Пленники Амальгамы

– Как зачем?! Семья, дети – разве это плохо?!

Следует очередная ухмылка.

– Дети не главное. Главное – любовь! Кайф, понимаешь?

Увы, слова «кайф» и «Кирилл» в моем сознании никак не совмещаются. А вот в его сознании – совмещаются, как вскоре понимаю. Он утверждает, что самые лучшие девушки – худышки, сейчас мода такая. Я же, мол, смотрю показы мод от кутюр? Так вот там одни худышки-стройняшки по подиуму разгуливают!

– И что? – спрашиваю.

– Ты бы тоже смогла – если бы захотела.

– Нет, – кручу головой, – не смогла бы!

– А другое смогла бы? Ты ведь еще не пробовала, верно?

– Чего не пробовала?

– Ну, с мужчинами?

Почему-то не воспринимаю намек всерьез (это кто тут мужчина?!), и зря. На следующий день Магдалена говорит, что задержится по служебной надобности, и Кириллу рекомендует задержаться – пора, мол, заканчивать, хватит резину тянуть. Но тот воспринимает рекомендацию по-своему: работу сворачивает раньше обычного, журчит водой в душе, после чего показывается оттуда полуголый. Вынимает из сумки две баночки джин-тоника, откупоривает, одну протягивает мне. Я же кручу головой: не могу, запрещено!

– Да это ж так, компот!

– Все равно нельзя, Магдалена ругаться будет!

– Так ты маменькина дочка или взрослая девушка?

– Взрослая, но…

– Тогда имеешь право!

Ну, имею так имею! Отхлебываю раз, другой, в голове приятно шумит, и тут чувствую руку на груди! Ее сжимают так, что больно делается, о чем тут же сообщаю Кириллу.

– Сейчас будет приятно…

Может, заразе Джоли и было бы приятно (с ее-то буферами!), но тут не тот случай. Мне вообще отвратителен этот цыпленок-переросток, лезущий ко мне слюнявым ртом и пытающийся завалить на тахту. Хочу заорать, только рот зажимают, а другой рукой (лапкой?) расстегивают джинсы! Лапка уже шарит в промежности, когда раздается звучный шлепок, и потную физиономию, что нависла надо мной, искажает гримаса. Еще шлепок, Кирилла стаскивает с меня невидимая сила, и вскоре вижу разъяренную Магдалену с тряпкой в руках.

– Скотина! Тебя работать позвали, а ты чего удумал?!

Тряпка взлетает и опускается, ремонтник мечется по кухне, прикрывая голову и лихорадочно собирая вещи. Я же, застегиваясь, реву от страха, а еще от того, что на меня клюнул какой-то заморыш. Где настоящее чувство?! Где настоящий, полный наслаждений секс?! Нету ни того ни другого и никогда не будет!

Вещи, что не успевает собрать Кирилл, сгребает в охапку Магдалена и выбрасывает на лестницу.

– Я в твою фирму позвоню! – доносится из прихожей. – Тебя, тварь, уволят без выходного пособия!

Возвращается с тряпкой в руках, опускается на стул и вдруг тоже начинает реветь.

Недоделанный ремонт она завершает сама на ближайших выходных. А я опять остаюсь одна в четырех стенах, лишенная какого-либо общения. Ау, голос! Поговори хоть ты со мной! Только коварный голос в самый нужный момент умолкает, выступив в роли того мавра, что сделал свое дело – и тихо смылся.

3. Двойник

А ведь могли бы бороться вчетвером, если бы семья рекрутировалась в полном составе. Увы, два рекрута женского пола дезертировали, что вообще-то не удивляет. Зоя утратила связь с сыном давно, еще в школьные годы – очень уж мальчик не соответствовал представлениям об идеальном ребенке. Занятый собой, плюющий на распоряжения старших, Максим раздражал; и ладно, если бы это был обычный детский анархизм, – нет, то была точка зрения! Ах ты, негодник, точку зрения иметь вздумал?! Так отведай же тяжелой родительской руки! Когда телесные наказания стали неактуальны, Зоя оставила попытки перевоспитания, переключившись на мечты о втором дитяте. Мое положение в ту пору было шатким, я возражал, но Зоя наседала и, используя женскую хитрость, залетела. После чего заявила: в моем возрасте аборт опасен, буду рожать! Итог: кроха по имени Светочка, радость и свет в окошке. Что любопытно: с сыном Зоя не сюсюкала, не называла уменьшительно-ласкательно, а тут ни разу не произнесли полного имени Светлана, исключительно Светочка или Светик! В лице дочери супруга воплотила мечту, усадив ее за фортепиано и даже добившись каких-то успехов. И в остальном царило полное согласие: у них были свои женские секреты, они понимали друг друга с полуслова и т. п. В итоге жизнь обрела если не гармонию, то уж точно – равновесие.

Теперь не верится, что когда-то жили под рефрен «Все будет хорошо!». Я был спецкором главной местной газеты, супруга – диктором на TВ; и пусть там всего три эфира в день, и газета не «Таймс» и не «Известия», быть первыми на деревне все равно приятно. Для провинциального Пряжска мы являлись олицетворением успеха, удачной парой со счастливым потомством. Карьера у обоих шла в гору, да еще каждый норовил выехать на детях, в частности – на Максиме, который даже имя получил с прицелом на «максимальные» задачи (это я настоял, жена вообще-то хотела Валерой назвать). И Максим оправдывал имя, с младых ногтей выделялся среди сверстников острым умом, схватывая все на лету. Ну ладно – физику не схватывал, скучал на уроках, но в знании истории или литературы ему не было равных. А тут еще в лицейский класс попал, с преподаванием философии, где вообще оказался на голову выше всех. Как положено в детстве, были какие-то лагеря, походы, купание в речке Пряже, потасовки с одноклассниками, рок-музыка и портреты Цоя и Depeche Mode над кроватью. Но джентльменский набор подростка, взрастающего в эпоху перемен, представлялся полной чепухой, чем-то малосущественным. Depeche Mode слушали все, а Бердяева и Гегеля в пятнадцать лет читал только Макс (так его звали однокашники). О докладах Макса в школе ходили легенды, а сам он без стеснения спорил с преподавателями – и зачастую побеждал в дискуссии! В итоге уже в девятом классе Цой со стены исчез, а на его место вывесили известный портрет работы Беккера, где был изображен Иммануил Кант.

Выпускнику светила дорога в МГУ, но в Пряжске уже работал филиал питерского университета, куда и направил стопы новый (так казалось) Кант. Питер отложили на попозже, когда родители вундеркинда увяжут вопросы с недвижимостью и вместе с талантливым отпрыском рванут на брега Невы. «Натерпелись, будет!» – говорил я себе, мечтая о забытом уже Эрмитаже, Публичке, Невском, по которому ежедневно гулял в студенческие годы… Да, получив диплом журфака, я сбежал на родину, где имелось родительское жилье и гарантированная работа в местной прессе. Но теперь-то я все наверстаю! То есть – мы наверстаем, и в первую очередь Максим! Можно ли взять с собой Аню? Да бери кого хочешь! Ты же звезда курса, вопрос о переводе в СПбГУ решен заранее!

Только не зря говорят: хочешь насмешить бога – поделись с ним планами. Порушились планы, пошли коту под хвост, хотя, конечно, не в одночасье. Шли тревожные звоночки, и давно! Но я, ослепленный болван, принимал их за звон литавр. Взять хотя бы случай с приглашением в Петербург, когда Макса в компании с парочкой преподавателей позвали на встречу с самим Жаком Деррида, соизволившим приехать из Парижа, чтобы прочесть парочку лекций на философском факультете. Не знаю, как в Питере, но наши провинциалы буквально передрались за путевки в северную столицу. Лишь одно место не вызвало полемики – поскольку по разнарядке нужно было взять студиозуса, в делегацию включили Макса.

– Он что – великий? – интересовался я. – Этот Деррида?

– Так принято считать, – говорил сын, – но на этом солнце тоже есть пятна. Причем в немалом количестве.

Надо же, гордился я, не подкладывается под авторитеты! Самостоятельно мыслит! А тот что-то подчитывал перед дальней дорогой, страстно общался с кем-то по телефону, чтобы вскоре отправиться на вокзал.

Дальнейшее я знаю со слов Ани. Выступление столпа мировой философии проходило при полном аншлаге, ему глядели в рот и едва не на руках носили. Обычно в таких случаях дискуссий избегают, дабы не обижать гостя – мнениями обмениваются в кулуарах. Но тут из глубинки явился вундеркинд, не знающий (или не желающий знать), что такое комильфо, и с ходу ввязался в спор. Доктора и кандидаты сидят в рот воды набрав, а этот дискутирует едва ли не на равных! Ведущий его урезонивает, грозится вывести из зала, а Макса несет, тот будто с цепи сорвался.

– И чем дело кончилось? – спросил я.

– Он ушел с лекции. Но перед этим такое сказанул… – Аня засмеялась. – Вообще улет! Вышел прямо к сцене, где сидел этот француз, ткнул в него пальцем и говорит: вы, мол, предали Декарта! Потом повернулся и ушел! У нас преподы до сих пор в шоке, представляете?!

Потом она посерьезнела. Макса, сказала, в последнее время частенько заносит. Спорит, как правило, до пены у рта и разрыва отношений, хотя оппонент давно признал его правоту и прекратил полемику. А еще делает вид, что обладает неким тайным знанием, недоступным тупым. Начнешь выспрашивать – обижается, замыкаясь в себе; оставишь без внимания – тоже обида…

Я же, дурак, отмахивался, вроде как милые бранятся – только тешатся. А вот Зоя не отмахивалась, держала ухо востро: приглядывалась, прислушивалась к Светочке и делала нужные выводы. Однажды Максим потребовал у нее, чтобы поставили дополнительный замок на входную дверь, мол, в квартиру может кто-нибудь забраться! Поскольку уже имелось два замка, в просьбе было отказано; так он взял и лично установил задвижку, кое-как (с инструментом Макс не дружил) присобачив ее на саморезы. Я только посмеялся над необоснованной тревогой, Зоя же поставила галочку. Еще одна галочка появилась после заявления дочери о том, что Максим, когда она играет на фортепиано, начинает как-то странно кружиться по комнате, вроде как танцует. Спросишь – зачем он это делает? – обзовет идиоткой и уйдет к себе в комнату. Но в следующий раз, как только начинает звучать Брамс или Чайковский, опять выходит в гостиную и начинает вальсировать!

– Ты понимаешь, что это ненормально? – вопрошала Зоя, когда сходились на вечерней кухне.

– Обычные чудачества, – пожимал я плечами, – он все-таки неординарный юноша, это надо учитывать. Знаешь, что делал Шиллер, когда хотел обрести вдохновение? Раскладывал по комнате гнилые яблоки и жадно вдыхал их аромат! После чего садился и писал гениальные произведения!

– По-моему, ты тоже с приветом… – крутила головой супруга. – Какой Шиллер?! Ладно, сестру обзывает – это обычное дело. Но он ведь Сызранских обозвал деградантами, причем в лицо!

Сызранские входили в наш круг, оба работали в администрации, и Зоя очень ценила знакомство. А тут такой конфуз на семейном празднике! Извиняться Максим не желал, пришлось заглаживать обиду, а спустя месяц новое заявление, дескать, некие сущности высасывают из него энергию. Ему нужно делать курсовую, работа сложнейшая, а они сосут и сосут! Тут уже встревожился я, даже предложил сделать паузу в учебе. Ты себя не бережешь, Макс! Возьми академический отпуск, съездите с Аней к морю, мы денег дадим!

Только сыну море было по барабану, он таки нашел энергетического вампира – младшую сестру. После чего в доме началась позиционная война. С самого рождения дочери она пребывала под крылом супруги, моей зоной ответственности был сын. Тут же зоны превратились в плацдармы, между которыми развернулись боевые действия. Супруга служила спасительным окопом, в который в любой момент ныряла перепуганная Светочка, но, если требовалось – звучал ответный залп. Один раз Зоя пощечину Максу влепила, в другой пригрозила полицию вызвать, если не прекратит сестру третировать. Именно в те дни трещина, что всегда существовала между матерью и сыном, начала превращаться в пропасть. Жизнь шла своим чередом, а в семье уже намечалась линия разлома, которую лишь углубили первые визиты к врачам.

На врачах настояла Зоя, хотя о Пироговке тут речь не шла. Мы были людьми заметными и, дабы избежать сплетен, ездили в соседний областной центр, где за мзду нас консультировали врачи и главврачи тамошних диспансеров. Мзда, с одной стороны, заставляла с нами возиться, расспрашивать Макса в нашем присутствии и тет-а-тет; с другой – подвигала консультантов к уклончивости, ведь клиента обижать грешно (да и накладно). И хотя суммы раз от разу росли, ясности не прибавлялось. Рассуждали о философской интоксикации, то есть о перегрузке молодых мозгов вечными (и неразрешимыми) вопросами. Говорили о нарциссическом комплексе, что для одаренных людей не редкость. Вера в собственную уникальность, знаете ли, перерастает в потребность в восхищении, а там, если не предпринять мер, и до мании величия недалеко. В качестве мер предлагался психотерапевтический тренинг, легкие препараты, но все это было нереально. Если Макса еще удавалось запихнуть в машину, чтобы съездить на консультацию, то посещать психотерапевта он отказывался вчистую.

– Какой смысл?! – восклицал. – Если бы это был Лакан или Юнг, я бы еще подумал. А эти – кто такие?!

И все же я смотрел вперед с оптимизмом: мало ли чего в жизни бывает! В детстве Макс чем только не болел, от пневмонии чуть не умер, так ведь выкарабкался! Супруга же, ведомая женской интуицией, готовилась к чему-то серьезному. Уже позже я узнал, что она тайком наводила справки о моих родственниках чуть ли не до пятого колена. И углядела на генеалогическом древе пару-тройку подгнивших плодов: где-то чудаковатость обнаружилась, где-то алкоголизм, был и диагноз МДП, поставленный двоюродной тете. Вывод: дурной ген передался по линии нашего рода, а тогда ты и расхлебывай последствия! С эскулапами у нее тоже были отдельные встречи, и ничего хорошего ей не посулили. А тогда резонно увеличить наметившийся разрыв. Зоя перебралась из общей спальни в комнату дочери, каковую всячески оберегали, Макса же игнорировали, будто это не родной сын, а подкидыш.

Точкой невозврата стало исчезновение Макса, всполошившее нас (и не только нас). Сын редко не ночевал дома и всегда об этом предупреждал. А тут одну ночь отсутствует, другую, так что пришлось обзванивать приятелей и, естественно, тормошить Аню. На нее была главная надежда, дескать, загуляли голубки, так это ж дело молодое! Однако амурами тут не пахло, Аня сказала, что они поссорились, точнее, Максим вспылил и, хлопнув дверью, от нее сбежал.

– Он странный был. Приглашал искать вместе с ним какое-то место силы…

– Да? А где оно? Ну, место?

– Понятия не имею. У него статья застопорилась, так вот он сказал: там все восстановится. Придет озарение, вернется работоспособность… Надо только найти это место.

На третий день подали в розыск. Как водится, искали ни шатко ни валко, порекомендовав тоже не сидеть сложа руки. Можно подумать, я бы сидел! В те дни я был на нервах, и моя видавшая виды «тойота» беспрерывно колесила по городу и окрестностям. Меня штрафовали гаишники за нарушение правил, однажды чуть в ДТП не попал, да и на службе косяки следовали один за другим. Помню, приехал на радио в прямой эфир, подготовился вещать, и вдруг – пустота в голове! Белый лист! Ведущая задает наводящие вопросы, сама же на них отвечает, а спикер превратился в великого немого! Провалил передачу, короче, мычал что-то, как полный дебил, со стыдом сбежав из студии.

Максим возник на следующий день, сосредоточенный и по уши грязный.

– Где был?

– Неважно, главное, я нашел то, что искал!

– И что же ты, сукин сын, искал?! А главное, почему не изволил сообщить, что отправился на поиски чего-то архиважного?!

У меня рука зудела врезать ему, исхлестать ремнем (чего я вообще-то никогда не делал). Но я сдержался, чтобы вскоре в очередной раз погрузиться в царство абсурда. Он нашел место, где можно мыслить свободно и раскованно, не пребывая в шорах обыденности. Чтобы туда попасть, следует сесть на пригородный автобус, выехать в направлении селения Кирпичево, после чего выйти за две остановки до него и углубиться в лес.

– Так ты в лесу ночевал?!

– Почему в лесу? В Кирпичево, там заброшенный сарай… А-а, неважно! Главное, найдено место силы!

В прокуратуре озвучили просьбу: не разглашать сей факт, все-таки заявители публичные люди, лишний шум ни к чему. Но Пряжск – город невеликий, каждая собака друг друга знает, потому и зазвучало за спиной «шу-шу-шу». Что особенно задело супругу, ежедневно вещавшую с местного голубого экрана. «Опозорил», «ославил», «на мне теперь клеймо!» – в таком духе она реагировала на случившийся форс-мажор. Мне тоже такая слава была не нужна, но я взрывался, кричал, защищая Максима, что мира в семье не прибавило.

Позже я понял, какой ценой далось Зое убийство материнского инстинкта. Она не устраивала истерик, не обливалась слезами, все носила в себе и доносилась до микроинсульта, даже речь на время сделалась бессвязной. Когда способность говорить членораздельно восстановилась, мне было заявлено:

– Видишь, во что это выливается?! А Светочка?! Она ведь спать перестала!

Собственно, она спасала дочь. При другом раскладе можно было бы воззвать к совести, традициям, святым обязанностям, etc., но на пути этих апелляций легла, как упавшая сосна, несчастная Светочка. Дочь и впрямь жила в страхе, Максим был агрессивен по отношению к ней, а главное – стал непредсказуем. А если рядом с тобой живет тот, кому, как ветру и орлу, нет закона – крепко задумаешься. А потом возьмешь и подашь на раздел жилья. Наша шикарная четырехкомнатная на проспекте Победы, где у каждого члена семьи было свое пространство, превратилась в две двушки в разных концах города, одна из которых была вскоре продана, затем и чемоданы оказались собраны. Запомнился наш последний разговор, когда, оформив развод, вышли из здания районного суда.

– Можешь меня осуждать, но я – права! Черт с ними, с генами, это дело темное. Не надо было носиться с ним как с писаной торбой!

– А я носился?!

– Еще как! Новый Кант! Портрет повесил! Лучше бы в футбол играл, как остальные мальчишки! Так что любишь кататься – люби и саночки возить!

Зоя с дочерью уехали в другой город, где их следы потерялись. Это называется начать жизнь с чистого листа, в то время как мне был оставлен старый, исчерканный лист с кляксами, которые при всем желании не ототрешь. Можно сказать, я остался тет-а-тет с двойником Макса. Все подлинное, настоящее, человеческое, перспективное – осталось в прошлом. А в настоящем рядом со мной поселился ненастоящий двойник, у которого ничего человеческого не осталось, а все перспективы исчезли, испепеленные жуткой хворобой…

Супруга поселила во мне комплекс вины, и я скрупулезно перебирал эпизоды минувшего, например, как в неполные четыре года учил сына читать. Может, не стоило втемяшивать грамоту в юную голову? Может, свободная от лишних знаний голова есть голова здоровая? И в спортивную школу не захотел его отдавать, хотя тренер утверждал: из Максима получился бы неплохой спринтер. Какой спринт?! Какие ноги?! Главное – интеллект, потому и подбор подростковой библиотеки происходил нетипично, без обычных Жюлей Вернов и Александров Дюма. А не изволишь ли, сын единокровный, с Федором Михайловичем ознакомиться? Да, классик имеется в школьной программе, через три года прочтете, но ты, похоже, уже созрел. А ведь, если здраво рассудить, достоевские персонажи – поголовно невротики, а кому-то и до психопата недалеко. И с глыбой Макс ознакомился раньше одноклассников, более всего заинтересовавшись квазифилософскими трудами гения. Жаль только, «непротивление злу насилием» плохо сочеталось с реальной жизнью, когда требуется элементарно дать в пятак. После школьных и дворовых стычек я советовал быть выше этого, рекомендовал уклоняться от конфликтов, наверное, зря. Может, лучше бы бил физиономии тем, кто толкал и ставил подножки?

Я искал первопричину, просеивая грунт прошедшей жизни, будто золотоискатель – речной песок. Увы, искомый самородок не давался в руки, даже когда тайком заглядывал в записи подопечного. Почерк был чудовищным, буквы скакали, наползая друг на друга, но главное, скакал и спотыкался смысл. В своей тетрадке Макс писал о какой-то клебсиеле, хитром микроорганизме, каковой все более распространяется в коллективном теле человечества. Мы качаем мышцы, разрабатываем диеты, изобретаем новые лекарства, а клебсиела медленно, но верно захватывает всех и каждого. У этой невидимой твари нет симбиотической программы, она не паразит, заинтересованный в продлении жизни организма-хозяина; клебсиела – убийца, готовая уничтожить нас как вид!

Ну и где тут первопричина?! Это следствие, завихрение мозгов, а вот что их скрутило, свернув в безумную спираль, – непонятно. Причем беседы с профессионалами в белых халатах ясности не прибавляли. Один из консультантов, плюнув на политкорректность, рубанул, мол, не загоняйте себя в невроз, эти поиски бессмысленны! Как?! У всякой болезни должна быть причина, так сказать, корень зла! Он же отвечал, что психика – дело мутное, и почему она дает сбой, неизвестно. То есть один спокойно переносит любое мозговое напряжение, другой в самых щадящих условиях крышей едет.

– Значит, ваши рекомендации ни на чем не основаны?!

– Я бы так не сказал. Но основания зыбкие, так что проявляем заботу о тех, кто в здравом уме. Вы на себя в зеркало давно смотрели?

– В зеркало?! – вздрогнул я. – Давно…

Ограничившись рецептом на желтенькие таблетки, я не стал рассказывать про зеркала, завешенные гардинами и одеялами. Какой смысл приумножать зыбкие основания? Вряд ли мне объяснили бы, почему зеркальные глубины пугают моего Кая. Какие страшные картины он там наблюдает? Я понял одно: на нас обрушилось необъяснимое нечто, произошло извержение вулкана, которое ни предсказать нельзя, ни причины катаклизма вычислить. Получалось, что видимая ткань разумной жизни – лишь жалкий покров, ничтожная пленка на поверхности, а под ним бурлит лава безумия. Где она вырвется? Когда? Фиг его знает, нам дано лишь последствия разгребать. И молиться (кто умеет) о том, чтобы чаша сия его миновала: не дай мне бог сойти с ума, уж лучше посох и сума, ну и т. д.

Странно (или не странно?), что раньше я не очень-то обращал внимание на подобные извержения, игнорировал их, как и все мы, грешные эгоисты. Не случись того, что случилось, вряд ли бы я вспомнил жену замдиректора камвольного комбината, вернувшуюся из психушки спустя месяц. Из орущей фурии, что в розовых трусах бегала по двору, отбиваясь от санитаров, та превратилась в молчаливую тень. Даже в летнюю жару ходила в сером осеннем пальто, в карманах которого всегда имелось просо либо хлебные крошки. В ту пору в Пряжске еще высились голубятни во дворах, в воздухе порхали сотни сизарей, и наша стукнутая (так ее обзывали мальчишки) их кормила. С людьми она не общалась, полностью ушла в себя; и ей платили той же монетой. Она была словно чумная, с кем опасен близкий контакт, большинство с ней даже не здоровалось.

– Она тебе двинет по башке, – объясняли знающие пацаны, – и ей ничего не будет! Даже если прибьет кого, все равно в тюрягу не сядет! Почему? А у нее справка из дурки! Таких – не сажают!

Теперь же и кормилица голубей вспомнилась, и Женька Пинхас, лучший студент журфака, еще на третьем курсе писавший в городские газеты и делавший репортажи для телевизионных новостей. В эпоху перемен (а за окном бурлили перемены) социальные лифты поднимают на верхние этажи миллионы безвестных персонажей. Но в случае Пинхаса это был не лифт – космический корабль. Умница, талант, симпатяга с черными кудрями, Женька ко всему прочему был щедр и хлебосолен, с гонорара нередко затаскивал друзей в ресторан, откуда уходил, как правило, с самой красивой девушкой. Он и женился на самой-самой – Ритке Усачевой, – по которой вся мужская половина курса тайком вздыхала. В общем, жена-красавица, карманы, полные капусты (слово «бабло» тогда было не в ходу), квартира в сталинском доме и, как огромная вишня на торте, собственная иномарка. В те годы импортное железо только начинало колесить по городам и весям, так вот Пинхас, которого взяли на 5-й канал, приобрел Volvo. И, опять же, с удовольствием катал друзей и знакомых, по-прежнему оставаясь общительным хлебосолом. Уехав из Питера в Пряжск, я не потерял Женьку из виду, ну, трудно было потерять. Он постоянно маячил в кадре: вел репортажи, ток-шоу, что начали появляться на отечественном телевидении, короче, находился в топе. Я даже хвастался знакомством, мол, глядите – мой однокурсник вещает! Дружбан и собутыльник!

И вдруг Пинхас в одночасье пропадает. Передачи остались, а Женьки на экране нет, как корова языком слизнула! Была мысль, что блестящий журналист, прекрасно владевший английским, свалил за бугор, что в девяностые многие делали, но, как выяснилось на праздновании десятилетия выпуска, я ошибался.

– Какая эмиграция?! – воскликнул Вадик Баринов, староста курса и организатор пьянки выпускников. – Из Бехтеревки он не вылезает!

– Откуда? Извини, я не в курсе…

– Из дурдома – третий год лечится. Ужас, если честно!

Заболел он внезапно, на пике карьеры. Вначале Женьку лишили эфира – он стал чудить перед камерой, позволял себе то, чего журналист позволять не должен. Потом и вовсе с канала уволили за профнепригодность. Вот те на! Пинхас и профнепригодность – две вещи несовместные! Но это было правдой, внезапная деменция рушила жизнь, как тайфун – прибрежные хибары рыбаков. Ритка с ним развелась, отец заболел и вскоре скончался, так что за ним ухаживает только старая мама, которая тоже на ладан дышит.