Красное небо

Даже интересно было бы узнать, откуда у детей столько денег. Вроде бы, светлое социалистическое будущее еще не наступило, хотя и приближается стремительно, и обещает совсем уже скоро изменить весь окружающий мир, но пока оно все еще недостаточно овладело действительностью, чтобы можно было принять наличие у ребенка такой суммы, как совершенно естественное обстоятельство.

И увлекшись мыслями, девушка едва не забывается, а теперь оглядывается снова и рассматривает тупик, в котором оказалась, уже внимательнее. Здесь стоит деревянный сарай. Дерево черное, словно обожженное, но сарай цел. Над ним густой тучей нависает зеленая лапа старого дерева. Лавку окружают кусты, рядом стоит москвич, и видна лишь дверь в подъезд двухэтажки, а кругом будто ничего больше и нет. Звуки машин и людей доносятся с улицы неопределенным эхом, не разрешающим угадать направление, и создается удивительная атмосфера. А затем из подъезда выходят две женщины, и Оливия тут же встает и торопится уйти.

Как раз в соседнем дворе плачет ребенок. Мальчик, сев в песочнице и раскинув ноги, плачет, задрав голову к небу. Вокруг ходят люди. Одна женщина, проходя мимо, даже не сдерживается, подходит и спрашивает мальчишку о чем-то, но затем встает и уходит, а отсюда, из-за угла, комсомолка не может расслышать их разговор.

Наконец, прислонившись к стене, в мыслях ощупав спрятанный в рюкзаке толстый кошель, девушка выдыхает слегка даже недовольная тем, что простояла так долго, все еще не сделав очевидный вывод. А следом она, помотав головой и таким образом выразив недовольство собственным поведением, выходит из-за угла и направляется к мальчику.

– Ты чего сопли развесил? – звучит приятный голос.

Перестав рыдать, мальчик открывает глаза и видит перед собой такую красивую, такую ослепительную особу, что даже и ему, всего лишь ребенку, становится даже интересно. Он протирает глаза, а затем взглядывает на Оливию уже не заплывшим взглядом и от удивления открывает рот, впервые увидев настолько красивую девушку.

– Ну? Чего застыл? – улыбается комсомолка.

– Я… я… поте… ря-ха-ха-л! – не выдерживает мальчик.

– Ну-ка не реви, – отвечает девушка строгим тоном.

Ребенок на удивление быстро успокаивается, хотя и продолжает шмыгать, а Оливия, смягчив выражение, продолжает расспрос.

– Что потерял, расскажешь? Вдруг я видела где-нибудь.

– День… день… гу… – продолжает мальчик шмыгать.

– Не деньгу, а деньги.

– День… ги… – ставит мальчик ударение на последний слог, но девушка решает уже его не поправлять.

– Просто деньги? – старается Оливия незаметно расспросить мальчика о кошельке. – Или еще что-нибудь?

– Да… – шмыгает тот, утирая слезы. – Деньги… и… фантики… и… бабушкин… коше-хе-хе-хе!

Не выдержав, он начинает реветь, но девушка уже получила всю нужную информацию, а потому успокаивает ребенка она вновь строго.

– А ну не реви, я кому сказала, – добрым, но строгим тоном велит она мальчику. – Ты же мужчина. На вот, нашла я твой кошелек.

Мальчишка сразу же перестает рыдать, протягивает руки, а Оливия почти отдает находку, но вдруг резко оттягивает кошелек на себя.

– А плакать больше не будешь? – спрашивает она, и лишь получив обещание больше не реветь, отдает кошелек, улыбается и, растрепав мальчику волосы, уходит.

Может, ее бы и не выгнали, но взглядов незнакомок было достаточно. Выйдя со двора и вернувшись на улицу, девушка отправляется в сторону дома. Нужно пройти до светофора, затем перейти на другую сторону, дойти до первой девятиэтажки, а там повернуть во двор. Там вытоптанная тропа, окруженная травой, проведет до арки, снова нужно будет перейти улицу, и за еще одной аркой будет ждать родной двор. И на протяжении всего пути девушку будут сверлить глазами прохожие.

Именно поэтому люди доставляют столько неудовольствия. Ничего ужасного в форме комсомолки нет. Юбка не слишком короткая, носят и меньше, блузка не расстегнута, только прическа странная, но уж это никого волновать не должно. А все же что-то во внешности Оливии привлекает взгляды, и кажется, будто эти взгляды зачастую слишком уж недовольные.

Так и происходит. Вернее, конечно, недовольно глядят обычно только женщины, но мужские взгляды не хочется видеть тем более – ничего хорошего в них тоже нет. В какой-то момент девушка едва не решает даже снова поправить свою прическу, но оставляет эту затею и продолжает идти.

Быстрым шагом она пересекает улицу, дворы, выходит к арке, переходит еще одну улицу, а затем оказывается у дома, но едва попадает в этот тоннель, наполненный тенью и прохладой, как тут же застывает.

На том конце арки как раз появляется местная шпана. Обделенные приятными обязательствами, эти выросшие, но не повзрослевшие дети могут оказаться здесь в любое мгновение. Чаще их можно встретить ночью, когда мрак заменяет людям маски, но они так же запросто могут появиться и днем, и даже утром, если только для этого возникнет необходимость.

Впрочем, лишь на миг девушка застывает, а после, опустив взгляд, отправляется по арочному тоннелю в свой двор, верно полагая, что хулиганы, как вампиры, при свете дня не очень опасны. Хотя, это не означает, что в дневном свете они не доставляют никаких неудобств.

Поначалу все идет спокойно. Кажется, сейчас уже пройдут. Неприятно, что все замолчали, перестали смеяться и явно таращатся, но глаза поднимать на них не хочется, будто взгляд навсегда измажется о них грязью.

– Оп! – вдруг бросает один из юношей руки.

Вздрогнув, Оливия отступает на шаг, а затем все же поднимает глаза и смотрит хмуро и недовольно.

– Хе-хе! Не боись, – поправляет юноша кепку. – Солдат ребенка не обидит! Ха-ха!

Все пятеро, толкая друг друга в плечо, хихикают, один похлопывает себя по затылку, двое не высовывают рук из карманов, но юноша впереди, который руками преградил путь, явно лидирует. Когда он перестает смеяться и, кивнув, предлагает идти дальше, то и остальные расступаются.

Оливия проходит мимо и тут же слышит хохот и свист. Разумеется, она догадывается о том, что происходит за спиной, воображает неприятные взгляды, а сама ускоряет шаг и проходит во двор.

Впрочем, радоваться приходится недолго. Она не сразу замечает, что на лавке возле подъезда уже ждет прыщавый ухажер, а потому идет какое-то время быстрым шагом, а затем поднимает голову, видит девятиклашку, останавливается, вздыхает, но тут же и сознает, что обойти его никак не удастся.

Когда боя избежать нельзя, то принимай его с честью. Эта мысль, почерпнутая из какой-то книги, давно уже маячила в памяти, но только применить ее было не к чему. И вот, случай подвернулся сам, а заодно и мысль тут же проснулась и ожила в сознании. Так что девушка вздыхает, набирает полную грудь, и решительным шагом направляется к подъезду, собираясь все немедленно закончить.

Пройти мимо, как и следовало ожидать, не получается.

– Привет! – вскакивает мальчик с лавки.

До последнего хотелось надеяться, что он все же не заговорит, постесняется или даже не заметит, но Оливия была готова, а потому она останавливается, поворачивается, но, разумеется, не подходит.

– Чего тебе? – не скрывает девушка недовольства.

Она ни за что не станет претворяться, чтобы не обидеть мальчика. Всего два года разницы – огромный промежуток, который превращает этого ухажера в обычного мальчишку в глазах девушки. С ним не о чем говорить, он не интересен, он отвратительно выглядит и еще ничего не знает. Для Оливии это просто мальчик, который неспособен ее заинтересовать, ведь даже гораздо более интересные персоны, да даже и книжные герои еще не бывали настолько удивительными, чтобы девушка могла в них влюбиться. А уж у этого мальчишки нет ни малейшего шанса.

– Э… хе, – улыбается тот смущенно, но вовремя берет себя в руки. – Можешь посидеть рядом… э, нет! Я хотел сказать, присядешь?

У него всегда была странная манера выражаться, но девушке она до сих пор, разумеется, незнакома. Возможно, только это сбивает ее с толку, и Оливия чуть не соглашается.

– Говори, чего хотел, – отвечает девушка, уже сделав шаг, навстречу, но тут же остановившись.

Комсомолец опускает голову.

– Обсудить… э, поговорить.

На миг виснет молчание.

– Мне некогда. Я пошла.

– Э… нет. Постой! Оливия!

Девушка сразу оборачивается. Все дело в том, что зовут ее, разумеется, не Оливия. Разве же во всем СССР найдется хоть один человек, который бы решился дать своей дочери такое имя? Возможно, что именно из-за привычки называться только так и никак иначе, девушка и заслужила все эти неодобрительные взгляды знакомых, которые теперь ей мерещатся повсюду, и даже в лицах тех, кого она никогда в жизни не видела.

И вероятно, именно поэтому она все же останавливается и даже немного смягчает голос.

– Говори, чего хотел, или я пойду.

И мальчик, помяв за спиной цветок, протягивает его своей возлюбленной.

– Не люблю цветы, – отвечает девушка.

Комсомолец виновато опускает глаза, откладывает цветок на край лавки, а сам присаживается рядом. Миг утопает в тишине, а за ним готовится пропасть следующий. Оливия собирается уже уйти, но мальчик на этот раз догадывается завязать разговор.

– А ты знаешь, что прежде я жил не в Москве? – вдруг спрашивает он.

И тут же девушка вздыхает, подумав, что нужно было все-таки уйти, но мальчик торопится исправиться.

– Я это к тому, – встает он с лавки, – что в селе, где я жил…

Внезапно он понимает, что самолично очернил свой образ в глазах самой прекрасной девушки такой нелепой подробностью, но затем даже улыбается. Оливия – совершенно особенная. Любая школьница на ее месте была бы окружена подругами и друзьями, весело проводила бы с ними время, а она ни с кем, кроме одной только Виолетты, не общается. Она знает то, что знает и он, этот приставучий ухажер: она знает, что люди все одинаковые.

– Я давно там жил. Маленьким, – объясняет комсомолец. – И, знаешь что, все говорят одно и то же! Говорят, что надо ехать в Москву, а там делать нечего… Я думаю, что везде так. Везде одно и то же говорят…

– Ну и что? – перебивает девушка.

– Ну… это… забавно, не правда ли?

Улыбка на лице мальчишки ничуть не красит его выражение. Наоборот, сдвинувшись ближе на складках кожи, прыщи кажутся еще заметнее, а желтоватые зубы еще больше портят и без того ужасную картину, и Оливия не выдерживает.

– Я пошла.

– Постой, Оливия!

Второй раз уловка не срабатывает. Девушка останавливается, поворачивается, но теперь уже не сдерживает одолевшее ее недовольство и решается все высказать.

– Послушай, мальчик! – перебарывая отвращение, говорит она. – Больше не заговаривай со мной, ясно? Я не хочу говорить ни с тобой, ни с кем-нибудь еще, тебе понятно?

Девятиклассник опускает глаза, но не отвечает, только собеседница его ответа и не ждет. Потратив миг, она разворачивается и сразу же уходит, а мальчик опускается на лавку, берет цветок, кажется, ищет взглядом палочку, но потом взглядывает зачем-то в сторону арки, где на него с ехидной, недоброй улыбкой смотрит местная шпана.

Нетрудно угадать, что хулиганы с ним сделают после того, как мальчишка отправится к арке. Пожалуй, что его не спасет от их нападок даже и дневной свет. И внезапно рассердившись, комсомолец со злостью бросает сорванный цветок обратно в клумбу.

– Люди все такие одинаковые, – сообщает он пробежавшую в сознании мысль.

Глава вторая

Всепроглядывающая индивидуальность

А новый день, как и всегда, обновляет мысли, будто события вчерашнего дня теперь уже не имеют никакого значения. Впереди еще целое множество новых забот, а потому ушедший в прошлое день незаметно встраивается в общую картину пережитых событий, наполнив ее подробностями, но на этом и заканчивается, ведь вряд ли удастся отыскать в старом дне хоть капельку чего-нибудь нового.

Конечно, забывать его тоже рано. Вспоминается разговор с подругой, школьный день, взгляды окружающих, недоверчивое отношение знакомых, и вчерашняя мысль еще немного закрепляется в голове застывающим раствором из смешивающихся в памяти событий.

«Люди все такие одинаковые», – повторяет эту мысль Оливия, после чего, закрепив пучок волос над левым ухом, заразив себя хорошим настроением, она отправляется на кухню.

На столе уже ждет тарелка с кашей, бутерброд с маслом, на котором мама заботливо, аккуратно разложила кусочки чеснока и посыпала соль. В центре стола на тарелочке лежат вареные яйца, а перед ними стоит кружка свежего киселя.

Оглядев завтрак, девушка берется за пучок волос, собранный над левым ухом, но закреплять его выше все же не решается и принимается есть.

– Оль, как в школе дела? – спрашивает мама добродушным голосом.

Девушка тут же роняет ложку в тарелку, не сдержав бурление подросткового недовольства.

– Мам, я же просила, – говорит она спокойно, хотя внутри уже зарождается буря недовольства.

И мама, пожалуй, могла бы даже извиниться, что назвала дочь настоящим именем, а не так, как девушка предпочитает себя величать, но тут откладывает газету отец, почти допивший свой кофе и готовый вскоре отправиться на работу.

– Оля, не начинай, – говорит он спокойным, но уверенным, строгим голосом. – Вбила себе в голову…

– Вот сам и не начинай, – обижается девушка и сгибается над тарелкой.

Аппетит внезапно покидает ряды играющих чувств, исчезает где-то в кладовой эмоций и ощущений, откуда появляться уже, видимо, не собирается.

– Ну, ты еще пообижайся, – зачем-то делает отец замечание.

Трудно сказать, встал ли он не с той ноги, или же это отголоски проблем вчерашнего дня, но обычно мужчина не бывает таким резким. Во всяком случае, обычно приходится заговорить о школе и рассказать про очередную двойку по поведению за спор с учителем, а сейчас он вдруг заводится сам, да еще и почти без причины.

– Между прочим, мы тебе имя не просто так это давали, – объясняет он дочери.

Зачем – не ясно. Видно, что девушка всеми силами пытается не слушать, но жар отцовского негодования не позволяет останавливаться.

– Надоело уже, если честно, – спокойным голосом оканчивает мужчина высказывать свои мысли. – Постоянно домой со школы звонят. Думаешь, приятно все это выслушивать?

– Ну так и не выслушивай! – поднимает Оливия лицо.

Со звоном уронив ложку в полупустую тарелку, девушка поднимается из-за стола, на последних словах не выдержав напряжения, постепенно копившегося в мыслях, пока говорил отец.

В ответ он тоже повышает голос.

– А кто будет выслушивать?!

– Да никто!

– Оля, стой!

Мужчина не успевает. Стукнув ладонью по столу, он лишь смотрит, как дочь уже мелькнула в коридоре и скрылась за дверью комнаты. А затем она быстро проходит обратно в коридор, наскоро одевает босоножки, и прежде чем отец среагирует, девушка оказывается уже в подъезде.

– Миш, ну зачем? – тихим, жалостным голосом спрашивает его жена.

Отмахнувшись, он не сразу отвечает, молчит, кажется даже, что не хочет говорить на эту тему, но с выдохом заговаривает.

– В цеху у нас шутят все время, – рассказывает он. – Мол, вот теща, то, да это… А.

Отмахнувшись и успокоившись, махом выпив остатки кофе, он поворачивается снова к жене, вместо того, чтобы отправиться на работу.

– Ты права была, что в честь твоей матери назвали, – продолжает он. – Агафьей бы ее звать… Я мать любил, но имя у нее, сама понимаешь.

Помолчав еще, он, наконец, не сдерживается и вновь начинает говорить на повышенных тонах, время от времени размешивая воздух над головой строго вытянутым, дрожащим от напряжения, указательным пальцем.

– Без твоей матери мы бы сейчас где были, а?! Вот скажи! Да чего там! – ударяет мужчина ладонью по воздуху. – Я твою мать не меньше своей уважал… И уважаю! А эта… вымахала…

Женщина откидывает на плечо фартук, а сама подходит к мужу и берет его за плечи, жалобно играя бровями.

– Миш, да что с тобой? Что случилось?

Мужчина вздыхает и опускает глаза.

– Врач звонил вчера. Из больницы… ну, из той больницы…

Мать Оливии тут же садится напротив, пододвинув стул.

– И?!

– Сказал, – продолжает мужчина, – если не исправится, то в институте наблюдаться должна будет. Вот так. Все, кончились игры.

И женщина, вздохнув, закрывает рот ладонью, продолжает держаться за руку мужа, а затем он, успокоившись, обещает ей, что все непременно наладится и тут же уходит на работу.

Оливия в это время быстрым шагом выходит из подъезда. Волосы она на ходу начинает собирать в пучок на макушке. На затылке он никогда не оказывается, да и на макушке бывает тоже редко, чаще либо с одной стороны, либо с другой. Может, поэтому две старушки, уже оккупировавшие короткую лавку у стола в центре двора, обе молча таращатся на девушку, неодобрительно качая головами, когда та затягивает резинкой пучок русых волос.

– Ишь, – бурчит одна из них тихонько. – Кто ж так делает-то? Погляди.

Видимо, от старости она не чувствует расстояния и громкости, а потому слова добираются до слуха девушки, не встретив ни малейшего препятствия, и Оливия торопится исчезнуть в тоннеле арки, чтобы скорее покинуть этот неуютный двор.

– Опа! – тут же встречает ее компания друзей, постоянно донимающих красавицу своими приставаниями. – Погоди! Слышь? Да потише ты!

Девушка пытается идти дальше, не отвечает, даже не смотрит, но один из хулиганов, тот, что всегда разговаривает за остальных, высокий, щуплый, в кепке и с сигаретой, которой он часто дымит в этом переходе, загораживает ей проход.

Остается только обходить, но тогда юноша обгоняет и снова преграждает путь, так что Оливия двигается медленно, вынужденная бродить по арочному тоннелю из стороны в сторону, как по детской полосе препятствий.

– Да ну чего ты? – смеется хулиган. – Мы тут вчера ботана этого нахлобучили, так что он больше доставать не будет!

Девушка встает на месте, поднимает глаза, но быстро гонит прочь свое беспокойство.

– Э-э! Постой! – снова преграждает хулиган дорогу.

Остальные ждут за спиной, только смеются, но даже не идут следом, лишь наблюдают. А этот, время от времени поглядывая на друзей, кивая им, подмигивая или улыбаясь, никак не дает уйти.

– С дороги. Дай пройти, – наконец, говорит ему Оливия.

И юноша сразу выпрямляет спину, затягивается еще разок и бросает папиросу в стену, прижав ее указательным пальцем к большому, а затем пустив ударом ногтя.

Ворох искр разлетается краснозвездным облаком на темном фоне поштукатуренной стены и тут же исчезает, растратив миг своего бытия на вспышку, а папироса остается вонять в углу у стены.

– А ты поцелуй, – наклоняется юноша, играя бровями, – я и пропущу.

Застыв на миг, девушка нахмуривается, а затем снова пробует обойти хулигана, но он преграждает ей дорогу, а затем снова, и больше не дает продвинуться ни на шаг вглубь тоннеля.

Вокруг, как назло, никого. Еще рано. На той стороне арки, по улице еще не ходят люди. Здесь они вообще ходят нечасто, но утром на улице бывает совсем пусто. Обычно это радует, но сейчас кажется жуткой несправедливостью.

– Уйди с дороги, – говорит Оливия взволнованным голосом, стараясь не выдавать свою тревогу. – Я опоздаю.

– Тогда поцелуй, и я тебя пропущу, а? – Юноша подставляет щеку. – Я тебя от этого прыщавого спас? Спас. Наградить ты меня должна? Должна!

Хихиканья за спиной ужасно раздражают, но в то же время тревожность лишь разрастается от этих противных усмешек. Слышно, как хулиганы плюются, оставляя на асфальтированном покрытии тошнотворного вида пятна, медленно высыхающие на мягком, весеннем солнце.

Вообще, девушка знает, как ответить, но слишком боится. Вокруг никого, она убежала из дома слишком рано, а теперь, ко всему прочему, соврала хулигану, что опаздывает. Не может же он быть настолько туп, чтобы не понять? Впрочем, не важно. Кругом никого. Остается надеяться, что появится…

Тут же вспоминается, что отец должен выйти на работу. Нужно только его дождаться. И осознание этого придает уверенности. Бояться нечего.

– Да ладно тебе, чего ты ломаешься? – улыбается юноша. – Думаешь, я про тебя ничего не знаю?

Оливия напрягается, все еще не оставляет попыток обойти хулигана, но лишь затем, чтобы потянуть время и дождаться отца. Только бы он ее заметил, только бы не пошел в сторону другой арки.

– Да не ломайся ты! – продолжает юноша. – Мне в школе друзья твои все рассказали!

Он как-то странно подмигивает своим товарищам, а девушка после этих слов даже нахмуривается, забыв про беспокойство.

– У меня нет друзей! – говорит Оливия резко изменившимся голосом. – Пусти!

– Охо-хо-хо! Нет друзей! – передразнивает хулиган. – Это мы знаем уже, что нету! Ха-ха! Друзей нет! Одни любовнички! Ха-ха! А?

Девушка едва не бросается в драку впервые в жизни. Становится дико обидно за такие незаслуженные оскорбления, но вдруг, приходит осознание того, как быстро все переменилось. Только что она сидела за кухонным столом и терпела недовольство, обижаясь на родителей, как уже в мыслях надеется скорее увидеть отца, с которым только что поссорилась. Жизнь, похоже, любит шутить, ставя подножки в самый неудобный миг и переворачивая все с ног на голову.

– Да ладно тебе, кончай ломаться. – Юноша тоже говорит уже другим тоном, спокойнее, тише, но от этого легче не становится, а даже наоборот. – Я ж ничего не говорю. Ты девка симпатичная. Мы парни тоже ничего.

Он подмигивает, за спиной посмеиваются, хихикают и плюются, а Оливия теперь понимает, как смотрят на нее окружающие. Сейчас она не думает, могла ли чем-нибудь заслужить такое отношение, или хулиган и вовсе придумал все от начала и до конца, сейчас просто становится обидно, и это чувство затягивает ум непроглядной тучей, словно закрывает ясное небо.

– Вот с друзьями и целуйся, раз они такие «ничего».

Девушка отвечает зло и резко, но лишь миг спустя, едва выпустив последний звук, осознает и сама, что лучше было бы молчать. Да и хулиган начинает хмуриться и, кажется, будто он уже и не испытывает никакой симпатии, глядит сердито, и от этого становится боязно.

– Уйди с дороги, – повторяет девушка, но уже не так уверено.

Хулиган в ответ хватает ее за руку.

– Что? Тот прыщавый тебе больше нравится?

– Отстань! Отпусти!

Оливия еще не кричит, только повышает голос, но уже едва сдерживается, да и юноша продолжает напирать, чем еще сильнее пугает.

– А то что?!

– Помо!..

Едва она начинает кричать, и хулиган реагирует мгновенно. Двинувшись рывком вперед, он закрывает Оливии рот ладонью, второй рукой обхватывает ее и прижимает к себе.

Комсомолка начинает дрыгать коленками, но попадает лишь в бедро, да и то не с размаха, а потому вырваться у нее не выходит. А затем она кусает ладонь, но успевают подскочить еще двое, и теперь уже ее держат втроем, а какая-то сволочь еще и додумывается в такой миг схватиться за задницу.

Пищать сквозь закрытые губы выходит с трудом, а после тут же Оливии закрывают еще и нос. И все, больше девушка ничего не пытается сделать, ожидая, что шанс на спасение появится сам.

Сердце колотится так бешено, что пульс отдается в шее, будто стучит оно там, где-то в горле. Сделать уже ничего нельзя, и это очевидно. Нельзя вырваться лишь потому, что хочется, остается надеяться, что все обойдется, что эти сволочи не настолько тупы, чтобы пытаться ранним утром похитить человека, да еще и школьницу.

– Эй, – зовет чей-то спокойный голос.

Все трое хулиганов оборачиваются разом на звук, а вместе с ними и Оливия, которая даже не пытается вырваться или закричать снова, удивленная и напуганная, она просто стоит и глядит на силуэт незнакомца, появившийся в затемнении широкой арки.

– Пусти девчонку, – таким же спокойным и уверенным голосом продолжает незнакомец.

Хулиган усмехается, оборачивается к товарищам, и те двое, что оставались позади и не трогали Оливию, тоже подходят ближе. А поскольку реакции не следует, то незнакомец делает два размашистых шага и оказывается почти на расстоянии вытянутой руки.

– Слушай сюда, шпана, – говорит он строже, – отпустили девчонку. Быстро!

Как ни странно, но на этот раз никто не усмехается. Более того, Оливию действительно отпускают, и даже она сама не может поверить, что хулиганы так легко подчинились незнакомцу.

– Иди сюда, – протягивает он руку.

Девушка тут же выбирается из окружения хулиганов, берет незнакомца за руку, а после он рывком подтягивает ее к себе и тут же прячет за спиной.

– Иди, в школу опоздаешь, – добавляет незнакомец.

Из-за того, что все происходит так стремительно, едва удается рассмотреть его лицо. Испуг покрывает зрение легким туманом, и Оливия начинает отступать назад, но все еще смотрит, надеясь увидеть лицо еще раз. Мужчина в футболке и брюках, в пиджаке и в кепке-хулиганке, не очень высокий, мускулистый, но не здоровяк, широкоплечий, расслабленно-сутулый, перед хулиганами стоит уверенно, а те впятером таращатся на него, но броситься вперед не спешат. Заговорить они тоже не торопятся, а потому снова раздается этот приятный, спокойный, уверенный голос.