Поезд жизни на колее судьбы

«Когда он в поезде во время секса брал меня за горло, да не брал, а душил, это было…мне не хватало воздуха, я не могла дышать. И от каждого его толчка дрожь пробивала мое тело, я разряжалась снова и снова. У меня закатывались глаза, не было воздуха и вот этот… секс на грани страсти, безумия и насилия. Это что-то чудесное. Он заставил меня ему подчиниться, принеся этим самым мне огромное, громадное удовольствие».

Ее рука внизу стала делать круговые движения, а та, что на груди – сжиматься.

Ее мысли становились все туманнее, светлая пелена, словно дымка, застилала глаза. Ее уши словно горели, а все тело стало горячим. Ей казалось, что на ней руки и пальцы Антуана. Возбуждение в ней нарастало, руки стали двигаться резче. Но в момент все ее тело «передернуло» и движения остановились. В ушах был такой шум, словно в голове били в барабан.

– Нужно взять себя в руки, – сказала она вслух, резко перейдя из лежачего положение в сидячее. И тут же сама посмеялась двойному смыслу этой фразы, особенно в данной ситуации

Она встала с кровати и, шаркая тапками по полу, пошла в туалет.

Вечер она провела в компании телевизора и как только выключила его, практически сразу уснула. А за окном, пока что еще вдалеке, были слышны раскаты грома и видны молнии, но все это никак не могло помешать крепкому сну Екатерины.

После ночной грозы, которую Екатерина не заметила, наступило солнечное утро. Капли, оставшиеся после дождя на листьях деревьев, красиво блестели на солнце, а мокрый асфальт постепенно сох и становился не черного, а привычного серого цвета. Даже птицы, казалось, поют более радостно, более звонко, словно родились вновь после этого ночного кошмара.

«Снова утро – снова работа».

Сегодня Екатерину ждал последний день на «старом» рабочем месте. И у нее было такое чувство, что будто бы после сегодняшнего дня будет чего-то не хватать. Радоваться особенно было нечему, потому что она точно также продолжит работать, только в другом городе, а вот чувство досады было. Такое практически всегда случается, когда уходишь с «насиженного» места. И кажется, что этот последний день должен стать чем-то особенным, чем-то запоминающимся.

Но таким сегодняшнему дня стать было, видимо, не суждено. Екатерина также пришла на работу, также отработала, а вечером также пошла домой, только отпросилась на полтора часа пораньше. Отличие от обычного вечера было только в том, что перед уходом ей сказали, как принято в таком случае что-то говорить, много, как принято называть такие слова, теплых слов. И каждому было грустно, жалко, что она уходить. Но искренне было грустно и жалко от того, что она покидает это место лишь малому проценту людей из всех собравшихся.

«Будто похороны. Какой бы человек не был все будут говорить, что он был чудесным».

И домой она шла с двояким чувством. Но быстрый ужин и последовавшие за ним сборы заставили ее сосредоточиться на другом. Чемодан был заполнен доверху, спортивная сумка тоже. И плюс еще две сумки поменьше.

С отцом она договорилась, что они с мамой приедут к двадцати одному часу, чтобы спокойно добраться до вокзала. Сейчас ее часы показывали двадцать часов и двадцать минут. Она села на кровать и тут же ее охватило чувств утраты. Она резко встала и стала обходить комнаты, кухню, коридор, даже туалет и ванную комнату. Ее пальцы пробегали по комоду, скользили по тумбочкам или же касались шкафа. Она смотрела на все эти вещи, словно скоро она потеряет их навсегда, утратит и уже не сможет вернуть. Она знала, что родители будут за всем присматривать, что ничего с ее вещами не случится, но ничего не могла с собой поделать. Ей стали родными эти вещи, эта мебель, этот телевизор. Да даже унитаз и ванная, которые видели больше, чем любой мужчина, стали для нее будто родными.

«Я еще вернусь сюда. Точно вернусь».

Она все готова забрать сейчас с собой в Петербург. Даже снять стекла с окон и увести их с собой. Оставить «голую» квартиру, без плитки, без обоев, без паркета, без окон, без дверей, без всего. Оставить ее такой, какой она была когда только закончили строить дом: бетон и проемы. Даже квартиру родителей она покидала легче, ей было проще. Да и тогда она не чувствовала всего, не этим была забита ее голова. Она хотела быстрее стать взрослее, быть доверенной сама себе. Но с возрастом все меняется и она знала, что когда станет матерью, то и ей самой придется испытать тоже самое, что и ее матери несколько лет назад. Ее ребенок станет жить отдельно. Тяжело ли ей будет или нет, она сейчас не знала. Она еще не родила, она еще не вырастила ребенка. А когда настанет тот час, что придется отпустить ребенка, вот тогда она все узнает, все поймет, и все почувствует.

Она села в комнате на стул и просто стала смотреть в одну точку, перестав двигаться, словно став памятником. И только легкое поднятие груди и тепло тела выдавали то, что она человек, а не памятник.

Но даже такое состояние когда-то да заканчивается. Она посмотрела на часы и увидела, что до приезда родителей осталось не больше десяти минут, если они не опоздают.

«Да они еще раньше на несколько минут приедут».

Она посмотрела в окно – машины не было. Тогда она стала довольно быстро менять домашнюю одежду на уличную. И как раз в тот момент, когда она надела на себя футболку, прозвенел дверной звонок.

«Родители».

И она пошла из спальни в коридор открывать дверь. Посмотрев в глазок, она убедилась, что это мама с папой и открыла.

– Привет, – встретила она их фразой.

– Привет, – они обнялись с мамой и поцеловали друг друга.

– Привет, – мама прошла в перед и теперь они обнялись с отцом и Екатерина поцеловала его, – ну как, ты собралась? – спросил отец, закрывая за собой дверь.

– Практически, – она сразу после своей реплики шмыгнула в комнату, а родители остались ждать в коридоре.

– Я пока в машину все отнесу по-тихоньку, – и отец взял чемодан.

– Хорошо, – Екатерина вышла из комнаты, застегивая браслет часов.

Отец вышел из квартиры и мама с дочкой остались вдвоем.

– Грустно уезжать? – сказала мама Екатерине, да и такой интонацией, что она сразу вспомнила детство.

– Да, – она посмотрела на маму грустно-искренними глазами, – очень, – она подошла к ней и обняла маму. Невольно из ее глаз скатились по щекам несколько слезинок.

– Ты не была так сентиментальна, когда переезжала от нас сюда, – с грустной улыбкой сказала мама, но добро, без укора, после того как они закончили объятия.

– Дура была молодая.

– Да ты и сейчас не старая, – и тут они обе искренне посмеялись.

– Ты считаешь, что у меня все сложится? – спросила Екатерина, смотря в глаза матери.

– Ты про своего французского молодого человека?

– Да.

– Все у тебя будет хорошо. Я это знаю, – ответила она.

И тут Екатерина почувствовала такую поддержку, такое воодушевление, что уверенность теперь никогда ее не покинет. Уверенность в том, что Антуан это тот человек, которого она ждала и с которым она будет счастлива. Такого ответа матери, таким голосом и с такими глазами ей хватило, чтобы больше никогда в этом не сомневаться.

В этом момент вернулся отец.

– Эти сумки брать? – немного запыхавшимся голосом спросила он, указывая на большущую спортивную сумку и, стоящую рядом, сумку поменьше.

– Бери.

Он взял сумки и вышел.

– Мам, я понимаю как вам было, когда я от вас уходила.

– Не понимаешь, – ласково отрезала она, – ты это поймешь только тогда, когда твой ребенок уйдет от тебя во взрослую жизнь, – и тут маму Екатерины настигли воспоминания, – сначала один, потом вторая…потом женитьба, потом…, – а дальше она не могла продолжить из-за подступающего к горлу кома и слез из глаз.

– Успокойся, мам, – она обняла ее, – хоть мы и не рядом, но мы с Сашей всегда с тобой. Ты же знаешь как мы, особенно он, что тут скрывать, вас сильно любит. Но он не показывает это так открыто как могу показать я, – они снова встали друг перед другом,– думаешь, он так не хочет обнять тебя или папу? Думаешь, что он не может также с вами поделиться и даже плакать от всего этого? Он все это хочет и может, но он держит это в себе, он несет любовь к вам всю свою жизнь. Ближе вас, – она положила руки матери на плечи, – для него нет никого. Вы и я самые родные для него. Лиза прекрасная девушка и ее он очень сильно любит, я знаю. Но такой любовью, как он любит нас…он не любит никого больше. И я сильнее вас никого не люблю.

А дальше они стояли молча, смотря друг на друга. И сейчас, в эти секунды, она помнила маму двадцать лет назад и видела маму сейчас. Старость не скрыть, но не на это она смотрела. Она смотрела на глаза. Глаза были такими же, какими она запомнила их в детстве. Они наполнены любовью, заботой. С возрастом Екатерина поняла, что родители иногда ругали их с братом не просто, чтобы покричать, а потому что им было страшно за них, они переживали за них так сильно, что не могли держать в себе эти эмоции. И это помогало, они запоминали и сделав глупость раз, не повторяли ее снова. Но ругали их редко, только совсем в крайних ситуациях. И сейчас Екатерина знала, что пока есть эти люди, пока родители и брат рядом с ней – у нее есть родное место. Это как с кораблем. Где бы и куда он не ходил, у него всегда есть порт приписки, куда он возвращается, где его дом. И этим портом для нее являются мать, отец, и брат.

– Спасибо вам, – сказала Екатерина.

Мама поняла ее и не стала ничего отвечать. Слова были лишними.

Екатерина стала надевать кроссовки и как раз, когда она их зашнуровывала вернулся отец.

– Ну что?

– Сейчас, – она подала последнюю сумку отцу, – идите с мамой, а я сейчас спущусь.

Родители вышли и Екатерина осталась одна, чтобы последний раз окинуть взглядом квартиру. Все было выключено, все вынуто из розеток, кроме холодильника и плиты. Она погасила свет в коридоре, подержав пальцы на выключателе еще несколько секунд. Ну в миг убрала их, проскользив еще немного по стене. Закрыла дверь, вышла на лестницу и закрыла внешнюю дверь. Ключ она поворачивала очень медленно, но закрыв замок, резко его вытащила, убрала ключи в сумку, проверила дверь, подергав ее несколько раз и пошла вниз, к машине, где ее ждали родители.

На улицы было хорошо, довольно комфортно в футболке. Она села в машину, на заднее сиденье, пристегнулась, и машина тронулась.

В машине они практически не общались. Отец вел автомобиль, Екатерина смотрела в окно на Москву, из которой скоро уедет. На Площадь Трех Вокзалов они подъехали около двадцати двух часов. До отправления поезда было еще чуть меньше пары часов.

Отец достал из машины все вещи. Екатерина взяла чемодан, поставила сверху одну из двух сумок поменьше и пошла впереди, катя чемодан рядом. Отец взял большую спортивную сумку и вторую маленькую, по сумке в обе руки. Они с материю шли за Екатериной в направлении Ленинградского вокзала.

На железнодорожном вокзале жизнь активно протекает все двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Как и в аэропорте или в больницы. Никогда не пустует здания вокзалов или приемное отделение больницы, хоть день, хоть ночь, хоть утро, хоть вечер.

«Да тут точно ночью больше суеты, чем днем».

Они шли уже по зданию вокзала к залу ожидания поездов. Свободные места они нашли, но с трудом, и только пару мест рядом. Отец оставил маму и дочь, а сам пошел к путям, да и просто побродить по вокалу. Он не очень любил эту суету, толчею, да и лучше ему было побыть на открытом воздухе.

А между матерью и дочерью наступила такая ситуация, что им просто нечего было сказать друг другу в этот момент. Они все сказали ранее и слова им сейчас были просто не нужны. Но и молчать в такой момент было неловко немного.

– Ты хоть не забывай нас с отцом, – шутя сказала мама.

– Мам, когда я вас забывала? – шутливой интонацией ответила вопросом и Екатерина.

– Ну мало ли, – она взяла дочь за руку и Екатерина сомкнула руку матери.

Дальше они сидели молча рядом, держась за руки. И Екатерина хотела бы что-то сказать, говорить и рассказывать, но не могла. Она не знала, что сейчас сказать, а глупости и банальности говорить не хотела.

«Только в кино и в книгах все знают, что говорить и говорят так, словно каждый из этих героев писатель или творческий человек. А я не знаю, что сказать! Не знаю, что сказать матери перед тем, как уеду. Голова пуста! Да и что здесь говорить? Я уезжаю не так и далеко, я, буквально рядом. Всегда есть телефон и приезжать будем, возможно, что с Сашей вместе. Сейчас мы с мамой и с…(она усмехнулась сама себе) папой, который сейчас тоже где-то здесь, вместе и это главное! А остальное все, все банальные слова – ерунда и они просто не нужны сейчас, в этот момент».

Через некоторое время вернулся отец, а место рядом с матерью уже было свободно и он сел.

– Поезд уже стоит, но посадки, конечно, пока нет, – сказала отец, повернув голову к женщинам и подавшись чуть вперед.

–

Да времени то еще, – намекая на то, что ждать еще прилично, сказала Екатерина.

Так они и ждали поезда – сидели, поочередно ходили, разминая ноги, а в двадцать три пятнадцать решили пойти на платформу, где стоял поезд, так как посадка должна была начаться сосем скоро.

Только они подошли к дверям вагона, как, буквально тут же, началась посадка на поезд. Перед ней стоял только пожилой мужчина, с одним несессером, больше вещей у него не было. У него проверили билет и он вошел внутрь вагона, а следом за ним собиралась заходить Екатерина. Она подала билет проводнице, та за несколько секунд его изучала и пригласила пассажирку в поезд. Вместе с ней зашел и отец. Мать осталась ждать их на перроне. Они протискивались друг за другом в узком проходе вагона. Екатерина нашла свое купе и они зашли внутрь. Милый пожилой мужчина, который был первым в очереди на посадку, оказался ее соседом по купе.

«Осталось узнать еще двух человек».

– Добрый вечер, – сказала она, когда зашла с чемоданом в купе.

– Добрый, – с легкой улыбкой ответил дедушка практически беззубым ртом.

– Добрый вечер, – буквально ввалившись в купе, больше губами, чем голосом сказал отец.

– Добрый, – также поприветствовал мужчина отца Екатерины и чуть склонил голову в знак приветствия, – вы едете вместе?

– Нет, я только провожаю, – ставя сначала чемодан, потом сумки под нижнюю полку, где и было место Екатерины, ответил отец.

– Понятно.

– Извините, вы не присмотрите за вещам? – попросила Екатерина.

«Даже, если он и захочет что украсить, то ему некуда будет это положить, да и не видно, что он собирается это делать».

– Хорошо. Никаких проблем, – он снова улыбнулся, но именно милой и честной улыбкой, а не притворной.

– Спасибо, – сказала Екатерина, и они с отцом вышли из купе, прикрыв за собою дверь.

Идя на встречу основному потоку людей, тем более люди были с вещами и у кого-то этих вещей было довольно много, они худо-бедно вновь вышли на улицу, на свежий воздух. Секунда понадобилась Екатерине, чтобы глазами обнаружить маму.

– Ну что, устроились? – спросила мама у дочки, когда они с отцом подошли к ней.

– Да, папа мне помог, – она окинула глазами очередь в вагон, – вы сейчас уже поедет? – она вернула взгляд на родителей, которые уже стояли рядом Она понимала, что они устают уже больше чем она, а отцу еще вести машину к дому.

– Да уж дождемся отправления, – с улыбкой сказал отец.

– Спасибо, – ей был приятен такой расклад.

– Звони как приедешь, – сказал мать.

– Конечно, позвоню, как буду на месте.

– И аккуратно там будь, хорошо, – это «хорошо» прозвучала из уст отца совершенно не как вопрос.

– Хорошо, – широко улыбаясь, ответила Екатерина.

А сейчас, стоя втроем на перроне, они говорили обо всем, о том, о сём. Им хотелось сказать друг другу, родителям – дочере, а дочере – родителям, как можно больше слов. Даже больше, чем они могут и чем стоит сейчас. Они вспомнили различные забавные эпизоды совместные, случаи. Но всё когда-то, да заканчивается. Вот и сейчас проводница объявила громко, а прощающихся и пассажиров было много рядом с вагоном, что поезд отходит через пять минут.

– Ну что, время прощаться? – сказал отец.

– Да, – грустно подтвердила Екатерина и подошла хоть на полшага, но ближе к родителям, – пока папа, – она обняла отца и он обнял ее, – пока мама, – они обнялись с матерью.

Если эмоции с отцом были более сдержанные, то с матерью они обнимались долго, крепко и близко.

– Ну все, все, Катюша. Иди, – сказала мама, когда сама закончила объятия с дочерью, – пора, – она поцеловала дочь.

– Пока, – Екатерина сама потянулась к отцу.

– Пока, Катя, – он поцеловал ее в щеку, а она его.

Она отвернулась от родителей и пошла к вагону. Она шла небыстро, оборачивалась и видела родителей, которые махали ей рукой, но ей показалось, что до вагона она дошла слишком быстро. А дальше, в один момент, широкий шаг отделил ее и их. А через несколько секунд, когда она шла к своему купе, поезд толкнулся и пошел в направлении Санкт-Петербурга, оставляя за собой Москву.

«Отправился от родителей к брату».

Вернувшись в купе, она застала там уже трех человек. К пожилому мужчине прибавились женщина средних лет со злым и одновременно с тем красивым лицом и ее, судя по всему, дочка или внучка, Екатерина не могла понять. Девочке было лет десять-двенадцать.

– Здравствуйте, – сказала Екатерина как вошла.

– Здравствуйте, – сказала женщина, а следом за ней поприветствовала ее и девочка. Они сидели как раз на месте Екатерины.

Екатерина присела рядом с дедушкой, которой уже был в очках и читал какую-то тонкую книжку.

– Я Алла, – представилась женщина, положив руки на стол, – а это, – она обняла девчушку одной рукой и прижала к себе, – Нина, моя дочь.

– Очень приятно, Екатерина, – кольца на безымянном пальце правой руки у женщины не было.

«Да и на левой нет».

Мужчина заложил страницу закладкой, положил книгу на стол, а на книгу очки, и тоже представился.

– Денис Антонович, – сказал он, повернув голову к Екатерине, – приятно познакомиться.

– Взаимно, – с улыбкой сказала Екатерина.

Девочка зевнула и ее мама не могла этого не заметить.

– Вы не против, если мы переоденемся на ночь? – спросила она, больше обращаясь к мужчине.

– А, конечно, конечно, – он встал с полки и направился к выходу из купе.

– Я вам тоже не буду мешать, – сказала Екатерина и вышла следом из купе, закрыв за собой дверь.

Они встали рядом перед купе.

«Смотрю, популярно здесь общаться (она посмотрела налево и направо, где стояли несколько пар собеседников)».

– Значит, вы едете в Петербург, – сказал мужчина, чтобы начать диалог.

– Да, – подтвердила Екатерина.

– Много вещей у вас для путешествия, – с улыбкой заметил он.

– Да, придется пробыть в городе на Неве довольно долгий срок. А у вас наоборот вещей немного.

– Да у меня их нет практически, – сказал пожилой мужчина и посмеялся, кротко улыбнулась и Екатерина, – нет надобности.

– На день? Или наоборот, на день были в Москве?

– На день в Петербург. На кладбище, – уже с грустью в голосе сказал он, а потом Екатерина увидела грусть и в глазах.

– Извините, – сказала Екатерина и опустила голову.

– Да ничего. Хотите я вам расскажу о них? – уже воодушевленно сказал он.

«Нужно выслушать. По нему видно, что он хочет это рассказать. О своей семье что ли он будет говорить?».

– Конечно, я вас выслушаю, – сказала она очень скромным тоном, пытаясь передать, что ей не безразлично, но и интонацией, что ей интересно, она, конечно, не могла говорить.

– У меня там похоронены жена и дочка, – «точно о семье», – они умерли в сорок втором году. В самом его конце. Я тогда был солдатом, защищали мы все город Ленинград. И я говорю не про военных, не только про военных. А про детей, про стариков, про больных, про женщин. Конечно, в семье не без урода, но такие были очень редко там. Я про грабежи, мародерство и тому подобное. Вот и моя жена и дочь оказались в Блокаде. Вообще, женщинам была уготована самая трудная участь в этой войне. Всем женщинам, всех стран и государств, которые принимали участие в войне. А умерла моя семья банально по тому времени – от голода. Их отправили в госпитали, но они были такими…это страшно. Представьте, когда, – он показал руками от головы до пояса, а дальше сделал продольное движение, будто говоря «и ниже», – ваша кожа обтягивает ваш скелет. Это так и было. Вы буквально видите кости, ребра, череп, на котором уже нет волос. Обтяните плотно кожей макет скелета человек из класса биологии, вставьте ему глаза, только которые уже практически безжизненны, зубы можете не вставлять, не у всех они оставались, и вы увидите что такое Алиментарная дистрофия третьей степени. Но вы будете знать, что это скелет, а не человек. Он не одушевлен. Вот такие были и люди тогда, в том городе. Не все, конечно не все. Но так они умерли. Мои близкие. Мне остался только их прах, который я оставил в квартире, и сказал себе, что если не умру, если бомба не сотрет к черту дом, где я «их» оставил, то я их похороню. Как видите, дом устоял, а я выжил, хоть и был ранен не один раз, но не смертельно каждый из них. И знаете…тогда, когда такое происходит, когда такое видишь…это больно, но это не боль утраты, не боль скорби, это боль злобы. Ленинград тогда, нет, он не умирал, а жил! Как он жил…я не могу понять до сих пор. И, наверное, не пойму никогда, что все мы сделали, особенно жители отрезанного города. И фашисты не понимали, когда слышали в этом, как казалось, мертвом городе, музыку, когда люди умирали, но не сдавались, когда они жили! Они просто, – он сказал грубо, – от такого. Сами вспомните фильм «Блокада». Будрайтис там все это сыграл просто блестяще! И знаете, такое и правда, никогда не выходит из головы. Я говорю о себе, но уверен, что у большинства все также. И порой, чаще всего ночью, во снах, я вновь вижу моя жену, дочь и знаете как выглядит этот сон? Сначала они гуляют в цветущем парке, везде зелень, светит солнце, а потом миг, – он провел указательным пальцем перед собой быстро слева направо, – и они уже ползут ко мне такими, какими я их видел последний раз, по снегу, – он сделал паузу и устремил свой взгляд в окно.

В этот момент женщина открыла дверь купе.

– Мы закончили, – сказала она.

Екатерина только кивнула в ответ и женщина прикрыла дверь.

– Потом я женился второй раз, – продолжил мужчина, смотря на темноту за окном идущего поезда, – у меня двое детей. Снова, кстати, девочки, – когда он это говорил, он повернул голову к Екатерине и улыбнулся, затем снова стал смотреть в окно и продолжил, – так что цените! Цените и помните то, за что воевали люди, за что терпели насилие женщины, за что умирали дети. Если бы у меня была возможность что-то одно изменить в жизни людей…я бы к чертовой матери уничтожил всё оружие на Земле, – он поднял глаза на Екатерину, – и сделал бы так чтобы никто никогда не смог его производить.

– К сожалению, войны – это деньги. И очень часто те, кто их затевает, эти войны, о людях думают в последнюю очередь. Если думают о них вообще, – вставила тихо и грустно Екатерина.

– Согласен с вами. Сейчас этот действительно, просто деньги. А главное то, что всем на это плевать.

– Знаете, я впервые общаюсь с участником войны вот так…близко. Мне кажется, что вы могли бы рассказать еще очень очень многое.

– Конечно, – он сделал паузу и сказал четко и жестко, – могу, – а затем всем телом повернулся к Екатерине и посмотрел ей прямо в глаза, – но я думаю, что вы не захотите слушать обо всём этом Много снято достойных фильмов в Советском Союзе об этом. Война рассмотрена с различных сторон и разными взглядами. И они все, эти фильмы, книги, правдивы, честны. Но. Запомните одно – все было гораздо страшнее.

Екатерина вмиг вся вздрогнула.

– Есть что-то, что навсегда остается здесь, – он указал на голову, – что нужно пережить, чтобы ощутить всецело. И если люди об этом когда-то забудут, скажут чтобы все это ерунда, особенно жители стран, переживших это…цикл повторить, только кровавее, страшнее, ужаснее.

Екатерина стояла и не двигалась. Кроме них в проходе была еще одна пара мужчин в самом конце вагона, которые яростно что-то обсуждали.

– Спасибо вам, – только и смогла она сказать сейчас.

– Когда я вижу таких девушек как вы, то я не беспокоюсь за то, что память об этом всем не умрет. Надеюсь, что в нашей стране осталось большенство именно таких людей. Главное, не забывать это, но и шибко праздновать и делать что-то глобальное , делать из этого великое торжество тоже нельзя. Хоть это и победа, великая победа, без преувеличения. Но в первую очередь это боль, это страдания, которые пережили люди. Праздник скорби и радости. Но больше все же скорби, а лишь потом радости. И я надеюсь, что больше никогда не увижу танки на площади Урицкого.

– Вы говорите абсолютно также, как и считаю я сама, – тут Екатерина решила сменить тему, – вы спать пойдете?