Князь Иван Шуйский. Воевода Ивана Грозного

В Великих Луках войска стояли до 9 января. Здесь был составлен разряд «путного шествия», согласно которому, дабы не было «воинским людем истомы и затору», полки выходили из города с интервалом в один день. Именно в Великих Луках был определен состав полков; до этой пятидневной стоянки армии как таковой еще не существовало. Дело сбора столь крупных воинских сил не являлось для московского командования чем-то совершенно новым: позади было взятие Казани. Однако единственный случай на историю целого поколения – еще не практика (походы в Ливонию не в счет – они не отличались таким размахом).

Отсутствие подобного опыта составляло существенное отличие московской военной системы от привычных к стратегическим операциям вооруженных сил восточных монархий. С этой точки зрения, московская армия сближалась с армиями европейских государств XVI в. Четкое управление 60 с лишним тысяч боевых сил и целым морем посохи требовало тонкой, сложной организации. Тактика действий московских войск в небольших кампаниях была элементарно проста: армия делилась на три неравновеликих полка плюс «наряд», если он был. Вся карельская война с Густавом Вазой, например, велась силами не более трех полков… Кампания покрупнее требовала пяти полков: с пятью полками Юрий Захарьич встретил литовцев на Ведроше в 1500 г. Шестью полками брали Смоленск в 1514 г. Семь полков (государев, большой, правой и левой руки, передовой, сторожевой и ертоул) бились за Казань в 1552 г. Наличие семи полков и присутствие самого царя в армии говорят о неординарности похода. Так вот, в Великих Луках московская армия была разделена на семь полков, выходивших из города в следующем порядке: ертоул – передовой полк – полк правой руки – большой полк – государев полк – наряд – полк левой руки – сторожевой полк[71]. Организационная простота впоследствии породит большие сложности в управлении армией на марше.

Воинский смотр был назначен на момент прибытия к Невелю, но есть все основания предполагать, что уже в Великих Луках состоялся предварительный смотр: так как едва ли составление полков можно было произвести по спискам, без смотра. Лебедевская летопись сообщает, что в Великих Луках Иван IV «…росписал… бояр и воевод и детей боярских по полком. И головы с людьми, и сторожи, и дозорщики, и все чины полковые служебные устроил…»[72]. Это свидетельствует в пользу того, что первый смотр произошел все же в месте сбора войск.

Артиллерия была поделена на три отряда: «середний» и «лехкой» «наряды» шли на Полоцк за государевым полком и с первого же дня осады вступили в дело, а «большой наряд» был отправлен позади всех полков и прибыл к Полоцку по прошествии недели боев[73].

Наибольшую сложность представляла организация движения посошан. И московским воеводам не удалось найти для этой задачи приемлемого решения. В походе посошанам предназначалась роль вспомогательного войска: на их долю выпало заниматься инженерными работами, таскать на себе пушки, порох и прочие припасы, выполнять обязанности по лагерю и по обозу. Они же должны были принести к месту осады несколько тысяч мешков с землей и песком для заполнения туров. (Очевидно, эта мера была предпринята с тем, чтобы не возиться с мерзлой землей.) Иван IV берег лошадей и не велел использовать их на этих работах. Помимо всего этого на пути от Великих Лук к Полоцку необходимо было приготовить «мосты дубовые… с которыми мосты итти… к приступу» и щиты, «с которыми итти перед туры». Без сомнения, рабочая сила, нужная для этих работ, доставлялась посохой. И посошная же рать «чистила дорогу», так как участок похода от Невеля до Полоцка считался местами «пустыми, тесными и непроходимыми», а также строила мосты для пушек по царскому наказу[74].

В такой ситуации хоть сколько-нибудь организовать громадное, слабоуправляемое и тяжко нагруженное скопище посошан было чрезвычайно трудно. Если не вся посоха, то существенная ее часть объединена была в полковые коши – отряды, переносившие лагерные и прочие принадлежности и припасы, которые числились за отдельными полками. Царь «приговорил» каждому кошу следовать за своим полком[75]. Но отнюдь не все громоздкое кошевое хозяйство поспевало за воинскими людьми.

14 января 1563 г. царь со своим полком и кошем выступил из Великих Лук. В этот день и начались «накладки»: многие посошане-кошевщики трех шедших впереди полков не успели выйти раньше и образовали «в острожных воротах затор велик». Далее вся эта орда так и шествовала между большим и государевым полками, а также вместе с государевым полком, страшно затрудняя движение. Московское командование каждый день высылало «голов для заторов». Дело было осложнено царской «заповедью»: в целях сохранения внезапности за литовским рубежом никого не отпускать «ни на какую добычу», ни на фуражировку, и запасы везти с собой. Таким образом, отряды фуражиров нисколько не разряжали мощного потока воинских людей и кошевщиков. Царь метался, пытаясь навести порядок, но тщетно. В результате «путное… шествие [было] нужно и тихо…». Не было никакой возможности провести смотр у Невеля, и 19 января он был перенесен на время прибытия под Полоцк[76].

Заторы на пути к Полоцку – результат неопытности московского командования, неготовности его к подобного рода боевой работе. Просто, по старинному обычаю, разделив армию на полки и «наряды», а затем разбив «посоху» и обозы по полкам, наши воеводы нашли способ решения тактической задачи, пригодный для войска вдвое-втрое меньшей численности. А такая громада людей, пушек, обозных телег, которая двигалась от Великих Лук через Невель к Полоцку, нуждалась в более серьезной организационной схеме.

Молодой князь Иван скакал по заснеженным путям вместе с государем. Он собственными глазами видел, сколь сложные проблемы рождает обеспечение крупной полевой армии. Он везде был рядом с монархом, видел и слышал, какие принимаются решения, какие отдаются приказы…

Он учился.

В том числе и на ошибках других воевод.

Будущее предоставит ему возможность применить полученный опыт на практике…

Поход Ивана IV где-то на участке Великие Луки – Полоцк перестал быть секретом для полочан. Вести о нем принесли жители местности, по которой двигались царские полки. Либо, что более вероятно, с некоторого момента за армией велось наблюдение лазутчиками и дозорщиками. По дороге к Полоцку из русского войска бежал и перекинулся на сторону неприятеля окольничий Богдан Никитич Хлызнев-Колычев, сообщивший о движении московской силы. Этот человек ненадолго предвосхитил измену князя Андрея Курбского. (Сам А. Курбский писал позднее о том, что во время полоцкого похода в Невеле царем был собственноручно убит князь Иван Шаховский[77]. Возможно, оба инцидента взаимосвязаны: то ли первый бежал, устрашенный казнью второго, то ли второй был убит по подозрению в связи с «изменным делом» первого.)

Несмотря на осведомленность полочан о движении русской армии, до короля польского вести об угрозе из-за восточного рубежа дошли слишком поздно. Его тогда не было в Литве, он присутствовал на сейме в Петркове и узнал о полоцких событиях уже после падения города.

Литовский гетман Николай Радзивилл не успел собрать достаточного войска для контрудара[78].

А что мог сделать один городской воевода Станислав Довойна? У него был небогатый выбор: или сдаться на милость Ивана IV, весьма, надо сказать, изменчивую в отношении завоеванных городов (Юрьева, например), или драться, ожидая подхода Радзивилла. Довойна избрал второй вариант, успев лишь «затвориться… со всеми людьми всего Полотцкого повета».

Иными словами, в конце января в Полоцке скопилась громадная масса людей разного звания и достатка. И тогда Иван IV делает неожиданный ход: он посылает к Довойне с грамотами, где обращается с предложением сдаться не к одному только воеводе, который, собственно, лишь и мог это сделать, а еще и к православному епископу Арсению Шишке, и к местной шляхте, и к полякам, обещая их «…пожаловать на всей воле их, какова жалованья похотят»[79]. По всей видимости, царь рассчитывал посеять сомнения среди защитников города. Предполагалось, вероятно, что в городе имеются его доброжелатели. Это событие стоит запомнить и в свой срок к нему вернуться. Первоначальный результат, во всяком случае, был лишь тот, что «язык», отважившийся отвезти послания царя к своим, был казнен.

30 января, с последнего стана в пяти верстах от Полоцка, «царь ездил смотрити города…»[80]. Время тактических маневров закончилось. Литовская сторона не успела воспользоваться тем преимуществом, которое дало ей промедление русских войск на марше. Далее исход дела могло решить лишь прямое вооруженное столкновение.

Ultimo ratio regis…

Итак, несмотря на трудности в организации «путного шествия», заторы и «мотчание», огромная армия была в краткий срок собрана и быстро переброшена под самые городские стены Полоцка. Нет шахматной партии без ошибок или сомнительных ходов, но в итоге побеждает тот, кто делает меньшее их количество. На 30 января 1563 г. можно было констатировать: Иван IV и московские воеводы в дебюте сделали меньше оплошностей, нежели их противник, и добились существенно предпочтительной позиции.

* * *

Миттельшпиль полоцкой партии начался с расстановки полков вокруг города. Она заняла весь день 31 января. Перемещения полков выдают колебания русского командования, выбиравшего направление главного удара.

Первоначально, видимо, предполагалось нанести его из Задвинья, штурмуя город с юга, по льду Двины. За реку была послана большая часть сил: передовой полк отправили стоять на Виленской дороге «против Якиманские слободы» (т. е. в районе нынешнего парка 50-летия советской власти и несколько западнее); полк правой руки – «на Черсвятцкой дороге… против острова и Кривцовские слободы» (т. е. от нынешнего парка 50-летия Советской власти примерно до реки Бельчицы). Государев полк поначалу также был отправлен в Задвинье. Весь день он стоял «у Егорья Страстотерпца на поле», но к вечеру переправился через Двину и встал у Борисоглебского монастыря (восточнее полка правой руки). Таким образом, к вечеру 31 января на южном берегу Двины стояло 50 процентов всех войск. Ертоул встал в Заполотье, близ устья Полоты и, значит, против западной стены замка. Полк левой руки расположился на Себежской дороге (т. е. северо-восточнее ертоула, пересекая современную Октябрьскую улицу). Большой полк был поставлен «у Спаса на Шорошкове» – при Спасо-Ефросиньевом монастыре, очевидно, на правом берегу Полоты.

А.И. Филюшкин, А.В. Кузьмин и В.В. Пенской выразили мнение, согласно которому сосредоточение сил в Задвинье было вызвано опасением нападения извне, подхода подкреплений гарнизону и попытки деблокады; да и берег Двины тут был высоким и даже не имел дополнительных укреплений, поскольку гарнизону можно было не опасаться нападения с этой стороны[81]. Эта точка зрения не выдерживает критики: во-первых, появление деблокирующих сил противника в реальности вызвало отправку сковывающего отряда на дальние подступы, следовательно, русское командование не собиралось ждать подхода неприятеля под самый город и планировало парировать его действия на дальней дистанции; так при чем тут расположение полков осадного кольца? Во-вторых, потому-то атака по льду и представлялась выгодной, что город со стороны реки был защищен слабее.

3 февраля в расположении войск была сделана важная перемена: «учалася река портитися», и поэтому сильнейший государев полк перешел за реку и встал «у Егорья Великого». На место государева полка был отправлен более слабый полк левой руки. Сторожевой полк, примерно такой же численности, встал между большим полком и ертоулом – следовательно, сменил на этом месте ушедший в Задвинье полк левой руки. Мотивировка всех этих передвижений очевидна: атаковать Полоцк из Задвинья по хрупкому льду или, тем более, во время ледохода – полное безумие. В результате перегруппировки сил основная часть русских войск была сконцентрирована против городских стен Великого посада (большой полк с севера и государев полк с востока).

Таким образом, направление основного удара переместилось.

Наряд с 31 января стоял «меж Георгия Святого и Волова озера»[82].

Но где этот храм «Егорья Страстотерпца», или «Георгия Святого»? Лебедевская летопись и разряд Сапунова однозначно говорят о сосредоточении государева полка и наряда около этой церкви, но точное местонахождение ее неизвестно.

Л.В. Алексеев в своей работе «Полоцкая земля IX–XIII вв.» высказывал предположение, что это был храм, посвященный отцу святой Ефросинии князю Георгию (т. е. был построен в XII в.), стоял он «вблизи ограды монастыря, ближе к городу», вероятно, у костела Святого Ксаверия, где в середине XIX в. виднелись кладки, сложенные из домонгольских плинф. Дополнительным доказательством своего утверждения Л.В. Алексеев считал путаницу в известии Стрыйковского, утверждавшего, что ставка Ивана IV в 1563 г. была у Святого Спаса (Спасо-Ефросиньев монастырь), – отсюда Алексеевым делается вывод о близком расположении двух построек, которое якобы и ввело хрониста в заблуждение.

На 2-й конференции по истории и археологии Полоцкой земли в 1992 г. исследователь высказал уже несколько иное соображение: Егорий Страстотерпец – церковь, построенная Георгием в 1120–1150-х гг. и обнаруженная в ходе раскопок М.К. Каргером к востоку от церкви Святого Спаса. В этом же храме была и полулегендарная гробница полоцких епископов. Подобное суждение уже высказывалось ранее и было определено П.А. Раппопортом как маловероятное[83].

И в том и в другом случае неясно, почему надобно искать Георгиевскую церковь в XII в., если о ней прямо свидетельствуют документы XVI в. Полоцкая ревизия 1552 г. охватила, в частности, земельные владения церквей и монастырей города и его окрестностей. В документах ревизии указаны две церкви Святого Юрия, или, точнее, церковь и монастырь. Церковь Святого Юрия «в Голубичах» не подходит по своему расположению. Зато отлично подходит «манастыр Светого Юрья в поли за местом», продолжавший существовать и в 1580-х гг., о чем свидетельствует известная опись полоцких церквей, составленная при Стефане Батории в 1580 г.[84] Ни о древности, ни о каком-либо выдающемся значении монастыря данные земельных описаний не говорят. Отнюдь! Согласно документам ревизии 1552 г., за монастырем числилось 8 человек, живших на монастырской земле и плативших подати в монастырскую казну. Кроме того, в Великом посаде на земле монастыря жил 1 мещанин. Монастырю также принадлежали «борти церковные». Все это было пожаловано панами Зиновьевичами Корсаками. Это крупнейшие светские землевладельцы Полоцка и его округи, представители младшей ветви рода Корсаков, выделившейся в конце XV в.[85] Для сравнения: крупнейшие полоцкие монастыри и церкви – Святая София, Борисоглебский монастырь, Спасо-Ефросиньев монастырь, Островский монастырь Святого Иоанна Предтечи – располагали землями с десятками и сотнями плательщиков. В числе земель, составлявших их владения, имелись пожалования святой Ефросинии (княгини «Агрефины»), великих князей полоцких Михаила, Семена, Андрея Ольгердовича. У Борисоглебского монастыря пожалования тех же Корсаков перемежаются с землями, приобретенными на собственные, монастырские средства. Таким образом, Юрьевский (Георгиевский) монастырь едва ли мог похвастаться хотя бы вековой историей, скорее всего, был невелик по размеру и не имел ни малейшего отношения к величественным постройкам домонгольского времени. Не мог он находиться и на правом берегу Полоты, поскольку о выходе московских войск, шествовавших с северо-востока по Невельской дороге, «к Егорью Страстотерпцу, Христову мученику» в Лебедевской летописи и воинских разрядах четко сказано до описания переправы части армии на правый берег Полоты. Материалы ревизии 1552 г. указывают на то, что монастырь находился «в поли за местом», а не за рекой, т. е. к востоку-северо-востоку от стен Великого посада, построенных почти перпендикулярно Двине[86]. Наконец, ответ подсказывает сама логика расположения русских полков, осадивших Полоцк: против восточной стены Великого посада был поставлен сторожевой полк, и если, как утверждает Л.В. Алексеев, Георгиевская церковь стояла недалеко от Святого Спаса, то при перегруппировке сил 3 февраля его место остается незанятым. Таким образом, на самом ответственном участке в русских порядках образовалась бы громадная брешь, совершенно свободное пространство. Едва ли это было возможно, и остается предположить, что монастырь Святого Юрия, или Георгиевский, располагался на левом берегу Полоты, южнее Спасо-Ефросиньева монастыря и, возможно, южнее Волова озера.

Что же касается путаницы со ставкой Ивана Грозного, то на самом деле показания Лебедевской летописи и Хроники Стрыйковского[87] вполне могут быть согласованы друг с другом. В летописи действительно сказано: «…царь и великий князь пошел за Двину реку и стал у Георгия Великого», но это может указывать не только и не столько даже на перемещения Ивана IV лично, а скорее на движение государева полка. Царская ставка, таким образом, вполне могла быть и в Спасо-Ефросиньеве монастыре.

Еще 31 января стрельцам с нарядом из состава государева полка велено было «закопатися у Двины реки в березех и на острову». Ныне этого острова уже не существует. Но на картах конца XVI столетия[88] остров показан как раз напротив замка, ближе к южному берегу Двины. В наше время на месте Ивановского острова – лишь выступ берега с небольшой канавой и болотцем у основания. Березы, кстати говоря, растут там и до сих пор, но насколько они являются потомками деревьев времен Ивана Грозного, сказать трудно. С острова легко можно было осыпать замок ядрами и пищальными зарядами – расстояние до противоположного берега вполне это позволяло…

2 февраля в войсках был проведен смотр, и приказано было «делать туры». Под термином «туры» могут скрываться укрепления самых разных типов: просто насыпные, из плетеных корзин, передвижные деревянные башни, наконец, в данном случае, – ни то, ни другое, ни третье. Виленский «летучий листок» дает сведения, по которым можно хотя бы примерно представить себе вид грозненских «туров» – это были деревянные каркасы, очевидно, передвижные, или на катках, заполненные мешками с землей. Строили их в лесу, «в двух милях от города», и каждые десять человек должны были сделать одну «туру» – вероятно, некое звено общей цепи возводимых укреплений. Кроме того, еще во время похода «розмысл и фрязи» (наемный военный инженер и иные военные специалисты-итальянцы) приготовили щиты, «с которыми итти перед туры, и туры за ними ставити»[89]. 4 февраля туры начали ставить вокруг стен и придвинули к городским укреплениям наряд.

На протяжении всего времени полоцкой осады от 30 января вплоть до падения города русским командованием были четко организованы разведка и охранение. 30 января застава была выслана за Двину, к Бельчицкому монастырю. Несколько дней, до полного смыкания кольца осады, застава в Задвинье оставалась, ежедневно сменяясь. Затем заставы начали отправлять дальше, по Виленской дороге до «Глубоцкой волости», не доходя до Глубокого 10–15 верст (около 60–65 км от Полоцка), а также по Луцкой дороге (5 верст от Полоцка). Известие в Хронике Стрыйковского подтверждает наличие московских застав в районе Глубокого. Помимо передовых застав, 4 февраля высланы были отряды для охраны кошей и осадного «наряда»[90], подтягивавшихся еще целую неделю по Великолуцкой дороге.

Виленский воевода и великий гетман литовский Н. Радзивилл мало что мог противопоставить московской армии. Переписка между ним и королем Сигизмундом Августом свидетельствует о полном бессилии последнего помочь чем-либо Литве. В письмах последней декады января (т. е. отправленных в тот момент, когда московская армия была уже на марше от Великих Лук) король сообщает Радзивиллу о «немалых силах неприятельских и большой опасности», далее о тщетных попытках хотя бы собрать деньги для найма солдат. В свой срок, получая эти письма, Радзивилл вполне мог воспринять их как изощренное издевательство. 31 января, в день начала осады Полоцка, Сигизмунд Август пишет великому гетману литовскому, что отправил на подмогу воеводичей Русского и Поморского и пана Ляского, но лишь первый двинулся с сотней конных (!), а два последних остались на месте. Польский хронист Лукаш Гурницкий сообщает о пребывании в Вильно немногочисленного королевского двора, который мог скорее устрашить московского государя именами старших воевод, чем действительно обеспечить защиту литовской столицы. Стрыйковский прямо назвал численность корпуса, с которым Н. Радзивилл и польный гетман Г. Ходкевич выступили против московских войск из Минска: 2 тысячи литовских солдат и 400 поляков. Более этого Радзивилл собрать не мог из-за поспешности и отсутствия времени для ожидания отрядов из отдаленных поветов. Учитывая сложную социально-политическую обстановку в Великом княжестве Литовском (конфедерация 1562 г. за унию с Польшей) и неожиданность русского наступления, указанную цифру можно принять как вполне вероятную. Русские разряды и один из «летучих листков» (виленский, марта 1563 г.) сообщают о 40-тысячном литовском войске при 20–26 орудиях[91]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Прямой потомок великого князя Андрея Ярославича.

2

Абрамович Г.В. Князья Шуйские и российский трон. Л., 1991. С. 23.

3

В 1382 г. дети князя Дмитрия Константиновича Василий (по прозвищу Кирдяпа) и Семен поклялись на кресте жителям Москвы, осаждаемым Тохтамышем, что ханское воинство, войдя в город, не тронет их. Те поверили и открыли ворота. Произошла резня, город подвергся разорению и сожжению от татар. За братьями Дмитриевичами, предками Шуйских, установилась репутация предателей. Но, как показал историк Г.В. Абрамович, Василий Кирдяпа, видимо, москвичей не обманывал и виновен лишь его брат Семен (Абрамович Г.В. Князья Шуйские и русский трон. Л., 1991. С. 50–57).

4

Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. М.; Л., 1950. № 40; Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы XIV–XV вв. М.; Л., 1948. Ч. 1. С. 130.

5

Памятники русского права. М., 1955. Вып. III. С. 233–234.

6

Борисов В.А. Собрание трудов (материалов) в трех томах. Иваново, 2004. Т. 2. Старинные документы и акты. С. 323–324; Кабанов А., Семененко А. Ивановский край в Смутное время. Иваново, 2010. С. 164–165.

7

Борисов В.А. Собрание трудов (материалов) в трех томах. Иваново, 2004. Т. 2. Старинные документы и акты. С. 291–292.

8

Шаповал В.Г. Горицы. Дунилово. История, предания, современность. Шуя, 2011. С. 9.

9

Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы XIV–XV вв. С. 147–148.

10

Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV – первой трети XVI в. М., 1988. С. 72.

11

Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV – первой трети XVI в. М., 1988. С. 71.

12

Об этом – ниже.

13

Солодкин Г.Я. Князь П.И. Шуйский – герой и неудачник Ливонской войны // Балтийский вопрос в конце XV–XVI в. М., 2010. С. 269.

14

Милюков П.Н. Древнейшая разрядная книга официальной редакции. М., 1901. С. 106.

15

Милюков П.Н. Древнейшая разрядная книга официальной редакции. М., 1901. С. 123, 157.

16

Лебедевская летопись // Полное собрание русских летописей. М., 1965. Т. 29. С. 274.

17

Пискаревский летописец // Полное собрание русских летописей. М., 1978. Т. 34. С. 190.

18

Солодкин Г.Я. Князь П.И. Шуйский – герой и неудачник Ливонской войны // Балтийский вопрос в конце XV–XVI в. С. 272–273.

19

Солодкин Г.Я. Князь П.И. Шуйский – герой и неудачник Ливонской войны // Балтийский вопрос в конце XV–XVI в. С. 273.

20

Шмидт С.О. У истоков российского абсолютизма. М., 1996. С. 91.

21

Пискаревский летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 34. С. 191.

22

Хозяйственные книги Чудова монастыря 1585/1586 г. М., 1996. С. 44–45. Во вкладной книге обнаруживается формулировка: «Дал вкладу… по семье своей, по княгине Марье…»