Дурная кровь

– Откуда у вас такая уверенность? – спросил Страйк.

Он ожидал, что Гупта сошлется на мчавшийся с превышением скорости фургон или на дождливый вечер, но доктор обнаружил немалую проницательность.

– Так чисто, раз и навсегда избавиться от трупа, как это было сделано в случае с Марго, необычайно трудно. Врачи знают, как пахнет смерть, они разбираются в юридических тонкостях и процедурах, каких требует мертвое тело. Обыватели думают, будто выбросить труп не сложнее, чем выбросить стол такого же веса, но это заблуждение, очень большое заблуждение. Даже в семидесятые годы, когда не существовало генетической экспертизы, полиция широко использовала дактилоскопию, идентификацию по группе крови и другие методы. Чем объясняется, что Марго до сих пор не нашли? Да тем, что некто действовал очень расчетливо, а про Крида мы наверняка знаем одно: что у него недюжинный ум, так ведь? В конечном счете его выдали не мертвые женщины, а оставшиеся в живых. Он знал, как заставить трупы молчать.

Гупта отправил печенье в рот, тщательно отряхнул пальцы от крошек и, со вздохом указав на ноги Страйка, спросил:

– Которая?

Страйка ничуть не задела эта медицинская прямолинейность.

– Вот эта, – ответил он, пошевелив правой ногой.

– При вашей массе тела, – сказал Гупта, – у вас совершенно естественная походка. Не узнай я о вашем прошлом из газет, сам, возможно, ничего бы не заметил. Раньше таких отличных протезов не делали. А сейчас – чего только не придумают! Гидравлика имитирует движение суставов! Великолепно.

– Национальная служба здравоохранения не в состоянии оплачивать такие навороченные протезы. – Страйк опустил блокнот в карман. – У меня довольно примитивная конструкция. Если вас не затруднит, дайте мне, пожалуйста, нынешний адрес процедурной сестры.

– Да-да, непременно. – С третьей попытки Гупта сумел подняться с кресла.

Битых полчаса супруги Гупта листали ветхую адресную книгу в поисках координат Дженис Битти.

– Не гарантирую, что эти сведения до сих пор верны, – сказал Гупта в прихожей, вручая Страйку листок бумаги.

– Для начала и это неплохо, тем более что у Дженис теперь наверняка другая фамилия. Вы мне очень помогли, доктор Гупта, – сказал Страйк. – Спасибо за уделенное время.

– Если через столько лет вы ее разыщете, – доктор Гупта впился в Страйка своими проницательными черными глазками, – это будет чудо. Но я рад, что делу снова дали ход. Честное слово, я рад.

11

Он издалёка видел пред собой -Сама Судьба указывала путьИль грезилось? – то ль шабаш, то ли бой.Эдмунд Спенсер. Королева фей

На обратном пути к станции «Амершем», минуя живые изгороди из самшита и сдвоенные гаражи состоятельных профессионалов, Страйк раздумывал о Марго Бамборо. В рассказах старого врача она представала яркой, сильной личностью, и, как ни странно, было в этом что-то непостижимое. По мысли Страйка, исчезновение Марго Бамборо сделало ее привидением, которому изначально суждено было растаять в дождливых сумерках, чтобы никогда более не возвращаться.

Ему вспомнилась семерка женщин, изображенных на обложке «Демона Райского парка». Они жили себе в призрачном черно-белом мире и щеголяли прическами, которые устаревали день ото дня по мере удаления модниц от их родни и от жизни, но каждый из этих негативов символизировал человеческое существо, у которого некогда билось сердце, кипели помыслы и мнения, мелькали победы и разочарования, не менее реальные, чем у Марго Бамборо, но лишь до тех пор, пока им не преградил путь тот единственный, кого наградили цветным изображением в кошмарной повести об их гибели. Страйк так и не осилил всю книгу, но уже знал, что Крид выбирал себе самых разных жертв, включая школьницу, агента по недвижимости и аптекаршу. Если верить прессе, этот кошмар усугублялся тем, что Эссекский Мясник не ограничивался нападениями на проституток, которые, как подразумевалось, служили естественной добычей любого серийного убийцы. Более того, единственная жрица любви, на которую напал этот нелюдь, осталась в живых.

Эта женщина, Хелен Уордроп, рассказала свою историю в документальном телефильме о Криде, который Страйк пару ночей тому назад смотрел на «Ютьюбе», уминая купленный навынос китайский ужин. Фильм был пошлый и слезливый, с неумелыми реконструкциями, а цельнотянутая музыка отсылала к ужастику семидесятых годов. В период съемок Хелен Уордроп была одутловатой, заторможенной теткой с крашеными рыжими волосами и неумело прилепленными накладными ресницами; застывший взгляд и монотонная речь свидетельствовали не то о воздействии транквилизаторов, не то о последствиях черепно-мозговой травмы. Крид нанес пьяной, визжащей Хелен чудом не ставший смертельным удар молотком по голове, пытаясь загнать ее обратно в фургон. Теперь она послушно поворачивала голову, чтобы ведущий мог показать зрителям вмятину, деформировавшую ее череп. Ведущий спросил, понимает ли Хелен, как ей повезло остаться в живых. После секундного колебания она согласилась.

Дальше Страйк, раздосадованный банальностью вопросов, смотреть не стал. Когда-то он тоже оказался не в то время не в том месте; последствия остались с ним на всю жизнь, а потому он как нельзя лучше понял это недолгое колебание Хелен Уордроп. Ему самому взрывом оторвало ступню и голень; тем же взрывом сержанту Гэри Топли оторвало нижнюю часть туловища, а Ричарду Энстису – кусок лица. На Страйка нахлынула буря эмоций – угрызения совести, благодарность, смятение, страх, ярость, обида, одиночество, но радости везенья он почему-то не припоминал. Вот если бы та бомба не сдетонировала, это было бы везеньем. Везеньем было бы ходить на двух ногах. Везенье – это удел тех, кому невмоготу выслушивать, как изувеченные, обезумевшие инвалиды называют пережитые ужасы этим словом. Он вспоминал, как лежал в госпитале, одурманенный морфином, а тетушка слезливо утверждала, что ему хотя бы не больно; и, по контрасту, первые слова Полворта, который примчался к нему в «Селли-Оук»:

– Ни фига себе, охереть легче, Диди.

– Да, охереть, пожалуй, легче, – согласился Страйк, глядя на вытянутый обрубок ноги и прислушиваясь к нервным окончаниям, которые твердили, что и голень, и ступня никуда не делись.

На станции Страйк узнал, что лондонский поезд ушел у него из-под носа. Опустившись на скамью в слабом свете осеннего солнца, он достал пачку сигарет, закурил и проверил мобильный. Пока он, отключив звук, беседовал с Гуптой, на дисплее отобразились два сообщения и один непринятый звонок.

Сообщения пришли от единокровного брата Ала и от доброй приятельницы Илсы; они могли подождать, тогда как звонок от Джорджа Лэйборна требовал немедленной реакции; Страйк тут же перезвонил.

– Ты, Страйк?

– Ага. Вижу, ты звонил.

– Звонил. То, что тебе нужно, у меня на руках. Копия дела Бамборо.

– Шутишь?! – Страйк упоенно выпустил дым. – Джордж, не верю своим ушам. Я твой должник.

– Проставишься в пабе и назовешь мое имя газетчикам, если, конечно, узнаешь, кто это сделал. «Оказал неоценимую помощь». «Без него я бы не справился». Точные формулировки обсудим позже. Может, меня наконец-то в звании повысят. Слушай, – Лэйборн заговорил серьезно, – там черт ногу сломит. В этом досье. Бардак полный.

– В каком смысле?

– Старье. Листов не хватает, насколько я понял, хотя не исключено, что они в других местах всплывут, я целиком не успел прошерстить, тут четыре коробки… Но главное, в записях Тэлбота без стакана не разберешься. Потом Лоусон пробовал навести в них порядок, да обломался… Короче, что есть – все твое. Завтра буду в твоих краях – могу тебе в контору забросить, если нужно.

– Не передать словами, как я тебе благодарен, Джордж.

– Мой старик был бы доволен как слон, что кто-то это дело поднял, – сказал Лэйборн. – Он спал и видел, чтобы Крид ответил за все.

Лэйборн повесил трубку, а Страйк немедленно закурил и стал звонить Робин, чтобы сообщить ей эти потрясающие вести, но его звонок был перенаправлен в голосовую почту. Тогда он вспомнил, что Робин сейчас встречается с преследуемым синоптиком, и открыл эсэмэску от брата.

Хай, браза, по-свойски начиналась она.

Ал был единственным братом Страйка по отцовской линии, с которым он поддерживал отношения, пусть спорадические и односторонние – всегда по инициативе Ала. В общем и целом у Страйка было шестеро единокровных родственников со стороны Рокби: троих он никогда не видел и не имел такого желания – ему с лихвой хватало родни по материнской линии.

Как тебе известно, Deadbeats в будущем году отмечают 50-летие.

Страйку это не было известно. Своего отца Джонни Рокби, вокалиста группы Deadbeats, он видел ровно два раза в жизни, а сведения о звездном папаше черпал вначале от Леды, которой тот случайно заделал ребенка в почти безлюдном углу какой-то нью-йоркской тусовки, а позднее из прессы.

Как тебе известно, Deadbeats в будущем году отмечают 50-летие (инфа сверхсекретная). 24 мая выходит их сюрпризный альбом. Мы (родня) собираемся закатить по такому случаю грандиозную пьянку в Спенсер-Хаусе. Браза, нам всем, особенно папе, будет в кайф, если ты приедешь. Габи решила организовать фотосессию для всех его детей вместе и подарить ему такую фотку в знаменательный день. Впервые в жизни. Предварительно вставив в рамочку – сюрприз как-никак. Все без исключения вписались. Не хватает одного тебя. Подумай об этом, браза.

Страйк прочел это дважды, но оставил без ответа и перешел к скупому сообщению Илсы.

Сегодня у Робин ДР, балбес.

12

Даров богатых присылал ей горыИ расточал хвалы ей, но она,С льстецом и лестью не вступая в споры,От подношений отводила взоры.Эдмунд Спенсер. Королева фей

На совещание с Робин телевизионный синоптик привел жену. Уютно расположившись в кабинете, супруги никуда не спешили. У жены созрела новая версия, подсказанная анонимной открыткой, только что доставленной на адрес телестудии Би-би-си. Это была уже пятая открытка с репродукцией картины и третья, купленная в магазине Национальной портретной галереи, что навело синоптика на мысль о бывшей возлюбленной – выпускнице художественного училища. Где эта особа сейчас, он понятия не имел, но разве не стоило ее поискать?

Робин с трудом верилось, что бывшая подруга, желая вернуть утраченные чувства, будет возиться с анонимными открытками, когда существуют социальные сети и, более того, контактные данные синоптика есть в общем доступе, но из дипломатических соображений согласилась, что проверить эту дамочку нелишне, и записала все подробности давно угасшего романа, какие только сумел припомнить синоптик. Затем она отчиталась о шагах, предпринимаемых агентством для розыска Открыточника, а также заверила мужа с женой, что по ночам их дом находится под неусыпным наблюдением.

Синоптик, невысокий, черноглазый, с каштаново-рыжими волосами, хранил виноватый вид – не иначе как обманный. Его жена, худая, повыше мужа на несколько дюймов, была напугана ночными доставками почтовых открыток и слегка досадовала, когда муж полушутливо рассуждал, что синоптики, особенно невзрачные, отнюдь не звездной внешности, редко удостаиваются такого внимания, но кто знает, чего можно ожидать от женщины?

– Или от мужчины, – уточнила жена. – Мы же не знаем наверняка, что здесь замешана женщина, правда?

– Конечно не знаем. – Улыбка мужа постепенно таяла.

Когда эта пара наконец-то ушла, миновав стол, за которым Пат безостановочно стучала по клавишам, Робин вернулась в кабинет, чтобы повнимательнее рассмотреть последнюю открытку. На репродукции был изображен мужчина в костюме девятнадцатого века, с высоко повязанным шейным платком. Художник – Джеймс Даффилд Хардинг. Робин о таком даже не слышала. Она перевернула открытку оборотной стороной. Там была надпись печатными буквами:

ОН ПОСТОЯННО НАПОМИНАЕТ МНЕ О ТЕБЕ.

Робин вновь перевернула открытку изображением кверху. Действительно, неприметный человек с бакенбардами чем-то смахивал на синоптика.

Неожиданно для себя Робин зевнула. Она весь день разбирала документы, проверяла и подписывала счета, а кроме всего прочего, корректировала график работы на ближайшие две недели, чтобы по просьбе Морриса освободить ему субботний вечер – тот собирался на выступление трехлетней дочки, танцующей в балетном спектакле. Робин заметила время: семнадцать часов. Невзирая на паршивое настроение, она аккуратно сложила материалы досье Открыточника и включила звук телефона. В считаные секунды раздался звонок: Страйк.

– Привет, – сказала Робин, стараясь ничем себя не выдать, хотя уже было ясно, что он в очередной раз не вспомнил про ее день рождения.

– Поздравляю с днем рождения… – сквозь шум начал Страйк: он, как поняла Робин, ехал в поезде.

– Спасибо.

– У меня для тебя кое-что есть, но вернусь через час, не раньше, – сейчас из Амершема еду.

«Фига с маслом у тебя есть, – подумала Робин. – Ты и думать забыл. Купишь по пути какой-нибудь веник».

Робин не сомневалась, что Страйк получил подсказку от Илсы, которая звонила ей перед приходом клиентов – сказать, что, скорее всего, опоздает в бар. Как бы между прочим Илса полюбопытствовала, что подарил ей Страйк, и Робин честно сказала: «Ничего».

– Это очень приятно, спасибо, – ответила сейчас Робин, – только меня не будет. Сегодня иду в бар.

– Вот оно что, – сказал Страйк. – Ну правильно. Извини, раньше не мог вырваться – ездил на встречу с Гуптой.

– Ну ничего, оставь их тут, в конторе…

– Лады, – согласился Страйк, и Робин заметила, что слово «они» не вызывает никаких вопросов. Определенно, притащит цветы.

– Тогда я коротко, – продолжил он. – Главная новость: Джордж Лэйборн раздобыл досье Бамборо.

– Ой, как здорово! – поневоле воодушевилась Робин.

– Это точно. Завтра утром принесет.

– А что там Гупта? – спросила Робин, присев на свою половину двойного партнерского стола, заменившего простой письменный стол Страйка.

– Рассказал много интересного, особенно про саму Марго. – Голос Страйка звучал приглушенно: видимо, поезд въехал в туннель.

Поплотнее прижав трубку к уху, Робин уточнила:

– В каком плане?

– Даже не знаю, как сказать, – сквозь помехи отвечал Страйк. – На той давней фотографии она нисколько не похожа на заядлую феминистку. Это была куда более яркая личность, чем я для себя решил, что, конечно, идиотизм: в самом деле, почему она не могла быть яркой, сильной личностью?

Но Робин интуитивно поняла, что он имеет в виду. Нечеткий снимок застывшей во времени Марго Бамборо, с прямым пробором по моде семидесятых, в блузе с широким, скругленным лацканом и в трикотажной майке, будто бы принадлежал к давно ушедшей, двухмерной эпохе блеклых красок.

– Завтра изложу подробно. – Из-за плохой связи он спешил закончить разговор. – Тут сигнал слабый. Я тебя почти не слышу.

– Ладно. – Робин заговорила громче. – Завтра обсудим.

Она вновь открыла дверь в приемную. Сжимая в зубах электронную сигарету, Пат выключала старый компьютер, за которым в свое время работала Робин.

– Кто звонил – Страйк? – Скрипучий голос и черные как смоль волосы придавали ей сходство с вороной, которая где-то разжилась куревом.

– Да. – Робин взяла пальто и сумку. – Возвращается из Амершема. Но вы заприте, пожалуйста, офис как положено, Пат: он, если что, откроет своим ключом.

– Он тебя поздравил с днем рождения? – спросила Пат, все утро предвкушавшая, как видно, садистское удовольствие от забывчивости Страйка.

– Конечно, – сказала Робин и добавила из преданности Страйку: – У него и подарок для меня есть. Завтра вручит.

Пат преподнесла Робин бумажник.

– Твой старый уже разваливается, – сказала она, когда Робин вскрыла упаковку.

Хотя Робин вряд ли выбрала бы ярко-красный цвет, она была искренне тронута, тепло поблагодарила Пат и тут же переложила в новый бумажник деньги и банковские карты.

– Яркий цвет чем хорош – в сумке сразу виден, рыться не надо, – самодовольно изрекла Пат. – А этот шотландец полоумный что тебе подарил?

Утром Барклай оставил для нее у Пат какой-то маленький сверток.

– Колоду карт, – улыбнулась Робин, только сейчас вскрыв подарок. – Слушайте, а ведь он мне про такие рассказывал, когда мы с ним наружку вели. Игральные карты с изображениями самых опасных преступников «Аль-Каиды». Во время войны в Ираке такие раздавались американским военнослужащим.

– И на кой они? – фыркнула Пат. – Куда их девать?

– Ну, когда он рассказывал, я проявила интерес, – объяснила Робин, которую насмешило высокомерие Пат. – Буду в покер играть. Вот смотрите, это же стандартная колода, цифры, все дела.

– В бридж, – отчеканила Пат. – Это, я понимаю, игра. Люблю в бридж перекинуться.

Когда обе надевали пальто, Пат спросила:

– Посидеть где-нибудь собралась?

– Да, с подругами поднимем по бокалу, – ответила Робин. – Но у меня есть подарочный сертификат «Селфриджес», он мне карман жжет. Если успею, еще забегу чем-нибудь себя порадовать.

– Чудненько, – проскрипела Пат. – Уже приценилась?

Но Робин не успела ответить, потому что стеклянная дверь у нее за спиной открылась и вошел Сол Моррис, красивый, сияющий и чуть запыхавшийся, с прилизанными черными волосами и ярко-голубыми глазами. Предчувствуя неладное, Робин покосилась на открытку и сверток в подарочной упаковке, которые он держал в руке.

– С днем рождения! – воскликнул он. – Хорошо, что я тебя застал!

Не успела она и глазом моргнуть, как он наклонился и чмокнул ее в щеку – не изобразил поцелуй в воздухе, а реально коснулся губами ее щеки. Робин отступила на полшага назад.

– Для тебя тут кое-что есть, – как ни в чем не бывало провозгласил он, протягивая ей подарок с открыткой. – Пустячок на самом деле. А как сегодня наша мисс Манипенни? – Он повернулся к Пат, которая уже вынула изо рта электронную сигарету и расплылась в улыбке, обнажив зубы цвета старой слоновой кости.

– Мисс Манипенни! – просияв, повторила за ним Пат. – Ну тебя, в самом деле.

Робин надорвала упаковку. Внутри обнаружилась подарочная коробочка соленых карамельных трюфелей фирмы «Фортнум энд Мейсон».

– Ах, какая прелесть, – умилилась Пат.

Трюфели, надо понимать, были расценены как вполне уместный подарок для молодой женщины, не то что колода карт с портретами злодеев из «Аль-Каиды».

– Вспомнил, что ты неравнодушна к соленой карамели, – гордясь собой, сказал Моррис.

Робин точно знала, чем навеяна такая мысль, но от этого ничуть не потеплела.

Месяц назад, во время первого общего собрания расширенного персонала агентства, Робин открыла жестянку фигурного печенья, которую доставили вместе с дорожной сумкой – подарком от благодарного клиента. Страйк поинтересовался, с какой стати все кондитерские изделия выпускаются нынче со вкусом соленой карамели, и Робин отметила, что это не мешает некоторым уминать их пригоршнями. Хотя она не высказала никаких предпочтений, Моррис, как видно, уделил ее реплике слишком много и в то же время слишком мало внимания и сделал ленивую засечку на будущее.

– Большое спасибо, – сказала она с минимальной теплотой. – К сожалению, мне надо бежать.

И не успела Пат вставить, что за полчаса «Селфриджес» никуда не денется, как Робин уже скользнула мимо Морриса и промчалась вниз по железным ступеням, сжимая в руке непрочитанную поздравительную открытку.

Через полчаса, неспешно двигаясь по огромному парфюмерному отделу универмага «Селфриджес», Робин пыталась понять, чем ее так раздражает Моррис. В ее планы входило купить себе новые духи – старыми она неизменно пользовалась пять лет: Мэтью любил тот запах и всегда просил его не менять, но в последнем флаконе уже не осталось ни капли, и у нее возникло внезапное желание окутать себя таким ароматом, который Мэтью не сможет узнать, а тем более полюбить. Дешевый флакончик одеколона «4711», купленный по дороге в Фалмут, никак не мог претендовать на статус изысканного аромата, ее новой визитной карточки, а потому Робин бродила по нескончаемому лабиринту, среди тонированных стекол и золоченых светильников, между островками соблазнительных флаконов и ярко освещенных портретов знаменитостей, где царили одетые в черное сирены с модными тестерами и бумажными полосками наготове.

Не признак ли это раздутого самомнения, думала Робин, если она считает, что Моррис, наемный работник, не имеет права лезть с поцелуями к совладелице агентства? И будет ли она точно так же злиться, надумай всегда сдержанный Хатчинс чмокнуть ее в щеку? Нет, решила она, никаких возражений у нее не возникнет, потому что она знала Энди больше года и еще потому, что Хатчинс достаточно тактичен, чтобы просто приблизить к ней лицо, без всяких лобзаний.

А Барклай? Он не то что никогда не лез с поцелуями, но даже обозвал ее «руки-крюки» во время совместного наружного наблюдения, когда она от волнения опрокинула на него чашку горячего кофе, завидев их объекта, высокопоставленного чиновника, который в два часа ночи выходил из скандально известного борделя. Ну обозвал, ничего страшного. Действительно руки-крюки.

Свернув за очередной угол, Робин оказалась перед прилавком фирмы «Ив Сен-Лоран» и с неожиданным для себя интересом выхватила глазами сине-черно-серебристый цилиндр с названием «Рив Гош», любимые духи Марго Бамборо. Прежде Робин даже не обращала внимания на этот аромат.

– Это классика, – произнесла утомленного вида продавщица, наблюдая, как Робин брызгает «Рив Гош» на бумажную полоску и нюхает.

Для Робин критерием оценки парфюма всегда было сходство с каким-нибудь знакомым цветком или продуктом, но этот запах не напоминал о природе. В нем ощущалась призрачная роза, но вместе с тем и нечто странно-металлическое. Привыкшая к уютным конфетно-фруктовым ароматам, Робин с улыбкой опустила бумажную полоску, отрицательно покачала головой и пошла дальше.

Вот, значит, какой шлейф плыл за Марго Бамборо, подумалось ей. Куда более изощренный, чем тот, которым восхищался Мэтью, – свежий коктейль из природных ингредиентов: винной ягоды, молока и зелени.

За следующим поворотом Робин приметила граненый флакон с розовой жидкостью: «Цветочная бомба», визитная карточка Сары Шедлок. В ванной комнате у Сары и Тома всегда стоял такой флакон, когда Робин с Мэтью приходили к ним в гости. После расставания с Мэтью у нее было предостаточно времени, чтобы осмыслить причины, заставлявшие его среди недели менять постельное белье, которое он «залил чаем» или «решил прокрутить в машинке сегодня, чтобы тебе завтра было меньше хлопот», – он хотел замыть этот назойливый, сладкий запах, столь же предательский след, как и вытекший из аккуратно снятого кондома.

– Современная классика, – с надеждой сообщила продавщица, заметив, что Робин остановила взгляд на стеклянной ручной гранате.

С вежливой улыбкой Робин помотала головой и отвернулась. Теперь ее отражения в тонированном стекле сделались совсем печальными, а она по-прежнему брала со стеллажей и прилавков пробные флаконы и нюхала бумажные полоски в безрадостных поисках чего-нибудь такого, что могло бы скрасить этот постылый день. Ей вдруг нестерпимо захотелось поспешить домой, а не в бар.

– Что конкретно вы ищете? – спросила скуластая темнокожая девушка, вскоре оказавшаяся у нее на пути.

Через пять минут после краткого, делового обсуждения Робин уже шла по направлению к Оксфорд-стрит с прямоугольным черным флаконом в сумке. Продавщица, несомненно, обладала даром убеждения.

– …А если вам хочется чего-то совершенно необычного, – сказала она, предлагая ей пятый флакон и размахивая бумажной полоской, – попробуйте «Фрака».

У Робин до сих пор горели ноздри от разнообразных парфюм-атак последнего получаса.

– Сексуальный, взрослый аромат, вы согласны? Настоящая классика.

И в этот миг Робин, вдохнувшая пьянящий, обольстительный, густой аромат туберозы, поддалась желанию стать искушенной тридцатилетней женщиной, совсем не похожей на ту дуреху, которая своим куцым умишком не понимала, что дистанция между россказнями мужа о своих вкусах и его реальными постельными желаниями примерно такая же, как между винной ягодой и ручной гранатой.

13

Там холм служил подножием святыне,Взметнув обрывистую высоту;Часовенка виднелась на вершине,А рядом старец обитал в скиту,Житейскую отвергнув суету.Эдмунд Спенсер. Королева фей. Перевод В. Микушевича

Задним числом Страйк упрекал себя за тот первый подарок, который он преподнес Робин Эллакотт. В порыве безоглядного донкихотства он купил ей дорогое зеленое платье – только потому, что этот поступок не означал ничего личного: в ту пору она была помолвлена, и он убеждал себя, что больше они не увидятся. Она примерила это платье ради Страйка – чтобы развязать язык продавщице – и умело вытянула у той девушки показания, позволившие Страйку распутать самое первое дело, которое снискало ему известность и спасло агентство от финансового краха. Охваченный эйфорией и благодарностью, он вернулся в магазин и сделал эту покупку в качестве широкого прощального жеста. Только таким способом, как ему казалось, можно было выразить то, что он хотел ей сказать: «Видишь, чего мы достигли общими усилиями», «Без тебя, в одиночку, я бы не справился» и (если уж совсем честно) «В этом платье ты просто неотразима – знай: я сразу об этом подумал».