Я, Лунин…

– Итак, что за Оля и что с ней приключилось?

– Толя, брат твой, – Татьяна Васильевна поставила кружку на стол, и Лунин, быстро вытянув руку, тут же отодвинул ее от края, – арестовали его.

– Здесь, в Среднегорске? – машинально уточнил Илья вопрос подследственности.

– У нас, в Одинске. – Тетка отрицательно качнула головой и уставилась на Лунина покрасневшими от слез глазами. – Помоги ему, Илюшенька! Хоть ты помоги!

Некоторое время спустя, после того как тетка выпила еще кружку воды, две кружки чая и сходила в расположенный в противоположном конце коридора туалет, картина произошедших более чем в двухстах километрах от Среднегорска событий предстала перед Луниным если и не во всей, то в весьма откровенной неприглядности. Двоюродный брат Лунина, Анатолий, тридцативосьмилетний, дважды разведенный холостяк, был вначале задержан, а затем, два дня спустя, арестован за убийство своей собственной невесты. Таковы были факты, которые Илья, как опытный следователь, смог извлечь из потока обрушившейся на него противоречивой информации. На самом деле фактов было еще меньше. Была ли убитая в действительности невестой Анатолия или же отношения между ними не сияли радостной перспективой предстоящей свадьбы, выяснилось не до конца. Тетя Таня, точнее Татьяна Васильевна, как начал называть ее Лунин, перейдя на более официальную манеру общения, в показаниях путалась и всякий раз, когда Илья силился вытащить из нее новые подробности происшедшего, норовила вновь зарыдать, подрагивая худыми, костистыми плечами.

И все же какие-то детали Лунину узнать удалось. Все началось с того, что восемь дней назад Анатолий, или, как его называла Татьяна Васильевна, Толик, выпил. Само по себе это событие не предвещало никаких печальных последствий. Толик, почти сорокалетний, крепкий мужик, от выпивки никогда не отказывался, однако, в отличие от многих своих ровесников, в пьянстве знал меру, как правило ограничиваясь одной, редко когда двумя бутылками водки (при этих словах тетки Лунин уважительно причмокнул губами), а будучи подшофе, всегда пребывал в настроении благодушном, и максимум, что мог себе позволить такого, чего, как правило, не делал в состоянии трезвости, так это спеть несколько песен, аккомпанируя самому себе на гитаре.

– А что, трезвый он не пел никогда? – удивился Илья.

– Не пел. Я уж и просила его сколько раз, голос ведь у него замечательный, душевный. Так нет же, нахмурится сразу, голову опустит и бормочет что-то непонятное, мол, настроения у него нету.

Татьяна Васильевна громко шмыгнула носом и, нашарив в сумке носовой платок, уткнулась в него носом. Высморкавшись, она продолжила:

– Это как Оксанка, жена первая, его обидела, сказала, что от его песен у нее зубы сводит, так он с тех пор петь и бросил. Главное, уж развелись давным-давно, а так обида та его и гложет.

Повод для выпивки у Анатолия, а также еще нескольких, бывших с ним в одной компании, мужиков был серьезный. У Эдика Кравцова, жившего на соседней улице, – а жил Анатолий не в самом Одинске, а в расположенном в десяти километрах от него селе Старое Ясачное, – родился ребенок.

– Не абы какой, – еще раз трубно дунув носом в платок, добавила Татьяна Васильевна, – мальчик, первенец. Ну как тут не отпраздновать? Они с Лариской, женой, семь лет ждали, дождаться не могли. Понятно, если он у тебя восьмой по счету, так можно и не праздновать уже.

Лунин на всякий случай кивнул, предпочитая тетке пока не возражать, но, очевидно, сдержанного кивка ей показалось недостаточно.

– А что ты думаешь, и по восемь бывает. – Она наконец спрятала платок обратно в сумку. – Вон у нас в селе Ильхамовы живут, азербайджанцы. Коров держат. У них каждый год кто-то родится, так я и не видела, чтобы они праздновали.

Тетка неодобрительно нахмурилась и, непонятно зачем, уточнила:

– Два десятка коров у них, во как.

– Может быть, вернемся к Анатолию? – предложил Лунин, которого не очень заинтересовала информация о численности детей и коров в семье незнакомых ему азербайджанцев.

– Давай вернемся, – вздохнула тетка, и на глазах у нее вновь выступили слезы.

Веселье было в самом разгаре. По округе разносился запах жареного мяса, а Толик уже настраивал принесенную Эдиком гитару, когда во дворе Кравцовых появилась Даша. Окинув взглядом сидящую за столом компанию и проигнорировав приветственные возгласы подвыпивших мужчин, она подошла к сидевшему чуть в стороне на здоровенной лиственничной колоде Анатолию и, наклонившись, начала что-то выговаривать ему прямо на ухо.

– Поначалу-то тихо говорила, никто ничего не слышал, – объяснила Татьяна Васильевна, – хотя мужики-то уши, конечно, сразу развесили. Вы ж сплетни больше нас собирать любите. – Она укоризненно стрельнула взглядом в сторону Лунина, но, как показалось Илье, промахнулась. – А потом разговор все громче и громче у них пошел.

Как оказалось, Анатолий, не смогший отказаться от участия в дружеской попойке, совершенно забыл об одном очень важном обстоятельстве, а именно о данном им обещании поехать вместе с Дашей в Одинск, походить по магазинам, а заодно и поужинать в каком-нибудь ресторанчике.

– Неприятная ситуация, – пробормотал Лунин, у которого перед глазами вдруг всплыло лицо его бывшей жены Юленьки, развод с которой был оформлен всего несколько недель назад.

Илья потер веки, прогоняя дурное видение.

– И что теперь? – вскинулась тетка. – У нее и своя машина есть, раз уж так ей приспичило в город ехать. Можно подумать, в этом городе есть что стоящее. Разве ж это повод на мужика так орать, перед всеми его позорить?

– Сильно орала? – уточнил Лунин.

– Я ж не была сама, – немного успокоилась Татьяна Васильевна, – но Эдька мне рассказывал, что изрядно.

– А что Анатолий?

Лунин отчего-то никак не мог решиться назвать брата Толиком. Во-первых, они не виделись уже более двадцати лет и фактически были друг другу совсем чужими людьми, во-вторых, сейчас, сидя в кабинете, за дверью с табличкой «Старший следователь Лунин И.О.», Илья был, прежде всего, следователем по особо важным делам, майором Луниным, и только потом – чьим-то племянником или братом. «К тому же двоюродным», – мысленно напомнил сам себе Илья.

– А что он? – Тетка энергично всплеснула руками, отчего стоявшая у нее на коленях сумка рухнула на пол. – Понятно дело, слушал, слушал, а потом малость и огрызаться начал. Ну, ты сам скажи, это нормальное дело на мужика при посторонних людях кричать? Да еще когда в нем уже самогона пол-литра влито?

– Пол-литра, – задумчиво повторил Лунин, вспоминая, когда ему последний раз доводилось пробовать деревенского, настоянного на кедровых орехах, самогона.

– А может, и поболе, – подтвердила откуда-то из-за стола ползающая по полу в поисках разлетевшихся из сумки вещей Татьяна Васильевна, – меньше точно быть не могло. Он пока первую половинку не осилит, гитару в руки ни за что не возьмет.

– И что, часто они так ругались?

– Вовсе нет. – Раскрасневшаяся тетка вернулась на стул, прижимая к груди сумку. Лунин заметил, что молнию на ней она так и не застегнула, но промолчал. – Так-то Дашка девчонка не скандальная была, они с Толиком если о чем и спорили, то все у них как-то смехом всегда заканчивалось.

– А в этот раз, значит, не до смеха было.

– Да какой там. – Татьяна Васильевна покачивалась на стуле из стороны в сторону, баюкая дамскую сумку, словно не желавшего никак уснуть младенца.

По словам тетки, Анатолий и Даша разругались не на шутку. В конце концов, отложив гитару в сторону, Толик предложил своей подруге отправиться куда подальше, например, самостоятельно проехаться по магазинам, а сам, поднявшись с широкой колоды, тяжелой поступью направился в сторону длинного деревянного стола, держа курс точно на тот его край, на котором стояла пятилитровая, на две трети опустошенная бутыль самогона. Даше ничего другого не оставалось, как уйти, что она и сделала, напоследок от души шарахнув и так еле держащейся на старых проржавевших петлях калиткой. Татьяна Васильевна описывала все происходящее в таких подробностях, словно и сама сидела за дощатым столом, периодически опрокидывая в себя очередную порцию пятидесятиградусной кедровой настойки. Было очевидно, что потом она с пристрастием опросила всех присутствующих, чтобы узнать, из-за чего, собственно, произошел конфликт, который, возможно, и стал причиной гибели двадцативосьмилетней Дарьи Мещерской.

После ухода подруги Анатолий пробыл в компании приятелей не более получаса. Петь ему расхотелось, а посему, опрокинув в себя еще пару рюмок, он вскоре распрощался со всей компанией и отправился домой. Благо дом, в котором он жил вместе с матерью, располагался почти по соседству, дорога не заняла много времени, и вскоре Анатолий, едва разувшись, завалился на кровать у себя в комнате и моментально захрапел.

– А вы, значит, дома были, когда он пришел? – уточнил Илья.

– Была, конечно, была, – тетка энергично закивала, – на кухне, с ужином хлопотала. Я ж не знала, что он уже закусил. Да и про то, что они с Дашкой в город собираются, тоже мне Толя не говорил ничего. А тут, видишь, как вышло, ужин ему не надобен оказался. Но готовку ведь так просто не бросишь. Я еще где-то полчаса точно на кухне пробыла, а потом, как закончила, сама чаю попила, да и села перед телевизором. Немного посидела, может, минут двадцать от силы, да и к Клавдии ушла.

– Клавдия – это у нас кто? – на всякий случай осведомился Лунин.

– Ну как же, – по лицу тетки было понятно, что не знать Клавдию по меньшей мере неприлично, – молоко я у нее беру, через день по три литра. Сколько себя помню, так всегда у нее и беру.

– Она коров держит, как Ильхамовы, – поспешил поделиться догадкой Илья.

Лицо тетки, и без того смурное, окончательно погасло.

– С чего это, как Ильхамовы? – На лбу тетки появилась еще одна, выражающая крайнюю степень недовольства складка. – Клавдия испокон веков молоком торгует, я малой была, так к ее матери, помню, с банкой ходила. А эти, – складка на лбу приобрела угрожающий характер, – всего пять лет, как в Ясачке поселились, а уже два десятка коров имеют. – Татьяна Васильевна осуждающе покачала головой и поспешила добавить: – Но они свое молоко все на завод сдают, так не торгуют. Да и кто у них брать будет? Вот ты мне сам скажи, только как есть, ты бы сам стал у них молоко брать?

Лунин, организм которого не усваивал молоко, особенно парное, с самого детства, задумчиво потер указательным пальцем подбородок и невразумительно промычал:

– Нет, ну а зачем… Ведь если у Клавдии есть, то тогда… – Поняв по лицу тетки, что она ждет более четкого ответа, Илья выдохнул: – У Клавдии по-любому молоко лучше.

Судя по всему, претензии у Татьяны Васильевны были не столько к качеству молока Ильхамовых, сколько к самим поселившимся в их селе азербайджанцам. Суть этих претензий оставалась пока для Лунина не ясна, но он и не горел желанием погружаться в пучину межнационально-молочных конфликтов Старого Ясачного.

– Так в какое время вы из дома вышли? – Илья постарался аккуратно вернуть болтовню тетки в более конструктивное русло. – Вы время помните?

– В половине, – утвердительно кивнула тетка и замолчала. Увидев в глазах Ильи непонимание, она торопливо добавила: – Я всегда из дому в половине выхожу. Привычка уже такая.

– Тетя Таня, – Лунин произносил слова ласково, почти распевно, стараясь ничем не выдать закипавший в нем гнев, – в какой половине?

– А? – не поняла Татьяна Васильевна.

Тяжелая ладонь с такой силой хлопнула по поверхности стола, что подпрыгнула не только стоящая возле монитора кружка с недопитой водой, но и сам монитор, а заодно и сидевшая на стуле тетка.

– В половине чего вы вышли? – рявкнул Илья. – Половина седьмого, половина восьмого? Какое время было?

– Восемь тридцать, – испуганно отрапортовала тетя Таня.

– Хорошо. – Лунин мотнул головой из стороны в сторону, словно готовящийся к атаке молодой бычок, и перешел к следующему вопросу.

– Сколько времени вы пробыли у Клавдии и когда вернулись? Только отвечайте как можно точнее.

– Точнее, могу точнее, – затараторила еще не оправившаяся от испуга Татьяна Васильевна. – Я ж там у Клавдии не одна сидела, еще Нинка с Ленкой. Они тоже молоко берут через день, как и я. А в другие дни Ритка с Наташкой, они, значит, тоже по три литра.

– Ушли вы в какое время? – простонал Илья, глядя на часы и понимая, что до обеденного перерыва освободиться ему точно уже не получится.

– В девять сорок. Я точно помню. Нинка на часы посмотрела и говорит: ой, матушки, уже девять сорок, пора и честь знать. Ну, так и я собралась вместе с ней да и тоже в сторону дома. А нам ведь с Нинкой как раз в одну сторону, мы ж на одной улице живем, только она на два дома дальше.

– Очень хорошо. – Лунин вновь мотнул головой. – До дома сколько по времени вы шли?

– Минут пять от силы. Там ведь недалеко, через проулок пройти, а потом уже по нашей улице и идти все время.

– Замечательно, – отсек Илья ненужные подробности. – Анатолий был дома, когда вы пришли?

– Был! – Тетка уставилась на Илью преданным собачьим взглядом. – Был он дома, Илюшенька. Как я уходила, он спал, так и пришла, он спал, похрапывал.

– Но дома-то вас больше часа не было. – Илья отвел глаза в сторону. Жалобный теткин взгляд был ему почему-то неприятен. – Чем ваш сын все это время занимался, знать вы не можете.

Лунин запоздало подумал, что слова «ваш сын» звучат слишком казенно, но было уже поздно. Взгляд тетки потух, и она тихо, почти шепотом произнесла:

– Спал он. Спал! Не мог не спать.

– Хорошо, из этого и будем исходить, – как можно убедительнее соврал Илья. – Вы знаете, в какое время убийство произошло? Вам что-нибудь про это говорили?

– Так кто ж мне скажет, – покачала головой Татьяна Васильевна, – я ж для них теперь враг. Как они говорят, убийцу покрываю. Вот как ты точно вопросами изводят, только, знаешь, так зло все спрашивают. Словно они уже все ответы заранее знают и ждут, когда я так, как им надо, отвечу. – Она опять достала из сумки посеревший от влаги платок. – А чего ж я им отвечать буду, если знаю, не мог Толенька сделать этого. Спал он, спал весь вечер!

– Значит, время убийства вам неизвестно?

Илья вывел в лежащем перед ним на столе открытом блокноте здоровенный, на пол-листа, вопросительный знак и тут же с удивлением услышал:

– Почему не знаю? Знаю, конечно!

– И что же вы знаете, Татьяна Васильевна? – устало вздохнул Лунин. – И откуда, прошу прощения, эти ваши сведения взялись?

– Ну, во-первых, я еще сама из ума не выжила. Если меня раз за разом пытают, где был Толик, с восьми до одиннадцати вечера, то, наверное, это неспроста. Да и обо мне самой они то же самое вызнавали.

– Логично, – буркнул Лунин, делая пометку «20–23» в своем блокноте, – а что, есть еще и во-вторых?

– А во-вторых, у нас не Москва и даже не этот ваш Среднегорск, – судя по интонации, Среднегорск тетке явно не нравился, – на весь Одинск и сорок тысяч народу не наберется, а у нас в Ясачке всего-то домов триста будет. Все друг друга знают, либо сами, либо через соседа.

– И что сказал сосед? – Илья подпер щеку ладонью, приготовившись к очередной долгой тираде.

– Сосед? – Лицо Татьяны Васильевны недобро потемнело. – Сосед, чтоб ему, лупоглазому, пусто было, ничего не говорит, а вот у Ленки сын, тот еще, слава богу, нормальный, рассказал, как есть.

– Он что, в полиции работает или в комитете? – уточнил на всякий случай Лунин.

Татьяна Васильевна удивленно уставилась на племянника.

– В каком комитете? Комитетчиков же переименовали, лет тридцать назад.

– Я не о тех, – поморщился Илья, поняв, что тетка говорит о сменившем свою вывеску еще в девяносто первом году Комитете государственной безопасности. – Следственный комитет, вот как здесь.

– Вон оно что, – сообразила тетка, – нет, он в полиции, капитаном работает, говорит, что преступников ловит. Уж не знаю, кого он поймать может, такой дурной малый всегда был. Может, и ты его еще помнишь, он тебя лет на пять младше.

– Вряд ли, – Илья сухо пожал плечами, – я, если честно, вообще мало что помню с тех лет, разве что, как на пруд ходили.

– Тогда ты его точно знать должен, – убежденно заявила тетка. – Витек, он, считай, до самой школы по деревне без трусов бегал. Писался постоянно, так Ленка, чтоб не стирать каждый день, его так выпускала.

– Сейчас же не бегает? – Голозадого Витька Лунин вспомнить не мог, хотя, по правде говоря, не особо и старался. – Так что вряд ли узнаю.

– Ну что ты, – махнула рукой Татьяна Васильевна, – сейчас ему форму дали, солидно выглядит, да и писаться, кажись, перестал. Надо будет потом спросить у Ленки-то.

– Так и что говорит ваш писающий мальчик? – бесцеремонно перебил тетку Илья.

– Это ты про Витку, что ли? – переспросила Татьяна Васильевна.

Лунин молча кивнул.

– Витька говорит… – Тетка зажмурилась, напрягая память, и затем, запинаясь, процитировала: – Убийство произошло ориентировочно с двадцати тридцати до двадцати двух тридцати восьмого июня. С учетом того, что тело было обнаружено только на следующий день, и нестабильностью погодных условий в данный промежуток времени, интервал совершения преступления может быть расширен с двадцати до двадцати трех часов.

Окаменевшее лицо Татьяны Васильевны вновь вернулось к человеческому обличью. Тетка тяжело перевела дух и потянулась к кружке с водой.

– Видишь, наизусть выучила, – объяснила она Лунину, возвращая пустую кружку на стол, – Ленка дала бумажку почитать, пока Витька в бане парился. Там еще много чего написано, но уж больно непонятно, как будто нерусский какой писал.

– Заключение экспертизы, – кивнул Илья, – они всегда так пишут, чтобы умнее казаться. Странно только, что оно у вашего Витьки оказалось. Он же полицейский, оперативник, я так понимаю, а такие документы, как правило, у следователя хранятся. Хотя, конечно, могли сделать копию.

Тетка еле заметно пожала плечами, давая понять, что данные процессуальные тонкости находятся за пределами ее понимания.

– Ладно, со временем разобрались. Теперь с самим убийством, что там вообще было, вы знаете?

Татьяна Васильевна испуганно вздрогнула и уставилась на Илью вновь начинающими блестеть от слез глазами.

– Да откуда ж мне знать, Илюшенька, что там быть могло? Я ведь и на следующий день, как ее, бедную, нашли, побежала туда, так ведь пройти нельзя было. Все огородили, ленту натянули, как на стройке. Я так ее и не увидела, Дашку-то. А Толик уже позже приехал, когда увезли ее. Пришел на то место, где она лежала, упал на колени и так стоял, не шевелился целый час, наверное. Так его оттуда ваши и забрали.

Татьяна Васильевна всхлипнула и закрыла лицо руками. Илье было хорошо видно, как неровно бьется на шее у тетки набухшая синяя прожилка, как вздрагивают ее сухие, с выпирающими ключицами, плечи. Лунин чувствовал, что должен что-то сказать, как-то утешить плачущую женщину, но привычный набор слов, с которым ему не раз доводилось обращаться к рыдающим у него в кабинете родственникам потерпевших или подозреваемых, сейчас казался бессмысленным набором звуков, издавать которые было, по меньшей мере, неприлично. Выбравшись из-за стола, Илья, уже который раз за день, наполнил кружку водой и протянул тетке.

– Не могу больше… не лезет, – отрицательно мотнула головой та. – Прости. Сейчас я успокоюсь. Каждый раз, как представлю, что Дашеньки нет больше, так слезы сами из глаз льются.

Дверь кабинета негромко скрипнула.

– А вот и котлетки!

Улыбающееся лицо Светочки замерло в образовавшемся проеме, затем ее глаза удивленно увеличились, а улыбка начала медленно опадать. Илья сделал плавное движение ладонью в сторону, давая понять Светочке, что обедать ей придется сегодня без него. Дверь еще раз скрипнула, закрываясь.

– Там в этом заключении, в экспертизе, много всего написано было, – наконец смогла продолжить Татьяна Васильевна, – все-то я наизусть выучить не смогла, да и не поняла половину. Вроде как и про удар твердым тупым предметом было, такие-то слова я легко запомнила, их во всех фильмах говорят, и что-то про проникающее ранение головы. В общем, я только запуталась, пока читала. Хорошо, Ленка уже у сына все выспросить успела, так она по-простому мне объяснила. Вроде как Дашу один раз чем-то тяжелым по лицу ударили. Это с одной стороны, а с другой ударили еще раз палкой с гвоздем. Гвоздь этот и вошел ей прямо в голову, в висок угодил.

Татьяна Васильевна застыла, борясь с очередным подступившим к горлу спазмом, затем схватила со стола кружку с водой и жадно прижала ее к губам. Тонкая струйка воды потянулась к подбородку, и тетка, виновато улыбнувшись, вытерла ее рукавом.

– Палку эту там же рядом и нашли, – добавила тетка, – поблизости в траве валялась.

– Понятненько. – Лунин глубокомысленно вздохнул, собираясь с силами, перед тем как перейти к основному вопросу: – А с чего вдруг решили, что Анатолий к этому делу отношение имеет? Его что, кто-то видел?

– Не видел его никто! – громко, надрывно выкрикнула Татьяна Васильевна. – Кто ж его видеть мог, если он дома был все время?

– Тогда в чем причина, тетя Тань? – как можно мягче спросил Лунин, не отводя глаз от бешено пляшущей на теткиной шее сонной артерии. – Какая-то причина все равно должна быть.

– Часы, – прошептала тетка, уставившись в окно ничего не видящими от набежавших слез глазами.

Глава 3,

такая короткая, что мэр Одинска успевает в ней выкурить всего одну сигарету и дать одно обещание

Три года назад, точнее, чуть больше

Дорога умирала. Умирала уже давно, несколько лет, отчаянно прося, даже требуя от людей хоть как-то облегчить мучения ее самой и ползущих по ней автомобилей. Нельзя сказать, что для решения этой проблемы совсем ничего не предпринималось, но того, что делали, явно не хватало. Тяжелая фура, валко покачиваясь на растрескавшемся асфальте, местами просевшем, а кое-где, наоборот, вздыбленном усилиями неведомых подземных, вернее будет сказать – подшоссейных обитателей, заморгала поворотными огнями и начала выворачивать влево, намереваясь пересечь встречную полосу. Еще один клиент. Всего половина шестого, а стоянка для грузовиков уже наполовину заполнена. Таким темпом через час на ней не будет ни одного свободного места. Хорошо! Николай достал из пачки сигарету и сунул ее в рот. Точнее, это все было бы хорошо, если не одно печальное обстоятельство. Нашарив, наконец, в одном из карманов клетчатого спортивного покроя пиджака зажигалку, Трошин прикурил и тут же услышал за спиной голос:

– Дай и мне тоже.

– Ты ж вроде бросил? – Николай обернулся на стоящего позади него на крыльце Миткевича.

– Бросил, бросил, – Миткевич скользнул взглядом по въезжающей на парковку фуре, – все равно, когда так перекусишь плотно да еще стопарик накатишь, потом пару тяг сделать охота.

Николай протянул сигареты собеседнику, затем щелкнул зажигалкой. Глядя, как Миткевич, зажмурившись от удовольствия, делает первую глубокую затяжку, Трошин подумал, что не случайно именно Дмитрий Евгеньевич стал мэром их затерянного на просторах Сибири городка, и не просто стал, а вот уже девять лет управляет Одинском, ухитряясь находить общий язык и с губернатором, и с местными силовиками, а заодно и с большинством городских предпринимателей. Не со всеми, конечно, все никогда счастливы быть не могут, но с большинством, это точно. Во всяком случае, с основными. Хотя, конечно, размах предпринимательства в Одинске не шибко велик, городишко ведь небольшой, но все же и в нем есть серьезные люди, интересы которых мэр должен учитывать. Да, именно такой человек городу и нужен. Гибкий, умеющий договариваться, не пытающийся выпячивать свой интерес. А то ведь сколько их таких неумных да неуемных послетало со своих мест по области, пальцев не хватит загибать. Жадность, она ведь не только фраеров губит, но и чиновников. А Дмитрий Евгеньевич, он молодец, он в любую тему вникнет, если решит, что толковая, непременно поддержит. И лишнего не попросит. Едва обозначит, что у него свой интерес тоже имеется, а там уж на усмотрение того, кто к нему с вопросом обратился. В меру, так сказать, душевной щедрости каждого, ну и ума, конечно. Можно ведь и одним «спасибо» отделаться, ну или бутылкой коньяка в подарочной упаковке. От коньяка Евгеньич тоже не откажется, но ведь надо понимать, что жизнь она такая, непредсказуемая. Порой новые темы подбрасывает, когда ты ее об этом совсем не просишь. И в чью дверь ты с этой темой в следующий раз постучишься?

– Значит, конкурс уже объявлен? – уточнил он у Миткевича только для того, чтобы не стоять молча.

– Да. – Миткевич задрал голову к небу и с наслаждением выпустил вверх струю серого дыма. – Ты не представляешь, какая там сейчас возня началась.

– Много желающих? – понимающе усмехнулся Трошин.

– Хватает. – Дмитрий Евгеньевич бросил почти целую сигарету в сторону урны, но промахнулся. – Ты представляешь, о каком куске речь идет? Ориентировочная стоимость проекта – семнадцать миллиардов! Семнадцать! Миллиардов! Звучит-то как! – Миткевич восхищенно причмокнул губами.