С судьбой не поспоришь

– Кыш отсюда, чертово племя, чего вынюхиваешь? Пенсию я всю тебе отдал, оставь меня в покое, дай спокойно умереть…

– Награды твои хочу посмотреть…

– Умру, тогда и посмотришь, успеешь еще, продашь, не спеши, все твое будет…

Дед глухо закашлялся.

– Да не трясись ты, я не продавать, просто почистить хочу…

Не имея сил спорить с напористой женой внука, в семье которого ему привелось доживать свой долгий век, дед Семен устало отвернулся к стене и из глаз его выкатились две скупые слезинки. Ирина достала коробочку, вышла на кухню и открыла ее… Наград в коробочке не было. Тяжелый жар объял все ее тело и, не умея владеть собой, она ворвалась в спальную деда Семена:

– Старый пень, ты куда награды девал? Нет тут ничего… Куда переложил, говори… А может ты их этой крысе из музея отдал, что-то она зачастила к тебе… Вот я завтра пойду туда, я в пух и прах разнесу ее, скажу, что украла, что обвела старика вокруг пальца, что я напишу заявление в полицию, живо признается…

– Не трогай доброго человека, оставь в покое, не отдавал я ей ничего, в шкафу гляди… В коробочке из-под чая…

– Нет тут ничего, не из-под чая, не из-под кофе… Давай, шевели извилинами, договаривайся со своим склерозом, а то… Ты меня знаешь…

Не договорив, что будет в случае чего, Ирина начала лихорадочно выбрасывать на пол вещи деда, полетели порыжевшие от времени листы бумаги, фронтовые фотографии, дедова коллекция марок – наград среди всего этого добра не было… Она схватила телефон и начала звонить мужу, который работал в больнице санитаром и как раз дежурил в ночь:

– Морда опойная, – закричала она, – ты дедовы награды взял? Просадил уже или не успел еще? Я сейчас приеду, я разберусь с тобой, узнаешь, как вещи из дома таскать. Я тут сокровище твое пою, кормлю, обихаживаю, трясусь, чтобы он еще месяцок-другой протянул, дал нам с ипотекой рассчитаться, а ты последнюю копейку из дома тащишь. Да ты хоть знаешь, сколько эти побрякушки на рынке стоят? А я знаю, я со знающими людьми консультировалась…

Она строчила, будто из пулемета, не удосуживая мужа ответом, и только остановившись на миг, услышала:

– Уймись, дура… Я сейчас приеду…

И в трубке раздались короткие гудки.

Теряя самообладание, она решила позвонить брату мужа, Илье Сергеевичу, который работал в местной администрации и не нуждался ни в деде, ни в его ветеранской пенсии, а потому хоть и знал, как деду живется под опекой сварливой и жадной до денег Ирины, к себе в свой роскошный особняк на берегу реки, деда никогда не приглашал. Помнил, конечно, на чьи деньги пять лет учился в Москве, помнил и был благодарен, но не более. Приняв решение, Ирина, однако, долго не могла решиться озвучить свою проблему, фиг его знает, как он еще ко всему этому отнесется, приедет да заберет деда к себе вместе с пенсией, вот и плати потом ипотеку из каких хочешь. Да и на работу идти не хотелось, роль домохозяйки ей нравилась больше, привыкла уже. И все-таки подозрение насчет Ильи Сергеевича было очень сильным, этот плут пусть и не ради денег, так ради коллекции хоть бы что возьмет, а дед ни за что не признается, если отдал ему. Придется все карты открыть. Сонный голос Ильи Сергеевича отозвался не сразу:

– Ирина, в чем дело? Дед?

– Дед, дед… Да только не то, что ты подумал, он еще нас с тобой переживет… Моду взял на старости лет вещи прятать и перепрятывать, а потом забудет, куда убрал, мы и ищем всем миром…

– Чего хоть он убрал-то? Пенсию, что ли?

– Да нет, пенсию он и в руки не берет, только расписывается, зачем она ему? Награды убрал куда-то… Или украли… Ты не в курсе?

– Ты что, курица, считаешь, что я украл дедовы награды? Ты в своем уме?

– Да ничего я не считаю, но они же пропали…

– В твоем доме пропали, там и ищи…

И он положил трубку.

До утра не спала Ирина, перебирая потенциальных похитителей, у каждого мог быть корыстный интерес и у каждого было свое алиби. Рано утром она позвонила воспитательнице:

– Не принесу я награды, украли их…

Раиса Аркадьевна охнула:

– Как же так? А дедушка, как же дедушка?

– Да вы не о дедушке печальтесь, а о Коленьке, он-то как без наград выступать будет?

– Да все нормально будет, я ему картонные сделала, все-таки решила, что некрасиво ребенку ветеранские прицеплять, будто знала, что так будет?

Ирина замерла: «Знала… Знала? Откуда знала? А может и в самом деле знала? А вдруг у нее сообщники, они все и обляпали, пока я в саду языком чесала?» Эти мысли молнией пронеслись в ее голове, она решила, что этот вариант тоже надо обмозговать, а пока надо идти уговаривать деда.

Она подняла сына:

– Коленька, вставай, да иди напомни деду Сене, что он сегодня должен быть у тебя на утреннике, к двенадцати часам за ним машина подъедет…

Малыш соскочил босыми ногами на холодный пол и поскакал в дедову спальню. О чем там говорили старый и малый она не слышала, только через пять минут дед Семен скомандовал неожиданно бодрым голосом.

– Ирина, костюм мне приготовь…

– Какой костюм? Вон кофту приготовила…

– Я сказал: костюм!

Когда дед начинал разговаривать неожиданно командным голосом, Ирина понимала: все, перегнула палку, надо менять подходы…

Костюм пришлось отпарить и нарядить в него деда, а уж к машине он вышел сам. Встречали его всем детским садом, Ирине даже в какой-то миг стало завидно, что столько почестей досталось одному старику.

Утренник прошел на «Ура!» Ребятишки от души порадовали деда. А в самом конце Коля выбежал в раздевалку и принес завернутые в носовой платок награды деда:

– Дед Сеня, я хочу, чтобы ты их приколол и носил всегда-всегда! Ты у нас герой!

Дед Семен обнял внука и спрятал лицо на его груди, он не хотел, чтобы внук видел его слезы.

Детектор лжи

Кто-то тещ своих недолюбливает, кто-то их стесняется, а кто-то и откровенно ненавидит. А вот, чтобы считать свою тещу детектором лжи, не слышала ни разу, пока мне случайный попутчик, назвавшийся Леонидом Васильевичем, свою историю не рассказал, улыбнувшись устало:

– Качнет она своим станом, обожжет черными, как ночь, глазами, и я понимаю: «Все, Ленька, сдаваться надо… Горюй, не горюй, а признаваться придется…»

Женился-то я уже на пятом десятке. Покружил по свету, покуролесил, попадал в расставленные женские сети и не раз, но все как-то умудрялся выскользнуть, как налим, и даже без особых потерь. Отплыву, бывало, подальше, и опять все сначала. Была во мне какая-то неуемная сила, так и собирался до старости шатуном прожить, очень уж мне нравилось быть ни от кого независимым. Парень я детдомовский, родни никакой, ответ держать ни перед кем не надо было. Мать бы была, другой разговор, старался бы, может, не огорчать ее или внуками порадовать, да мало ли еще что семейных людей на плаву держит, а я, как щепка, в бурном жизненном водовороте, кружил и кружил. Хорошо еще, ни на какие другие слабости не был падок, ни пил, ни курил, о наркотиках и говорить нечего, голова была на месте, техникум окончил, а потом и институт заочно, работу хорошую получил. А работать я и любил, и умел, видимо, гены у меня все-такие жизнеспособные были, спасибо матери с отцом, о которых я ничего не знал, не ведал, знал только, что мать от меня прямо в роддоме отказалась. Я не сужу ее, нет, не сужу, разные в жизни истории случаются, если бы нашлась, простил бы, ни одной минуты не задумываясь. Да только теперь уж вряд ли кто найдется, а я, если честно, теперь и не ищу уже, у меня теперь другие заботы. Я – человек теперь семейный. Да-да, не глядите так подозрительно.

Я ведь даже и предположить не мог, что поймает меня в семейные сети не какая-то прожженная, как и я, бабенка, не какая-то знойная красавица, а вот эта тонкая былиночка, от которой я на пару дней оторвался по причине командировки, и уже горюю. Не скучаю, а именно горюю, печалюсь: как там она без меня? Если бы мне еще года три назад сказали, что повянут и засохнут все мои, как бы помягче выразиться? Ну, вы понимаете… желания, я бы только рассмеялся в ответ. А сейчас все так и есть. А почему? Да потому, что появился в моей жизни человек, который в разлуке со мной ни дня прожить не может, человек этот плачет и ждет моего возвращения, молится за то, чтобы у меня в пути все хорошо было. Вам-то я об этом зря рассказываю, у вас мать есть, вы знаете, что это такое, а я не знал, это чувство для меня настолько новое, что оторопь берет. Я себе поклялся, что до последнего вздоха буду ее беречь и любить. А ведь она юная совсем, в дочки мне годится. Чем я ее взял, сам не представляю, неужели этими словами, захватанными и пышными, которые сотни раз говорил очень многим? Стихи читал, хитроумными рифмами напитанные, видел, как ее душа тает, а я-то не к душе, я к телу ее юному подбирался. Нас там, у нее в квартире, целая компания была, веселились, кто как мог, а могли многие известно как… И вдруг открылась дверь, вошла дама, по возрасту чуть ли не ровесница моя, вошла и скомандовала:

– А ну, все на выход!

Я девчушкину руку отпустил и тоже поднялся, а дама глянула своими черными глазами прямо в душу мою и говорит:

– А ты останешься тут! Похоже, навсегда останешься, паршивец ты этакий…

У меня от такой наглости аж в зобу дыхание сперло, но, что странно, остался и ни слова, ни пол слова поперек не сказал.

Так вот как-то неслышно и начала прорастать моя любовь, из ручейка в реку превратилась, семья теперь у нас. И теща моя, настоящий детектор лжи, с нами живет, это получилось настолько естественно, что я сам на себя не перестаю удивляться. Естественно, как дышать, как жить… Я же понимал, что она поможет нам, потому что трудно моей Былиночке со мной будет, чтобы не захирела она в частых разлуках со мной, ей поддержка нужна, вот и согласился. У меня же работа такая – частые командировки, а бросать ее пока не хочу, надо дом купить, у нас же ребенок намечается, да и еще дети будут, я хочу много детей.

Прошлым летом я дачку прикупил на берегу водохранилища. Былиночке моей свежий воздух нужен. Приехали туда первый раз, я обвел взглядом владения и говорю:

– Вот, мама, тебе огород, Былиночке моей – цветник, а мне – море… Буду вас рыбой свежей кормить…

Теща ничего не сказала, только глянула на меня, мол, давай-давай, покажи, какой ты мужик…

А я и рад стараться. В этот же вечер пошел по деревне, нашел мужика с лодкой, заплатил ему две тысячи, мол, будешь у меня лоцманом, ты же все окрестные заводи знаешь. С нами и внук его запросился, тоже Ленька, сказал, что мешок с рыбой таскать будет. У меня сердце так и затрепетало, подумал, как женщин своих уловом порадую.

На ранней зорьке выехали, прохладно еще было, туманно. Прибыли на предполагаемое место, начали удочки закидывать, да только, видно, рыба еще не проснулась. Два часа убили бесполезно. Я нервничаю, а лоцман мой только в усы улыбается. Выглянуло из тумана солнце, лодку нашу отнесло почти к самому берегу, и тут начали клевать окуни. Но это была не та рыба, о которой я мечтал и которой хотел сразить наповал моих женщин. Лоцман, заметив мое кислое выражение, предложил:

– Ну, давай, поплывем еще в сторону Тышных, там в прибрежной траве, щуки, бывает, клюют…

Я оживился, щуки – это же совсем другое дело…

И правда, часа за три мы поймали пять щучек. Я решил, что сак с уловом надо опустить в воду, чтобы рыба не умерла раньше времени, чтобы ее моим дамам доставить в свежайшем виде.

– Не надо этого делать, – возразил Ленька, – еще сорвется, вон как играет…

Но лоцман глянул на него строго, и мальчишка замолчал. А я примотал сак за уключину, и мы выбрались на берег, чтобы разжечь небольшой костерок и обогреться.

Только у меня внутри уже все зудело: «Скорей, скорей домой, скорей сразить своим уловом…» Лоцман возражать не стал, затушили костерок и поплыли. И вот тут случилось как раз самое неприятное. Когда лодка начала сдавать назад, сак мой зацепился, за траву и слетел с уключины. Весь улов моментально ушел под воду. Мы пробовали зацеплять то одним, то другим, блесну бросали, но все бесполезно, глубина в этом месте была более чем приличная. Домой плыли молча. Ленька, не сумевший пережить мой горестный вид, предложил:

– А вон там, недалеко, рыбзавод, давайте, мужики, сделаем маневр, заедем да и купим, рыбаки вечером улов сдали, рыба еще почти свежая…

И я понял, что это мой единственный выход из этой щекотливой ситуации. Заехали и правда, я купил пять щучек, небольших, чтобы не вызвать лишнего подозрения. Сколько дома было радости от моего улова, это и передать невозможно. Я сам и вычистить вызвался, несмотря на усталость. Мы и уху сварили, и пожарили, Былиночка моя торжествовала, это был вечер нежности и любви.

А поутру, пока моя Былиночка еще спала, теща позвала меня в сад. Позвала и сказала:

– Давай, колись…

– О чем вы, мама?

– Знаешь, о чем… Я понимаю, любое мастерство приходит не вдруг, и ты успешно рыбачить обязательно научишься, но так-то откровенно врать зачем? Не стоило…

– Ну, вы, мама, настоящий детектор лжи… Только Былиночке ничего не говорите, зачем у нее радость отнимать?

– Ладно, не скажу… Ну, уж и ты там, в своих командировках, поаккуратнее, меня ведь не проведешь… Я нюхом любую ложь чую, жизнью своей долгой научена.

Вот так и живу теперь, боюсь сильно хвост-то свой, павлиний, распускать, хоть и всплывают иногда старые желания. Но смиряю себя, смиряю и не горюю, нет, не горюю, меня все в этой жизни устраивает.

Жизнь в тысячу рублей

Горькая память о Сашке то и дело звучит в моем сердце набатным колоколом. А сегодня – особенно. Он пришел в мой сон, веселый, улыбчивый красавец с русыми кудрями, ростом под два метра. «А может и не было вовсе этой страшной смерти? – заволновалось мое сердце. – Вот приеду я в родные края, и выбежит он ко мне навстречу, подхватит, закружит, как тогда, когда был еще сорванцом с двумя вечно торчащими вихрами?»

Но я понимаю, что это всего лишь мечты, пустое наваждение, что этого не будет уже никогда.

Зачем он уехал так далеко от дома, где жили родители, сестра и еще три брата? Как оказался в этот поздний час в чужой квартире? Где жил бы сейчас, не сойдись он тогда с убийцей на узенькой дорожке своей судьбы? Почему именно с этими людьми он решил выпить последнюю в своей жизни каплю? Ответов на эти вопросы слишком мало, но все-таки они есть.

После армии он, как это ни странно, никуда не уехал, остался дома, благо, родители были еще живы и вовсю мечтали о том, как он женится, как приведет в их дом молодую жену, как загомонят в этом доме многочисленные внуки. А ведь в том, что детей у Сашки будет много, никто не сомневался, он так их любил. В бригаде лесозаготовителей, где он работал на трелевочнике, его считали ломовой лошадью, у него и прозвище было Лось. Смеясь, говорил матери: «Сначала на машину заработаю, а потом уж и на свадьбу…» Но, к сожалению, не только на свадьбу, но и на машину Сашка заработать так и не успел. Лесные запасы в их области сильно истощились, потому что лес начали вырубать сразу после войны, когда в бараках неподалеку от их деревни жили высланные сюда немцы и бригады вербованных чувашей. Лесопункт постепенно начал приходить в упадок, а потом и совсем закрылся. Сашка, как и многие ребята его возраста, остались без работы. Некоторые сели на шеи своих стареющих родителей и ударились в пьянку, кто-то уехал искать счастья по городам, а Саша списался со своим армейским другом и стал ездить на сезонные работы в Коми. Работу с лесом он знал и работать умел, от нерастраченной силушки чесались руки. Возвращался со своей вахты, отдавал матери заработанную тысячу, которая по тем временам была сумасшедшими деньгами, а на оставшиеся поил своих многочисленных друзей в поселке, которые от приезда к приезду все ниже и ниже опускались, почти достигая самого дна. Откуролесив положенный на отдых срок, Саша уезжал снова, и всякий раз болью сжималось его сердце, он чувствовал, что мать уже серьезно больна и, прощаясь, они не знали, увидятся ли еще раз. Эта хворь да постоянная печаль о сыновьях и свела мать в могилу, Саше даже телеграммы не послали, потому что он и так уже был на пути к дому. Но ни в день похорон матери, ни на другой он так дома и не появился. А на третий день в поселок пришла телеграмма с сообщением, что тело Саши обнаружено в Москве.

Его отец, дядя Ваня, еще не оправившись после похорон жены, поехал забирать тело сына.

Сашу обнаружили в чужой квартире со множественными колото-резаными ранами, денег при нем, естественно, не оказалось. Тот мужчина, в чьей квартире обнаружили тело Саши, был арестован, но позднее его отпустили, потому что на рукоятке ножа оказались не его отпечатки, в квартире был кто-то третий, но хозяин сказал, что он спал и никого не видел. Еще там, в Москве, дядя Ваня захотел посмотреть квартиру, где убили Сашу. На площадке он встретил женщину, которая неожиданно пригласила его на чай. В душевной беседе она рассказала, что видела, как прошли в квартиру двое, а спустя какое-то время прошел третий, в черном костюме, в черной кепке на самые глаза и с прядью рыжих волос, она как раз выходила собаку перед сном прогулять, так этот незнакомец, встретившись, больно толкнул ее, не позволяя заглянуть в лицо. Соседка не спала всю ночь, будто чувствуя, что рядом происходит что-то нехорошее. А потом скрипнула дверь, и она увидела через глазок, что этот, в черном, легко перепрыгивая через ступеньки, побежал по лестнице вниз. В полиции она все рассказала, но сильно помочь не смогла, потому что не видела лица пришельца.

Дядя Ваня уехал домой хоронить сына, похоронил, а сам все ждал, когда же найдут убийцу. Только уголовное дело двигалось ни шатко, ни валко, ему приходили по почте какие-то бумажки, которые он подписывал и отправлял обратно, а сам в Москву ездить не мог, у него почти отказали ноги, на фоне переживаний открылись фронтовые раны. Так прошло полгода, и дядя Ваня почти смирился с тем, что убийцу сына так и не найдут, а уголовное дело, скорее всего, просто закроют. Что вскоре и произошло.

А однажды он получил заказное письмо от той самой соседки, которая обогрела его и напоила чаем в те скорбные дни пребывания в Москве. Она написала, что ее сосед продал квартиру, она видела, как грузили на машину вещи, и рядом с ним суетилась раскрашенная девица, чем-то неуловимо похожая на того мужичка, который позже других входил в квартиру. А главное – у нее из-под кепки выбивалась точно такая же рыжая прядь.

Дядя Ваня спешно засобирался в Москву, дочка отговаривала его, но он взял в руки тросточку и поехал. Сначала попросился у теперь уже знакомой соседки пожить месячишко, она пустила, потому как все равно жила одна. А потом он встретился со следователем и рассказал о своих подозрениях. Дело открыли снова, и вскоре убийца была задержана, ею оказалась молодая женщина с рыжими волосами, отпечатки пальцев на ноже подтвердили, что это сделала она. Преступление в ее арсенале оказалось не первым, таким путем она зарабатывала себе на жизнь. Вся картина преступления вскрылась на суде, к делу было привлечено еще несколько человек.

Сашу, и не только его, сопровождали от самого начала пути. За две станции до Москвы к нему в купе подсел вот этот самый сосед, они быстро познакомились и даже подружились, Саша был по природе очень доверчивым и добрым человеком. Мужчина предложил:

– Что ты будешь на вокзале полсуток дрягаться, поедем ко мне, у меня двухкомнатная квартира, отдохнешь, по Москве погуляешь, родным подарков накупишь. Деньги-то у тебя есть?

– Как грязи, – улыбнулся Саша, похлопывая себя по груди, там, в потайном кармашке, пришитом матерью к обратной стороне майки, лежала заветная тысяча.

– Вот и хорошо, гульнем…

– А девочки будут?

– Будут, обязательно, а что без них делать двум молодым мужикам?

И они вышли на перрон уже почти друзьями. Когда поели и хорошо выпили, появилась она, рыжеволосая красавица, от одного вида которой у Саши начисто снесло голову. Они уединились в спальной, выпили всего-то по глотку шампанского, которое рыжеволосая принесла с собой, поели арбуз, который возвышался на столе, и Саша почти сразу отключился, в шампанское девица подсыпала снотворное. Как только Саша уснул, женщина начала его обшаривать и искать деньги. Но Сашку потому дома и звали Лосем, здоров был чертяка, не очень-то и взяло его снотворное, неожиданно он очнулся и схватил женщину за левую руку. И в этот миг правой она, выхватив из арбуза нож, всадила его Саше в грудь. Он умер не сразу, еще шевелился, пытаясь подняться, и тогда она в ярости стала наносить ему удары, била, пока он не затих. А потом вытащила деньги и сбежала. Долго не появлялась в поле зрения своего подельника, боялась, что он сдаст ее. На суде дядя Ваня задал ей только один вопрос:

– И какая же волчица тебя родила?

– Сама хотела бы знать, – ответила рыжеволосая, – детдомовская я, кручусь, как умею…

Ей присудили шестнадцать лет, а подельнику ее – девять, старые делишки тоже всплыли.

Дядя Ваня вернулся домой совершенно опустошенный, он шел по улицам своего поселка, кивал встречным, отмахивался от тех, кто пытался остановить и выразить соболезнование. В его мозгу билась одна-единственная мысль: «Уж лучше бы Сашка остался дома, сидел бы, как многие, на моей шее, но был бы жив… Это я виноват, я учил его жить правильно…»

Заброшенный колодец

Деревни, которые в большом количестве заброшены людьми, очень часто обживаают те, кто имеет проблемы с законом и которым с законопослушными гражданами встречаться не резон. Поэтому-то и пришло к нам понимание того, что привычные походы в лес порой становятся очень опасны, по одному совсем не ходим. Но охотники…

Эту историю рассказал мне местный охотник Борис Горелов, хотя я и раньше сообщение об этом читала в милицейской сводке, но узнать более подробно что и как произошло в реальности, мне очень хотелось.

– Дело, понимаешь ли, было ранней весной, – начал Борис свое телефонное повествование, – снег уже сошел, а земля еще не оттаяла, я даже валенки скинуть не успел. И вот вздумалось мне не ради добычи, а ради прихоти походить с ружьишком по лесу, правда, правда, не столько, чтобы подстрелить кого-то, а просто захотелось подышать свежим и ядреным воздухом, да и собаке, понимал, надо все-таки поразмяться. Путь мне был хорошо известен, я ведь живу лесом, то грибы, то ягоды в нем черпаю. Помню хорошо, как шел без особых дум, просто окидывал взглядом окрестности, с ностальгией отмечал бывшие деревни: Маклаково, Чурсаково, Патранино, когда-то в них жили большие и дружные семьи, даже школа начальная в Патранине была, а вот как начала их война половинить, так они больше и не оправились, вот уж и последние старики переселились в мир иной, а дома-терема продолжают стоять, пятистенки, из таких бревен, по которым и сейчас стукни, загудят, они еще век простоят, из какого леса-то все строилось… И вот иду я по улице, совершенно безлюдной, жуть берет, дома-призраки настроения не прибавляют, пробираюсь с трудом, густые заросли осоки, которая мощно разрослась на жирной, веками удобряемой трудом крестьянина почве, не позволяли шагнуть пошире, к тому же снегом ее прижало, спрессовало в плотную подушку.

И вдруг мороз прошил меня насквозь, мать честная, я ощутил, что под ногами нет опоры, я провалился, но как-то успел ружье скинуть, повис, вцепившись в ружье. А собака далеко убежала, ее голос едва долетал из дальнего леса. Да и чем собака мне поможет в такой ситуации, помочь мог только человек. Кричать? Да кто тут услышит? Это мне, идеалисту, так казалось. А на самом деле все было по-другому, оказывается, был человек, только чужой и его чужие глаза давно уже следили за мной. Руки у меня замерзли и начали слабеть, все, думаю, не выберусь. И в это время я заметил у края колодца стоптанные на одну сторону кирзовые сапоги. Человек присел, и я увидел сморщенное лицо неопределенного возраста в серой шапке-ушанке, руки с наколками, беззубый рот. Каким-то краем сознания я оценил ситуацию, понял, что за человек живет в безлюдной деревне, но понадеялся все же, что есть в нем чего-нибудь людское, не зверь же, не оставит меня в такой беде. А человек, ни слова мне не говоря, ухватился за ружье, желая его вытащить из моих рук, мол, ружье отдай, а сам лети в тар-тарары, не жалко. И так это меня разозлило, я ведь тоже не лыком шит, военное прошлое за спиной, откуда-то и силы у меня взялись, вцепился я в ружье до посинения пальцев.

– Нет, товарищ, так не пойдет, – прохрипел я, – спасешь меня, подарю тебе ружье и еще много чем одарю. А нет… Давай, помогай…

Изловчился я и попытался одной рукой ухватить его за сапог, решил, что, если и полетим, то вместе. А он, гад, поднялся и в это самое время другой ногой топнул по моей руке, которой я все еще цеплялся за ружье, с такой силой топнул, что треснуло и переломилось ружье. И тут же я вместе с остатками ружья полетел вниз, мне кажется, что от боли я даже сознание потерял. Когда очнулся, с удивлением отметил, что сухо подо мной, значит, до воды не долетел, уже хорошо, верховая вода, видимо, еще не успела наполнить колодец. Поглядел вверх, рожи этой не видно, он, знать, решил, что мне полный конец, бросил человека на полную погибель и ушел. А я отдышался, попробовал одной рукой обследовать окружность и понять, почему же не долетел до дна, а в том, что на дне колодца должна быть вода, я ни капельки не сомневался. Ага, понятно, за что-то зацепился рюкзаком. Оказалось, как я потом это выяснил, зацепился за рогатину, которая, Бог весть, как оказалась в этом заброшенном колодце, видно, кто-то глубину измерял. Справившись с испугом, не скрою, чего уж тут скрывать, струхнул я не на шутку, дрожь била все тело, и вот, немного успокоившись, посмотрел вверх, еще раз убедился, что вражина этот убрался восвояси. Очевидно, он, толкнувший меня в бездну, уверился в том, что этот колодец так и станет моей могилой. Но я не из той породы, чтобы сдаться без борьбы, дождался темноты, чувствовал, что сильно задрог, но все-таки начал потихоньку выбираться. Головой и ногами я уперся в стенки колодца и потихоньку, сантиметр за сантиметром стал подниматься вверх. Наверное, это все-таки чудо, но мне удалось выбраться на поверхность. Я долго лежал в зарослях осоки, боясь пошевелиться и опять привлечь внимание недоброго человека. Сердце мое гулко стучало в груди, я всерьез опасался, что оно может подвести, но мое измученное больное сердечко не подвело, знать понимало, как мне хочется жить.