Центурия

Центурия

Андрей Щупов

© Андрей Щупов, 2020

ISBN 978-5-0051-9443-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЦЕНТУРИЯ

«Так уж устроено в этом мире: если в одном месте смеются, в другом обязательно плачут. Поэтому улыбайтесь, смейтесь и хохочите, но все-таки не увлекайтесь».

Сергей Кинтуш

ЦЕНТУРИЯ

ПРОЛОГ

Тучи клубились под сумеречным потолком Хранилища Времени. Вековые котлы громоздились неровными рядами, дрожало пламя, жар растекался над землей, навевая дремотную лень.

Клыкасто зевнув, бесенок поскреб спицей мохнатое пузо, дугой выгнул ребристое тощее тельце. Однообразное, размеренное бульканье усыпляло. Оно стекалось со всех сторон, заливая мозг сладкой патокой, смыкая веки, уговаривая лечь и отдаться во власть сна. Не удержавшись, чертенок цапнул себя за плечо. Перебрав зубами шерсть, прикусил невидимое насекомое, сонно огляделся.

Хранилище… Он фыркнул. Справа тьма, слева тьма и никаких стен. Только длинные, подсвеченные огнем шеренги котлов, убегающие в такую же непроглядную тьму. Это вам не подземелье, где шумно и весело, где испуганно галдят грешники и можно с воем носиться взад-вперед, нахлестывая хвостом вновь прибывающих, награждая их тумаками, покусывая за дряблые ягодицы. А здесь… Здесь все иначе. Пойди разбери, что там в этих котлах. Говорят, время. Но разве такое возможно? Даже один-единственный час не поймать и не упрятать в клетку, а Хранитель утверждает, что в каждом котле целое столетие. Миллионы судеб, миллионы жалких, смешных и скучных историй.

Щурясь от едкого пара, бесенок поерзал на высоком табурете, с любопытством заглянул в глубь котла – самого последнего, еще не успевшего потускнеть, с зеркальным глянцем на округлых боках, за которым, по словам Хранителя, надлежало ухаживать особо. То бишь – присматривать не абы как, а в оба глаза. По соседству из нетленного бетона спешно возводился массивный фундамент, продолжающий бесконечную шеренгу, однако ни поленьев, ни самого чана пока не завезли. Стрелке следовало дойти до положенной отметки, а нынешнему зубастому веку дожевать последние свои годочки.

Чуть наклонившись, дьяволенок словно острогу выставил перед собой спицу, плотоядно улыбнулся.

Вскипая из ничего, густым кисельным потоком – наверх, к призрачному свету, тянулись мириады крохотных пузырьков. Вздуваясь с высотой, тесня и проглатывая друг дружку, оттого раздуваясь еще больше, они превращались, в конце концов, в огромные неповоротливые шары. Лиловые, блесткие, они выныривали на поверхность, половинками сфер пучеглазо таращились, словно и впрямь могли разглядеть мохнатое личико черта. Проплавав секунду-другую, лопались в мелкие брызги. Тех, кто мешкал, бесенок аккуратно прокалывал спицей. Тонкая сталь приобретала солоноватый привкус, и, облизывая ее, черт довольно покряхтывал. Такое же удовольствие испытывают деревенские мальчишки, тыча в муравейник соломинками, заставляя переполошенных муравьев отплевываться кислотой.

Раздвоенный язычок бесенка мелькал с поразительной скоростью. Если бы еще не эта плесень! Густая, пузырчатая, она облепила далекое дно, и не было никакой возможности до нее дотянуться. Бурление обходило ее стороной, и те же пузырьки, сохранившие микробное существование, цепко держались глубины, переживая поколения своих собратьев, превращая сэкономленную энергию движения во временную протяженность. Даже кончиком черпака дьяволенок никак не мог подцепить рыхлую массу. При этом он всерьез рисковал опрокинуться в вязкий кипяток. Недоступность ничтожеств в пузырчатом обличье распаляла так, что хотелось рычать… Внезапно он оставил безуспешные попытки и после минутного размышления ухмыльнулся. Новая идея завладела его умишком. В предвкушении развлечения сердечко черта забилось быстрее. Подхватив отшлифованный ладонями прежних служителей черпак, он воровато осмотрелся. Соскочив с табурета, зацокал копытцами вдоль вереницы котлов, выбирая подходящий. На этот раз глазки остановились на старом, отлитом из бронзы котле, закопченном от низа до самого верха…

Черпак погрузился в лохматый пар, с хлюпаньем вобрал в себя дымящуюся порцию. Чертенок заспешил обратно. Бесцветное варево плеснуло в тревожно бурлящую муть и тут же вскипело черным. От котла потянуло терпким, прокисшим запахом, в горле у дьяволенка засвербило, на глазах выступили слезы. Кашляя и чихая, он отбежал в сторону. Подобного результата он не ждал. Собственно, он и понятия не имел, чего можно ждать. Но челюсти шутника дробно клацнули, – взбившееся в котле чернильное облако бросалось в глаза издалека. Если увидит Хранитель, разгорится скандал.

Подгоняемый страхом, трясущийся ветренник вернулся к котлу и, запустив черпак в варево, энергично размешал. Облако поблекло, расплылось, цвет его менялся на глазах: черное, коричневое, бурое…

Наверху со стороны лестницы что-то стукнуло. Угрожающе заскрипели ступени. Вздрогнув всем телом, бесенок сунулся черпаком в сердцевину облака, попытался погрузить его в глубь – к той самой плесени. Ошпаривая кожу, из котла фыркнуло брызгами, вскипело неожиданно алым, и, отбросив черпак, чертенок поспешил прочь. Если Хранитель решит, что все это проделано нарочно… Ему стало страшно. Ведь в сущности он ничего такого не хотел! Только попробовать!..

Съежившись от дурных предчувствий, дьяволенок поднял глаза на злополучный котел и в изумлении сделал шажок вперед. Там, где только что зависала багровая клякса, ничего уже не было. Только разливалась волнами и туманила поверхность непроглядная, напоминающая морскую глубину синева.

***

Не так уж много во Вселенной вещей, суть коих – вечность. Но бухгалтерская категория несомненно из их числа. Не умеющий помнить – заводит память, не умеющий мыслить – прибегает к спасительной бухгалтерии. И даже тот, кому подвластно первое и второе, на всякий случай предпочитает подстраховаться.

Хранитель принял в руки лист с золотистым текстом и неспешно прочел:

«..Выписка из протокола особой комиссии, подшитая в дежурный Журнал Хранилища Времени.

Допросом с пристрастием сменного попечителя Котлов установлено:

1. Тайно и злоумышленно произведено смешение двух непересекающихся времен. (Однократно).

2. Тайно, но не злоумышленно посредством трех замесов, совершенных деревянным черпаком (дуб из породы вечных) произведено смешение разнесенных пространств. (Трехкратно).

Итог:

Последствия глобального масштаба не имели, а потому инцидент считать исчерпанным, записав во внеочередное испытание, ниспосланное человечеству. Попечителя котлов понизить в должности с переводом в угольные копи. Протокол задержать при Службе Времени, не доводя до Канцелярии Всевышнего.

ХРАНИТЕЛЬ»

Оставалось только поставить подпись – витиеватую и властную закорючку, что и было сделано небрежным движением руки…

СМЕЩЕНИЕ

Хрипло дыша, центурион вогнал меч по рукоять в землю, чуть помедлив, выдернул. Лезвие вновь сияло. Кровь чудовища, зловонная и черная, осталась внизу, меж бесчисленных нор и кореньев, жирных земляных пластов, нашпигованных червями и личинками. Вложив оружие в ножны, он обернулся.

Восемьдесят с небольшим человек – все, что осталось от его центурии. Все они стояли теперь перед ним в перепачканных доспехах, с потемневшими лицами, пряча от начальника глубоко запавшие глаза. Но он-то видел, что изменения произошли. Да, они по-прежнему оставались лучшими легионерами претория, но этот день помял их и потискал, как мнет неосторожного охотника разбушевавшийся слон, как ломает галеру шальная буря. Вот и теперь он не сумел воспротивиться неизбежному. То, что стряслось с его солдатами, вторглось в их души, сломив слабых и смутив сильнейших. И именно в этот страшный день они чуть было не побежали. Гвардия… Воины, не знавшие децимаций, никогда не переживавшие позора поражений. Он остановил их только чудом. Потому что возненавидел в ту роковую минуту самого себя. Уж собственному-то сердцу бесполезно лгать, и в тот миг он тоже трепетал от ужаса, готов был отступить, прикрыть голову щитом, не видя ничего и не слыша. И только уязвленная гордость способна была породить ту необыкновенную ярость, что в пару мгновений преобразила военачальника, распрямив тело, стянув мускулы тугой тетивой и метнув к чудовищу. Вероятно, часть его ярости передалась и воинам. Гнев подобен болезни и порой распространяется с потрясающей скоростью. Это, должно быть, их и спасло.

Им не удалось зарубить чудовище. Оружие со звоном отскакивало от панциря, оставляя безобидные царапины. Гигантская клешнястая тварь продолжала ворочаться и рычать, вгрызаясь в почву, отбрасывая от себя легионеров, обдавая их прогорклым смердящим дыханием. Окриками центуриону удавалось подстегивать воинов, заставляя вновь и вновь кидаться на зверя. И, прорвавшись наконец вплотную к темным, выпирающим у животного наружу венам, они взрезали их взмахами мечей, изрубили в клочья. Воздух, сотрясаемый чудовищным рыком, впервые огласился победными криками. Исход сражения стал ясен.

Позже, расступившись в стороны, они наблюдали, как содрогалось в агонии чудовище и как тяжелыми, сильными струями билась о землю густая, зловонная кровь. Черная кровь чудища! Пожалуй, это подействовало на людей сильнее, чем весь пережитый бой. Все гуще вокруг панцирного исполина курился удушливый дым. Кашляя, воины отступали шаг за шагом. Где-то внутри зверя неожиданно блеснуло пламя, разгораясь сбежало на землю и здесь, толкнувшись, с ревом вспухло лиловым шаром над судорожно вздетой клешней.

Проведя рукой по лицу, центурион взглянул на ладонь. Кожу покрывала сажа. Она зловеще прочертила линии судьбы, точнее обозначила то, в чем так легко и просто разбирались уличные хироманты. Присев на корточки, он кое-как обтер руки пучком травы. Оглянувшись, встретился взглядом с Фастом. Советник стоял совсем рядом, и вряд ли кто-нибудь мог их сейчас слышать.

– Что скажешь, Фаст?

На узком, тронутом копотью лице советника не дрогнул ни один мускул, не прибавилось морщин на лбу и не изменилось выражение глаз. В этом был весь Фаст. Центурион не мог припомнить ни единого случая, когда кому-то удалось бы застать советника врасплох. На любое обращение Фаст реагировал мгновенно – все с той же невозмутимостью на лице.

– Ты хочешь спросить о том, что это было?

– Что это было, я вижу сам. Мне интересно узнать, откуда взялась эта тварь на нашей земле.

– На нашей земле? – уголки губ советника насмешливо дернулись – совсем чуть-чуть, но центуриону показалось, что Фаст над ним посмеивается. Вот что делает скупость. Жестокосердный тиран в сентиментальном порыве гладит по голове ребенка, и это умиляет окружающих. Не умеющий улыбаться слегка кривит губы, а кажется, что он хохочет…

Центурион медленно поднялся. Разговаривать с Фастом было не самым простым занятием.

– Что ты имеешь в виду?

Советник пожал плечами и этим сказал все и не сказал ничего. Центурион ощутил закипающее раздражение.

– В чем дело? Почему ты молчишь?

– Потому что это не наша земля, – тихо отозвался советник.

– Не наша? – центурион ничего не понимал. – Ты говоришь, не наша?

Фаст сосредоточенно кивнул. В нескольких шагах от них трескуче догорало чудовище, и на фоне этого зловещего потрескивания слова советника приобретали особое звучание.

– О чем ты толкуешь, Фаст? – голос центуриона дрогнул. – Опомнись! Или сражение омрачило твой рассудок?

– Не обманывай ни себя, ни меня! – сухо возразил советник. – Я только позволил себе усомниться в том, что эта земля наша. Впрочем, ты и сам скоро усомнишься в этом. Окружающее заставит тебя усомниться.

Центурион нахмурился. Нет… На сумасшедшего советник не походил. И на испуганного тоже. А кроме того было что-то помимо Фаста, этих его непонятных фраз, что начинало все больше беспокоить предводителя центурии. Где-то на горизонте маячило нечто, и это нечто он не в состоянии был пока распознать.

Незаметно для себя центурион шагнул вперед и с силой сдавил локоть советника.

– Ты что-то знаешь, Фаст!

Советник покачал головой.

– Я знаю столько же, сколько и ты.

– Разрази тебя гром! Будь со мной откровенен, Фаст! Или замолчи!

– Если я замолчу, зачем я буду тебе нужен? – советник прикусил губу. – Я не провидец и могу только догадываться. Одну из своих догадок я только что высказал.

– Но ведь Сутри уже близко. Всего день пути! Лукулл там и давно ждет нас!

Фаст промолчал, и менее уверенно центурион повторил:

– Всего день пути, и мы соединимся с ним, разве не так?

Сильные пальцы военачальника причиняли боль, и, поморщившись, Фаст не без усилий освободился.

– Я сожалею, но он рискует нас не дождаться.

– Почему? – глаза центуриона недобро сузились. – Кто посмеет помешать нам?

Впервые с начала странного разговора советник отвел взор в сторону.

– Не знаю. То есть, я не совсем уверен…

– Назови мне имя! – с силой выдохнул центурион. Слова его больше напоминали змеиное шипение. Правая рука потянулась к ножнам.

Они замолчали. Центурион чувствовал напряжение Фаста и больше не пытался его торопить. Сдерживая себя, он ждал, когда советник соизволит наконец заговорить.

– Ты помнишь ту ссору с Акуаном? В жертвенном храме… Ты не убоялся прилюдно оскорбить его.

– И что же?

– Акуан – верховный жрец. Никто не знает полной его силы…

– Глупости! Я сказал то, что думал и то, что должен был сказать.

– Он воспринял это как оскорбление и наверняка затаил обиду. А если… Если Акуан рассержен, это что-нибудь да значит. Одни боги знают, какую месть он замыслил.

– Глупости! – военачальник поморщился, взор его помрачнел. – Я служу богам и императору, но не сластолюбивым ничтожествам! Акуан бессилен что-либо сделать нам!

– Как видишь, нет, – Фаст натянуто улыбнулся. Беседа с центурионом совершила-таки невозможное. – Или у тебя имеется иное объяснение происходящему? Откуда этот мир, эта земля, это солнце?.. Не спеши с ответом! Прежде чем возразить, поразмысли. И оглядись повнимательнее.

Центурион хотел рассмеяться, но голос ему не подчинился. Человек, стоящий перед ним, определенно обладал гипнотической властью. Слова его обладали свинцовой тяжестью. От них не просто было отмахнуться. Впрочем… Так оно и должно было быть. В противном случае не назначили бы его советником. Не всякого стратега приближают к императору и уж, конечно, далеко не всякого берут в поход. Силу своего ума Фаст доказывал неоднократно. Прислушаться к его предостережениям не было зазорным…

Чтобы сбросить с себя путы наваждения, центурион порывисто обернулся.

Молчаливый лес, пылающее чудовище и черные, парящие в воздухе хлопья… Многие из воинов успели разбрестись среди деревьев, кое-кто с надеждой поглядывал в его сторону.

Нет… Центурион по-прежнему был уверен в своей маленькой армии. Страх, сковавший сердца, обязательно покинет солдат. Неуверенность пройдет, уступив место отваге и ярости, как это бывало раньше – в жестоких боях с кимврами, в кровавых и затяжных баталиях с испанскими наемниками.

Глазами он отыскал Метробия, высокого, жилистого грека, стоящего в отдалении от прочих. Вот кто сумеет им помочь! Эти леса и горы грек знал прекрасно. Центурион надсадно вздохнул, думая, что это вздох облегчения. Сейчас… Сейчас Метробий приблизится к ним и, не изменяя своей обычной немногословной манере, укажет верное направление, разъяснив путаницу с маршрутом, поведав о какой-нибудь редкой особенности здешнего ландшафта. И все сразу встанет на свои места. Забудется неприятный разговор с Фастом, и стремительным маршем они вновь двинутся вперед, чтобы где-нибудь поблизости, возможно, в нескольких сотнях шагов, обнаружить наконец пыльную, в мозаичных разводах трещин Домициеву дорогу. И снова люди начнут улыбаться, начнут напевать на ходу, незаметно для себя ускоряя шаг. Иначе и быть не может. А Акуан… Акуан – всего-навсего жалкий придворный льстец, обманом приблизившийся к жреческому трону. И когда подойдет Метробий…

– Он ничем тебе не поможет, – тихо промолвил за спиной советник.

Даже не оборачиваясь, центурион знал, что уголки губ на вытянутом костистом лице снова насмешливо кривятся. На короткий миг он ослеп от жгучего желания ударить Фаста, пресечь эту всезнающую усмешку.

Солдаты частенько побивают случайно затесавшихся в их ряды философов. Частенько и с удовольствием. Где-то в глубине души центурион понимал их, хотя и стыдился этого своего понимания. «Хлеба и зрелищ!» – вопили во все времена плебеи. Мудреные речи вызывали оскомину, и даже римская знать охотнее шла в цирки, нежели на публичные выступления известных ораторов и поэтов.

И все же центурион сдержался. Ничего удивительного в том, что советник опять угадал ход его мыслей, в сущности не заключалось. Случалось такое и раньше. Но вот подобный всплеск гнева против изощренного ума стратега явился для военачальника скверной неожиданностью. Это было неприятным открытием, а, открывая в себе черточки скверного, люди редко радуются. Взяв себя в руки, центурион с брезгливостью ощутил, как каплями стекает по вискам пот, оставляя за собой холодные, липкие дорожки.

Чего же он все-таки боится? Панцирных чудовищ? Колдовских чар Акуана? Или неизвестности?.. Ответ нашелся неожиданно быстро. Пугающе ясно центурион вдруг увидел, как по-прежнему в стороне от всех Метробий неловко, словно испытывая землю ногами, ступает по колючей траве, а смуглые его руки движениями слепца ощупывают ствол неказистого деревца. Центурион словно разрубил в себе что-то, нанеся последний решающий удар. Это и было ответом самому себе. Он принял и пережил свое поражение перед Фастом, как факт свершившийся и бесспорный.

Никто, ни один человек в мире не знал, где они находятся. Никто не мог подсказать, где оборвался вчерашний путь, где остался Лукулл с войском и где пролегала сегодняшняя их тропа. Он действительно обманывал себя, и странный этот лес, молчаливые птицы с холодным солнцем – все было чужим и незнакомым. Фаст говорил правду, и, признавшись себе в этой непростой вещи, центурион по-иному ощутил дыхание ветра и иными глазами всмотрелся в окружающее.

Он не знал этих запахов, не знал названия этих трав и деревьев. Лес, в котором они проплутали полдня, не был Эпиценийским. Не было здесь Домициевой дороги и не было уютного городка Сутри. Они вовсе не заблудились!..

Стиснув кулаки, центурион устремил взгляд вдаль, на неласковое солнце. Туда же смотрели многие из воинов. Бледное светило покидало их, скатывалось в багровое зарево, за горизонт. Оставаться в неподвижности, вдыхая едкий чад и размышляя над необъяснимым, становилось все более невыносимым. Куда угодно, только не стоять! В самую жуткую неизвестность, только не задерживаться в этом гиблом месте возле догорающего чудовища, позволяя страху вновь овладевать людьми, вносить смуту в их души! Центурион властно поднял руку…

Через некоторое время, бряцая доспехами и оружием, змеистая колонна уже двигалась по тропе, сбегая между деревьями на дно тенистых оврагов, огибая холмы, пронзая облепленный паутиной кустарник.

Центурион больше не оглядывался. Он умел подчинять себя обстоятельствам. Главный перелом в сознании произошел, и с мыслью, что вечерний, засыпающий вокруг лес был чужим до последнего листочка, до последней твари, он успел свыкнуться. Они шли в никуда и шли только потому, что движение спасало от бесплодных раздумий. Воины должны оставаться воинами. Сомнения рождают нерешительность, а нерешительность – хуже злейшего врага, ибо роднится с трусостью.

Он попытался вспомнить человека, скрывшегося от них в лесу. Высокий, длинноволосый, он чем-то походил на галла. Чудовище изрыгнуло человека, едва они вышли на поляну, но никто тогда и не подумал преследовать его, настолько ошеломила их встреча с панцирным зверем. Сейчас военачальник горько жалел об упущенном. Человек мог бы серьезно помочь им. В любой войне «язык», взятый в стане врага, ценится превыше всего…

Центурион нахмурился. Впервые, пусть про себя, он назвал эту землю вражьим станом. Но так ли это? Как относиться к миру, в котором столь неожиданно очутилась центурия?..

Он внезапно замедлил шаг, рука его взметнулась к поясу. Что-то произошло, хотя он и не отдавал себе в этом отчета. Чутье воина опережало сознание. Лишь мигом позже центурион догадался, что слышит далекий, едва различимый рык. Пока это был даже не рык, а только смутное колебание воздуха, но он не сомневался, что узнал его. И, встрепенувшись, сердце болезненно стало раздуваться от разбегающихся толчков. Все повторялось. Жизнь шла по кругу, и загадочный лес с незнакомыми деревьями вновь выводил центурию на гигантских крабов из железа и черной крови. Словно сам рок завладел путями маленького отряда. Или… Глаза военачальника скользнули к небу.

Он стоял, позабыв о Фасте, о далеком рычании, о том, что десятки взглядов приковано к нему, десятки ушей напряженно ждут от него приказа. И никто из них не догадывался, что он сам желает подобного приказа, жаждет получить хоть какую-нибудь подсказку. Он ждал знамения, мучась непониманием того, что просят исполнить боги. Что вообще они могли просить? Может быть, поголовного истребления чудовищ? Или новых доказательств преданности?..

Озарение обожгло, как капля металла, брызнувшая на кожу. Он стиснул рукоять меча так, словно стремился задушить ворвавшуюся в мозг мысль. Мир покачнулся, и над большой незнакомой землей пронесся утробный вздох. Или это был стон? Зов о помощи?.. С готовностью, будто сам подталкивал руку, меч выскользнул из ножен, со свистом описал в воздухе сверкающий полукруг. Объятый жутким прозрением, центурион взглянул на него слепо, не узнавая. Мрачное пламя все жарче разгоралось в груди. Нет, небо отнюдь не молчало. Оно взывало к нему, его людям!

Взрыкивающий гул, доносимый ветром, звучал нескрываемым вызовом, плескался в ушах насмешливыми раскатами, заранее торжествуя победу чудовищ над людьми. Что ж… Пусть будет так! Если Эреб восстал, если боги оказались в западне у вырвавшихся из-под земли титанов, он поможет им! Его солдаты исполнят то, что не удалось небесным воителям!

С пылающим лицом центурион обернулся к легионерам. Четверо оптионов без звука шагнуло к своему командиру.

– Фаст!

Вторя оптионам, советник покорно склонил седую голову. Они готовы были следовать за ним. Все до одного…

ПЕРВАЯ АТАКА

В сгущающихся сумерках легионеры атаковали врага. Они налетели стремительно, подобно набрасывающимся на добычу волкам, но добычей на этот раз оказались хищники еще более страшные.

Огромные, с железными челюстями, чем-то напоминающие кентавров, они извергали утробный рев и лакомились деревьями. Густой лес был превращен в пастбище для ненасытных желудков. Уже сотни стволов с серебристой, словно поседевшей хвоей, безжизненно лежали меж уродливых пней. Продолжая кромсать растительность, чудовища с медлительным упорством продвигались глубже и глубже в лес. Приближающаяся ночь их не смущала. Пространство освещали сверкающие глаза кентавров. В мечущихся всполохах можно было разглядеть суетящихся людей. Рабы обрубали сучья, цепляли стволы к крюкам и веревкам. Впрочем, не они интересовали центуриона. Все свое внимание он перенес на кентавров.

По его знаку легионеры, охватившие просеку живой петлей, бросились вперед. Атака началась, и центурион лично пожелал принять в ней участие. Чувствуя за спиной учащенное дыхание Фаста, он видел, как Солоний и Клодий – два его лучших оптиона, командуют факельщиками. О факелах, зажигательных стрелах и знаменитом «греческом огне», хранящемся в глиняных сосудах, они позаботились заранее. Пламя представляло их главную силу. Неуязвимые для копий и мечей, титаны, как всякие хищники, пасовали перед стихией огня. Даже взбешенный слон отшатнется от пылающих костров. С огненной атаки и решено было начать бой.

Гортанно закричали оптионы, клич подхватили воины. Время, лихой наездник, нетерпеливо вонзило шпоры в бока черногривому всхрапывающему коню. Все понеслось, завертелось, и центурион не заметил, как очутился в эпицентре схватки. Фаст не отставал от него ни на шаг.

Бой, впрочем, оказался удивительно скоротечным. Хотя так тому и следовало быть. Легионер не пугается одной тени дважды. Воины, если они настоящие воины, обязаны перенимать тактику врага, набираясь опыта и совершенствуя свой собственный. С самых первых минут в ход пошли пылающие вязанки хвороста, и залитый в глиняные сосуды «греческий огонь» ударил в панцирные бока кентавров. И неотвратимое случилось: окруженные стеной огня, чудовища встали. Лишь одно из них, ослепнув от искр, с рычанием вырвалось из рокового кольца и понеслось в чащу, ломая все на своем пути. Но уже через мгновение воины услышали, как с грохотом оно рушится в притаившийся в полумраке овраг.