Как лечат COVID-2019 – в городе «Не-Москва». Болезнь, которую не пожелаешь и врагу

Как лечат COVID-2019 – в городе «Не-Москва»

Болезнь, которую не пожелаешь и врагу

Игорь Смеляков

Редактор Екатерина Василенко

Корректор Вера Марышева

Дизaйн обложки Ольга Третьякова

© Игорь Смеляков, 2022

ISBN 978-5-0051-9366-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Здравствуй, дорогой читатель. Никогда не думал, что мне придется заниматься писательской деятельностью. Всю жизнь я проработал врачом и вот волею судьбы, заболев коронавирусной пневмонией, оказался в роли пациента. В Москве мне полечиться не довелось, а вот в трех больницах не-Москвы побывать пришлось, и сложилось впечатление, что подобное лечение проходит в любом уголке нашей страны однотипно. Все, что мне пришлось пережить в этой роли, все, что я увидел в организации лечения пациентов с COVID-19, – отношение к больным со стороны медперсонала как к расходному материалу, хамство, равнодушие к практически ежедневным смертям пациентов, некомпетентность медперсонала, тотальная коррумпированность наших «родных» министерств здравоохранения (как минимум областного уровня), которые приходят не улучшать здравоохранение, а выцеживать из него максимум оставшихся материальных ресурсов лично для себя, которые привыкли врать вышестоящим, заниматься показухой, «распилами» бюджетов, – все это и подтолкнуло меня к написанию книги. Я не ставлю цель кого-то осудить, заклеймить – просто в художественной форме постараюсь отразить весь ужас реальности, в которой мы живем.

Издать книгу, скорее всего, придется в России, хоть я не очень доверяю нашей «развитой российской демократии». Я патриот своей страны, но под этим я подразумеваю активную жизненную позицию, которая обнажает язвы нашего общества и ищет пути решения накопившихся проблем, и нужно найти такой подход к проблеме, чтобы он вызвал наибольший резонанс.

С уважением, автор Игорь Смеляков

Начну с того, что я врач, проработавший более тридцати лет в одной и той же больнице среднестатистического провинциального городка не-Москвы-1, куда мы с супругой попали по распределению после окончания мединститута. Из более тридцати лет, которые я проработал в нашей больнице, в течение последних двадцати пяти я работал заведующим кардиологическим отделением. С COVID-19 мы вплотную столкнулись в середине текущего лета, когда один за другим стали заболевать сотрудники нашего стационара и пациенты. Мы очень надеялись, что наша администрация закроет стационар на карантин, обработают все помещения. Однако этого не произошло, и, кажется, я знаю почему: нынешней весной на базе нашего стационара открылось отделение рентгенохирургической диагностики и лечения больных, в котором стали проводить высокотехнологичные операции, достаточно прибыльные для нашей больницы. Ее администрация стала задерживать прооперированных пациентов до шести-семи суток, даже если у них был положительный мазок на COVID-19, чтобы получить деньги за операцию в полном объеме, причем перспективы самого пациента никого не интересовали, кроме лечащих врачей, которые изменить ничего не могли! Меня обучила и воспитала советская школа здравоохранения, я абсолютно не понимал мотивацию наших начальников, поставивших корысть выше здоровья, а возможно, и жизней этих несчастных, которых ждали домой их дети, внуки, близкие, друзья! Меня это глубоко потрясло. А как позже выяснилось, так поступали и в не-Москве-2, и в не-Москве-3!

Как все началось. Накануне выходных, в четверг, у меня на фоне полного здоровья появилось першение, сухость в горле. На утренней оперативке я попросил у главного врача разрешения в пятницу сдать мазок на COVID-19 – без него мазок сдать невозможно! После работы я заехал к своим дочке и внучке, там же была моя супруга, завез продукты и оставил ее ночевать у них, боясь ее заразить. Сам же поехал к себе домой, где мы жили втроем – с моей женой и моей мамой.

Утром в пятницу у меня и двух врачей-кардиологов из соседнего отделения взяли мазки на COVID-19. А в обед и у них, и у меня пропало обоняние – я перестал воспринимать все запахи. Заместитель главного врача по лечебной работе передал нам на выходные таблетки со схемой лечения от COVID-19 и сказал, чтобы мы начинали лечиться прямо сейчас.

В ночь с пятницы на субботу у меня поднялась температура до 39,8, а в воскресенье мне нужно было выходить на дежурство. Утром в субботу я позвонил нашему заместителю главного врача по лечебной работе, Егору Васильевичу, и рассказал, что у меня, похоже, COVID-19. На что услышал: «Да мы знаем с Екатериной Павловной (наш главный врач), что вы все там болеете, но работать некому, надевайте средства индивидуальной защиты (а средства защиты – это обычная медицинская маска и резиновые перчатки!) и выходите на дежурство!» Все мои рассуждения о том, что я сам стал опасен для окружающих – и персонала, и пациентов – на Егора Васильевича никакого впечатления не произвели, и в воскресенье я вышел на дежурство. Во всем теле была дикая слабость, двигаться лишний раз не хотелось. Пересмотрев оставленных под наблюдением тяжелых пациентов, я сел писать дневники, но буквально через минуту зазвонил телефон – меня вызвали в приемный покой к поступающему пациенту. Спустившись по лестнице с третьего этажа пешком, я зашел в приемный покой. Пациент находился в сидячей коляске. Я начал опрашивать пациента, выяснять его самочувствие. Как вдруг фельдшер приемного покоя, глядя на меня широко раскрытыми глазами, спросил: «Вам нехорошо, Игорь Анатольевич?» Я попытался что-то ответить и потерял сознание. Очнулся на каталке, меня везли в реанимацию. Я сказал: «Доктора, меня не в реанимацию нужно, а на компьютерную томографию, у меня, похоже, COVID». На КТ выявили вирусное поражение легких 15—20%, с которым госпитализация не показана. Но, учитывая мое состояние, как исключение, меня бригадой скорой помощи госпитализировали в отделение долечивания для больных с коронавирусом при нашей больнице.

Так начался мой стационарный этап лечения в городе не-Москве-1. Лежал я один, в трехместной палате с собственным туалетом и душевой кабиной. Лечить начали интенсивно с первого дня: капельницы по две-три в день, уколы в мышцу и четыре раза в день кормили «вкусными таблетками». С 21-го числа четыре дня я чувствовал себя терпимо, да еще на третий день у меня вернулось обоняние, когда я чистил мандарин. Я радовался этому, как ребенок! И сейчас запах мандарина мне сразу поднимает настроение! Да и внучка в этот день меня тоже повеселила, позвонив по видеосвязи, говорит: «Слушай, дед, а ты пока в больнице будешь лежать, не мог бы ради меня отпустить бороду?» Подумав минуту, я сказал, что непременно отпущу. На что моя мудрая внучка, выдержав паузу, сказала: «Дед, а не мог бы ты и после того, как на работу пойдешь, ради меня оставить бороду, даже если тебя никто не узнает? А то у меня ни в классе, ни у подружек нет дедов бородатых, а ты у меня будешь!» Я сказал, что обязательно так и сделаю, потому что она самый любимый мой человечек! Внучкиному счастью не было предела.

Однако веселье мое длилось недолго. Вечером двадцать пятого числа мне внутривенно, не предупредив (а у меня непереносимость пяти антибиотиков!), ввели новый антибиотик, из-за которого у меня чуть не развился анафилактический шок: спасло только то, что перед этим мне прокапали большую дозу гормонов. Так я избежал первой, но далеко не последней несостоявшейся, слава Богу, моей смерти за данную госпитализацию.

В эту же ночь, под утро, у меня впервые в жизни случился приступ удушья: стала резко нарастать одышка, грудная клетка свистела и гудела на все лады, появился сильный страх смерти, до паники. Слабость была такая сильная, что я не мог встать с кровати и взять с тумбочки кнопку вызова персонала. Чудом взяв себя в руки, я понял, что мне никто не поможет, кроме мня самого. Я стал замедлять дыхание на выдохе и пытался реже дышать. Постепенно дыхание восстановилось, я был весь мокрый от пота, мою одежду и простынь, на которой я сидел, можно было выжимать, во всем теле была дикая слабость, но я был жив! Утром на обходе доктор после моего осмотра сказал, что состояние мое сильно ухудшилось и он меня переведет в стационар в соседнем городе, где мне добавят к лечению кислородную поддержку. Действительно, в течение двух часов бригадой скорой помощи меня перевели в другой стационар города не-Москвы-2, в шестидесяти километрах от нашего города. При поступлении в приемном покое периферическое насыщение кислородом составляло всего 66% от необходимых 95—100%. Врач приемного покоя вместе с дежурным реаниматологом меня осматривали и опрашивали не более пяти минут, после чего реаниматолог сказал: «В реанимации не нуждается». И меня на сидячей каталке доставили в пятиместную палату, где, кроме меня, находилось еще четверо пациентов. Но самым «интересным» оказалось, что на нас пятерых в палате имелось только три отводки для ингаляции кислорода. Мне выдали личную пластиковую носовую канюлю для ингаляции кислорода, подсоединив к кислородной отводке моего соседа справа, а его отключили от кислорода. Так мы впятером и чередовались, делясь друг с другом по мере необходимости. Заведующий отделением утром, осмотрев нас мельком, что-то сказал медсестрам. Сложилось такое впечатление, что его интересовало больше, кого можно перевести в бескислородную палату, чем состояние самих пациентов, но переводить было некого, и он ушел разочарованным. Однако через час пришла медсестра, напоила меня горстью таблеток и поставила три капельницы подряд, причем третью капельницу вводили около полутора-двух часов. К концу последней капельницы мне показалась, что моча у меня уже булькала в ушах! Но после этих капельниц на следующий день утром у меня отошла мокрота и снизилась температура с 39,2°С до 37,2°С. Жить стало легче, но была непередаваемая слабость во всем теле, даже простое движение рукой давалось непросто. А дойти до туалета казалось просто подвигом, идти было метров пятнадцать в одну сторону, но идти – это громко сказано: отрывать стопы от пола сил не было, я шел, как ходят «паркинсонники» – шаркая, тапки были вместо лыж. После возвращения приходилось дышать кислородом от получаса до часа.

Немного отступлю от нынешнего момента повествования и вернусь чуть назад. 23-го числа у меня только выявили COVID-положительный мазок. А на следующий день позвонили из Роспотребнадзора и стали выяснять, с кем я контактировал. А я в четверг, перед тем как мне заболеть, как вы помните, занеся продукты к дочери, плотно пообщался со всей своей семьей, да и два дня жил с мамой, короче говоря – я заразил всех своих девчат! Роспотребнадзор, после того как выяснил мои контакты, стал звонить моей жене, дочери, маме. Убедившись, что они действительно со мной взаимодействовали, а супруга накануне сдала мазок на COVID-19 в платной лаборатории и он оказался положительным, пообещали, что к ним приедут в течение этого дня, осмотрят, решат, какой объем обследования необходим, и назначат лечение. Но все это происходило в пятницу – и за весь день к ним так никто и не приехал, а когда супруга перезвонила им, ей объяснили, что к ним просто не успели и теперь приедут только в понедельник. За выходные все мое семейство залихорадило, а у дочери с женой пропало обоняние. В понедельник компьютерную томографию всей семье удалось сделать только по великому блату! С привлечением всех своих знакомых докторов. Но особенно помог мой давнишний друг Анатолий Сергеевич, который работал заведующим детским отделением реанимации. Мы с ним были одногодки, знали друг друга давно. Периодически обращались друг к другу. Но в этот раз Толя сделал все возможное и невозможное для того, чтобы мое «бабье царство» обследовать и устроить на лечение, как для своей семьи. Кстати, после нашего выздоровления мы подружились семьями, а с Анатолием вообще побратались! Что в итоге выяснилось: у жены COVID-пневмония с поражением 48%, у мамы – с поражением 56% (а у нее еще сахарный диабет и хроническая обструктивная болезнь легких), у дочки и внучки COVID-19 по типу респираторной инфекции – они лечились дома и через две недели были выписаны. Маму мою положили в реанимацию стационара для больных с коронавирусом в нашем городе, а супругу после дообследования привезли в стационар не-Москвы-2, где я уже третьи сутки находился на лечении, и поселили через две палаты от меня, на нашем этаже. Когда я ее увидел в своей палате, у меня в груди сплелись такие чувства, просто невозможно описать: просто встал ком в горле, и минут десять я не мог ничего сказать.

К вопросу о дежурных врачах – в стационаре города не-Москвы-2: там дежурили врачи практически всех специальностей – и гинекологи, и неврологи, и психиатры, и травматологи, и наркологи, и педиатры, и отоларингологи, и участковые терапевты! Но за все время пребывания в этом стационаре я ни одного не видел ни инфекциониста, ни пульмонолога, ни тем более вирусолога! Даже заведующий нашим отделением был по профессии невролог! Дежурным доктором тот день, когда привезли мою супругу, оказался врач-травматолог, и нашей палате очень повезло: он заметил, что больных больше, чем кислородных отводок, и всем не хватает. Он куда-то убежал после обхода, а минут через сорок пришел в палату в сопровождении двух пациентов из палаты «бескислородников», у которых была черная изолента в руках. Они как-то поколдовали с нашими кислородными разводками, и в результате получились две кислородные разводки на двоих пациентов, и одна короткая отводка у меня, потому что я ближе всех находился к разводке и у меня оказалась самая короткая трубка для ингаляции. Это был маленький кусочек счастья. Ведь моей супруге заведующий отделением назначил ингаляции кислородом по пять раз в день, по пятьдесят минут на моей кислородной разводке, а ее соседка по палате ходила к мужчинам в соседнюю палату дышать кислородом, так как на всех кислорода не хватало.

Накануне у нас из палаты выписали пациента с правой койки у окна. А сегодня вечером привезли на его место другого пациента, лет семидесяти, Птичкина Степана Михайловича. Пациент был весом под 150 килограммов, возбужденный, с выраженной одышкой. На кислороде он немного успокоился, но среди ночи у него открылся практически не прекращающийся понос. Санитарки, ругаясь на него всеми возможными и невозможными словами, только и успевали его перестилать. Потом пропали куда-то, пообещав пригласить дежурного врача. Но до утра больше никто не появился. Смрад в палате стоял ужасный, несмотря на открытое окно и двери! Утром медсестра пришла измерять артериальное давление, сатурацию, пульс и температуру. Но, зайдя в палату, быстро убежала и пришла с врачом. Когда включили свет, Степан Михайлович представлял из себя жуткое зрелище: огромное тело, обильно перемазанное калом пополам с алой кровью. Когда его стали перестилать, оказалось, что его матрац насквозь пропитан этой адской смесью – крови и дерьма. После полутора-двух часов задумчивого хождения медперсонала вокруг этого пациента его все-таки перевели в отделение реанимации еще живым. Как же долго мы проветривали палату… День прошел относительно спокойно, а ближе к вечеру стали поступать новые больные. К нам подселили нового пациента – Михаила Ибрагимовича, который нас проинформировал, что его и еще много пациентов перевели из нашего города не-Москвы-1 из стационара, где в реанимации лежала моя мама. Ее только недавно вывели из тяжелого осложнения сахарного диабета, о чем сегодня утром сообщил мне знакомый врач-реаниматолог. Михаил Ибрагимович сказал, что в той больнице завтра будет министерская проверка, поэтому толпу «живых и полуживых пациентов» перевели к нам в стационар. Чтобы главный врач того стационара мог МИНИСТЕРЦАМ показать свою готовность к приему большого количества тяжелых пациентов и похвалиться, как у него в больнице все хорошо организовано! Вскоре я в этом убедился. Минут через двадцать ко мне подошел дежурный врач и сказал: «Пойдемте со мной». Я послушно зашаркал за ним, он приостановился и спросил: «Вы на второй этаж-то сможете спуститься? Там, похоже, вашу маму привезли». Колени у меня подозрительно задрожали, но я устоял и, держась за перила, стал потихоньку спускаться на второй этаж. Благо палата была недалеко от двери. Войдя в палату, я не сразу увидел маму, она лежала на животе, дышала кислородом, мне сначала показалось даже, что спала. Но, подойдя поближе, понял, что не спала – глаза были открыты. Я позвал ее: «Нина Ивановна, ты меня слышишь?» Ответ ее меня озадачил – она тихо спросила: «Ты кто?» Она меня не узнала, даже после того, как я сказал, что я ее сын. Свое имя она тоже не помнила. Но я был рад тому, что она жива. Одета она была в помятую нижнюю рубашку, всю в пятнах крови, мочи и фекалий. Врач вскоре вышел, но прибежала санитарка и начала от порога громко орать, что я сам должен ухаживать за своей мамой, что она не нанималась быть сиделкой у каждой «засранки», у которой даже памперсов нет! На сколько смог корректно, я постарался объяснить этому существу в человеческом обличии, что я сам нахожусь на лечении с COVID-пневмонией, но готов ей помочь в ее работе, если она найдет моей маме пару памперсов на ночь и поменяет грязную ночную рубашку на чистую больничную. В итоге общими усилиями мы протерли мою маму, надели ей чистый памперс и поменяли ночную рубашку. Как я вернулся к себе в палату, помню с трудом: запомнил только, что кто-то из соседей подключил меня к кислороду, и я провалился в сон. Утром я проснулся с тяжелой головой и ощущением, что мне на сердце положили камень. Я пошел к жене в палату. Она не спала. Я рассказал вчерашнюю эпопею и получил от супруги дополнительную взбучку, что не взял ее с собой. Нужно отметить, что у мамы и Ирины, моей жены, сложились очень хорошие отношения, они действительно были как мама с дочкой. Моя мама почему-то никогда не ссорилась с Ириной. Ну а мне порой доставалось то от одной, то от другой. Но это в основном было связано с работой, которой я уделял очень много времени! А вот семье, родным, внученьке моей, близким людям моего внимания явно не хватало. Но это я начал понимать только здесь, на больничной койке. Когда осознал, что, кроме родственников, и то далеко не всех, друзей и близких людей, я никому не нужен! С работы, от начальства в лучшем случае в бесплатном приложении телефона была дежурная СМС с вопросом о самочувствии, на которую порой и не ждали ответа.

Узнав, что мама была не ухожена, супруга тут же позвонила племянницам и брату – заказала одноразовые пеленки, пару ночных рубашек, упаковку памперсов и еще всяких мелочей. Все принесли уже в утреннее время приема передач для пациентов. Ира это все собрала и пошла к маме, мне же категорически запретила идти с ней. И, если честно, я, пожалуй, и не смог бы спуститься на второй этаж после вчерашних моих «подвигов» – слабость в ногах была непередаваемая. Вернувшись от мамы, Ирина, отдышавшись у меня в палате кислородом, сказала, что ей с санитаркой повезло гораздо больше, чем мне вчера, так как, когда она зашла в палату, санитарка кормила маму, которая сидела на кровати, манной кашей. После этого они с моей женой сделали маме влажное обтирание всего тела, умыли, причесали ее, надели чистый памперс, поменяли ночную рубашку, испачканную простынь на кровати, сверху которой, застелили одноразовую простынку. На фото в телефоне я увидел совсем другую, не вчерашнюю, мою мамочку: она лежала чистенькая, ухоженная и, как мне показалось, даже улыбалась! Слезы навернулись на глаза, в горле опять появился ком! Но мама так никого и не узнавала, и Иру тоже. Хотя разговаривала и даже пыталась петь, а петь мама действительно умела и очень любила.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.