Змееловов больше нет

Змеев всегда рождалось немного меньше, где-то два к трем в пропорции к людям. Как с этим обстояло сейчас, я не знала. Великий Змеелов каждый раз твердил, что гадов все меньше, что скоро удастся вытравить скверну, гнилое семя из человеческого рода. Но я давно перестала ему верить, а взять точные цифры было негде, никто не вел подсчетов.

Понять, змей или человек вырастет из ребенка, невозможно: один корень, одна кровь. Только боги, сообща творившие мир и его обитателей, знают, почему кто-то так и остается ходить на двух ногах и ведает огнем и ветром, а кто-то – обретает второй облик и управляется с землей и водой. Так было всегда, так остается поныне, несмотря на то что змееловы потратили уйму сил и времени на эксперименты и поиски ответов, пытаясь найти способ выявления змеенышей еще в зародыше или вовсе – научиться предотвращать их появление.

Подробностей я не знала и никогда не интересовалась ходом экспериментов. Только малодушно радовалась, что я боевой маг, а не ученый, и не имела касательства к этим исследованиям: слишком хорошо знала методы и жестокость ордена. И с облегчением принимала отсутствие каких-то значимых подвижек, о которых непременно объявили бы всем.

Наверное, не просто так старый коршун столь высоко ставил это исследование, потому что именно его неудача в конечном итоге уничтожила почти четверть века царствования Великого Змеелова. Можно бояться змеев издалека, можно ненавидеть, можно кидать камни в пойманных «гадов»: человечье стадо жестоко. Но далеко не каждый сумеет отдать своего ребенка палачам. Даже не младенца – уже почти взрослого сына или дочь. Может быть, единственное дитя. И чаша терпения переполнилась.

Сейчас, оглядываясь назад и вспоминая истоки этого безумия, этой самоубийственной слепой резни, многие задавали себе вопрос: как такое получилось? Почему братья, сестры, родители и дети вдруг стали чужими друг другу? Всеобщее умопомрачение, массовая истерия – иначе не скажешь.

Все началось со страшного мора. Зеленая гниль выползла из Чумных болот – мертвых земель далеко на западе, вблизи которых селились неохотнее всего и только самые отчаявшиеся, пропащие.

За считаные дни эпидемия докатилась до столицы. Оборвались портальные связи с соседними мирами, мы оказались заперты наедине со страшной, мучительной смертью. С болезнью, сжиравшей людей за несколько дней. Змеев зеленая гниль по какой-то причине щадила, а их целительная магия не могла помочь умирающим, лишь немного облегчала муки.

И вот тогда появились змееловы – на волне ужаса перед смертью, на волне зависти к тем, кому не грозила болезнь. Они обвинили во всем Долгую Змею и ее детей, и семена эти упали в благодатную почву, щедро удобренную смрадными трупами жертв мора. И заживо гниющий мир щедро умылся кровью.

В связи с этим закрытые порталы оказались даже благом. Пожелай кто-то захватить нас, и противиться было бы некому, а вот люди, готовые предать родину ради шанса на безопасность в другом мире, нашлись бы в изобилии. Открыли бы, впустили, да еще и помогли.

Сейчас, с высоты прожитых лет и через призму полученных знаний, я воспринимала подростковые воспоминания о том перевороте совершенно иначе. Тогда было просто страшно, и змееловы, с их хорошими речами и добротой к человеческим детям, казались посланниками Спасителя, поэтому в орден я вступила не раздумывая. А теперь – с трудом верила, что Великий Змеелов не приложил руку к тому мору. Нет, это было бы слишком даже для старого коршуна, и на допросе он пел о другом, но все же… Все же поверить в подобное куда проще, чем в совпадение и тот бред, который нес старик.

Но если вдруг вскроется причастность ордена к эпидемии и открытие это станет достоянием общественности, мне останется забиться в какую-нибудь глухую нору и молить богов о легкой смерти. Потому что гражданскую войну рядовым змееловам еще могут простить, а вот если они приложили руку к мору…

Из размышлений меня вырвал бой вокзальных часов, провозгласивших полночь, и почти сразу после них глас с потолка объявил о начале посадки на мой рейс.

В просторной двухместной каюте предстояло провести чуть больше полутора суток. Неприятный серо-зеленый цвет шершавых, чуть теплых и как будто постоянно влажных на ощупь стен в первом классе закрывали плотные гобеленовые драпировки – ненавязчиво-однотонные, темно-золотистые. Две широкие койки через проход, занятый полированным деревянным столом теплого, красновато-коричневого оттенка, наверху – две багажных полки и белая полусфера светильника в середине потолка.

Я подняла край клетчатого пледа, застилавшего мою койку, с удовольствием оценила хрустящую белизну чистого белья. Заметила висящий сбоку от двери большой пушистый халат.

Прекрасные маленькие радости жизни. Неприхотливая в быту, путешествовать я в последние годы предпочитала с комфортом, довольно уже натирать мозоли седлами. Это в молодости можно было себе позволить, а сейчас я предпочитала никуда не спешить, а если спешить – то только телепортом. Не говоря уже о том, что в комфортабельной каюте гораздо удобнее знакомиться с бумагами.

Вспомнив про них, я достала из чемодана папку и приподнялась на носочках, чтобы затолкать его на верхнюю полку.

– Ух, как мне с соседкой повезло! Хороша! – Одобрительный комментарий сопроводил звучный шлепок по заднице. По моей.

Я настолько оторопела, что в первый момент не отреагировала вовсе. Не то что оплеухой не ответила, даже молнией не ударила, что обычно происходило рефлекторно. Потом резко развернулась на каблуках… и порадовалась собственной заторможенности. Ведь убила бы дурака!

На соседней койке, весело болтая ногами, сидел маленький, сухонький старичок. Он, наверное, и в юности статью не отличался, а сейчас вовсе был мне в лучшем случае по плечо.

– Хороша! – повторил он, восхищенно прицокнув языком и глядя снизу вверх хитрющими, ясными глазами без малейшего признака старческого слабоумия. Сосед задорно улыбался и азартно потирал ладони. – Ну что, будем знакомиться?

– Скажите, вы желаете сойти с этого червя живым? – ровно спросила его.

– Ух, грозная какая! А ты не смотри, что я старенький, я, может, еще о-го-го!

– Я боевой маг, – продолжила тем же тоном, хмуро глядя на попутчика. Того, правда, совсем не пронимал тяжелый взгляд, отработанный на курсантах и младших членах ордена. – Я сначала бью, потом разговариваю. Чудо, что сдержалась сейчас!

– Ух! Говорю же, хороша! Люблю женщин в форме! – мечтательно зажмурился он и даже звонко причмокнул. – А так, может, и не худший конец для старика – от руки красотки, а?

Попутчик рассмеялся своей шутке, а я лишь пожала плечами, села на койку и начала стаскивать сапоги. В любом случае он предупрежден и совесть моя чиста. А если желает сунуть голову Змее в пасть – кто ему запретит! Видимо, пожил достаточно и терять ему нечего.

Не получив ответа, старичок не расстроился и бодро затрещал обо всем на свете. Я мрачно спросила себя, почему не взяла одноместную каюту, и тут же ответила: на этом рейсе таких попросту не было. А добираться с пересадкой или ждать еще почти сутки совершенно не хотелось.

Сбросив сапоги на пол, я устроилась на койке с ногами и погрузилась в изучение выданных королем бумаг. Пока сосед не распускал руки, я вполне могла потерпеть его, причем без особых неудобств.

Расчет оказался верен, и даже не пришлось прибегать к защитным заклинаниям. Стоило немного отвлечься, и я просто перестала воспринимать болтовню попутчика, а тому, кажется, и не требовалась реакция слушателя, хватит и молчания.

Поначалу игнорировать его вот так было неловко. Старый человек, вероятно одинокий, не так уж часто ему доводится поговорить хоть с кем-то! Но я быстро заткнула совесть напоминанием о начале знакомства. Сам виноват: не стал бы распускать руки, я бы наверняка пожалела его и постаралась поддержать светский разговор.

Все-таки репутация змееловов имела свои плюсы: никому бы и в голову не пришло хватать ястреба за задницу, это очень неприятный способ самоубийства. А сейчас… Легкомысленная голубая блуза навыпуск, удлиненный светло-серый жилет с тонким поясом – и кто под всем этим отличит военную выправку от отличной осанки?

Каюта мелко задрожала, по стенам прокатился длинный, протяжный стон – сигнал о погружении. Койка дернулась, заставив меня ухватиться для надежности за стол и придержать второй рукой бумаги на коленях. Пол накренился, тряска усилилась. Сейчас червь полз по спирали вниз, к близким в этом месте водам Океана: именно толщина породы определяла, где можно, а где нельзя строить червячные станции.

Спуск занял немногим больше получаса. Еще один стон другой тональности – и мир вокруг выровнялся, а тряска прекратилась.

Я с минуту прислушивалась к наступившей тишине – не считая болтовни соседа, – и старалась дышать ровно, чтобы унять застучавшее в горле сердце.

В такие моменты всегда не по себе. Жутко думать, что длинное гибкое тело извивается над Бездной, почти прижимаясь спиной к Тверди. А внизу, под ногами и его брюхом, – изначальный безбрежный и бездонный Океан. И живущие в его глубинах древние чудовища, которые вечно парят в толще воды.

Говорят, воды Океана в глубине столь прозрачны, что сквозь них, особенно у края Тверди, можно увидеть блеск чешуи. Глупости, конечно: Долгая Змея для этого слишком далеко, ее даже сквозь толщу воздуха видно очень редко. Вот если немного отплыть от берега, тогда – да, можно увидеть. Но близко все равно не подобраться: вдоль края Мира, там, где лежит в воде ее бесконечное темное тело, удерживая небосвод, вихрятся такие течения и такие ветры – никак не добраться. Говорят, если нырнуть на черве поглубже, можно преодолеть эту преграду, но там свои опасности. Если у кого-то подобное и получилось, он промолчал.

Черви считаются самым надежным транспортом. С ними почти не случается аварий, они прекрасно дрессируются, послушны погонщику, а существа из глубин, которые способны причинить им вред, почти не поднимаются к Тверди. Но все равно страшно, потому что здесь от тебя уже ничего не зависит, и если с червем что-то случится – это смерть.

Раньше погонщиками служили в основном змеи. Потом червей почти не осталось, как и чешуйчатых; насколько я знала, сейчас их работало меньше десятка. Но дефицит не грозил, потому что путешественников тоже стало гораздо меньше: население Мира с прихода зеленой гнили и по сей день сократилось как минимум втрое.

Великий Змеелов утверждал, что остальных червей увели змеи-погонщики, унося в их чревах сородичей, и сетовал на то, что там проклятых гадов не достать. Где – «там», не ответил ни разу. В последние годы я надеялась, что это было именно так. Не представляла, где эти беглецы могли найти прибежище, но – надеялась.

Может, Долгая Змея смилостивилась над своими детьми и дала им прибежище на кончике хвоста? Где-то же прятались змеи-беглецы! Вполне возможно, что именно те беглецы, которые украли червей, и пытались сейчас договориться с королем. Если это на самом деле так, если они выжили… Один червь способен унести полтысячи пассажиров, а их было несколько десятков! Может, не так уж мало змеев уцелело?

Прошла официантка, предлагая всем желающим чай и легкие закуски. Я отказалась, а сосед на некоторое время умолк, шумно хлюпая и дуя в высокую кружку с удобным широким дном. Потом погас общий свет, и некоторое время я читала под небольшим ярким светильником, расположенным в изголовье койки. За это время старик, вздыхая и охая, продолжая болтать, судя по шуршанию, переоделся ко сну и забрался под одеяло.

Некоторое время повисела тишина, а потом…

Тому, что он храпит, я уже не удивилась, как и бормотанию во сне. Но это мелкое неудобство всерьез не обеспокоило, хватило накинуть полог тишины – незаменимые чары в дороге.

Ложилась я уже ближе к утру, когда слова начали скакать и расплываться перед глазами, а нос пару раз чуть не уткнулся в листы. Не спать, увы, невозможно, а спать… Я знала, что меня там ждет. От кошмаров уже давно ничто не помогало – ни чары, ни снадобья, ни самоубеждение. Каждый раз оставалось лишь надеяться, что сегодня повезет: все же сны были милосердны и приходили раз в три-четыре дня, не чаще, иначе я давно бы уже окончательно сошла с ума или свела счеты с жизнью.

Впрочем, именно сейчас надежда была очень слабой: слишком насыщенным выдался день.

Днем ранее

Времена каменных застенков, сырых и провонявших кислой кровью пыточных прошли давно. Ушли в прошлое зловещие, безобразного вида конструкции, один облик которых вызывал у неподготовленных людей тошноту. Сейчас допросная больше напоминала больничную палату или, скорее, ту часть морга, где прозекторы проводят свои исследования.

На белом мраморном столе, изрезанном символами и запутанными линиями, напоминающими трещины в камне, сейчас лежал старик. Рубаха из небеленого полотна и такие же портки отчасти скрывали тощие телеса, покрытые желто-серой кожей с пигментными пятнами и пучками седых волос. Тщедушное тело порой выгибалось от боли – насколько позволяли держащие его ремни. Когда судорога проходила, на головы окружающих и тех, кого здесь не было, сыпались проклятья.

Четверо, собравшиеся вокруг стола, не обращали внимания на ругань: все ждали.

Роль палача при артефакте исполнял невозмутимый, как глыба льда, мужчина средних лет – подтянутый, обаятельный; когда он улыбнулся мне при знакомстве, на щеках появились трогательные ямочки. Сейчас, правда, он был спокоен и сосредоточен – работал. Сидел в изголовье стола, там, где располагались управляющие пластины, и, подобно композитору, создающему новую пьесу, порой задумчиво касался клавиш в одному ему понятной последовательности.

Король сидел в кресле сбоку от стола, чуть поодаль. Он буравил взглядом основание стола и порой недовольно кривился – происходящее было ему противно. Рядом со столом, следя за ломкой магических и психических барьеров с академическим интересом, стоял молодой энергичный мужчина – Мориц Сенад, занимавший при короле должность начальника службы безопасности. Его любопытство вызывало главным образом время, которое затратит палач на подготовку «материала для допроса».

А напротив него, через стол, стояла я, сцепив за спиной руки. И получала удовольствие.

Было так ново и так приятно видеть Великого Змеелова столь жалким, беспомощным, обреченным. Маленький, трусливый, убогий человечек, состоящий почти из одной ненависти, – я даже предположить не могла, откуда ее столько взялось. Хитрый и изворотливый, этого не отнять; безжалостный, с удовольствием ломавший судьбы. Никому не нужный теперь, кроме своих палачей.

– Можно начинать, – через некоторое время разрешил артефактор. И Сенад с предвкушением в глазах открыл свой блокнот с заметками.

Великий Змеелов плевался ядом, но отвечал на вопросы. О приказах и казнях, о грешках своих любимцев и захвате власти. О Создателе, который явился ему во сне незадолго до появления зеленой гнили и назвал его, Ворика, спасителем. О том, как придумал делать из крови змеев лекарство от болезни, как использовал его для манипуляции людьми…

Много чего говорил, заполняя один за другим звуковые кристаллы для архива. Под конец осип и он, и следователь, и даже я была к этому близка, хотя вопросов задавала куда меньше, чем Мориц. О тех вещах, в которых, отлично зная орден изнутри, понимала куда больше сторонних наблюдателей.

Когда кристаллы закончились, пришлось слать одного из ожидавших за дверью людей за новыми.

– Тварь! – прошипел мне Великий Змеелов. Молчать на этом столе сложно, мучительно больно – рвется наружу все то, что прежде было сокрыто. И если не задавать нужных вопросов, объект обычно начинает говорить обо всем, что приходит в голову. – Змеиная подстилка! Надо было сжечь тебя еще тогда, вместе с ублюдком…

– Ты свою возможность упустил, – ответила я, равнодушно пожав плечами. – Теперь я погреюсь у твоего костра.

Провоцировала. Низко, недостойно – издеваться над тем, кто не может ответить, бить лежачего. Но я слишком ненавидела этого человека, чтобы помнить о каком-то благородстве.

Вместо внятного ответа он опять разразился бранью. Кажется, та грязь, которую исторгал Великий Змеелов сейчас, составляла основу его сущности.

– Проклятье, – пробормотал Орлен. – Мориц, в следующий раз будь более предусмотрительным!

– Простите, ваше величество, – развел руками тот. Он тоже, как и я, давно примостился на табуретке. Стоять столько времени почетным караулом у одра старого коршуна – много чести. – У меня никогда допросы не затягивались на шесть часов без перерыва. И, надеюсь, впредь не затянутся!

– Надо было придушить отродье сразу, брюхо тебе вспороть. Зря решил использовать… – прокашлял Великий Змеелов.

Меня словно окатило холодной водой.

– Мой сын… жив? – подалась я вперед, приподнявшись на стуле.

– Сдох уже небось в какой-то канаве, – хрипло расхохотался старик.

– Он родился живым?! Куда ты его дел, падаль?! Говори!

– Норика, прекрати! – рявкнул Мориц, вскакивая. С грохотом упал его стул.

Подоспел со своего места король, сообща мужчины оттащили меня от Великого Змеелова.

– Ты его прикончишь и тогда точно ничего уже не узнаешь! – пытался воззвать к здравому смыслу Орлен.

– Норика, это будет слишком легкая смерть, не надо!

Меня трясло. Я даже не вспомнила сейчас о магии, хотелось голыми руками разорвать на части дряблое, высохшее тело, вырвать горло, чтобы только не слышать хриплого издевательского смеха. Я не слышала ничего, кроме этого смеха, и хорошо, что физически мужчины были сильнее: слова их до меня не доходили и никакого воздействия не имели.

Безобразие прекратил палач. Он на несколько секунд оставил свое место, налил воды из графина в стакан и выплеснул мне в лицо.

– Прошу прощения, ваше величество, в вас я попасть не хотел, – флегматично уронил в наступившей тишине мужчина, тихо поставил стакан и вернулся к своему месту.

– Ничего страшного, – кашлянул Орлен, по-простецки утирая брызги с лица рукавом.

– Простите за эту вспышку, – ломким, дрогнувшим голосом проговорила я, следуя королевскому примеру и утираясь рукавами формы. – Я…

– Сядь. Сейчас все выясним. – Мориц кивнул на стул, и я обессиленно на него опустилась. От накатившей слабости подгибались колени.

Вот только ничего больше о моем ребенке Великий Змеелов сказать не мог. В приюте, куда его отдали, случился пожар, и след мальчика, которому тогда было четыре года, оборвался. Его никто особо не искал, не видели смысла: я и так слушалась отлично и не давала повода усомниться в верности ордену. «Сдох – и сдох твой ублюдок!» – хрипло каркал старик.

Но поверить в это снова? О нет, это тогда я была глупой девчонкой, которая не ставила под сомнение слова наставников. А теперь у меня появилась цель в жизни, смысл. Хотя бы на короткое время, пока не выяснится, что…

Нет, вот об этом точно не стоит думать. Не сейчас.

Глава 2

Океан у ног

Мне снился огонь. Старое сухое здание трещало, дым ел глаза и забивал горло. Злое, ревущее пламя клацало пастью и отказывалось подчиняться. Вырвавшись из-под контроля, оно бесновалось, стремилось сожрать все, до чего могло дотянуться. Мстило за годы, века рабства.

Горела кожа, горели руки, глаза. Боль выгибала распятое на мраморном столе тело, выжигая кровь и даже душу.

А потом слышные сквозь вой пламени крики и плач утонули в грохоте рухнувших перекрытий. И я проснулась, рывком села на кровати, загнанно дыша. Дрожащей ладонью стерла пот со лба.

От резкого движения истончившийся за ночь полог тишины лопнул, поэтому вежливое «доброе утро, красавица» соседа я услышала и даже ответила чуть хриплым со сна голосом. Не глядя в его сторону, набросила халат поверх длинной свободной сорочки, в которую переоделась перед сном, и отправилась умываться.

К тому моменту, как привезли завтрак, я успела привести себя в порядок в уборной и вернуться посвежевшей. Строгая, точная и расторопная, как хорошо отлаженный механизм, горничная в несколько секунд расставила тарелки, так же механически пожелала приятного аппетита и ушла в следующую каюту, а мы остались вдвоем.

Сосед сегодня был неожиданно, я бы даже сказала, пугающе молчалив. Сосредоточенно жевал омлет, прихлебывая ягодный компот. Глядел в тарелку, изредка косился в мою сторону.

– Плохо? – спросил наконец.

– Почему же? Весьма недурно готовят, – возразила я.

Старичок захихикал в кулак, потом прокашлялся и пояснил:

– Сны. – Сосед кивнул на мою койку. – Могу средство дать. От совести, конечно, не поможет, но спать будешь лучше.

– Оставляя за скобками вопросы совести… Вы действительно думаете, что я возьму какое-то средство у полоумного старика, который при первой встрече схватил меня за задницу? – спросила с легкой растерянностью.

Он опять захихикал.

– А у Язода Самоса?

– Тем более! – ответила без раздумий, чем вызвала еще один приступ веселья.

– Я дурного не думаю, помочь хочу, – попытался он настоять на своем.

– В помощи не нуждаюсь.

– Ишь ты, гордая какая! – Кажется, старый алхимик немного обиделся. – Наказываешь себя?

– Вам не верю, – возразила спокойно. – И не поверю, можете не пытаться.

Он вновь хмыкнул, но умолк, продолжая коситься. Пристальные взгляды раздражали больше болтовни, но недостаточно, чтобы вывести из себя.

Как интересно повернулась жизнь. Мы одинаково верно служили змееловам, потом оба вовремя их предали и теперь бежали на юг – не то от прошлого, не то в надежде на будущее.

– Моя жена была змеей, – задумчиво проговорил Самос. – Я продал душу Ворику в обмен на ее жизнь. Двадцать лет она почти не выходила из дома, чтобы не привлекать внимание. Моя Тинни никогда не говорила об этом, но я чувствовал, она бы предпочла такой жизни смерть. Только меня не хотела обидеть и не могла бросить. Но все равно зачахла. Да.

– Сочувствую вашему горю, – проговорила я. Вполне искренне: неведомую Тинни, которая провела двадцать лет в заключении и постоянном страхе, было жаль.

– Я потому и говорю, что про совесть знаю все. Точно не хочешь зелье?

– Воздержусь.

– Я в Столбы еду, – сменил тему Самос. – Везу Тинни к морю. – Он похлопал себя по груди напротив сердца. – Она по нему больше всего скучала, а раз змееловов больше нет – то и толку от меня немного. Поживу там сколько-то. Если вдруг нужен будет старый алхимик – заходи, гостевой дом «Красная крыша».

– Спасибо за предложение.

Как он догадался, кто я, спрашивать не стала. Среди верхушки ордена было не так много женщин, а Язод Самос был вхож к Великому Змеелову. Где-то там и пересекались. Может, нас даже знакомили, но у меня дурная память на лица.

Алхимия… странная наука. То ли дело артефакторика – все просто, логично, важна каждая закорючка, и расположена она на строго определенном месте. А алхимия почти как кулинария, только на порядок сложнее; я никогда не могла ее понять. Щепотку того, на глаз этого, приправить случайностью, довести до кипения в полнолуние за час до рассвета и пять раз подпрыгнуть на левой ноге. И при точном следовании рецепту у одного получится именно то, на что он рассчитывал, а у другого – слабительное вместо обезболивающего, и это в лучшем случае. Дар к алхимии либо есть, либо нет, и чаще всего именно его наличие определяет стремление к котлам и ретортам. Очень редко алхимиком пытается стать бесталанный в этом деле человек или змей, и ничем хорошим это обычно не заканчивается.

У алхимиков чаще всего очень слабый магический дар. Например, какая-нибудь домохозяйка или пастух из глухой деревни были потенциально сильнее Великого Змеелова. Мне кажется, отчасти поэтому тщеславный барон так ненавидел весь мир: не хотел довольствоваться единственным талантом, мечтал стать лучшим во всем. Изыскивал способ отъема магии и использования ее в личных целях.

Я давно это подозревала, а на допросе только нашла подтверждение: меня он выделил, приблизил и после оставил в живых в первую очередь с этой целью. Чтобы под рукой всегда находился кто-то с незаурядными способностями, кого при необходимости можно пустить под нож. Да и власть над сильными магами очень ему нравилась. А потом, когда исследования провалились, я уже начала приносить пользу.

Сожри Долгая Змея его душу… Не хочу больше думать об этом человеке!

Весь день сосед больше помалкивал, в отличие от вчерашнего. Сказались грустные воспоминания о покойной супруге или он просто выговорился вечером – не знаю, меня одинаково устраивали оба варианта. После завтрака алхимик сидел с какой-то толстенной книгой, порой что-то выписывая в потертый блокнот, а после обеда вовсе ушел, оставив меня до ужина в одиночестве.

Я смутно припомнила, что в описании этого червя упоминались какие-то общие развлечения вроде ресторана и игровых комнат. Кроме того, за день транспорт несколько раз поднимался к поверхности, делая промежуточные остановки и предоставляя возможность желающим размяться.