Шимшон

***

Язычники сожгли Синея и Нимару, объяснив своим богам сие действо принесением жертвы во искупление грехов. Отчасти увенчался успехом мнимо самобичующий замысел филистимлян: удалось огорошить простых людей Цоры усыпить бдительность их. Но Маноах и Флалита изрядно встревожились, ибо предчувствовали новое исступление бешенства Шимшона. Что впереди? Муки, кровь, нищета, изгнание?

Нимара была первой глубокой страстью Шимшона. И ее отца он любил, филистимлянина благонамеренного и неспесивого, высоко ставил уважительное расположение вельможи. Кусал себе локти Шимшон – зачем сгоряча обещал Синею мстить народу его? Пылает душа, а искры летят изо рта. Он мечтал о чуде – вернуть Нимару и помириться с тестем. “Говорят, мол, нет нового под солнцем, – размышлял Шимшон, – не означает ли это, что любое невероятие случиться может?”

Когда предавал огню поля язычников, уступая убедительности Пахдиэля, подозревал Шимшон, что губит мечту. Но страшной казни невинных Нимары и Синея предвидеть никак не мог.

Бедствие необратимости потрясает душу. “Прав, однако, ангел – вернусь к щедротам мести! Лишь тогда отступлюсь от вас, дикари-язычники, когда сравняю вашу боль со своею!” – поклялся горячо.

Пригодились Шимшону сила и смекалка. Подстерегал и заманивал, избивал и калечил, жег и громил. Остановился, наконец. То ли остыла злость, то ли почуял неотвратимость расплаты. Скрылся в ущелье. Соорудил хижину на склоне, охотился на мелкую дичь, воду пил из ручья и жил отшельником.

Пустынническое прозябание после бурь людских располагает к самокопанию. “Кто я таков, чтоб судить и наставлять? Достоин ли стать спасителем? – спрашивал себя Шимшон, – я ведь и назир-то несостоявшийся! Верно, что вина не пью и запретного не ем, но реки крови пролил. Плохой пример для народа-грешника!” А иной раз он услаждался мыслью о превосходстве своем: “Я к Богу приближен, я сказочно силен, человек и зверь – все боятся меня и суда моего, а власть – души ликование!”

Шимшон размышлял о горькой доле, о несправедливости, о жестокости и о любви. Угрызался совестью и других винил, злорадствовал и каялся, о себе скорбел и отца с матерью жалел. Ни к чему не пришел. Одно твердо уяснил: судьба его – вечное одиночество.

***

Снова пришла очередь язычников добавить свое звено в цепь мести, которую они куют сообща с иудеями. Как и обещал старейшина простонародью, филистимляне разграбили амбары соседей, на луга их выгнали свои стада, а на полях устроили стоянки воинские. И не оставили без последствий недавние неистовства Шимшона. Наложили дань на жителей Цоры, на недовольных смельчаков надевали колодки, а невинных дев предавали сраму.

Имущество зажиточного дома Маноаха и Флалиты подверглось основательному расхищению. Но не о том была печаль родителей Шимшона. Сын где? Жив ли? Найти его, помочь ему, спрятать от неизбывной злобы!

Шимшона искали все. Друзья опередили врагов. Великим числом прибыли к нему иудейские посланники. Встали у края ущелья и громким хором принялись вызывать его.

– С чем пришли, братья? – спросил Шимшон, высунувшись из хижины и подозрительно глядя на толпу оборванцев.

– Поднимайся к нам. Дело важное, – раздались несколько голосов одновременно.

– Пусть один говорит!

– Я скажу за всех. Нимрод мое имя.

– Слушаю тебя, Нимрод.

– Отец и мать твои живы, но плачут по тебе.

– Неужто с этим пришли?

– Не только. Мы любим тебя, Шимшон.

– Дальше.

– Ты защищал нас. Судил и учил. Мы благодарны.

– Дальше.

– Худо нам. Язычники гнетут, грабят, насилуют, – произнес Нимрод, утерев слезу.

– Дальше.

– Куда уж дальше? Ты мстил и переусердствовал.

– Как они со мною – так и я с ними!

– Старейшина их долдонит, мол, выдайте нам Шимшона, и мы отступимся от вас…

– Почему большой войны нет меж вами?

– Боимся. И они боятся.

– Еще раз спрашиваю, Нимрод, с чем явились ко мне? Говори прямо, не хитри – хотите врагу выдать того, кому благодарны и кого любите?

– Любим, а теперь страдаем. Мы не желаем тебе зла. Но Совет мудрецов… – начал и не успел закончить Нимрод.

– Полагает, что беда одного весит меньше беды общей? – перебил Шимшон, – намекает, чтобы я по доброй воле искупительной жертвой сделался? Велика мудрость!

– Ты знаешь другую?

– Знаю! И плешивые книжники твои знают: все иудеи братья, а брата не продают!

– Иосифа продали…

– Его ненавидели!

– Дальше, – теряя терпение, бросил Нимрод.

– Куда уж дальше? Я согласен! Свяжите меня и выдайте, да только не совету седобородых, а врагам нашим! Я на Бога надеюсь. Играю со смертью ради любви к народу моему, а не из почтения к высоколобым!

***

Филистимляне встретили связанного Шимшона криками ликования. Что делать с пленником? Мнения разделились. Одни желали непременно побить камнями, другие требовали сжечь на костре, самые изобретательные предлагали осуществить обе казни в гармоничной последовательности. А Шимшон тем временем закатил глаза к небу, прошептал молитву, добавил от себя несколько слов во славу Господа, напряг могучие мускулы, и лопнули пеньковые веревки.

О том, что произошло сразу после этого, мы узнаём из записей, сделанных ангелом Пахдиэлем, который отличался, во-первых, изумительной способностью оказываться на месте судьбоносных событий, а, во-вторых, талантом достоверного и сочного их описания.

Итак, освободившись от пут, Шимшон поднял с земли оказавшуюся под ногами ослиную челюсть и ею учинил неслыханную расправу над лиходеями – лишил жизни тысячу филистимлян. Совершив этот подвиг, он, согласно Пахдиэлю, воскликнул: “Челюстью осла я убил тьму ослов!”

Поскольку сие доблестное деяние всегда волновало людей и вызывало законный публичный интерес, знатоки Книги не скупились на толкования. Самой смелой интерпретацией нужно признать предположение, что наш герой подобрал с земли челюсть того самого осла, на котором за много веков до рождения Шимшона праотец Авраам вез связанного сына Ицхака, дабы принести его в жертву всесожжения. Чудом сохранилась именно эта часть скелета животного.

Доподлинно известно, что от непомерно тяжкого труда мести пот градом катился с Шимшона, и, окончив битву, он попал в серьезную беду. Страшная жажда сдавила горло, иссушила губы и рот, отняла силу в ногах. Изможденный, он опустился на землю. Передвигаясь ползком, пытался отыскать воду, но помутневший взор его не находил ни ручья, ни родника, ни даже лужи.

“Бог милосердный! – из последних сил взмолился Шимшон, – Ты спас раба Твоего, а теперь оставил меня умирать от жажды, и попаду я в руки этих необрезанных?” Тут вышел из-за скалы ангел Пахдиэль и воскликнул: “Жажда сия – остережение Господа за сомнения твои!” Произнеся эти слова, Пахдиэль отвалил камень, что лежал рядом с головой Шимшона, и заструился источник на этом месте. Шимшон пил, и возвратился дух его, и он ожил.

Глава 8 Шимшон и Длила

Учиненный Шимшоном разгром заклятым недругам произвел глубочайшее впечатление на оба враждовавших народа, на виновника торжества победы и на всех прочих героев этой правдивой повести. Возможно, неизгладимости достигнутого эффекта способствовала диковинность орудия избиения – подобранная Шимшоном на земле ослиная челюсть.

В сердцах филистимлян смешались ненависть, страх и уважение к силе. Они затаились, притихли, отступили с завоеванных позиций, и праздник владычества сменился буднями искания компромиссов.

Почва под ногами иудеев обрела относительную твердость. Расположение простых людей к Шимшону стало поистине всеохватным. Соплеменники превозносили его, но уколы совести за постыдное посольство мешали разгореться в полную силу пламени любви. Совет мудрецов заявил, что подвиг героя явился воплощением Божьей воли и в завуалированном виде был предсказан Советом.

Маноах и Флалита сияли родительским счастьем: “Отпрыск жив и здоров. Правда, безбрачен, деток не породил и снова взялся за беспросветный труд исправления человечества, но ведь молод он, поумнеет и наверстает!” Не упрекнем отца с матерью за важничанье – ходили по Цоре, задравши нос. Кто еще мог похвастаться таким сыном?

Вчерашние господа вернули Маноаху и Флалите отобранное имущество и возместили ущерб. Родители Шимшона построили сыну дом на полпути меж Цорой и Тимнатой. Место удобное – близко и к своим и к язычникам. Ни те, ни другие не отличались праведным поведением, и часы досуга редко случались в обители судьи.

***

Первое время после громкой победы Шимшон в охотку винил, оправдывал и наставлял. Когда не помогали слова – убеждали мускулы. В судейском деле это приемлемо: не важно, прям ли, крив ли путь к утверждению законности – надо дойти до конца.

Язычники, казалось, смирились с уздой. А иудеи меньше бродяжничали и больше трудились. Шимшон отправлял крепких парней в ученье к кузнецам филистимским. Собственные мечи и копья защитят надежнее древних союзов.

Годы шли и уносили с собой первоначальный избавительский пыл назира. Пахдиэль с сожалением отмечал, что иудеи много охотнее осваивают железоделательное ремесло, нежели покидают торную тропу греха ради ухабистой дороги праведности. Ангел винил в этом Шимшона. Его холостяцкая петушиная жизнь, возможно, не подавала доброго примера единоверцам. Однако опровергнуть сие предположение не труднее, чем доказать. Раздраженному фактами эмиссару небес неизменно вспоминались слова Второго друга: “Вождь – человек, значит, не без изъяна… Внушением не одолеть жестоковыйности…”

Вне всякого сомнения, проницательный читатель успел уже сделать вполне резонное предположение о том, что Шимшон не чурался сладких утех в своем обиталище, неосмотрительно пожалованным ему родителями. Женатику ведомы приятности, а холостая жизнь изобилует удовольствиями. Пусть пока не находилась равная замена огненной Кушит или целомудренной Нимаре, но, шагая по лестнице чувственных наслаждений, назир, как казалось ему, ступень за ступенью поднимался к вершине, где ожидал его дар судьбы. Флалита совершенно не одобряла затянувшуюся свободу родного чада, да и Маноах выражал пассивное согласие с супругой.

Приходящие фемины доставляли преходящие радости. Все явственней слышался Шимшону шорох одиночества. Он стал меньше ценить народную любовь, подозревая в ней корысть. Волны сомнений накатывались и отступали. Годен ли он для исполнения высокого Божественного посланничества? Раздумья – путь к измене: а нужна ли его миссия? Не слишком ли высокую цену приходится платить за исключительность, и не лучше ли стать, как все? Порой хотелось куда-нибудь скрыться, порвать с этой жизнью, а то и с жизнью вообще.

Правда, мысль о несомненной практической пользе судейства теснила черную меланхолию. Но ведь души-то людские он не исправлял, слов убеждения не находил и примером не служил. Пахдиэль высокопарно ободрял: “Волшебной силы подвиги сотворили героя. Ты навеки станешь легендой, питающей гордостью корни племени твоего. Без живительной этой влаги высохнет древо жизни народа!” Шимшон соглашался и утешался на время.

Мудрая Флалита знала, что счастливый брак рассеет туман мужской тоски и упадка духа. Маноах держался такого же мнения. Сознавая малость своего влияния на отпрыска, родители скрепя сердце решились обратиться за содействием к Пахдиэлю. Дождавшись очередного схождения ангела с высот, они изложили небесному созданию земной взгляд на вещи. Внешне снисходительно, но с внутренней заинтересованностью гордец выслушал стариков и обещал обсудить предмет с Шимшоном. События благоприятствовали переменам.

***

Среди филистимлян было немало людей с тугим кошельком, поэтому несколько раз в год в Тимнату прибывал торговый караван из Египта. Купцы неизменно оставались довольны – сбывали дорогие ткани, украшения, посуду и цены брали хорошие.

На сей раз к торговцам с берегов Нила пристала молодая филистимлянка по имени Длила. Родители увезли ее ребенком в Египет. Сперва нажились отменно, потом удача забыла о них, и богачи превратились в лавочников средней руки. В Тимнате оставался дом под присмотром двух племянников, двоюродных братьев Длилы.

Боги не дали родителям Длилы других детей, а единственную дочь они отправили обратно под опеку братьев. Странный этот поступок явился щедрым подарком досужим языкам, утверждавшим, что, якобы, нескромное поведение дочери вынудило отца с матерью вернуть ее в Тимнату ради сбережения своего доброго имени. Мы не станем прислушиваться к ядовитым сплетням. Злоречие порочит невинное и пятнает чистое.

Заметили люди, что Длила недурна собой и нрава пылкого. Она была не столь красива, как умна, и не так горяча, как добра. Вездесущий Пахдиэль поведал питомцу о новоприбывшей. Шимшон выказал живой интерес. Он легко нашел благовидный предлог для знакомства и гостеприимства.

Невзначай, не в ущерб величию своему, ангел обмолвился Флалите и Маноаху о свежих обстоятельствах, касающихся сына. Старики с радостью встретили новую надежду: “Ну и пусть она филистимлянка – перед Богом все равны!”

Говорят, мол, в старости мозги костенеют, теряют способность к ревизии взглядов. Однако пример родителей Шимшона показывает несостоятельность такого воззрения. Хотя, порой, гибкость ума не молодостью определяется, а диктуется недостатком выбора.

***

Чудо, случившееся меж Шимшоном и Длилой, зовется взаимной любовью с первого взгляда. Ему не было никакого дела до перипетий ее прошлого, а она до поры до времени не проявляла любопытства к будущему его славы. Они растворились в настоящем.

Нимало не тревожась худословием благонамеренных жителей Тимнаты и, пренебрегши остережениями двоюродных братьев, Длила переселилась к Шимшону. Ее заботливая рука и замечательный вкус совершенно преобразили по-холостяцки одичалое жилище, что до недавней поры хоть и часто освящалось женским присутствием, но всякий раз слишком кратковременно.

Неуемны ласки любовников, когда говорит язык страсти. Длила верила горячему своему сердцу, и что есть выше сего? Сквозь марево восторгов первых жгучих дней стали проступать контуры лет грядущих. Есть ли дело выросшей в Египте филистимлянке до пустых мечтаний иудейских? Ей нужен человек из плоти и крови, а не фантазии чужих пророков!

“Бедный, бедный Шимшон! – размышляла Длила, – такой добрый, красивый, могучий, благородный, любвеобильный! Неужто драгоценный возлюбленный мой не для радостей жизни рожден? Он скрытен – я не успела заслужить доверия. Но сердце не обманывает меня: Шимшон рвется из тьмы величия, свет простоты его манит. Мы созданы друг для друга и жаждем вместе жить и умереть! Но не в этой земле, лакомящейся лучшими детьми своими…”

Шимшон упивался любовью, и вновь взвился дух его. Поначалу забылась тоска сомнений и бесцельности. Но вернулась она и сдавила горло крепче прежнего. Проницательным сердцем Длила угадала душевную муку Шимшона: он подошел к крайней линии судьбы, и страшно ему преступить границу новой жизни, но гибельно промедление!

“Бежать, бежать! – лихорадочно думал Шимшон, – все бросить и бежать! Только Длила! Любовь ее изобретет основание, предлог, средства, место. Однако изменить предназначению моему? Покинуть землю и родных? Пока не проверил себя, не имею права говорить ей о своих метаниях. Жить только страстью. Да ведь не мало это!”

Шимшон верно угадал изобретательность Длилы – она выстроила в голове проект спасения любви. Они навсегда покинут землю Ханаанскую, и никогда более на увидят погрязшие в пустопорожней вражде Цору и Тимнату. Ей известны чудные города в свободной Египетской стране. Вечность поселилась в том краю. Море, солнце, песок, пирамиды, любовь – все бессмертно в благодатной стороне. Нужно много богатства для воплощения мечты. Она добудет. Главное – Шимшона воля. Она склонит его. “Пока буду молчать. Он на полпути. Пусть плод созреет. Намерение тверже, когда к нему приходишь сам”.

***

Братья Длилы пребывали в растерянности. Дом сестрицы пустовал. Сама она обреталась в вертепе израильтянина и тем срамила семейный клан. Того и гляди, дойдут слухи до берегов Нила, и позор падет на головы египетской родни. Положение становилось вконец скверным. Доколе терпеть? Братья отправились за помощью к уже знакомому нам старейшине.

– Мудрый из мудрейших, – воскликнули гости, почтительно склонив головы, – мы в беде, о которой тебе неизвестно.

– Садитесь вот сюда, – произнес старейшина, приглашая вошедших, – и для начала разрешите трижды вас поправить. Во-первых, я мудрейший из мудрых, а это совсем не то, что вы сказали, во-вторых, положение ваше не бедственное, а прекрасное, и, в-третьих, оно мне отлично известно.

– Прости, если что не так. Мы внемлем.

– У всех у нас с вами, филистимлян то есть, проклятый иудейский судья стоит костью в горле. И до этой поры мы не могли ни убить его, ни спровадить, ибо мощи он богатырской, и тьму наших людей замертво положил. А тайна силы его от нас скрыта.

– А теперь и сестрицу к рукам прибрал. Совсем худо!

– Совсем нехудо! Наоборот, рассвет спасения забрезжил!

– Это надо пояснить!

– Длила сошлась с Шимшоном накоротке. Люди говорят, он по уши влюблен. Направим ум ее на нужную нам цель. Она лаской выведает главный секрет – он разболтает его в горячке страсти. Длила лишит иудея силы, и мы покончим с утеснителем!

– О, мудрейший из мудрых! Сестрица наша не глупа и живет своей головой. Каким увещеванием или соблазном ты мнишь направить ум ее?

– Длила – филистимлянка, но нежилась в Египте в годину тяжких испытаний, выпавших на долю соплеменников, угнетенных ненавистным иудеем. Мало того! Возвратившись в край родной, она прелестями своими ублажает тирана. Скажите ей это, и вы разбудите в ней совесть и отчизнолюбие. Вот вам и увещевание. А соблазн немудрен – металл, людям вожделенный. Дарами и богов расположить к себе можно. Сестрица же ваша не глупа. Мы тем временем сделаем сбор, и толстосумы не поскупятся.

– А с Шимшоном-то что станется?

– Мы подошлем бойцов умелых. Когда Длила даст знак, воины из засады ворвутся в дом, схватят Шимшона и уведут в тюрьму. Дальнейшее предоставьте нашей сметке.

– Воистину ты мудрый из мудрейших. Какую награду мы смеем обещать Длиле?

– Тысячу сто серебряных шекелей! – возгласил старейшина и благословил братьев на доброе дело.

***

Братья Длилы принялись обдумывать план старейшины. Замысел звучал легко и просто в его устах, но застревал в их головах. “А что, если Длила привязалась к Шимшону, и он ей дорог? – рассуждали они, – как, не споткнувшись, переступить порог нежных братских чувств? Вдруг не клюнет Длила на наживку патриотства, сочтет за криводушие? Казною подкупать – дело неверное: коли любит его – то нас возненавидит, а если ради похоти прибилась к красавцу и силачу, то, выходит, толкаем ее на подлость. Значит, себя можем уронить, сестрицу совратить, а Шимшона не одолеем!”

Чтобы разредить мрак в голове, прояснить ум и превратить сложное в простое, порученцы старейшины и всего народа филистимского поставили на стол изрядный кувшин вина и две кружки. Уничтожив сим привычным способом смятение духа, они отправились в гости к Шимшону – познакомиться поближе с хозяином и с внутренним устройством его жилища, а также для нанесения братского визита заблудшей овце.

Сердечно встреченные, братья продолжили черпать смелость из кружек, но теперь уж за другим столом. Под предлогом неотложного дела Шимшон удалился, оставив родственников наедине. Братья изложили сестре доводы и притязания старейшины. Кульминационным пунктом их неровной речи стало предложение награды.

Длила помрачнела: какая гнусная роль отведена ей! Она вспомнила о мстительности соплеменников и испугалась роковых последствий отказа. “Что будет со мною, с Шимшоном, с нашей любовью?” – думала она. Печать сумрачности и страха на ее лице, вернула братьев к мучительным сомнениям давешних минут трезвости.

Длила продолжала размышлять, не произнося ни слова. Но вот физиономия ее расправилась, суровость как будто исчезла, и прищуренные от дум глаза раскрылись шире. Братья испытали облегчение. “Я пораскину умом и пришлю за вами, чтобы сообщить решение” – произнесла она холодно.

***

“Кажется, доброхоты спешат нам с Шимшоном на помощь, – соображала Длила, выпроводив гостей, – и цель их сходна с нашей, хоть и не совпадает вполне. Они не хотят Шимшона над собою, и мое желание – увезти его подальше от этих мест. Возлюбленный мой мечтает об освобождении, только страшно ему в этом признаться самому себе. Им нужен мертвый Шимшон, а мне – живой, вот в чем несогласье, которое я хитростью преодолею!”

“А что, если подбить Шимшона на побег? О, как все не просто! Сила чудесная, небом ему навязанная, камнем висит на шее его, тянет на дно пустейших дел. Покуда гнездится в нем это несчастье – нет надёжи, что не вернется в сердце его соблазн елейной славы. Да еще треклятый ангел сбивает доброго человека с панталыку. Шимшон должен сам решиться свергнуть иго, я лишь подтолкну”.

“А братьям-то какой резон встревать? Семейную честь от пятен моего распутства отмыть хотят, или старейшина настропалил? Скорее, и то и другое. А ведь без их награды не обойтись мне! В Египет не добраться задарма, и дешево не проживешь там! Правда, предложили мало, но я свое возьму!”

“Положим, приму их план – тут Шимшона первым делом заточат в тюрьму. Стало быть, охранник должен быть заранее подкуплен, а колесница для побега – ждать наготове”.

“Что может удержать его расстаться со своею силой и бежать со мной из Ханаана? Страх непривычной беззащитности? Геройства жажда, что вдруг пробудится в решительный момент? Или, всего ужасней, меня в измене заподозрит?”

“До конца спокойной быть я не могу – ведь силу потерявши, Шимшон попадет во вражьи лапы! Да, я иду по острию ножа, но не могу иначе. Дыханием горячим согревают душу мне три веры: в себя, в него и в любовь! Я буду молить богов помочь нашим любящим сердцам!”

“Пока не открою ему, что вступила с родичами в сговор. Пусть мысль об опасности не охлаждает решимость. Зато похвастаюсь, что у меня довольно серебра в дорогу и для безбедного житья в Египте. Я знаю, каким теплом вернее растопить мужскую душу”.

“Я освобожу его немедленно, как только за ним замкнется дверь темницы – лишь бы подкупленный охранник оказался честным малым! По пути в Египет расскажу ему всю правду. Он поймет и простит благонамеренный обман. Боги в помощь нам!”

Длила послала за братьями. Не пропустив их дальше порога, сообщила, что приняла их план, но плату надлежит удвоить. Через неделю пусть придут бойцы с мешками серебра. Засаду она спрячет в саду за домом.

***

– Отчего ты печальна, любовь моя? – спросил Шимшон, – есть новости худые от твоей родни?

– Нет, милый, – с великой грустью в голосе промолвила Длила и утерла набежавшую слезу, – дело в нас с тобой.

– Говори, не томи!

– Ты любил блудницу Кушит…

– Это давнее, забытое…

– А если проснется бесовщина? Мне не пережить измены!

– Я люблю и буду любить только тебя, Длила!

– Все нутро мое трепещет, вдруг потянет тебя к девке той… Я умру от горя, и смерть моя расчистит тебе путь к свободе! – воскликнула Длила, и званые слезы заблестели на глазах, и взбушевалось воображение, и раздались рыдания в голос.

– Ах, Длила, зачем напоминаешь о навсегда забытом? – воскликнул удивленный Шимшон, но при этом мысль о ревности возлюбленной затопила его душу сладчайшим нектаром, – я никогда не вернусь к ней! Как убедить тебя?

– Мы должны покинуть этот край. Серебра в моей казне достанет на счастливое житье в Египте!

– Но ведь я назир! Мне сила дана Божественная для вспоможения народу моему и исправления его.

– Открой мне тайну силы – и я смету с пути любви сей камень преткновенья!

– Изменить долгу пред небесами?

– Твоя душа прозрачна, Шимшон! Я увидала в ней цветы мечты, с моею сходной. Решайся!

– Не плачь, Длила! Сейчас нет у меня иного ответа, кроме клятвы в вечной любви к тебе, – воскликнул Шимшон и обнял ее.

Длила заключила, что приступом крепость не взять, нужна осада. Она осторожно высвободилась из объятий возлюбленного, проскользнула в сад и беззвучно подошла к притаившимся воинам. “Передайте хозяевам вашим, что дело сложное, и быстро не решить его. Я уведомлю о новой попытке. Плату надо вновь удвоить!” – сказала тихо и удалилась.