Ведьмы Холодного острова

– Ну его – злой он. – Она даже передернула плечами. – Брр!

– Да, урод он первостепенный, – согласилась Юля. – Такой ночью приснится – не встанешь.

Свет фонариков, летавший снизу по каменному лику, делал его особенно страшным. Турчанинов коротко рассказал, как его нашли. Он сам, еще кандидатом наук, был свидетелем этой находки.

– Эта чаша в плите под ним, мы полагаем, есть не что иное, как языческий алтарь, на котором приносили в жертву «монголу» тех самых несчастных, тут их убивали и вырезали им сердца, а желобок, как вы понимаете, для крови. Она стекала в землю. Трудно даже представить, как плотно пропиталась эта земля человеческой кровью. Этот акт, разумеется, символизировал «кормление идола».

После этой подробности желание прикоснуться к каменному изваянию сразу поубавилось.

– Интересно, а идол делится силой? – отрывая от камня руку, тихонько спросила Юля.

– Злой силой! – шепнул ей на ухо Чуев. – Кто на него долго будет смотреть, тот окажется в его власти.

– А вдруг, Венедикт Венедиктович, я после такого зрелища заикаться начну?

Это был голос Кащина – популярного шута из Юлиной группы.

– Вылечим, – заверил его Турчанинов.

– Или хуже того, в постель мочиться будем, – заметил уже другой голос.

А это был второй шут – его друг.

– И тебя вылечим, Курочкин, – заметил педагог.

– Вот и от армии откосите, – заметил Чуев. – Только постойте подольше.

Многие засмеялись.

– Шутки шутками, ребята, – услышал его профессор Турчанинов, – а ведь нашлись такие, кто действительно решил, что наш «монгол» – проводник злых духов. Об этом даже выходили статьи в семиярских газетах. Двадцать лет назад «монгола» пытались взорвать, но он устоял.

– А злоумышленников нашли, Венедикт Венедиктович? – поинтересовалась Юля.

– Подозрения падали на одного молодого человека, но из-за нехватки улик его отпустили. Ладно, подышали сыростью, и хватит. Теперь я вам покажу сами раскопки, бесценный культурный слой Черного городища, и определю фронт работы на завтра.

К вечеру сборная команда археологов достроила свой городок и приготовилась к тяжелым трудовым будням. Сделать предстояло многое и многое найти. Все, что отыскала предыдущая группа, было увезено для экспертизы в Москву.

– Завтра приедет подвода с едой, – на закате, когда студенты разожгли огромный костер, сказал Венедикт Венедиктович Турчанинов. – Нам ее поставляет из села Раздорного замечательный мужичок – Трофим Силантьевич. Любите его и жалуйте. Это приказ.

Профессор назначил дежурных, поставил следить за молодежью одного из своих помощников и отправился в комфортабельную палатку спать. Устал старый профессор. Да и привык он просыпаться на зорьке.

К полуночи в середине лагеря жарко горел огромный костер. Десятка три студентов сидели вокруг него. По кругу ходила гитара. Пили вино, его разрешили, как и пиво, но были и крепкие напитки. Они разливались и передавались тайно. Впрочем, тут не аудитория, отойди в лес и выпей хоть бочонок, кто увидит? С другой стороны, профессор пообещал, что того, кого встретит пьяным, отправит домой и поставит неуд. Поэтому студенты хорошо понимали, что стоило быть осторожными.

Часа в два ночи мальчишки и девчонки уже прижимались друг к другу без оглядки на старших. Тут были и пары, и одиночки – они ехали в экспедицию за приключениями и новой любовью. Это помимо исторических находок, разумеется. И вот после первых чарок вина великое притяжение полов сыграло свою роль. Возникшие симпатии были налицо. Руслан полулежа прижимал к себе роскошную Жанну, она заливисто смеялась в его могучих спортивных объятиях. А он иногда склонялся и целовал ее в губы. Из темноты – через костер – с ненавистью смотрела на них худышка Зоя. Но был и еще один молодой человек, тоже худощавый, с нервным лицом. Он смотрел на Жанну, привалившуюся к своему избраннику, и по лицу его так и скользили черные тени гнева, зависти и лютой бессильной злобы.

«Кто же он? – пыталась вспомнить все замечавшая Юля. – Вроде бы Жаннин однокурсник. Только из другой группы. Кажется, Владлен Сурков. Так что, еще одно разбитое сердце?»

Но большинство были счастливы, большинство молодых людей с интуитивной нежностью льнули друг к другу, и гитарный бой походной песни в руках очередного менестреля вместе с огнем, искрами и дымом летел в ночное небо.

Юля, уже изрядно выпив, повеселев и даже чуть-чуть потеряв разум, откинулась на чьи-то колени и руки, и ей было так удобно и легко в этих руках. И даже на жестких коленях. Потом она запрокинула голову и увидела над собой сухощавое волевое лицо, короткую стрижку, добрые глаза. Она уже видела прежде это лицо, и не только в лагере, в университете тоже. Это был старшекурсник, и звали его, как казалось Юле, Гошей. Или Гариком? Он был так мил! И мужественен одновременно. И улыбался, глядя в ее глаза. Весело и скромно, что очень нравилось требовательной Юле.

– Иди сюда, – горячим шепотом произнесла она.

Гитара звенела, нестройный хор ревел бардовскую песню.

– Куда идти? – спросил он.

– Сюда, глупый, – проговорила Юля и вытянула руки вверх.

Парень еще не понял, что ему делать, и лишь слегка наклонил голову.

– Ближе, бестолковой, я тебя поцеловать хочу, – закрывая глаза, рассмеялась она. – Чего тут непонятного?

– Что ты хочешь? – хмурясь, не понял он.

Возможно, из-за хохота и звона гитары он решил, что не расслышал ее.

– По-це-ло-вать! – произнесла Юля по слогам. – Я – тебя. – Она говорила с ним так, точно он плохо слышал. – Теперь понял? Или ты не хочешь?! – Юля готова была подскочить с его колен от негодования.

Вот когда лицо парня ожило. Дошло наконец!

– Хочу, – живо кивнул он. – Очень хочу, Юля…

Да и кто бы отказался! Принцесса предлагала сама. И он знал, как ее зовут.

– Иди ко мне, а то передумаю, – потребовала Юля.

Он потянулся к Юле, но она не вытерпела и, обняв его за шею, притянула к себе. Этот поцелуй был упоительно долгим и горячим. Поцелуй передался токами всему ее телу, и прерывать его оказалось бы преступлением. Он зажег их обоих. Молодой человек уже сам, хоть и осторожно, сгреб Юлю крепкими руками и теперь не желал отпускать. Она только один раз дернулась, решив, может быть, хватит и пора им остановиться, но он точно не услышал ее. Или не захотел услышать? И она решила – пусть! А он уже целовал ее в шею, в ключицы, в начало груди – ее джинсовая рубашка была расстегнута на добрых три пуговицы, а то и на четыре!

Их двоих не замечали. Сейчас все были заняты друг другом. Разбуженные чувства требовали продолжения – нежности, любви, счастья. И вино сделало свое дело. Надзиратель, поставленный профессором, давно скрылся. Да и кто отважится помешать такому празднику? В первый-то день! Даже сам Венедикт Венедиктович не решился бы! Гитара и смех рвали ночь. А в центре жарко горел костер, выбрасывая снопы искр, и сизые клубы дыма бойко поднимались вверх.

Юля и молодой человек еще бродили вокруг лагеря, подолгу целовались у деревьев, время от времени натыкаясь на своих же ребят, отвечавших им смехом и ободряющими шутками, потом Юля сказала:

– У меня голова кружится, проводи меня до палатки.

Они проходили по их лесочку, когда увидели двух девушек. Те стояли двумя тенями друг против друга. И складывалось ощущение, что одна мешает пройти другой. Девушка покрупнее, фигуристая, хотела обойти вторую, худощавую, но та сделала шаг в сторону и преградила ей путь. Было ясно, что так продолжается уже не в первый раз.

– Говорю еще раз – уйди, – сказала первая.

– Не уйду.

– Уйди.

– Оставь его – он мой.

– Чей он?! – усмехнулась фигуристая. – Твой?! Ты себя-то в зеркале видела? Скажи, Зоя, видела?

– И что?

– А то.

– Что? Что? – с ненавистью спросила худощавая.

– Ты же – сопля. Глиста, понимаешь?!

Худощавая попыталась ударить противницу, но та отступила, и пальцы нападавшей лишь задели ее щеку.

– Ах ты тварь! – вырвалось у фигуристой, и она с размаху и ловко влепила худощавой пощечину, да такую, что та отшатнулась и едва не упала. – Ну что, ты этого хотела, Зоя, да? Ну так ты получила. – Она провела ладонью по щеке. – Если хоть одна царапина останется, глиста, смотри, я тебя размажу…

Ее противница, собравшись, вновь бросилась на фигуристую, но та была готова к атаке. Худощавая получила еще один хлесткий удар – и еле устояла на ногах, отшатнулась.

– Еще хочешь? Мало тебе, да?

– Ты – шлюха, Жанна, ты живешь с раздвинутыми ногами, об этом все знают!

Первая зло и весело рассмеялась:

– А ты свои сколько ни раздвигай, никому не нужна! Русик тебя оприходовал только потому, что упился в зюзю, не видел, бедняжка, кто перед ним!

Худощавая в бессильной ярости и в третий раз бросилась на ненавистную противницу, но та вновь ловко отступила и поставила ей подножку. Нападавшая растянулась на траве и тотчас заревела. Она давилась горьким рыданием, захлебывалась, и что-то время от времени с негодованием говорила. «Ответишь за все…» – услышала Юля обрывок фразы.

Ее спутник хотел было вступиться, помочь и сделал шаг в сторону дерущихся, но Юля удержала его.

– Это не наше дело, – сказала она. – И свидетелей им не надо, поверь мне. Зойка, дура, напилась и сама напросилась…

– Ну что, остыла? – как ни в чем не бывало спросила фигуристая. И тут же с презрением бросила худощавой: – Говорю тебе еще раз: не твоего он полета мужик. Ясно? Ты ему на один раз была. Как презерватив. Он тебя поимел и выкинул. Еще раз полезешь – я тебе всю физиономию разобью. Пошла отсюда, дура.

– А я тебе крысиного яда в суп насыплю, – с трудом садясь, бросила худышка и зло засмеялась. – Слышишь, Жанка, отравлю я тебя.

Тон, каким это было произнесено, и возникшее молчание говорили сами за себя. До победительницы, кажется, дошло, что это не пустая угроза. Но она не захотела выдать своих опасений.

– Смотри у меня, Зойка, – с угрозой проговорила Жанна, – увижу тебя на своем пути – пожалеешь. Близко не подходи – руки тебе переломаю. Я сумею. Опозорю тебя так, что повесишься. Тварь.

Сказала, плюнула и пошла прочь, оставив худышку сидеть в траве.

– Дела, – пробормотала Юля. – Шекспир отдыхает. Пойдем искать палатку, а? Меня тошнит, Гоша…

Еще минут пятнадцать они искали палатку Пчелкиной. Два раза Юля залезала в чужой дом, извинялась, во втором ее хотели оставить, кто-то сказал: «А мы тебя, Пчелкина, заждались! – голос был явно Кащина. – Все думали, когда придет наша гетера?» – и только на третий раз попала по адресу. И то лишь потому, что у палатки курила ее одногруппница, а теперь и соседка Римма.

– Ну, ты и нажралась, Юлька, – сказала та, сама уже теплая. – Первый раз тебя такой вижу. Спортсменка, блин. Фигуристка.

– А я первый раз такая, – парировала Юля. – Надо же когда-то начинать.

Повернулась, обняла своего нового друга, поцеловала взасос, потом отпустила, сказав: «До завтра», хотя завтра наступило – уже потихоньку светало, встала на колени и заползла в палатку.

– Повезло тебе, – за ее спиной бросила Римма. – Растопил сердце Белоснежки.

«Цыц! – услышали оба из палатки. – Убью тебя, Римка!»

– Она строгая, – вздохнула Рима. – Хлебнешь ты с ней.

3

Днем голова Юли Пчелкиной раскалывалась. Вино, коньяк, вермут, водка и много чего еще, смешанное накануне, сделали свое дело.

– Дура, вот дура, – натирая виски, повторяла она.

Еще в палатке было душно.

– Тебе повезло, – голосом ожившей покойницы из фильма ужасов простонала Римма. – Ты не куришь. А вот я, Юлька, подыхаю… Скажи нашему профессору, что у меня заворот кишок.

– Скажу, – пообещала Юля, достала из сумки зеркальце и с предчувствием самого худшего поднесла его к лицу. – Ужас, Римка…

– Что такое?

– Синяки под глазами, вот что.

– Ну что, девки порочные, поднялись уже? – тяжело и низко спросили у их палатки. – Я зайду?

– Заползай, – откликнулась Юля. – Только не пугайся наших лиц…

– Я пуганый, – отозвался гость. В палатку, согнутый в три погибели, влез гигант Сашка Чуев. – Да-а, – протянул он. – У меня в вашей берлоге очки запотели. Ладно, сейчас весь лагерь страдает. Там Трофим Силантьевич продукты привез.

– Трофим Силантьевич? – оживилась Юля. – Тот самый?

– Какой еще тот самый? – переспросил Чуев. – Он знаменитый, что ли? Обыкновенный Трофим Силантьевич, мужичок на подводе. Старичок.

Но обрывок разговора, услышанный накануне, уже взбудоражил Юлю. «Вы помните, что нам Трофим Силантьевич рассказывал?» – спросил кандидат наук Евгений. А в ответ услышал от Турчанинова гневное: «Бредни все это! Стариковские бредни из глухомани! Домовые, лешие, ведьмы! Мифология это все, Евгений Петрович! Мы с вами взрослые цивилизованные люди, и не пристало нам повторять всякую чушь!»

Юля выкарабкалась из палатки и, встав на цыпочки, потянулась. Свежий воздух дурманил. Пели птицы. По лагерю бродили полусонные студенты. Готовились к позднему завтраку. Первый день им дали выспаться – потом, знали все, поблажек не будет. За Юлей выбрался и Чуев.

– Ну, прям ожившие мертвецы, – обозревая лагерь, сказал он. – Точно?

– Ага, – согласилась Юля.

– Юлька, молока купи у этого Силантьевича, – из палатки простонала Римма.

– Куплю, если будет, – отозвалась Юля.

– Может, водочки, Римма Александровна? – обернулся Чуев.

– Шутишь? – простонала умирающая Римма.

Руководитель экспедиции Венедикт Венедиктович Турчанинов появился как раз в тот момент, когда было произнесено песнезвучное слово «водочки». Он проходил мимо палатки с хворостиной, словно собирался высечь кого-нибудь. И тренировался на своей ноге, похлестывая ее.

– Здрасьте, Венедикт Венедиктович! – выпалил Чуев.

Юля повторила его приветствие.

– Так кому тут водочка понадобилась, Чуев?

– Это шутка была, – оправдался Сашка.

– А-а! Ну, а в палатке кто помирает? Скворцова?

– Да, – скромно кивнула Юля.

– Вот что, Пчелкина, Чуев. И вы, Римма Александровна, – громко обратился он к палатке. – Вам, как и другим, я даю время оклематься до обеда. Сегодня первое утро в лагере, смотрите, чтобы оно не стало для вас последним. В два часа вас ждет культурный слой. Пейте молоко. Отрезвляйтесь. Приходите в себя. Я буду беспощаден, – сказал он, хлестнул себя по ноге хворостиной и с видом надсмотрщика двинулся дальше.

Из соседней палатки, куда ночью по ошибке врывалась Юля, выглянула голова их однокурсника и спросила:

– Ушел?

– Ушел, – ответил Чуев.

– А еще я слышал слово «водочки».

– Это было гипотетическое предложение, – охладил пыл однокурсника Чуев.

– А-а, – разочарованно простонала голова.

Но не скрылась, продолжая следить за развивающимися событиями.

– А у этого Силантьевича молоко есть? – поинтересовалась Юля.

– Есть у него молоко – сам видел, – подтвердил Чуев. – Было по крайней мере. Он что-то привозит для всего лагеря, типа каш и консервов, а что-то по индивидуальным заказам.

– Может, лучше пивка, Пчелкина? – спросила страдающая голова из соседней палатки. – Ты вчера сама не своя была. Когда к нам залезла. На четвереньках. Предлагала разные услуги. Сексуального характера. Не помнишь?

– Ты дебил, Курочкин, – зевнув, сказала Юля. – Не знал?

– Мы даже испугались. Такая активность!

Юля выстрелила глазами:

– Скройся.

– Злая ты сегодня, а вот ночью…

– Дама сказала – скройся, – кивнул гигант Чуев.

– Не пугай! А вот мы по пивку, – сказала голова. И, повернувшись вполоборота, спросила: – Точно, Кащин?

– Точно, – тяжело отозвался другой их однокурсник из палатки. – Пива! Пива! – закричал он так, как будто требовал чуда. – И Пчелкину!

Юля с улыбкой вздохнула:

– Дебилы. Отведи меня к нему, Саня, к этому чудесному старичку, я тоже молока хочу. Так хочу, что сил нет.

И вдвоем с Чуевым они пошли искать Трофима Силантьевича.

За последние двое суток, включая долгую пирушку в поезде, студенты успели истребить весь провиант, купленный в Москве и на станциях. Молодым много никогда не бывает! Поэтому на поставщика продуктов Трофима Силантьевича набросились так, как набрасывается стая голодных волков на несчастного заблудившегося ягненка. Но Трофим Силантьевич себя ягненком не чувствовал. Напротив, он чувствовал себя хозяином положения. Благодетелем! Кормильцем! Дарующим жизнь. В лагерь местному повару он привез гречку и пшено, рис и макароны, сухое молоко и тушенку, а вот ребятам продавал печенье и конфеты, сигареты, минералку и пиво, которое, разумеется, прятал от руководителей экспедиции. Вялые после разгульной ночи археологи довольно живо разбирали все, что было у старого фуражира.

Подоспели сюда Курочкин и Кащин.

– А травки нет, Трофим Силантьевич? – спросил первый и стал многозначительно перемигиваться с другими.

– Какой еще травки? – нахмурился старик.

– Ну, сам знаешь, покурить? – лукаво продолжал студент.

– Высечь бы тебя, умник, – погрозил кулаком Трофим Силантьевич. – Плеткой.

– Чего, пошутить нельзя? – развел руками тот. – Я за чаем. Пять пачек.

– Курочкину чаю не давать! – крикнул кто-то. – На него не напасешься! Он чифирить будет!

– Я что, больной? – воспротивился тот. – Я пивко предпочитаю. Про запас я!

Но вопрос о чифире тронул Трофим Силантьевича за живое. Всесильный профессор Турчанинов грозил ему в воображении пальцем.

– Иди крапиву лопай и одуванчики нюхай, – бросил Курочкину старый фуражир. – Чифирь – он не для всякого ума годен! Ты и так хлипкий, тебе с чифирю видения будут.

Но пару пачек продал. Пегая лошадь отмахивалась хвостом от мух и трясла головой. Подвода пустела на глазах. Ребята тащили покупки в обеих руках. Теперь только через неделю жди старика.

– А молоко есть? – спросила подоспевшая Юля. – Трофим Силантьевич?

Старик оглядел юную красотку и сразу потеплел глазами. Красавица с нежным лицом, с веселыми зелеными глазами! Да еще просьба ее тронула.

– Молочка хочешь, красна девица?

– Очень, дедушка! – взмолилась та.

– И побольше, – добавил Чуев, встав за ее спиной. – Ей оздоровиться надобно.

– Всем вам после вчерашнего заезда надобно оздоровиться, – со знанием дела рассмеялся старик. – Будет тебе молочко, милая, для тебя припас! – кивнул старик и скоро достал две коробки молока.

Юля цедила молоко и наблюдала, как запоздавшие ребята раскупают последние съестные припасы.

– Ты идешь? – спросил Чуев.

– Иди к нашим, я скоро буду.

– Чего надумала, Белоснежка?

– Да ничего, ты иди, иди.

– Ладно, – ответил тот и ушел.

Юля попутно выглядывала и своего вчерашнего кавалера, но его точно и не было вовсе. Куда он делся? Она вспоминала их нежные объятия, едва скрывала улыбку и, кажется, краснела. Потом Юля обошла повозку, погладила пегую кобылку по щеке. Лошадь посмотрела на нее карими и пронзительно блестящими глазами и добродушно тряхнула головой. Чудо, а не лошадка! Только замученная совсем. Юля вновь обошла телегу и едва лоб в лоб не врезалась в своего ночного друга.

– Ой! – вскрикнула она и, уставившись на молодого человека, засмеялась. – Привет.

– Привет, – кивнул он. – Мне сказали, что тебя здесь видели.

– Не соврали. Ты как, Гоша? Головка бобо?

– Головка бобо. Но я не Гоша. – Молодой человек отрицательно покачал головой.

– Нет?!

– Нет.

Юля заново оглядела его: он был высоким, сухощавым, плечистым. Темно-русым. С открытым лицом, большими голубыми глазами.

– Вот я наклюкалась…

– Точно.

Прижав к груди ополовиненную коробку молока, Юля повинно кивнула:

– Прости, Гарик, ради бога прости.

– И не Гарик я. Вчера раз десять тебе сказал. Не помнишь? – вздохнул он.

– Не-а. А кто ты? Леопольд? – жалостливо улыбнулась Юля.

– Я – Георгий.

– Точно! – Она даже ладонью хлопнула его по груди. А потом саданула легонько себя по лбу. – Георгий! Ну как я могла забыть? Гордое имя. Победоносец. А фамилия?

– Малышев.

– Точно, – кивнула Юля. – Ну, это хорошо, что фамилия не соответствует образу и фактуре. А то было бы чересчур. Молока хочешь? – и она протянула Георгию коробку.

– Нет, я для нас сок купил, – сказал он. – Два литра.

– Да ну? – Юля сделала большие глаза. – Прям для нас?

– Да, апельсиновый. Ты любишь?

– Очень. Позаботился, значит?

– Ага. Первым пришел.

– Спасибо, Георгий. – Ее зеленые лисьи глаза лукаво сверкнули, голос стал тише: – Я кое-что помню из этой ночи…

– Я тоже, кое что, – тихонько признался молодой человек и взял ее за руку.

– У тебя такие сильные объятия…

Он польщенно улыбнулся:

– А ты такая… такая…

– Какая?

– Нежная. Такая, что у меня, – он зашептал, – до сих пор голова кружится. Вот ты какая.

– Спасибо.

А старый фуражир тем временем стал собираться в дорогу и даже сказал вслух:

– Ну, пора мне. До дома, до хаты! Слышь, молодежь? Вы там чо, коня моего заговариваете? Так не старайтесь – он и так у меня заговоренный. За вами не пойдет.

Юля тотчас оказалась перед стариком и спросила в лоб:

– А прокатите нас с другом до дороги – мы вам заплатим. На тележке проехаться так хочется! Правда, Георгий?

Молодой человек нахмурился, но промолчал.

– Да за что ж я с вас деньги буду брать? – усмехнулся Силантьевич. – Садись, молодежь! Красавка только рада будет.

– Красавка – это лошадка ваша? – спросила Юля елейным тоном.

– Она. Садись!

Георгий подхватил Юлю, как перышко, и посадил на край телеги. Запрыгнул сам. И скоро они выехали из лагеря. По дороге им встретилась Зоя, но ее стеклянный взгляд лишь безразлично скользнул по однокурснице.

– Ну как, качает? – управляя лошадью, спросил старик.

– Супер!

– Это хорошо, стало быть?

– Очень хорошо, – откликнулась Юля. – Трофим Силантьевич, а скажите, это правда, что места эти – загадочные?

– Что значит – загадочные, дочка?

Георгий тоже взглянул на свою спутницу, не понимая, куда она клонит.

– Что тут какие-то странные люди живут… на острове?

Юля даже не знала, о каком острове шла речь. Спрашивала наобум. Куда кривая выведет.

– А-а, вон ты о чем. Об островке об этом. Да о чем только люди не толкуют, – отмахнулся Трофим Силантьевич. – Языки-то у всех длинные!

Старику явно не хотелось говорить на эту тему. Но почему? Юля догадалась: профессор и его окружение провели с Трофимом Силантьевичем разъяснительную беседу.

– А что за остров? – спросил Георгий.

– Тсс! – тихонько толкнула его локотком Юля.

– Чего? – удивился он.

– Говорю: тсс, – повторила Юля и тотчас пошла в лобовую атаку: – Я слышала, что в этих местах люди бесследно пропадают. Это правда?

– Люди? – сморщился Георгий. – Пропадают? Тут?

– Ой, красна девица, – покачал головой Трофим Силантьевич. – Это кто ж тебе такое порассказал-то? От кого слышала-то ужасы такие?

– От нашего руководителя. – Юля взяла Георгия за руку и сжала его пальцы, что означало: не мешай мне! Я знаю, что говорю.

– Да неужто от самого? – удивился возница.

– Да, Венедикт Венедиктович рассказал, – нагло соврала она. – Но только мне, потому что я пишу об истории этого края. Вашего края, Трофим Силантьевич. Большую курсовую работу пишу!

– А-а, вона чо! – кивнул тот. – Это дело хорошее.

Из перелесков они выехали в поле, и теперь ровное зеленое море расстилалось справа и слева от них. Под пронзительным бирюзовым небом. И в этом море все стрекотало, пело и жужжало, шумело на все голоса. И жарило, жарило полуденное солнце.

– Так как, Трофим Силантьевич? – поторопила старика Юля.

– Да бывало, дочка, раз в пятилетку. Охотник, бывало, заблудится, хватятся, а нет его. – Силантьевич легонько подхлестывал кобылу. – А бывало, что из наших кое-кто не возвращался…

– Да неужто с концами? – удивилась Юля.

– Еще как с концами! – кивнул старик. – Как в воду.

– А что говорят? – поинтересовалась девушка. – Люди? Вы не подумайте, Трофим Силантьевич, я вашего имени упоминать не буду, – спохватилась она, – все будет от меня, автора.

Георгий недоумевал. Его хитрая подружка, похожая на очаровательную лису, явно не просто так напросилась на поездку со стариком в его телеге.

– Да люди чего только не говорят, – тряхнул вожжами Силантьевич. – Может, зверь задрал, может, утонул. Тут же болота есть. Расщелины. А что в городе, люди не пропадают?

– Еще как пропадают.

– Вишь, дочка, все как везде!

– Ну так ваших пропавших искали, наверное? – не вытерпел и возмутился Георгий. – Как же это так – взял и пропал человек? Не тайга же.

– Да искали, конечно, ну так на то он и лес, чтоб зайти туда и не вернуться, – весело и мрачно одновременно рассмеялся Силантьевич.

– Не понимаю, дикость какая-то, – вырвалось у Георгия.

– А ты свое недовольство болоту объясни, добрый молодец, или зверю какому. Тут ведь и рыси были, и кабаны, и медведи!