Берег Живых. Наследники Императора

– Добро пожаловать на Берег Живых, господин.

Низкий с хрипотцой голос принадлежал мужчине средних лет, одетому в чёрное[15]. Его рогатая голова была гладко выбрита. Сфокусировав взгляд, воин сумел разглядеть знак на его груди – священный шакал, возлежавший на ларце Таинств Жизни и Смерти.

– Какая ирония… – хрипло прошептал он, попытавшись пошутить, но зашёлся в приступе кашля.

Все его мышцы и кости, казавшиеся чужими, отозвались нестерпимой болью. Да, определённо, он был жив.

«Какая ирония, что в мире живых меня приветствует жрец Стража Порога», – мысленно закончил он, благодарный, что служитель Богов не стал переспрашивать, а просто поднёс ему чашу с прохладной водой и помог сделать несколько глотков.

Как и следовало ожидать, руки жреца были закрыты перчатками из плотного льна.

– Буду с тобой честен, мой господин: не знаю, когда ты сможешь подняться и ходить, – мягко продолжал жрец. – Когда сломаны рёбра, нельзя долго находиться в неподвижности, иначе лёгкие отекают. Но сломаны не только они.

Сломаны?.. Он попытался вспомнить. Удар копья пробил ему бок со спины, и он выронил лук. Нападавших было слишком много. Он не сумел отразить все удары и упал… Нет, его столкнули. А потом была колесница… Его кости должны были рассыпаться в крошку, если он хоть что-то понимал, а что стало с внутренностями, и думать не хотелось.

– Часть костей нам пришлось заменить, ибо вернуть им целостность не сумел бы даже Великий Зодчий, – закончил служитель Ануи.

– Почему же я жив?

Его голос, тихий, как у тени, казался чужим и звучал как будто со стороны. Жрец вздохнул и ответил:

– Мы нашли твоё тело в песках и собирались предать достойному погребению. Пустынные ша медлили приступать к – прости меня за эти слова! – своему пиршеству. Они отступили и позволили нам забрать тебя. Стражу Порога было угодно, чтобы ты остался на Восточном Берегу. Мы восстановили сосуд твоей души так, как сумели.

Эти слова могли означать очень и очень многое – даже то, о чём и задуматься было боязно. Жрецы Ануи обладали глубоким Знанием о мироздании, но не были целителями в привычном понимании. При этом, пожалуй, никто не знал законов плоти так хорошо, как мастера-бальзамировщики. В народе говорили, что они умели возвращать мёртвых к жизни. Да и многое ещё говорили…

Воин задержал взгляд на лице жреца – простом, незапоминающемся. Увидишь такого в толпе – даже взгляд лишний раз не остановится. Служители Ануи могли быть незаметными, как сама Смерть, когда хотели. Равно как и наоборот: если желали, они могли оставить в памяти неизгладимый след, как клинок наносит глубокую рану, разрубая плоть до кости.

– Моё тело мертво? – спросил воин, пытаясь унять ужас от этой мысли. – Ты удержал в нём мой дух своим Знанием?

Жрец тихо рассмеялся и покачал головой.

– Мы боремся с осквернителями – теми, кто тревожит покой мёртвых и искажает законы Смерти. Искусство поднятия мёртвых тел знакомо нам, да, но с иной стороны. Ты жив, мой господин, хотя жизнь твоя едва теплится в своём сосуде. Но теперь ты должен помочь нам разжечь огонь своего тела, если хочешь остаться на Берегу Живых.

Воин закрыл глаза, благодарный за то, что всё было именно так. Жизнь по-прежнему принадлежала ему самому, а не была одолжена у Хранителя Вод Перерождения. И даже если у него был долг перед Ануи, этот долг ему по силам было отдать через служителей Судии.

Его тело было расколото и собрано по кускам, как хрупкий сосуд. Он даже не мог определить, что оставалось в нём в целости. Мертвенная слабость сковывала плоть, будто пытаясь похоронить внутри дух. Но воин знал, что ему достанет воли, чтобы подняться… и вернуться за теми, кто предал его в охотничьих угодьях Сатеха.

Новая мысль обожгла его, и воин распахнул глаза.

– Меня защищали. Другой. Что с ним?

– О ком ты говоришь, господин?

– Мой страж… Единственный настоящий… Вы нашли его?..

Жрец помедлил с ответом, но в итоге честно объяснил:

– Ша не тронули тебя одного. Там было ещё несколько мёртвых людей и один погибший рэмеи.

– Один… – с досадой выдохнул воин и подумал: «Значит, те двое успели уйти…»

– Людей похоронили в песках, – продолжал служитель Ануи, – а останки рэмеи мы доставили в храм и сохранили то, что смогли. Ты, господин, был нашей первоочередной задачей. Имя того воина нам неизвестно.

– Сенахт, – имя отдавало горечью потери. – Верный… Нанесите это слово… рядом с его именем. Пусть он найдёт… путь к чертогам Стража Порога… с моим благословением.

– Будет исполнено.

– Если у него не осталось лица… сделайте маску. Я расскажу, каким был… его облик. Память о нём… должна сохраниться.

Жрец поклонился, соглашаясь.

Этот короткий разговор отнял почти все силы, но воин должен был узнать ещё кое-что.

– Открой мне имя своё и тех, кто нашёл меня, – тихо попросил он. – Когда придёт время… я отблагодарю вас как подобает.

– Зови меня Перкау, господин. Я имею честь быть Верховным Жрецом этого храма.

Воин инстинктивно попытался сжать руку в кулак, вспоминая, как силился удержать рядом музыку. Размеренно, насколько позволяло его затруднённое дыхание, он произнёс:

– Но ты не был… той музыкой, мудрый Перкау.

– Музыкой? Ах, да… То были молитвы, мой господин. Священные гимны.

– Среди них была песня, обращённая… именно ко мне. Она звучала… для меня одного… всё это время. Я помню… Путеводная звезда… яркая, как Звезда Разлива…

– Ты слышал волю Владыки Ануи. Если смотреть в глаза чуду слишком пристально, то оно может истаять, как рассветная дымка.

Стиснув зубы, гость старался опереться о ложе. Но легче было удержать одной рукой боевую колесницу, чем пытаться сейчас приподняться или хоть немного пошевелиться. В глазах потемнело, и боль, едва не лишив сознания, заставила его приглушённо застонать.

– Не надо тебе пока двигаться, господин, – мягко проговорил жрец, бережно удерживая его за плечи. – Скоро, но не сейчас. Каждое усилие должно быть взвешенным, иначе ты снова впадёшь в забытьё, близкое к смерти, и рискуешь больше не найти дорогу на Берег Живых.

Воин вынужден был смотреть на служителя Стража Порога снизу вверх, и это разгневало его. Он вложил в свой взгляд и голос достаточно силы, чтобы указать бальзамировщику, с кем тот говорил.

– Я, Хэфер Эмхет, желаю знать, кто спас меня.

– Боги спасли тебя, царевич, руками тех, кто пропускает сквозь себя Их волю. С некоторыми из нас Они говорят особенно ясно. Прошу, не гневайся на меня. Твоя благодарность может обернуться бедой для нас в нашем скромном храме.

Не гневаться царевич не мог. Но эта вспышка стоила ему всех едва вернувшихся сил, и сознание снова начало ускользать от него.

– Пусть музыка звучит ещё… – выдохнул Хэфер, закрывая глаза. – Она нужна мне, чтобы… разжечь огонь жизни ярче.

– Возможно, она будет прокрадываться в твои сны, господин. А пока побереги силы. Мы не настолько искусны в целительстве, как говорят, – только лишь в том, чтобы суметь уговорить Смерть отступить.

Глава 4

3-й месяц Сезона Половодья

Аудиенция проходила не в малом тронном зале, а в личном кабинете Владыки – высокая честь. Впрочем, телохранители наследника считались почти что частью императорской семьи, и Паваху раньше нередко доводилось бывать здесь вместе с Хэфером.

Восемь стражей Императора выстроились у дальней стены за его спиной, безмолвные, с лицами, неизменно скрытыми под шлемами в виде собачьих голов. Их хопеши[16] были перекрещены за спиной. Золотистые доспехи с чешуйчатыми панцирями тускло поблёскивали, когда солнечные лучи изредка пробивались сквозь густую кисею на окнах. Ануират, или Живые Клинки Ануи, – воины, не знавшие себе равных, – всегда и везде сопровождали Владыку. Так было заведено ещё со времён самого Ваэссира, первого Эмхет. Единственной их целью была безопасность Императора – любой ценой. В том, что касалось этой их задачи, они могли безнаказанно нарушать даже приказы самого Владыки.

Амахисат, как и обещала, присутствовала на аудиенции, спокойная и бесстрастная. Её плиссированный калазирис[17] дополняли оплечье и браслеты с халцедонами и лунными камнями, идеально подобранными в тон тёмно-серой ткани. Ни взглядом, ни жестом она не дала Паваху понять, чего ожидала от него. Всё уже было сказано.

Также здесь был и бессменный Великий Управитель, хранитель секретов[18], главный дипломат Таур-Дуат – старший царевич Хатепер. Он очень походил на своего венценосного брата, и в то же время отличался от него: Хатепер был более земным и понятным, более мягким в своих жестах и манере ведения беседы. Но недооценивать его не стоило – мягкость Великого Управителя была и его оружием. Рэмеи и эльфы говорили о Хатепере, что он способен уговорить саму Великую Реку изменить своё русло. Да, не просто так его называли величайшим дипломатом своего времени! Кроме того, Хатепер славился своей безоговорочной верностью брату и абсолютной неподкупностью. До сих пор была жива память о слухах смутного послевоенного времени. В ту пору заговорщики хотели сместить Секенэфа и возвести на трон Хатепера, не то полагая, что дипломатом будет проще манипулировать, не то искренне веря, что тот будет лучшим властителем. Великий Управитель расправился с ними своими методами, да так искусно, что до конца не было ясно, к какому жестокому повороту чьей судьбы он действительно приложил руку.

Павах ожидал увидеть кого-то из Таэху, живших при дворе, но рядом с Императором стоял другой жрец, которого воин прежде не видел, судя по пекторали и перстням – высокой ступени посвящения. Как и другие правители до него, Владыка Секенэф опирался на древний жреческий род Хранителей Знаний, стоявший у истоков Таур-Дуат так же, как и род Эмхет. Жрец Таэху не был стар, но пожил, как и сам Владыка Секенэф, уже немало – следы неумолимого времени лежали на благородных чертах его до сих пор ещё довольно красивого лица, а глаза светились мудростью прожитых лет. Облачён он был в длинные белые драпированные одежды, какие часто предпочитали священнослужители. Знаки Богини Аусетаар, Владычицы Таинств, Госпожи Очищающей боли, украшали его пектораль и перстни. На Паваха жрец смотрел отрешённо и как бы сквозь него. Но отчего-то этот взгляд пугал воина не меньше, чем пронзительный взгляд Императора, потомка древнего Ваэссира.

Сам же Владыка был воплощением величия. В его руках сходились нити жизней всех подданных Таур-Дуат, и бремя, возложенное Богами на его могучие плечи, было не по силам ни одному обычному рэмеи. Смотреть в его золотые глаза было так же трудно, как взирать на Ладью Амна, чей свет и согревал, и обжигал одновременно. Прекрасные статуи, возведённые в его честь, изображали Владыку Секенэфа в расцвете лет и должны были сохранять его облик неизменным на годы и столетия. Собственное же лицо правителя несло на себе печать пройденных лет и пережитых событий. И именно таким оно казалось Паваху более одухотворённым и красивым, чем все виденные им изображения Императора. Его облик дышал живой Силой, от которой, казалось, вибрировал воздух вокруг. Неудивительно, что само присутствие его так вдохновляло и воинов, идущих на бой, и простых подданных, лицезревших правителя в редкие моменты его появления перед народом во время больших празднеств. Оказавшись рядом с Императором, нельзя было усомниться в мудрости и могуществе древнего народа рэмеи, чья история насчитывала не одну тысячу лет, ибо этот народ хранили подобные ему. Таков был Секенэф Эмхет, почитаемый и любимый Владыка и Хранитель Империи, живое бьющееся сердце рэмейской земли – тот, кто защищал Божественный Закон.

Стоя на коленях, как и подобает подданному перед лицом Владыки, Павах сосредоточенно изучал золочёные сандалии Императора, не в силах поднять взгляд. Каким же трудным, жестоким испытанием было после всего предстать перед живым воплощением Силы Ваэссира! Слова таяли на его губах, так и не успев родиться, в горле пересохло. Пусть он не раз видел Владыку Секенэфа прежде – сейчас это было словно впервые. Павах построил свой доклад так, чтобы не солгать ни единым словом, но и всего он не мог рассказать.

– Значит, их была большая стая? – прозвучал глубокий голос Императора.

Паваху показалось, что этот голос заставлял резонировать все кости в его теле.

– Да, Владыка. Никогда прежде мне не доводилось видеть их так много за раз, ведь они не уживаются даже друг с другом, – подтвердил воин, радуясь, что сейчас мог сказать правду.

– Плохой знак, – вздохнул Великий Управитель Хатепер. – Ша – вестники Отца Войны. То, что они оказались там, да ещё в таком количестве… почти полтора десятка, ты сказал?

– Да, Великий Управитель, – подтвердил Павах.

– Очень плохой знак… – повторил брат Владыки. – Когда божественное столь ощутимо вмешивается в земное, только глухой не прислушается.

Воин отметил про себя, как Великий Управитель Хатепер посмотрел на жреца Таэху. Тот по-прежнему не проронил ни слова, только кивнул.

– Они пришли уже после нападения из засады? – уточнил Император.

– Да, Владыка, – ответил Павах. – С их приходом всё окончательно смешалось. Они уже не делали различий между сражавшимися. Кто-то пытался сбежать, но разве сбежишь от них?

Бывший телохранитель покачал головой и мрачно подумал, что остаться там на милость ша было, пожалуй, не так страшно, как попасть в плен после.

– Ты уверен, что наследника не могли взять в плен – так же, как тебя и Метджена? – в который уже раз спросил Император.

– Владыка мой… последнее, что я помню из произошедшего там – это то, как ша начали своё кровавое пиршество, – дрогнувшим голосом ответил Павах, не солгав и на этот раз. – Сатех никогда не был дружен со Стражем Порога и Его сыном, божественным Ваэссиром, занявшим трон Таур-Дуат. Разве пощадили бы Его звери императорскую кровь?..

– Да. Если бы это были чёрные шакалы или дикие псы, я бы мог надеяться на их защиту, – голос Императора звучал ровно, и невозможно было понять, каково истинное настроение правителя. – Но красногривые ша… Должно быть, ты прав, как ни тяжело мне признать это. И хотя Проклятие Ваэссира падёт на тех, кто повинен в убийстве Его родной крови… это – слабое утешение.

При упоминании о Проклятии Ваэссира Павах ощутил пронизывающий холод. Оно не было легендой. Силы в крови потомков Первого Владыки было достаточно для того, чтобы деяния осквернителей вернулись к ним же. Разве не настигло уже это Проклятие бедного Метджена? И что тогда ожидало его, Паваха?.. О проклятии говорил и Колдун…

– Ты многое перенёс рядом со своим господином, Павах из вельможного рода Мерха. Но у меня всё же будет к тебе ещё одна просьба.

– Я послужу тебе и памяти моего господина с радостью и честью, великий Владыка, – с готовностью и совершенно искренне заверил воин.

– Хорошо. В двух-трёх часах пешего пути от места нападения лежит заброшенный храм Стража Порога. Я выделю тебе отряд и велю лучшим жрецам перенести вас порталом в Кассар, ближайший к храму город. Я хочу, чтобы ты посетил сам храм и разузнал всё, что только можно узнать. Возможно, бальзамировщикам – если там остался кто-то живой – известно что-то, от нас пока сокрытое. С собой я дам тебе дары для них – драгоценные благовония для ритуалов и чёрный оникс, освящённый в столичном храме Ануи. Если там тебя встретят, будь учтив и добр, разузнай всё мягко и принеси мне вести, сколь бы ни были они скудны.

Павах, всё ещё стоя на коленях, склонил голову ниже.

– Всё будет сделано, Владыка мой.

Он отчаянно желал, чтобы Император поскорее отпустил его, но тот всё медлил.

– Посмотри на меня, Павах, последний телохранитель моего сына, – велел Владыка, наконец.

Противостоять этому голосу – этой стальной воле, выраженной даже в мягких интонациях – было невозможно. Павах собрал всё своё самообладание и поднял голову, натолкнувшись на взгляд золотых глаз – нездешний, какого не могло быть ни у одного смертного.

– Ты не солгал мне… но и всей правды не сказал, – всё так же мягко проговорил Владыка.

Павах подавил в себе желание открыть всё, что только мог… Он вспомнил вкрадчивый приказ Колдуна, надёжно выбитый в его сознании как по камню. Сейчас всё пережитое казалось кошмарным сном, но эти слова жгли его разум, как проклятие: «Ты никому не расскажешь».

– Я знаю, что ты перенёс очень многое, – повторил Император, и взгляд его перестал обжигать так нестерпимо, как ещё пару мгновений назад. – Я дам тебе время и не стану бередить твой разум. Тебе нужно восстановиться, как следует, прежде чем говорить о том, что вам с Метдженом довелось увидеть.

Павах с благодарностью склонил голову, удерживая выступившие на глазах слёзы облегчения. Боги, как же ему повезло! Император не мог не почувствовать, что от него что-то утаивают, но, по крайней мере, он не читал мысли.

– Отправляйся с моим благословением завтра же, – повелел Владыка. – Если же тебе доведётся найти останки предателя – сделай то, что повелит тебе справедливость.

С этими словами Император наконец отпустил Паваха. Пошатываясь, воин поднялся на ноги и с поклоном удалился. Упоминание о Сенахте отдалось уколом в сердце, но всё равно теперь он был уже более уверен в себе и в том, что ему предстояло сделать.

⁂

Молодой царевич пребывал в отвратительном настроении – он был разъярён настолько, что даже приближённые не решались подступиться к нему. От его ударов на инкрустированных перламутром столиках эбенового дерева осталось несколько вмятин. Дворцовый управляющий не вмешивался, пока царевич изливал гнев, справедливо решив, что инкрустацию будет заменить гораздо проще, чем чей-то проломленный череп. От того, с какой силой царевич закрыл двери, выгнав всех из своих покоев, даже на совесть прибитая бронзовая щеколда отлетела.

Затем пришёл черёд драгоценной вазы, не один год украшавшей нишу у окна. Хрупкий сосуд жалобно звякнул о плиты из редкого тёмно-зелёного мрамора и рассыпался на мельчайшие осколки. В этот момент в покои вошла царица, проигнорировав предупредительный шёпот слуг и управляющего. Окинув взглядом беспорядок, она изогнула бровь, а потом притворила за собой дверь и холодно приказала:

– Возьми себя в руки, сын. Ты не истеричная девица, а царевич, в жилах которого течёт кровь великих родов. Ты и так уже распугал всю челядь, а они ведь рэмеи – не тщедушные эльфы. Жмутся в коридоре, словно мыши в амбаре.

– Не смей мне указывать! – резко ответил Ренэф, оборачиваясь к ней. – Я велел, чтобы все убирались отсюда и оставили меня одного.

Он натолкнулся на взгляд серо-стальных глаз – этот холод мог затушить любой пожар – и его пыл немного поутих. Амахисат даже не поморщилась, только чуть усмехнулась.

– Это ты мудро придумал. В таком виде тебя и правда лучше никому не видеть. Но для меня уж изволь сделать исключение, царевич Ренэф Эмхет.

– Прости, мама, – с почтением произнёс юноша и глубоко поклонился ей.

– Твой гнев мне хорошо понятен, – спокойно произнесла женщина. Она смотрела на сына сурово, но в голосе её слышалось сдерживаемое тепло. – Но мы должны помнить о том, кто мы есть, и сохранять достоинство. Наша семья – пример для всех наших подданных.

Ренэф провёл ладонями по лицу в бесплодной попытке успокоиться.

– Отец не принял меня, – процедил он. – Отказал мне в аудиенции, но зато пригласил сестру. Снова. Но я – не слуга, желающий обсудить с ним блюда на ужин! Я хотел говорить о походе на Лебайю, о мести за его сына!

Ярость снова взяла над ним верх, и царевич со всей силы ударил кулаком в стену – на росписи образовалась едва заметная сеточка трещин. Царица даже не вздрогнула и по-прежнему невозмутимо сказала:

– Не беспокойся о сестре. Трон Эмхет наследуется мужчинами.

– История знает и другие случаи.

– Только когда в прямой ветви рода не было достойных претендентов.

– Я могу перечислить тебе нескольких Императриц. Но я не готов быть военачальником при сладенькой сестрёнке, вовремя нашедшей для папочки слова утешения!

– А при своём дипломатичном брате был готов? – усмехнулась царица.

Ренэф глухо прорычал ругательство, исподлобья глядя на мать. Амахисат скрестила руки на груди, встречая его гнев с холодной бесстрастностью.

– Ты учила меня во всём быть лучше, чем он, – сквозь зубы сказал царевич. – Всю свою жизнь я только и делал, что соревновался с ним. Я лучше владею мечом, лучше направляю колесницу, лучше охочусь. Поглоти меня Первородное Пламя! Я даже стихи древних авторов цитирую лучше, чем он, даром что ненавижу эти бесполезные мудрствования! Но отцу безразличен мой успех. И даже сейчас, из своей безымянной могилы, Хэфер как будто смеётся надо мной! Владыка, – Ренэф произнёс этот титул ядовито, не в силах сдержать обиду, – так и не сделал официального изъявления своей воли, не провозгласил меня наследником трона! Зато сестрицу окружил всяческими милостями. Вот уж кто хорошо устроился!

– Ты – наследник, – всё так же спокойно возразила Амахисат, – но официального назначения придётся подождать.

– Почему я всегда должен ждать?! И ладно ещё ждать назначения! Отец даже траура не объявил. Он всё ещё на что-то надеется, хотя всем понятно, что Хэфер не вернётся… Но ведь он даже не отдаёт приказ покарать виновных! Я готов выступить на Лебайю хоть сегодня, но нет же! Император велит ждать. Более того, он отсылает меня прочь, точно какого-то слугу, тогда как я хочу обсудить с ним боевой план!

– Тебе нужно научиться проявлять терпение, мой светоч, – ласково произнесла Амахисат. – Грядёт твой триумф.

– Терпение, терпение… Ты с детства только и делала, что твердила мне о терпении, пока все вокруг восхищались сыном простолюдинки!

Царица чуть поморщилась при упоминании о своей предшественнице, но Ренэфу было всё равно, что его слова уязвили мать. Чаша горечи и возмущения несправедливостью, копившаяся много лет, переполнилась.

– Она была жрицей, – тихо возразила Амахисат.

– Неважно, – отмахнулся Ренэф. – Её род не был таким древним и прославленным, как твой. Моя кровь чище, но всё же наследником был провозглашён Хэфер, мягкосердечный… мягкотелый. И отец выбрал его, чтобы он вёл наш народ после суровой войны с фейскими выродками! Он со своей дипломатией заставил бы нас пресмыкаться перед остроухими, исполняя все их капризы. Посмотри, до чего довело потакание требованию оставить нейтральной территорию прямо у наших границ!

– Ты подвергаешь сомнению мудрость своего дяди? – прохладно осведомилась царица.

Ренэф чуть оскалился, но удержался от грубости – матери пока весьма успешно удавалось усмирять его гнев. Только хвост его от сдерживаемой ярости продолжал хлестать из стороны в сторону.

– Нет. Я говорю, что мог бы послужить Владыке куда как лучше, если бы он только дал мне возможность… если бы разглядел, каков я на самом деле.

– Мы оба знаем это, – мягко согласилась Амахисат. – И сейчас, по воле Богов, такая возможность тебе предоставлена.

Ренэф вздохнул и покачал головой.

– Как бы я ни относился к Хэферу, пойми, мама: его убийство – несмываемое оскорбление для всей императорской семьи. Люди должны понести наказание! Я пройдусь по земле этих эльфийских прихвостней огнём и мечом, пока они не выдадут мне изменников! Имя династии Эмхет заставит содрогаться их потомков на много поколений вперёд!

– В этом никто не сомневается. А я тем более всегда верила в тебя, – царица тепло улыбнулась сыну. – Однажды ты станешь прекрасным, достойным Владыкой. Твоя чистейшая кровь станет светочем для всего нашего народа. Твоё имя и список твоих великих деяний будут высечены на гигантских статуях у самых знаменитых храмов Империи.

– Эти сказки ты рассказывала мне ещё в детстве, – с горечью усмехнулся царевич. – А теперь посмотри… Хэфера уже нет в живых, но Владыка предпочитает это трудное время проводить с Анирет, а не со мной, наследником!

– Анирет суждено стать твоей советницей, женой одного из наших союзников, – улыбнулась Амахисат, – но никак не Императрицей Таур-Дуат. Твой отец не выжил из ума, чтобы возлагать на неё такое бремя.

– Иногда я сомневаюсь в этом, – пробормотал Ренэф.

Царица резко шагнула к нему и дала пощёчину.

– Не смей оскорблять Владыку! – холодно приказала она. – Острота клинка не должна заменять тебе остроту разума. Не забывай, что когда-то Император Секенэф, да будет он вечно жив, здоров и благополучен, сам вёл армию Таур-Дуат против эльфов и одержал не одну победу, изгнав их за пределы нашей земли. А после он очень мудро рассчитал время и условия для перемирия.

– Я стараюсь помнить, что его величие не осталось в прошлом, – тихо ответил царевич и с отчаянием посмотрел на мать: – Но почему, почему он не замечал меня? Почему всегда отдавал предпочтение Хэферу? Я знаю, что нельзя так говорить и даже думать, но сейчас я ловлю себя на предательских мыслях, что эта трагедия явилась в своём роде… божественным благословением. Хэфер не был способен управлять Империей твёрдой рукой. Он мог бы стать прекрасным дипломатом и советником, как дядюшка Хатепер. Так почему же отец никогда не видел этого?!