Лытдыбр. Дневники, диалоги, проза

Формально коллеги, конечно, погорячились. И я, наверное, мог бы напомнить им про 49-ю статью Конституции, где сказаны хорошие слова про презумпцию невиновности. Но если посмотреть на статистику судебного департамента Верховного суда РФ, то их забывчивость станет понятна. В целом по России судами первой инстанции выносится не более 0,2 % оправдательных приговоров. И каждый третий из таких приговоров отменяется по апелляции обвинения. За весь 2015 год, по всем статьям, входящим в 29-ю главу Уголовного кодекса (“Преступления против основ конституционного строя и безопасности государства”), вынесено не 2 промилле, а ровным счётом ноль оправдательных приговоров. На ноль, как известно, делить нельзя.

Обвинительный уклон российского правосудия – тенденция не новая, пресса пишет об этом давно. Я очень хорошо помню, как однажды президентом России стал юрист-теоретик Дмитрий Медведев, и он собрал по этому вопросу целое совещание, на котором спросил экспертов, какой процент оправдательных приговоров выносится судами. Ему ответили: 0,7 % (на дворе стояли гуманные нулевые годы). “Это не может быть правдой!” – воскликнул президент нашей великой страны.

Всякий раз, когда я задавал людям, близким к правоохранительной системе, вопрос о причине такого перекоса в судебной практике, слышал один и тот же ответ. Мне рассказывали, что у нас очень тщательно ведётся предварительное следствие. Так что в суд попадают только стопроцентно доказанные обвинения.

Раньше мне трудно было проверить состоятельность этого утверждения. Зато сегодня у меня появился личный опыт, о котором стоит рассказать.

Обвинение в моём деле не предприняло ни малейшей попытки доказать, что я имел преступный умысел, как сказано в первых строках обвинительного заключения. Откуда им известно об этом умысле? Может, они представили свидетелей, с которыми я этим умыслом делился? Или перехватили какие-то мои сообщения, письма, черновики, на которых основано суждение о моём намерении подорвать основы конституционного строя России? А может, в расследовании дела участвовал опытный телепат, который залез в мою голову и прочёл там преступные мысли? Я готов допустить и такое, но почему-то в двух томах моего уголовного дела нет заключения от этого ценного специалиста. Так что отмечу: субъективную сторону преступления обвинение вообще не сочло нужным доказывать. Ни в этом зале, ни на этапе предварительного следствия такой вопрос вообще не поднимался.

В статье 14 действующего УК РФ сказано, что для квалификации любого действия как уголовного преступления необходимо, чтобы оно носило характер общественно опасного деяния. В чём состоит общественная опасность поста в моем ЖЖ или моей беседы с коллегами в эфире “Эха Москвы”? На 420 листах своего уголовного дела я не нашёл ни ответа на этот вопрос, ни самого вопроса. В ходе судебного следствия и прений обвинение тоже обошло его молчанием. Где те читатели и радиослушатели, в душах которых я возбудил ненависть либо вражду к национально-территориальной группе “сирийцы”? Где те “сирийцы”, жизнь которых изменилась к худшему после моего поста и выступления на радио? Почему обвинение их не пригласило для дачи показаний – ни в зале суда, ни на стадии предварительного следствия? Может быть, потому что их не существует в природе? Хочу напомнить, что бремя доказывания общественной опасности моих деяний лежит на стороне обвинения. И это бремя, как все мы видели, оказалось для неё непосильным.

Меня обвиняют в том, что я опубликовал пост экстремистской направленности. Пытаются уверить суд в том, что само размещение этого поста угрожает основам конституционного строя и безопасности российского государства. Лично я так не думаю, но допустим, что сторона обвинения в это верит. Так почему же за целый год, прошедший со времени публикации моего поста и его перепечатки в целом ряде СМИ, ни один защитник основ конституционного строя не предложил убрать этот материал из открытого доступа? Об этом можно было попросить меня, можно было обратиться с таким требованием в администрацию “Живого Журнала”, в Роскомнадзор, в те российские издания, где текст перепечатан. Можно было бы войти в суд с иском о признании моего поста экстремистским. Точно так же можно было потребовать от видеохостинга YouTube или от Роскомнадзора заблокировать все копии видеозаписи с “Эха Москвы”, если кто-то считает, что они представляют угрозу для основ конституционного строя и безопасности РФ. Как мы знаем, ничего подобного сделано не было. Ни прокуратурой, ни Следственным комитетом, ни Департаментом по защите конституционного строя, офицеры которого ещё год назад отметились в расследовании этого дела.

Думаю, я достаточно тут сказал о качестве доказательной базы, представленной обвинением. Но один эпизод просто вынужден вспомнить, раз уж заговорил про обвинительный уклон и о презумпции невиновности. Когда уголовное дело было возбуждено, и я был ещё в статусе подозреваемого, следствие заказало комплексную психолого-лингвистическую экспертизу и моего поста, и моего выступления на радио. Её делали больше месяца, в ней участвовали трое экспертов Московского исследовательского центра, в тексте их заключения больше 40 страниц. Эта экспертиза есть в моём деле, выводы её даже оглашались здесь прокурором.

Все три эксперта МИЦ единогласно заключили, что признаки экстремизма в моих высказываниях отсутствуют начисто. Они разобрали и пост, и эфир “Эха Москвы” по пунктам, привели развёрнутую аргументацию, ссылались на использованную специальную литературу. Когда я ознакомился с выводами этого исследования, то был воодушевлён наглядным свидетельством беспристрастности экспертов. Но радоваться мне пришлось недолго. Следственный комитет подшил акт экспертизы к делу и пошёл искать каких-нибудь других экспертов, которые на те же самые вопросы дадут другие ответы. Я до сих пор не понимаю, в свете 49-й статьи Конституции РФ, как такое вообще возможно. Следствие само выбрало экспертов Московского исследовательского центра. Само поставило им вопросы. Оплатило, надо думать, их труды. И отказалось верить акту той экспертизы, которую само же и заказало. Мне кажется, для этого нужны были какие-нибудь весомые основания, но в деле я их не нашёл. Следователь не стал спорить с данными экспертизы, он их просто проигнорировал. Хотя, казалось бы, они составляли то самое неустранимое сомнение в моей виновности, о котором сказано в Конституции.

Я уже почти всё сказал, что собирался, осталось две вещи: один анекдот и одна просьба. Анекдот – потому что сегодня мои соотечественники и единоверцы во всем мире поздравляют друг друга с новым еврейским годом, с новым еврейским счастьем, и куда уж тут без еврейского юмора.

Этот анекдот мне рассказали в 1980-х годах, когда трое моих учителей иврита отправились по приговору валить в Мордовии лес. Итак, разговаривают два советских судьи. Один спрашивает другого:

– Коллега, вы могли бы отправить за решётку невиновного?

– Ну что вы, ни в коем случае, я осудил бы его условно.

Из анекдота прямо вытекает моя просьба. Я прошу вас отнестись к вопросу о мере наказания со всей серьёзностью. Если вы считаете, что я своей жизнью, трудом, общественной деятельностью не заслужил на шестом десятке лет клеймо уголовника – то просто оправдайте меня. А если считаете, что заслужил, – не идите на поводу у Вовы Соловьёва и его гостей, требовавших каких-то символических полумер. Мы же взрослые и серьёзные люди, не боимся ни начальства, ни друг друга, ни Мосгорсуда. Назначьте, пожалуйста, реальный срок, пусть и у Катерины Сергеевны сегодня будет праздник, не только у евреев.[12]

Разумеется, ваша честь, я рассчитываю на беспристрастное рассмотрение моего дела. Но, с учётом статистики, о которой уже сказал раньше, оцениваю свои шансы реалистично и сумку с тёплыми вещами уже собрал. В любом случае, благодарен и вам, и моей защите, и стороне обвинения за долгое время, потраченное на рассмотрение этого простого, как мне кажется, дела.

О жлобстве

[02.03.2017. ЖЖ]

Лично я считаю, что заклеивать или снимать номера со своего автомобиля – это жлобство.

Такое же, как парковаться на тротуаре, не пропускать карету скорой помощи или пешеходов на зебре.

Такое же, как лезть без очереди к кассовому окошку, атлетично расталкивая людей плечом.

Такое же, как тырить из кафе сахар, соль, перец, салфетки, и что там ещё бесплатно лежит – не по бедности, а потому что можно.

Такое же, как выбрасывать мусор себе под ноги.

Жлобство – это любое поведение, отрицающее общественный договор в пользу сиюминутной личной выгоды, удобства, прихоти или понтов.

Существование в пространстве общих правил, одинаково соблюдаемых всеми, облегчает жизнь и каждому отдельному человеку, и любому коллективу.

Конкретно для проезжей части общественный договор называется ПДД. И в ПДД требование держать номера в читаемом виде прямым текстом записано. А за несоблюдение этого требования предусмотрена ответственность.

Тут вы меня можете спросить: а твоё-то какое дело? У жлоба свои отношения с государством, и ты в них не сторона. Он если хочет – соблюдает правила, не хочет – подставляется под штраф.

И сахар/соль, которые он тырит из кафе, – не твоя забота, не ты ж их туда покупал.

Это его территория свободы и куража, не лезь туда.

Я, в общем-то, туда и не лезу, но отношусь к жлобству однозначно негативно. И вот почему.

Очень важная особенность жлоба состоит в том, что его поведение вовсе не спонтанно. Оно предельно прагматично и расчётливо.

Там, где за выбрасывание мусора в неположенном месте бьют палками по пяткам, жлоб прекрасненько донесёт свою обёртку до урны.

Там, где машину без номеров могут тупо эвакуировать на штрафстоянку, жлоб как миленький оставит номера на месте и проследит, чтобы они были видимы.

Если в очереди к кассовому окошку стоит детина валуевской комплекции, жлоб не будет пытаться оттолкнуть его плечом.

Он жлобствует ровно постольку, поскольку верит в безнаказанность.

А при виде дубинки любого рода становится законопослушнейшим из граждан.

На то он и жлоб, что зона свободы для него – территория безнаказанности.

Где пахнет наказанием – там прощай, его жлобья свобода.

Когда люди в массе своей добровольно и сознательно исполняют коллективный договор, когда его соблюдение является нормой, а нарушение – ЧП, отпадает нужда в дубинках.

Может быть, она никогда не отпадёт до конца, потому что в семье не без урода, и всегда есть приезжие, которые не чувствуют себя связанными общественным договором данной местности, потому что просто не знают его условий.

На такой случай можно иметь какой-то патруль, следящий за порядком.

Например, меня на арендованной машине однажды в сумерках остановила дорожная полиция в центре Висбадена.

– У вас включены противотуманные фары, – сказал мне полицейский по-английски.

– Ну да, – сказал я. – И что?

– По нашим законам их можно зажигать только во время тумана. Сейчас тумана нет.

– А, окей, извините, – сказал я и выключил фары.

– Всего доброго, – сказал мне полицейский.

У него не было задачи ни наказать меня, ни воспитать, ни доставить в участок.

У него была задача, чтобы правила соблюдались. И понимание, что для этого достаточно сказать две фразы по-английски. Он их сказал – и воцарился заветный Ordnung.

Но там, где нормой жизни является жлобство, дубинка нужна для исполнения вообще любого правила.

И все эти люди с дубинками на каждом шагу создают лишние неудобства – обществу, мне, себе.

И их служба стоит денег – обществу и каждому его члену в отдельности.

А виноват в этих неудобствах и тратах – жлоб, который без дубинки не понимает.

Всё же вернусь напоследок к заклеенным/снятым номерам.

Это, конечно, жлобство.

Но устраивать по всему городу платные парковки, не начав решать проблему с общественным транспортом, – жлобство ничуть не меньшее.

Мэрия – такая же сторона в общественном договоре, как горожане. Взять с нас налоги она ни разу не забыла, её очередь показать результаты за эти деньги.

Если мэрия закрывает перегон метро – она обязана предоставить автобусное сообщение между станциями.

Если она делает часть города недоступной для личного автотранспорта, то обязана подогнать общественный, вместимостью на такое же количество пассажиров.

А не делает она этого по самой жлобской на свете причине.

От безнаказанности.

Пираты выпустили фальшивую книгу от моего имени

[23.03.2017. ЖЖ]

Мне с утра пораньше сообщили, что я являюсь автором книги.

Книга называется “Изгои. За что нас не любит режим”, имеет объём 208 страниц, в твёрдой обложке, на газетной бумаге. Издана в феврале 2017 года издательством “Алгоритм”. На обложке – моё имя и фотография. Под обложкой – случайное собрание постов, надёрганных из этого блога за 2016 и предшествующие годы (в основном – по тегу 282). В выходных данных указано два копирайта: мой и издательства “Алгоритм”.

Спешу предупредить всех, кто наткнётся на это издание в книжных магазинах, что сам я этой книги не читал, не писал, никаких отношений с её издателем не имею – ни договорных, ни личных. Знаю только, что издательство “Алгоритм” много лет специализируется на выпуске книг от имени авторов, которые их никогда в жизни не писали. Например, от имени Тухачевского они выпустили книгу “Как мы предавали Сталина”: в неё включены статьи, речи и лекции будущего маршала за 1919–1934 годы, а затем выбитые под пытками показания на процессе, по результатам которого Тухачевский был расстрелян. От имени московского корреспондента Guardian Люка Хардинга они выпустили книгу “Никто кроме Путина”, о которой он впервые услыхал после её выхода. В той же серии “Проект Путин” было выпущено в общей сложности 24 книги – от имени Киссинджера, Лимонова, Удальцова, Александра Рара, Бориса Немцова и нескольких других авторов.

Что делать с этой пиратской конторой, я пока не решил. Юридически там всё очень чисто: стопроцентное воровство, контрафакт, часть 3 статьи 146 УК РФ, лишение свободы до 6 лет, штраф до 500 000 рублей. Если предъявят договор с моей подписью – прицепом пойдёт часть 2 статьи 327 УК РФ, там до 4 лет лишения свободы. В Арбитражном суде тоже можно отсудить какие-то суммы. Но чует моё сердце, что юрлицо, от имени которого выпускаются все эти издания, зарегистрировано на какого-нибудь бомжа в Кемеровской области, а конечным бенефициаром является кипрский офшор с акциями на предъявителя. Такие случаи в практике российских книжных пиратов достаточно часты. Конечно, буква закона допускает предъявление исков не только к издателю, но и ко всем тем магазинам, где книга сейчас продаётся, потому что de jure и de facto они занимаются сбытом контрафакта. Но концепт “безвиновной ответственности” мне не близок, так что с меня достаточно будет, если они просто уберут это палево из ассортимента.

[ноябрь-декабрь 1976. Записано В. Мочаловой]

– Я всё время страдаю от проблем доброго человека.

А остановиться, перестать быть добрым – не могу: ведь это так приятно.

О вере и смысле жизни

[24.04.2012. iForum-2012 в Киеве]

В чём смысл жизни? Любить ближнего, быть инструментом Господней любви. Ощущать в себе Господа. Понимать, что Господь создал тебя по Своему образу и подобию.

Осознать, что ты являешься богом, что нет на свете вещи, которую ты не мог бы сделать, что тебе достаточно только понять, чего ты хочешь, что ты любишь всех людей, что ты пришёл на свет для того, чтобы всем людям на Земле стало лучше, что нет большего счастья, чем помочь кому-то, – в этом смысл жизни! Не надо ничего выдумывать, никакого евроремонта, никаких дуплексов.

То, как жил, проповедовал и умер Христос – это путь верующего. А то, как живёт патриарх Кирилл, – это путь сатанистов, поклонников мамоны. Это путь людей, которые – пока Моисей на горе общался с Господом – сделали золотого тельца и поклонялись ему. Вот их потомок – патриарх Кирилл. Человек, который жил для денег. Для стяжательства. Для земной коры. Как объяснял его пресс-секретарь Всеволод Чаплин, “патриарх должен иметь самый крутой автомобиль, самые дорогие часы, самые дорогие бриллиантовые цацки”.[13]

Что общего этот человек имеет с православием? Православие учит следовать Христу, который говорил, что проще пройти через игольное ушко, чем богатому попасть в Царствие Небесное. Который говорил: “Нельзя служить двум государям: Мне и мамоне, ибо одного из хозяев будешь ненавидеть и не радеть”. В иудаизме такого нет, что плохо быть богатым. В иудаизме – чем больше у тебя бабок, тем больше ты можешь пользы принести.

Бог создал нас для того, чтобы мы творили добро. Ему не всё равно, творим ли мы добро или зло, – Он хочет, чтобы мы выбрали добро. Творим ли мы это добро в тюрбане, в ермолке, в будёновке, в папахе, в пыжиковой шапке, в кроликовой шапке или лысые с непокрытой головой, – Ему насрать. Как мы одеты, Ему насрать. На чём мы ездим, Ему насрать. На форму насрать – значение имеет содержание.

Если не сам себе – то кто? Если всё только себе – то зачем?

Нерукоподатность

[2008. ЖЖ]

Своим нравственным воспитанием я, по счастью, обязан матери, которая в моральных принципах строга, как политкаторжанин, и может старому другу отказать от дома, ежели он совершил неблаговидный, с её точки зрения, поступок. Однако же, в силу природной мягкости моего характера, я просто физически не могу обходиться с людьми жёстче, нежели они того заслуживают, и нередко прячу эту слабость за спасительными библейскими трюизмами, вроде “Бог им судия” (Второзаконие, 32:35) или “Не ведают, что творят” (от Луки, 23:34). Отчасти тому виной и проклятые китайцами времена, в которые я вырос; в последнем стихе Книги Судей (21:25) о них сказано, что “в такие дни не было царя в Израиле, и каждый делал то, что считал правильным” (перевод мой хоть и крив, но все канонические версии ещё хуже; в оригинале “каждый муж прямое в глазах его сотворял”).

В таких условиях, если б я удумал судить сверстников и современников строгим нравственным судом, никакого их проступка не извиняя, то, возможно, пришлось бы мне ограничить круг своего общения мамой, папой, парой коллег да двумя-тремя титанами духа, в основном сегодня уже покойными. А я – человек общительный, о чём нетрудно догадаться хотя бы по числу френдов в моём ЖЖ, и такую муку бы вряд ли вынес. Поэтому я состою в добрых приятельских отношениях с немалым числом людей, которых мама моя без колебаний назвала бы нерукоподатными (взять хоть известный политтехнологический дуэт Глеба Павловского и Стаса Белковского, которые наверняка считают нерукоподатными и друг друга). Однако же мамины уроки не прошли даром, так что до вселенской небрезгливости И.И. Христа с В.В. Шахиджаняном мне далеко. Существуют три категории лиц, которые и у меня слывут нерукоподатными. Это нераскаявшиеся преступники против личности, подлецы и предатели.

Преступниками против личности я считаю всех, кто совершал злодейства из Раздела VII УК РФ (за вычетом ст. ст. 107, 108, 109, 114, 118 и 130, допускающих разночтения), не понёс за это наказания и не раскаялся в содеянном искренне. То есть убийц, грабителей, насильников, мучителей, оборотней в погонах, работорговцев и рабовладельцев, похитителей людей и т. п. Мне кажется принципиально невозможным уравнивать (как уравнивает УК РФ) преступления против ближнего с иными нарушениями законов государства, будь то дача/получение взятки, контрабанда, незаконное предпринимательство, уклонение от уплаты налогов, несоблюдение IV части Гражданского кодекса РФ и паспортного режима. Однако же людей, совершающих деяния из ст. ст. 272–273 гл. 28 УК РФ, равно как и неподсудных в России спамеров, я также отношу к преступникам против личности, так как их преступления направлены не против машин, а против людей, чью информацию они крадут, портят или уничтожают.

Подлецами я считаю людей, которые из мести, корысти или злобы делают ближнему то, чего себе б не пожелали. В первую очередь доносчиков, но также и рейдеров, и иных любителей натравливания силовых структур на конкурента по бизнесу.

Предателями я не считаю людей, замеченных в супружеской измене, перешедших в другой футбольный клуб, политическую партию, театр или рок-группу. Не считаю я предательством отступничество от прежних взглядов или религиозной веры, как и отказ от общения с былыми друзьями. Более того, чтобы считать чьё-либо предательство доказанным, мне нужны очень веские обоснования, такие как свидетельства из первых уст предавшего или преданного.

При этом, разумеется, я не считаю себя вправе осудить человека, который, совершив преступление, подлость или предательство, искренне в том раскаялся, и приложил какие-то усилия для искупления собственной вины. Бог ему судия, если вдруг в душе такого человека остался островок лукавства.

Вот, в общем-то, и всё.

Предостережение: я понимаю, насколько силён у некоторых любителей флейма ради флейма соблазн оставить комментарии, предлагая мне оценить рукоподатность тех или иных моих знакомых, коллег, бывших и нынешних сотрудников (например, Миши Вербицкого, Максима Кононенко, Олега Кашина или Мити Ольшанского). Прошу воздержаться от этих провокаций, даже если вам кажется, что, подбивая меня на защиту того или иного персонажа, вы совершаете доброе дело. Как выше уже сказано, я не готов выступать Судиёй меры нравственности ближнего, даже если открыто и жёстко критикую его публичные высказывания или поступки. Не судите ж и вы, “да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить” (от Матфея, 7:1). Единоверцам, не принимающим авторитета Евангелий, советую ту же мысль найти в 32-й главе книги “Дварим”, откуда она в Нагорную проповедь и взята.

Наркомфин

[2015]

Квартиру в Наркомфине я снял в октябре, чтобы жить в одном доме с офисом. Во-первых, жильё в здании, ожидающем глобальной реконструкции, недорого. Во-вторых, это памятник, в который автор заложил гениальную мысль. Всю жизнь я провёл в маленьких квартирах, потому что они отвечали моему представлению о комфорте жизненного пространства. И здесь оно именно такое: площадь 36 кв. м, на ней умещаются компьютер, источник питания и источник тепла. Высота потолка спальни 2.25, гостиной – 4.80. Что этим хотел сказать Гинзбург? Низкие потолки – для быта, возвышенные – для труда. Занимаешься своим презренным бытом – ты приземлён и угнетён низким потолком. Когда выходишь социализироваться в общее пространство, у тебя много света, воздуха и ты воспаряешь. Быт горизонтальный – когда лежишь, над тобой 2 метра. Когда стоишь, над тобой всё равно те же 2 метра. Зачем больше? Если вспомнить дворцы на Лазурном берегу с потолками в 5 метров, хорошо ли там спится? Плохо! Поэтому над кроватью всегда балдахин…

Если просят – сделай. Благодарности не жди

[28.02.2017. ЖЖ]

Вчера посмотрел фильм Веры Кричевской и Миши Фишмана “Слишком свободный человек”, про Бориса Немцова, – и там вдруг в заключительных титрах нашёл себе “спасибо”, совершенно нежданное.

Сегодня прочитал пост Евгения Фельдмана о том, что его фотоальбом про выборы в Штатах отправляется в печать, – и на фотографии сигнального экземпляра увидел себе благодарность, которой тоже не ожидал.

Всё-таки это ужасно приятно, когда люди говорят тебе “спасибо”, даже если ты сам после этого долго чешешь репу, силясь вспомнить, о чём вообще речь. И, вспомнив, остаёшься в смущённом замешательстве: вроде ж я ничего такого не сделал. Ну, телефон кому-то чей-то подсказал, ссылку запостил… Это мне не стоило ни времени, ни денег, ни усилия…

Но если людям кажется, что ты им чем-то в жизни помог, и им хочется отметить этот твой вклад упоминанием, неужели я буду с ними спорить и доказывать, что оно на самом деле не стоило благодарности?! Для меня – не стоило, а для них, может быть, в тот момент было и важно, и критично.

Полезный урок тут ровно один. Раз кто-то думает, что ты в состоянии ему помочь, – нужно просто сделать то, о чём тебя просят, если тебе это по силам и не против принципов. Можешь помочь – возьми и помоги, без рефлексий и без опасения, что тебе когда-нибудь из-за этого сядут на шею.

А потом сразу же об этом и забудь. Не бери в голову, что ты кому-то что-то сделал и он теперь тебе по жизни должен. Это глупая и непродуктивная мысль. Куда правильней исходить из того, что никто и никому вообще ничего не должен, кроме ссудно-кредитных обязательств и отношений между родителями и детьми.

Если ты помогаешь кому-то, делай это исключительно для себя.

Пришёл к тебе человек с проблемой, ты её решил, и одной проблемой в окружающем тебя мироздании стало меньше.

Это просто с экологической точки зрения полезная практика.

Мы же не ждём никакой награды за то, что мусор выкинули в урну, а не под ноги себе.

Вот помочь ближнему – это как мусор в урну выкинуть: просто правильный рефлекс.