мужчин и двух женщин в одной каюте. Крики, протест… Я являюсь до отхода, говорю: «Не волнуйтесь. Потерпите одну ночь. Я вас расселю».

В следующий раз являюсь через три дня.

– Что? Кто? Зачем? …Всё в порядке!

Главное – выдержка!

Я делал карьеру.

Он мне завидовал.

Он рвался.

Он подражал.

Он списывал.

Тогда я специально для него сделал ошибку.

И он отстал на пять лет общего режима.

– Папа, ты видел?

– Да, Митя, наш пёс – левша!

В чём разница между мной и чиновником?

Мы оба сидим за столом.

Только я просто сижу, а он – должен сидеть.

Принял яд и передумал.

По стране хлопки, похожие на аплодисменты.

Это лопается терпение.

Он ошибался только в людях, остальное мог предвидеть.

Когда мужчина говорит: «Я люблю женщин», – он любит себя.

Когда он говорит: «Я люблю эту женщину», – он любит её.

Я за то, чтобы внести в Библию: у каждого из женатых четыре ноги, два сердца, две головы.

Что у нас не изменяется – это перспективы.

Когда мы сняли чадру – не мы увидели мир, а мир увидел нас.

В итальянском кафе плакат.

Где очень просто написано.

Иисус Христос – еврей.

Твоя машина – немецкая.

Твой телевизор – японский.

Твои деньги – американские.

Демократия, при которой ты живёшь, – греческая.

Кофе, который ты пьёшь, – бразильский.

Берег, куда ты едешь в отпуск, – турецкий.

Цифры, которые ты пишешь, – арабские.

Буквы твои – кириллица.

Почему же твой сосед не может быть другой национальности?

Гусману от Жванецкого

Дорогой Юлик Соломонович!

Своим 60-летием ты нас не испугаешь, хотя, конечно, неприятно…

Ну, ведь и все другие туда ползут.

А некоторые ползут дальше и быстрее.

Мы все на постоянном расстоянии друг от друга.

Так и ползём от «Ники» до «Ники», от колита до гастрита, от компромисса до ишиаса.

С горячей закуской и остывшей любовью.

В этом состоянии нас радуют только результаты анализов.

Держи взгляд и береги юмор!

Остального не жалко.

Обидно, что это настигло тебя как раз в расцвете духовных и растрате физических сил.

Внезапность даты потрясает.

Ты один из немногих, с кем хочется говорить и у которого, отфильтровав шутки и ужимки, можно выцедить смысл.

Вот скажи мне, кто следит за балансом в нашей жизни?

Сейчас, когда столько всего в магазинах, стало не хватать взгляда, слова, тёплого рукопожатия и простого: «Ты где пропадал?» – чего было так много, когда не хватало еды и одежды.

Видимо, засыпаны мы последними известиями, которые никак не становятся последними.

И опять возникли очереди.

Чтоб просто подойти к другу…

К тебе, Юлик, и, разгребя бессмысленность, ухватить твою руку и сказать:

– Поздравляю, мой дорогой!

Будь всегда неподалёку.

Как и я.

ТвойЖванецкий.

Цель

Все оглядываются.

Воробей сядет на балкон и оглядывается.

Ест и оглядывается.

Пьёт и оглядывается.

Летит – не оглядывается. Потому что надо лететь.

А сидит – оглядывается, чтоб не напали, не сожрали… Кто? Да любой…

Он же маленький, а все большие.

И орёл – большой – тоже оглядывается… Зачем? А чтоб сожрать кого.

Кого? Да любого.

У него в глазах: «Где тот воробей?»

А воробей: «Где тот орёл?»

«Где тот кот?», «Где тут все?»

Человек оглядывается часто и подолгу. Разбогател – оглядывается, чтоб не украли. Обеднел – оглядывается, чтоб украсть.

Олигарх оглядывается всегда и везде. В машине, в постели – везде оглядывается и переспрашивает: любит или врёт? Предан или предал? Купил или продал? Кому доверять? Где прокуратура? Где таможенники? Откуда ждать силовика?

Прокуратура оглядывается: где? кого? куда? А за что – это наша забота.

Власть оглядывается: кто хочет меня? Кого хочу я? Какая сволочь претендует? Кто с полным желудком? Все голодают… Допросить, чтобы быть в безопасности.

Оглядывайся, чтоб прибить.

Оглядывайся, чтоб уцелеть.

А чтоб цели добиться – не оглядывайся.

  прямо и смотри прямо.

Если есть цель – уставься и всё делай.

Ешь, не отрывая глаз от неё.

Это как за рулём.

Когда в узком месте на цель идёшь – пройдёшь в миллиметре.

Когда просто оглядываешься без цели – себя подставишь.

Иди прямо и смотри прямо. Ты глаза не отрывай. А руки сами работу сделают.

Я за жизнь без цифр

Жизнь прекрасна без цифр. Всё, что выражают цифры, – всё мне не нравится. Это конфликты с друзьями, с соседями.

Это тайные вздохи и ваша внезапная мрачность.

Это пересчитывание ночью шёпотом.

Это килограммы на весах, это минуты на часах.

Это дроби гипертонии, это пульс, диоптрии, анализы, растраты, долги и проигрыши в казино.

Это зарплаты, пенсии и продолжительность жизней, это штрафы, нарушения, цены на базаре.

Что вам из этого нравится?

А часы приёма, время работы и количество взятки?

Всё, что в цифрах, чревато скорым концом или крупными неприятностями.

Есть и радости, конечно, но они такие скоротечные, такие мелкие и, главное, втягивают вас, приучивают, развивают привыкание к цифрам.

Вы от своих цифр перебрасываетесь к чужим, мечетесь между своими и чужими цифрами.

И они вас убивают – и свои и чужие. Вас убивает сравнение.

А тот, к чьим цифрам присматриваетесь вы, тоже присматривается к чьим-то цифрам.

Ну, казалось бы, ему-то зачем, а тоже не спит, тоже переживает, свои сравнивает, страдает, губами во сне шевелит, проценты, доли во сне делит-вычитает.

Разве успокоится он когда-нибудь?

Когда-нибудь? От чего-нибудь?

Тот, кто ушёл в цифры, разве перейдёт к жизни слов, снов и прикосновений?

Не перейдёт он.

Мир цифр – мир наркотический.

Зависимость обоюдная.

Ты страдаешь от них, они страдают от тебя.

Господи! Да война – это цифры.

Война – это война цифр.

Человеческие крики за цифрами.

Человеческие раны за цифрами.

Кто управляет нами – управляет цифрами.

За цифрами стоят, сидят, лежат больные, здоровые, раненые, озверевшие и ставшие одинокими.

Да он разве видит?

Да он разве расстраивается?

А за кого переживать?

Там же цифра «один» встречается, только когда он говорит о себе.

О всех других пошли нули.

Количество нулей убитых и взорванных.

Эти нули строем идут, в грузовиках едут, в подлодках тонут и даже в театрах аплодируют. Пока…

Пока не загремел мир цифр, все мы стоим, лежим, любим и детей держим в строгости – для следующего поколения цифр.

Как цифры потоком – значит, война, значит, кончились личности, закончились арии, смыслы, метафоры и колыбельные.

Эй, нули, Родина вас зовёт вперёд!

Мы у них

Самая изощрённая фантазия иностранных режиссёров нашу жизнь воссоздать не может: они не знают грязь, покрытую толстым слоем лжи, или ложь, покрытую слоем грязи.

Настороженность и радость при виде того, что плохо лежит.

Или женщин, перетаскивающих рельс.

Или лёгкую немытость под смокингом.

Или грязный «Роллс-Ройс» с мигалкой.

В этом больше смысла, чем в многодневной поездке по Сибири.

Это туалет в огороде. Без задней стенки.

Мол, всё равно к реке выходит, то есть забота об окружающих, не о сидельце.

Как показать нас в виде прохожих, когда мы прохожими не бываем.

Мы ищем! Еду, деньги, справки, документы, одежду, лекарства.

Мы поём то, что наши музыканты заимствуют у них.

Как же их режиссёры выйдут из этого положения?

Что же – они будут показывать свою копию, превращённую в пародию?

Они думают, что мы над ними смеёмся.

А мы не смеёмся – мы так подражаем.

Это у нас такой джип, такой фильм, как у них, такая песня.

Это наше, хотя и ихнее.

Долго поливать грязью, а потом создать такое же, но хуже, и уже окончательно возненавидеть ихнее.

Как это всё показать, раскрыть, понять?

А будто в Советах мы не выкрадывали чертежи, формулы, изделия и, копируя, делали настолько хуже, что сам Сталин орал: не трогайте, копируйте все-все дырки, все трещины, потому что у вас работать не будет.

Так говорил кумир нации её элите…

Поэтому! Ах, поэтому, опять и опять – царские генералы, статские советники и что-то ещё, одетое не как все, дикое ретро в соболиных шубах.

И они, изображая нас, становятся абсолютно ненормальными.

У них в кино мы придурки.

И вроде даже их героев ловко преследуем и обманываем.

Мы там – они придуманные.

Так как, приступая к нам, они сами теряют человеческий облик и надевают на нас всех какие-то погоны, галифе – такие мы у них злодеи в сапогах от Диора и в гимнастёрках от Версаче.

То есть, изучая жизнь в России, ты или изучишь и подохнешь, или подохнешь, но не изучишь.