Иллюзия

– Ваш дракон еще очень слаб, чтобы помочь сейчас, но он будет готов вовремя, не переживайте. В этом мире, как и в любом другом, содержащим Время, все происходит именно вовремя, не раньше и не позже назначенного срока, – Агафья Тихоновна не обращала ни малейшего внимания на творящийся вокруг нас Армагеддон, и ее спокойствие, каким то непостижимым образом начало передаваться мне, – ведь по другому просто не может быть. В любом Мире, где есть Время – все происходит исключительно вовремя. Не раньше и не позже срока. Это непреложный Закон. Иначе Время было бы попросту не нужно. Или его бы не было вообще.

– Постойте, но…

– Свинина была достаточно мерзкой на вкус, не правда ли? – акула, не смущаясь перебила меня, после чего заговорщицки подмигнула и продолжала:

– Да и как может быть вкусным бумажный стейк? – она захихикала, – даже если его щедро сдобрили вкусными и ароматными цветными красками. Краски, конечно, вкусны, с этим не поспоришь, но есть их вместе с бумагой все-таки не нужно, – акула кивнула на петуха со змеей, – эти двое тоже из бумаги. Причем из промокательной бумаги. Любой дождь с легкостью их смоет или растворит. Грозно они только выглядят. Вот вы как думаете, почему вам страшно? – Агафья Тихоновна отвечала сама, не дожидаясь моего ответа:

– Этим правом – вызывать страх – вы наделили их самостоятельно. Вы и никто кроме вас. Страх существует внутри того кто боится, но как только вы позволите ему выйти наружу, он трансформируется в доблесть и отвагу. Хотя, конечно, бывали и совершенно противоположные случаи. А сохранять его внутри – не самый лучший вариант, – Агафья Тихоновна вдруг обернулась к петуху и громко крикнула:

– А ну ка цыц! Цыц, кому говорю! Бегаешь себе – ну и бегай, понимаю, без тебя совсем не то, нельзя без тебя, и ты, конечно, в полном праве отбегать свое, но делай это тише. Не ты здесь главный, – она обернулась к змее и обратившись к ней, уже немного мягче и тише, продолжила:

– И не ты.

Акула подождала некоторое время, убедившись что ее слова достигли промокательных ушей, и добавила уже совсем мягко:

– Нам очень приятно наблюдать за вами и мы совсем не собираемся куда-нибудь, например, уйти, – тут она выразительно посмотрела на меня, и выпучив глаза, энергично закивала головой, давая понять что именно это мы и собираемся сделать. Агафья Тихоновна вскочила со стула, одновременно сгребая одним из плавников все бутылочки с лежащими на столе красками, а другим схватила меня за руку и туго оттолкнувшись хвостом от пола прыгнула метров на пять в сторону стены на лету шепча мне в ухо:

– За дракона не переживайте, ему ничего не угрожает, он давным давно вне этого ужаса. Как и вне всякого другого. Он здесь неуязвим, что бы не произошло. Впрочем, он нигде не уязвим, – она наморщилась и добавила, – опять эти отрицания! Не уязвим нигде, подождите, что это может значить? – акула прикинула что-то в уме и вдруг закричала, – если ваш дракон не уязвим только Нигде, значит в любом другом месте он очень даже уязвим! – она оставила меня около стены, всунув мне в руки бутылочки с красками, и в мгновение ока вернулась за драконом. Я не успел даже глазом моргнуть, как Агафья Тихоновна, держа дракона под плавником, оказалась рядом со мной. Она повесила его мне на шею и произнесла:

– Со словами надо поаккуратнее, – акула тяжело дышала, – бывает скажешь не подумав, и потом приходится исправлять, – Агафья Тихоновна подмигнула мне глянцевым глазом.

Стоя на безопасном расстоянии мы наблюдали за битвой двух, абсолютно не приспособленных к совместному ведению боевых действий животных. То есть, если бы они были нормальных размеров, змея смогла бы проглотить петуха и войне конец. Но они были одинаково огромны. К тому же петух был со шпагой, и иногда под ним появлялся конь, которого он пришпоривал, кидаясь в атаку. Я предпочел списать это на галлюцинации, так как перестал что-либо соображать вообще.

Довольно долго они сражались не принося в общем ощутимого вреда друг другу. Кудахтанье петуха было слышно, наверное, за километр. Он колол шпагой змею, та, в свою очередь, извиваясь и уворачиваясь, шипела как сотня разъяренных питонов разом и пыталась укусить его в шею. Время от времени попытки атаковать были достаточно успешными, раны животных исходили бумажной, промокательной кровью, но быстро затягивались и видимого урона врагу все таки не приносили.

– Кровь, вы видите? Кровь! Кровь! – Агафья Тихоновна, повторяла это слово с бросающимся в глаза наслаждением, раскатисто растягивая букву Р, словно само произношение Р доставляло ей удовольствие, – красная, опять красная краска! А всему виной звезды, которые, взрываясь и распространяясь в космосе, доставили нам железо. Ведь именно оно, реагируя на кислород, покрывается ржавчиной и дает нам этот удивительный цвет! Удивительный, – она с легким недоумением посмотрела на меня, не понимая, видимо, почему я не разделяю ее восторга, – да, да, очень удивительный. Ведь красный цвет не отпускает наше внимание, принудительно возбуждая нервную систему! Ах, как все просто на Земле! Ведь, в аккурат, на планете больше всего железа и воздуха, и уже как следствие, красной краски.

Агафья Тихоновна была в прекрасном расположении духа.

Дракон, который так и не проснулся, или не захотел проснуться, в то время как акула спасала его из эпицентра боевых действий, лежал у меня на шее и даже не замечал разворачивавшейся в центре зала баталии, скорее всего он, вообще не видел насмерть бьющихся животных. То ли это было счастливой особенностью драконьего зрения – не замечать открытые проявления злобы, то ли японские зонты-драконы были абсолютно неуязвимы и вечны, но факт остается фактом – драконье дыхание было безмятежным и невозмутимым, а желтый вертикальный зрачок надежно скрыт под драконьим веком. Иногда он флегматично посапывал во сне. У меня даже мелькнула мысль, что само сражение существует только внутри моей головы, и я, будучи практически уверенным, что акула знает все мои мысли, обернулся к Агафье Тихоновне с выражением невысказанного, но четко и ясно сформулированного, правда мысленно, вопроса на лице. Акула, оценив мой взгляд, молча кивнула в сторону дерущихся, потом просто кивнула, подтвердив тем самым реальность происходящего, и продолжила с неподдельным интересом наблюдать за битвой, не выказывая более никаких эмоций, и уж тем более, ни тени беспокойства.

Итак, схватка была реальна. Петух со шпагой атаковал змею, она в свою очередь, резкими выпадами бросалась вперед, ловко уворачиваясь от стального клинка. Укусы змеи лишь раззадоривали петуха и он нападал еще азартнее. Странно, но с каждым ранением петух становился еще выше и внушительнее. Наверное, также и сильнее. Впрочем я уже перестал удивляться чему бы то ни было. Змея не отставала, и после каждого нанесенного шпагой укола тут же расширялась или удлинялась, в зависимости от того, какой из размеров надо было увеличить, для того чтобы сохранить пропорцию тела. Казалось, змея уже без труда смогла бы за один раз проглотить стол и два стоящих рядом стула. И даже вместе с сидящими на них людьми. Ну или животными. Это уж как пойдет.

Агафья Тихоновна лениво поглядывала на дерущихся животных, опершись на стену на безопасном расстоянии и внезапно обратившись к ним, выкрикнула:

– Не надоело вам?

Две головы, как по команде повернулись к моей спутнице и застыли то ли от неожиданности, то ли от непомерной акульей наглости.

– Достаточно! – прокричала она что было сил и вдруг взметнулась к потолку. Сильный хвост мощным ударом разбил стеклянный купол. Звон тут же наполнил помещение, как жидкость наполняет сосуд. Он перемещался внутри здания, эхом отскакивая от стен. Мелкие осколки стекла, падая, вылавливали лучи яркого света, и каждый осколок, словно призма, расщеплял солнечный поток, проецируя и рвано разбрасывая полный набор цветов в самых различных, непредсказуемых направлениях. Спустя мгновение, кусочки купола разноцветным дождем рухнули на пол и разлетелись на еще более маленькие фрагменты, превратившись практически в стеклянную пыль.

Агафья Тихоновна быстро спустилась ко мне, выхватила стоявший около стены зонт (дракон, видимо исподтишка наблюдавший за всем, проснулся и внимательно наблюдал за движениями акулы), и раскрыла его над головой.

Дождь хлынул как-то сразу и наверняка. Фигуры раздувшихся до невероятных размеров животных, казавшиеся нам крепкими и сильными, тут же обмякли, начали терять форму и оседать на пол, растекаясь цветными и яркими пятнами. Исполинское зверье на проверку оказалось полым, не несущим никакого наполнения, внутри. Не несущим никакой сути. Только видимость силы, мощи и могущества. Видимость и была их наполнением. Видимость и то, что дорисовал мой мозг, автоматически наделив их качествами, им не принадлежавшими. И уже эти несуществующие качества вызывали мой страх. Все правильно, как и говорила акула, страх – продукт моего собственного мозга, не более того.

– Вот и хорошо, вот и чудесно! Вот и замечательно! – Агафья Тихоновна уже суетилась около змеи, погружающейся в лимонно-желтую, состоящую из собственного растаявшего тела лужу, собирая краску в непонятно откуда взявшиеся пустые бутылочки. Акула была в прекрасном настроении и трудилась быстро и споро. Желтый красочный цвет наполнял бутылки, он искрился и переливался, отливал чистым золотом в блистающем солнечном свете, который, без препятствия в виде стеклянного купола, был просто ослепителен. Итак, вопрос с желтым цветом был решен окончательно. Желтого должно хватить!

Через 10 минут все было кончено и место сражения лишь отдаленно напоминало о случившемся. Только стеклянная пыль как-бы подсказывала, намекала, напоминала о битве, поигрывая солнечными зайчиками.

Стоит ли говорить что преобладающим цветом в оперении петуха был фиолетовый, также с любовью собранный Агафьей Тихоновной в 9 чистых бутылочек. Желтого же насобиралось аж одиннадцать.

Дракон с моей шеи лениво, но внимательно наблюдал за происходящим, однако не подавал никаких признаков заинтересованности или любопытства.

После того как мы вновь устроились за столом, а дракон сполз вниз и удобно умостившись в моих ногах, захрапел, Агафья Тихоновна, расставив разноцветный трофей на столе, подвела итоги:

– Красной – 12, желтой – 11, фиолетовой – 9, оранжевой – 8, зеленой – 5, синей – 3 и две с голубой! – вслух считала она, – ну что ж, это очень достойный набор. Я бы даже сказала что с таким набором вы точно нигде не пропадете! С таким ассортиментом не только можно, но и должно отправляться в путь. Ровно полсотни бутылочек отличнейшей замечательной краски!

Акула весело посмотрела на меня и ни с того ни с сего начала говорить что-то совсем непонятное:

– Все к лучшему, все к лучшему. Все что ни делается – все к лучшему! Для нас, а точнее – для вас, это значит только одно – лучшее неизбежно и никому не удастся от него скрыться. Никому, Никогда и Нигде. Нет такого места где можно скрыться от лучшего. Совсем нет. Каждый обречен на счастье. Все дороги ведут именно туда. Какая-то из дорог длиннее, какая-то короче, но направление одно, – Агафья Тихоновна заговорщицки подмигнула мне, – и в конце концов все будет так как вы хотите, стоит только набраться побольше терпения. Может и не на одну жизнь, – она на мгновение задумалась, – а знаете что такое терпение? – и не дожидаясь моего ответа, добавила:

– Терпение – это способность получить желаемое без энергетических затрат. То есть абсолютно бесплатно.

Акула подмигнула мне лакированным глазом-бусинкой и, видимо, услышав мои мысли, замолчала.

– Никто, Никогда и Нигде, – я повторил слова Агафьи Тихоновны, – не скроется от счастья. Никто, конечно, не скроется, он – Никто, но кто-то сможет скрыться? Значит ли это что скрыться может именно кто-то? Кто-то конкретный?

– Да! – акула радостно кивала головой, охотно подтверждая мои догадки, – от счастья может скрыться только кто-то. Кто-то конкретный. Кто-то важный, весомый и значительный. Кто-то телесный, плотский и материальный. Но если ты Никто, то ты автоматически обречен на счастье! Приговорен к нему!

– Пожизненно?

– Нет, – Агафья Тихоновна отрицательно замахала головой, – нет, не пожизненно. Пожизненно – это крайне мало. Пожизненно – это одиночно, разово и рвано. Я бы употребила слово «вечно», и хоть это будет не совсем верно, но по крайней мере, это хотя бы много больше любого пожизненного срока.

Агафья Тихоновна выдержала небольшую паузу, наблюдая за моей реакцией на свои слова и, в конце концов, решив что я понял не до конца, объяснила подробнее:

– Это ясно видно из слова «никогда». Никогда – это значит без привязки к Времени. Не когда-то конкретно, а никогда. Безвременно. Бессрочно. Навсегда. Навеки.

Она замолчала.

– И нигде, – как эхо добавил я, – без привязки к Пространству. Без координат. Без адреса. Всюду.

– Да. Никто, Никогда и Нигде. Что может означать – вечно, всегда и везде. Постоянно счастлив может быть только Он. Присутствующий в вас. Именно он, и только он, счастлив постоянно. Без конца, без передышки, без отдыха. Только он один. И именно он находится в каждом. Никто. Ноль. Чистый вакуум, – акула в блаженстве закрыла глаза и умолкла, оставив меня наедине со своими мыслями и догадками.

– Кто же этот Никто?

– Его можно только почувствовать, но не показать, – акула смотрела на меня улыбаясь, – только почувствовать, а почувствовав – принять. И тогда этот Никто, возможно станет всем, и даже много больше.

– Никто – это без привязки к телу?

Агафья Тихоновна кивнула и поправила:

– Без привязки к телам.

– Их много?

– Тел? – она продолжала улыбаться, – тел много. Очень много. Больше чем вы видите и даже больше чем чувствуете.

Так я и сидел, а в моих ногах, мирно посапывая во сне, лежал самый что ни на есть настоящий дракон. Однако, даже во сне, его желтый глаз, прикрытый полупрозрачной пленкой глазного века, внимательно наблюдал за происходящим. А может быть он просто видел сны. Яркие и волшебные, как краски на столе.

Сейчас мне кажется что большое количество красной краски, добытой нами с таким трудом, его радовало точно также как и Агафью Тихоновну. Впрочем, это было совсем не удивительно, ведь купол зонта, частью которого являлся и сам дракон, изначально был выкрашен в крупный красный горох.

3

Агафья Тихоновна продолжала что-то говорить о счастье и благополучии, об умении предвидеть, а значит, как она считала, и управлять, о явных и скрытых закономерностях в судьбе человека, одним словом, рассуждала на вечные и всегда интересные темы. Звук и тембр ее голоса настолько умиротворял и расслаблял, что в какой-то момент я почувствовал что засыпаю. Сон подкрадывался незаметно, на цыпочках, он обволакивал плотным облаком внутреннего зрения, отключая глаза. Голос Агафьи Тихоновны доносился издалека, иногда пробивая брешь в моей дремоте, но смысл сказанного растворялся в воздухе, уже не достигая своей цели и моих ушей. То ли во сне, то ли наяву, дракон, зевая выполз из под стола и по-собачьи сел рядом, преданно заглядывая мне в глаза. Радужная пища и крепкий долгий сон сделали свое дело. Внешне дракон заметно прибавил в размерах.

Он приблизился почти вплотную к моему лицу и замер, как это делают практически все рептилии в ожидании жертвы. Возможно, он просто смотрел. Возможно, рассматривал. Возможно, запоминал черты моего лица. А может быть это были просто драконьи правила приличия и таким образом он хотел со мной познакомиться. Дракон был абсолютно неподвижен и его желтые глаза с вертикальным зрачком так же неподвижно, не мигая, смотрели прямо на меня. Я что-то хотел произнести, и даже попытался это сделать в своих мыслях, но не смог. Мои голосовые связки не слушались команды. Вполне может быть что мне просто было нечего сказать, но я чувствовал что могу развеять гипнотичность драконьего взгляда только лишь и всего одним словом. Или даже несказанной мыслью.

– Тссссссс, – отчетливо прошипел дракон, приложив здоровенный коготь одной из лап к своей пасти, явно предупреждая о том что ничего не нужно говорить, – тссссссс…

Я кивнул, словно завороженный, и открыл глаза в тот самый момент, когда Агафья Тихоновна, видимо, покончив с глобальными вопросами счастья и процветания человечества, перешла к его изъянам.

Наваждение пропало. Драконий хвост, выглядывая из-под стола, обвивался вокруг моих ног, а его хозяин спал как ни в чем не бывало.

– Во время вашей трапезы вы воочию познакомились с тремя самыми главными пороками человечества, так сказать, с основой основ, с фундаментом, – акула сидела, как и раньше, напротив меня, и ее острый серый нос опять украшали уже знакомые мне учительские очки.

– Свинья, с которой вы расправились первой, олицетворяет собой невежество, а попросту глупость, ибо свинья ест всё без разбору. Так и неведение или непонимание не видит разницы между благим и дурным, удачным и неудачным, мудрым или глупым. Конечно, – Агафья Тихоновна кивнула головой, – свинина – блюдо для подготовленных. Только зрелый, знающий человек может прочувствовать нелепый вкус невежества. Только знающий человек может понять и принять ограниченность своего тела, пропустить ее через себя, переварить, и наконец, покончить с собственным несовершенством, взглянув на мир восхитительно другими глазами. Только знающий человек может осознать неизбежность самовыстроения своего будущего, и как следствие, принятие полной и безоговорочной отвественности за свою судьбу. Тогда и только тогда этот знающий человек получает возможность обрести свободу. Как духовную, так и физическую. Тогда и только тогда человек становится хозяином, если хотите – владыкой собственной жизни. Только тогда он начинает ведать, что творит. И от этого становится немного свободнее. Рабу, например, совершенно не обязательно вникать в суть дела – за него отвечает хозяин. Это в полной мере относится и к божьим рабам. Ведь любому думающему человеку должно быть прежде всего непонятно почему в религиозных сообществах за свои проступки отвечают рабы самолично, а не хозяин, который, собственно, и повелевает их мыслями и делами? Это первое и очень важное логическое несоответствие, присущее любой существующей религии. Ответ есть, он примитивен и прост, но об этом позже. Итак, покончив с невежеством, человек начинает обретать свободу. А если сказать точнее, то получает возможность обрести свободу, ведь покончить с невежеством – еще далеко не все. Это только начало.

Агафья Тихоновна говорила не спеша, подбирая каждое слово, смакуя и пробуя его на вкус перед тем как сказать. Если вкус был правильным – слово произносилось и обретало свое материальное воплощение в виде вибрации. Никому не известно, сколько слов не прошли это испытание и навеки оказались похоронены в акульей пасти. Но и сказанного было вполне достаточно для того чтобы крепко задуматься. Негромкий говор, к которому надо было прислушиваться, вкрадчивые интонации, и простые, часто употребляемые слова, словно кричали об одном – информация, которую мне хотят преподнести разжеванной и разложенной на блюдечке, крайне важна. И мне стоит приложить максимум усилий чтобы понять и принять смысл сказанного. Ведь тихо говорят только тогда, когда хотят быть услышанными, не так ли? Вот и Агафья Тихоновна неторопливо, шаг за шагом изрекала азбучные, давно известные каждому думающему человеку истины. Однако, знать, даже четко, но где-то глубоко в подсознании – это одно, а слышать авторитетно сформулированные грамотные постулаты – совсем другое.

Акула, тем временем, продолжала:

– Петух – символизирует привязанность или страсть. Он стремится завладеть объектом или слиться с ним, ибо он владелец гарема. Но сливаясь с чем бы то ни было, мы, а точнее – вы, безболезненно, и самое главное, безбоязненно, теряете собственную сущность, примеряя на себя качества и характеристики другого объекта. Иногда эти качества затмевают нас самих, точно таким же образом, как одежда закрывает наше тело, – она вздохнула, – так легко себя потерять в множестве слияний, так легко. Я бы даже сказала, – Агафья Тихоновна подняла плавник, подчеркивая важность сказанного, – совершенно невозможно не потерять.

– Кроме того, петух способен выискать в траве самое мелкое зернышко, он точно так же как и привязанность или страсть, зорко концентрируется лишь на предмете своего влечения или вожделения. Он не замечает ничего, кроме объекта своих грез. Он слеп. Точнее – ослеплен. Ослеплен собственными желаниями и собственным же влечением. Привязанность, после невежества – второй краеугольный камень человечества.

Агафья Тихоновна говорила и украдкой разглядывала меня. Надо сказать что я делал тоже самое. Ее облик потерял хищность, лицо или морда, даже не знаю как будет правильно, стало округлее, мягче, а зубастая пасть совсем утратила свою свирепость. Даже акульи глаза лишились глянца и наполнились чем-то человеческим, нелакированным, живым и глубоким. Если ранее глубины в них было не более чем на слой лака, покрывавший черную бусинку, то сейчас в ее глаза можно было погрузиться с головой. Агафья Тихоновна, видимо заметив или подслушав мои мысли, быстро договорила:

– Со змеей все просто. Змея воплощает собой гнев или злость. Она либо уползает прочь, когда к ней приближается человек, либо нападает на него. Так и гнев стремится устранить объект из поля нашего восприятия или опыта одним из двух, доступных ему путей – либо избегая, либо уничтожая его. Змея – третье и последнее олицетворение одного из основополагающих качеств кругового человеческого порока – гнева или злости, чувства мести или отвращения. Кстати, это все одно и тоже. Плоды одного дерева. Даже одной ветки одного дерева.

Агафья Тихоновна замолчала и прикрыла глаза, словно восстанавливая силы.

Невежество, привязанность и злость. Было над чем задуматься.

Некоторое время мы просто продолжали сидеть рядом, впитывая вибрацию каждого произнесенного вслух слова и додумывая недосказанное. Окружающий нас воздух был наполнен этими вибрациями. Странно, но стены не принимали, не гасили их, и доходя до преграды, звуковые и мысленные волны отражались от нее и возвращались к нам, наполняя помещение гулом и аханьем, сродни вокзальному. Разница была лишь в том, что этот гул был наполнен глубоким смыслом. Хотя, я уверен, что если внимательно прислушаться к гулу на вокзале, он тоже будет полон. До краев. Сколько же всего важного и интересного проходит мимо наших ушей и глаз. Мимо нашего восприятия. Мимо нас самих.

– Информация, – акула развела плавниками, словно указывая на вибрирующий воздух, – она никогда и никуда не девается. Единожды сказанное или выраженное каким-либо другим способом тут же обретает достаточно сил существовать автономно, – Агафья Тихоновна опять внимательно посмотрела на меня, и видимо, решившись, добавила:

– И вечно.

Мы продолжали сидеть молча, отдыхая и думая каждый о своем. Когда по мнению моей спутницы, прошло достаточно времени чтобы набраться сил, Агафья Тихоновна первой нарушила наш паритет в молчании:

– Ну продолжим, – она шумно выдохнула воздух, – нам предстоит еще много дел! С невежеством можно и должно бороться самостоятельно, каждый человек имеет на это право, и что самое главное, возможность. Я бы даже добавила, – акула опять приподняла плавник, выделяя значимость сказанного, – если на свете и есть что-то обязательное, то это развитие. Каждая книга, каждое, даже кажущееся нам самым незначительным знание, каждый приобретенный опыт, растворяет невежество получше любого растворителя. Оно боится знаний как тьма боится света. Ведь правда же, легко можно зажечь огонь в темноте, но нельзя сделать наоборот, и воткнуть темноту в свет? Вот как Свет растворяет тьму, так и Знание растворяет неведение. Можно ли из этого сделать вывод что невежество нас окружает, как ночью темнота? Не знаю, – она неопределенно махнула плавником, – каждый выбирает свое окружение сам. Кто-то выбирает невежество, и после этого выбора можно ничего более не делать, а кто-то – Знание, и вот тут-то придется потрудиться!

Агафья Тихоновна кивнула на бутылочки с краской, стоящие на столе, и в точности напоминая хозяйку из сюжетов рекламных роликов про лучший стиральный порошок или чистящее средство, произнесла, – это образцовое средство. Свет. Ничто в мире не может противостоять Свету. Ничто и Никто.

Она сделала паузу, улавливая мое понимание сказанного почище любой антенны и, оставшись довольной результатом (а это было написано у нее на морде), продолжила:

– Привязанность и гнев, часто, если не всегда, идут рука об руку. Только на первый взгляд кажется что это субстанции разного рода. Но люди давно подметили их связь, которая выражена множеством поговорок, самая яркая из которых – «кого люблю, того и бью». Привязываясь, человек берет на себя ответственность за чужую судьбу, абсолютно не отдавая себе отчета, что он не в состоянии контролировать другую жизнь. Не в состоянии и не вправе. И когда, совершенно естественно, у него ничего не выходит, то есть оказавшись несостоятельным в этом вопросе, человек начинает злиться. И хоть объективно его злоба должна быть направлена на себя, на деле происходит иначе. Агрессия вырывается наружу, и субъективно, человек, продолжая не понимать что проблема в нем самом, пытается взвалить вину на кого-то. Кого-то, кто случайно оказался рядом. Человек злится. Не понимает что происходит. Теряет нить. И таким простым способом он хочет вновь ее нащупать, почувствовать эту нить в руке. И ему кажется что для этого нужно загнать другого человека в рамки своей жизни и ограничить его своим забором, накрыть своей крышкой. Лишить собственного мнения и зрения. Что это? – акула немного помолчала и подытожила: