Полная версия
Бульварное кольцо – 2. Прогулки по старой Москве
Поучаствовала та лечебница и в революции 1905 года. Один из ее участников, некто З. Семов вспоминал: «Во время оружейного обстрела пуля, ударившись в решетку, разорвалась, и осколки попали мне в правую щеку. Дружинники подхватили меня и отнесли в медпункт училища.
Когда меня вносили в здание училища, раздался первый оружейный выстрел, выпущенный карателями по уличным баррикадам. У меня были разбиты височная и челюстная кости и разжижен глаз. 14 декабря утром я был перенесен товарищами в глазную больницу (рядом с церковью Благовещения), где 17 декабря доктор Н. Н. Дислер… удалил мне правый глаз.
Полиция распорядилась, чтобы врачи сообщали в полицию о поступлении в больницу больных с ранениями, но по просьбе студентов-медиков Н. Н. Дислер это распоряжение не выполнил…
Поздно вечером 21 декабря ко мне в больницу пришел дружинник Л. Лукьянов и сообщил, что училище окружено войсками… Лукьянов предложил мне немедленно уйти из больницы, так как при обыске в моем шкафике несомненно найдут мою окровавленную одежду, патроны, неисправный «бульдог» и офицерскую шашку.
Выйти из больницы было невозможно: не было одежды, да и поднимать скандал со сторожем было весьма опасно. Ночь я провел без сна, с минуты на минуту ожидая ареста… 17 декабря из окна глазной больницы я видел, как полыхало зарево над районом Пресни, и мне до слез было больно, что лишен возможности принять участие в смертельной схватке пресненских дружин с царскими сатрапами».
Такие вот случались беспокойные пациенты.
Вскоре жизнь наладилась (но, как нам известно, ненадолго). Справочник «Вся Москва» писал: «Московская глазная больница, угол Тверской и Мамоновского пер., 63/7. Состоит под покровительством Государя Императора. Прием больных с 9 – 11 утра ежедневно, кроме праздничных дней, с платой 20 копеек за совет и лекарство, бедным бесплатно. В стационарном отделении 104 кровати, из них 95 (60 мужских и 35 женских) в общих палатах и 9 в отдельных. Плата в общих палатах 6 руб. 60 коп. в месяц за кровать, а в отдельных от 3 до 4 руб. в сутки».
При больнице действовала церковь Христа Спасителя исцелившего слепорожденного.
В 1920-е здесь обнаружили таинственный подвал. Спелеолог Игнатий Стеллецкий, участвовавший в экспедиции, отчитывался: «Спустившись, попадаем в идеально квадратный белокаменный мешок без единого луча света. В своде у задней стены два углубления с отверстиями, обтянутыми гончарными трубами и ведущими в верхнее помещение, занимаемое фельдшерицей. Конструкция каземата-мешка своеобразна: пяты белокаменного свода приходятся под самым уровнем пола, в центре свода торчит железный обломок, быть может, от кольца или крюка. Тесаный камень, тщательно пригнанный друг к другу носит следы штукатурки».
Впрочем, работники больницы знали о существовании этого «каземата-мешка» и, более того, хранили в нем капусту.
Информация же «Всей Москвы» о том, что здание больницы располагалось на углу Мамоновского и Тверской – ни в коей мере не ошибка. Оно действительно было именно там. Но в 1940 году во время реконструкции улицы Горького (как тогда называлась Тверская) дом передвинули на запад и развернули на 90 градусов, чтобы он встал фасадом в переулок.
Путеводитель по Москве 1954 года не без гордости писал: «Эта первая в Москве и одна из первых в России глазная больница была организована в 1825 г. Тогда она располагала всего лишь 20 койками. Теперь больница превратилась в огромное лечебное учреждение, одно из крупнейших не только в СССР, но и в Европе.
Больница оснащена новейшими приборами. Имеются прекрасно оборудованные рентгеновский кабинет, физиотерапевтическое и паталого-гистологическое отделения, клинико-диагностическая и бактериологическая лаборатории. Работает кабинет неотложной глазной помощи, в котором круглые сутки дежурят врачи. В больнице широко применяются тканевая терапия, электромагнитные операции для удаления из глаз инородных тел и другие новейшие достижения медицинской науки. Здесь ведется не только лечебная, но и большая научная и педагогическая работа».
Функционирует больница и сегодня.
* * *
Напротив – не менее интересный дом 10.
Первоначально это был Театр миниатюр, которым заправляла некая Мария Александровна Арцыбушева. Александр Вертинский о ней вспоминал: «Марья Александровна была женщина энергичная и волевая, довольно резкая и не лишенная остроумия. Собрав кой-какую труппу, она держала театр, хотя сборы были плохие; актеров приличных не было, костюмов тоже, а о декорациях и думать нечего. В оркестре сидел меланхоличный пианист Попов и аккомпанировал кому угодно, по слуху. Он не выпускал трубки изо рта и ничему не удивлялся. Кроме того, Марья Александровна еще давала уроки балетного искусства. Ученицами ее были молодые, довольно талантливые балерины, не попавшие в Большой театр… Группа эта называлась «Частный балет».
Занимаясь у Марьи Александровны, молодые балерины выступали также и в ее театре – для практики.
Марья Александровна была грозная женщина, за словом в карман не лезла, и я лично боялся ее как огня».
Именно эта дама впервые предложила Вертинскому попробовать себя на театральной сцене, пообещал в качестве гонорара обед из борща и котлет. Вертинский согласился – таково было его безденежье на тот момент. И в результате полностью определилась его дальнейшая судьба.
В этом же театре прошел первый крупный бенефис артиста. Он вспоминал: «Я написал несколько новых песен, заказал себе новый костюм Пьеро – черный вместо белого, и Москва разукрасилась огромными афишами: «Бенефис Вертинского».
Билеты были распроданы за один час, и, хотя в этот день было три сеанса вместо двух, все же публика могла бы напомнить еще пять таких театров. Начался вечер. Москва буквально задарила меня! Все фойе было уставлено цветами и подарками. Большие настольные лампы с фигурами Пьеро, бронзовые письменные приборы, серебряные лавровые венки, духи, кольца-перстни с опалами и сапфирами, вышитые диванные подушки, гравюры, картины, шелковые пижамы, кашне, серебряные портсигары и пр., и пр. Подарки сдавались в контору театра, а цветы ставили в фойе прямо на пол, так что уже публике даже стоять было негде…
После бенефиса, в первом часу ночи, захватив с собой только те цветы, которые были посажены в ящиках: ландыши, гиацинты, розы, сирень в горшках, – я на трех извозчиках поехал домой, в Грузины. Подарки я оставил в театре, а конторе».
Пока он ехал домой, в стране началась революция.
В 1913 году при этом театре решили – после спектаклей, по субботам – открыть кабаре под названием «Розовый фонарь». Начало – ровно в полночь. Деятель культуры Илья Шнейдер вспоминал об открытии: «Для участия в программе были приглашены футуристы во главе с Маяковским и поэт К. Д. Бальмонт.
Молодые футуристы, падкие на экстравагантные и эксцентрические выходки, предложили разрисовывать в антракте лица желающих из публики, о чем сообщалось в афишах…
Успех «Розового фонаря», во всяком случае, предварительный его успех, превзошел все наши ожидания: дорогие по тем временам пятирублевые входные билеты были мгновенно распроданы. К 12 часам ночи начался съезд к театру, у подъезда которого болтался шелковый розовый фонарь. Желающих попасть в кабаре было вдвое больше, чем могло вместить помещение театра миниатюр, из зрительного зала которого были вынесены стулья партера и вместо них установлены столики с лампочками под розовым абажуром на каждом.
Из-за толкотни, установки приставных столиков и запаздывания «гвоздя» программы – футуристов начало задерживалось.
Публика, расположившаяся за столиками, успела уже выпить и закусить. Жара и шум в зале стояли невообразимые. Какие-то молодые саврасы, глотнувшие водки прямо с мороза, уже требовали, чтобы им разрисовали их рожи. Со многих столиков скандировано стучали о тарелки ножами и вилками, требуя начала программы.
Но футуристов все еще не было. Однако из-за усиливающегося шума и стука пришлось дать занавес и начать программу. Она была составлена из некоторых номеров премьеры театра миниатюр и выступлений поэтов. «Миниатюрные» номера никто не слушал, да и артисты не слыхали ни своего голоса, ни реплик от все еще усиливающегося шума, в котором все яснее слышались крики:
– Футуристов! Футуристов!»
Пришлось пойти на полумеру: «Чтобы успокоить зал, решили выпустить на сцену другую знаменитость – поэта Бальмонта. Но он уже успел не раз побывать около буфетной стойки и еле вышел на сцену. Бальмонт и всегда-то читал свои стихи довольно тихим голосом, а на этот раз создалось впечатление, что он беззвучно открывает рот. Это еще более раззадорило подвыпившую публику, которая выла, орала и стучала все громче.
Бальмонт, разозлившись, повернулся и ушел. Зал взревел… Дали занавес, затем выпустили какую-то певицу в нарядном белом туалете. На какое-то время наступила относительная тишина.
Вдруг, когда певица добросовестно выводила свои рулады, на ярко освещенную сцену вступил Маяковский и стал пересекать ее крупными и медленными шагами, выбрасывая вперед коленки и дразня всех своей необычной черно-оранжевой блузой.
Зал взорвался… Маяковский шагал. Его высокая фигура почти уже вдвинулась в кулису, когда из зала кто-то взвизгнул:
– Рыжего!
Зал заулюлюкал и подхватил выкрик. Маяковский остановился, повернулся лицом к столикам с розовыми лампочками и галдевшими гостями, затем спокойно прогромыхал тяжелыми башмаками к рампе. Все утихло».
Но Владимир Владимирович имел, что называется, фигу в кармане. Он начал читать не что-нибудь, а свое «первое социально-обличительное» стихотворение «Нате!»:
Через час отсюда в чистый переулоквытечет по человеку ваш обрюзгший жир,а я вам открыл столько стихов шкатулок,я – бесценных слов мот и транжир.Вот вы, мужчина, у вас в усах капустаГде-то недокушанных, недоеденных щей;вот вы, женщина, на вас белила густо,вы смотрите устрицей из раковин вещей.Зрители заплатили немалые деньги – и получили такую вот отповедь. Можно представить себе, что за этим последовало: «Маяковский закончил. Публика взвыла. Потом в зал плюхнулось, как огромная жаба, только одно-единственное слово, брошенное Маяковским прямо в раскрасневшиеся, пьяные и злые лица, и тут рухнули с потолка все балки…
По крайней мере, так показалось в первый момент, потому что все в зале взвилось, полетело, зазвенело, завизжало…
Маяковский так же спокойно повернулся и теми же широкими и медленными шагами удалился.
Все кончилось. «Розовый фонарь» потух навсегда. Публика бросилась к вешалкам. А там уже шел скандал между еле стоявшим на ногах Бальмонтом, который держал в руке бутылку сельтерской, и молодыми футуристами. Бальмонт взмахнул бутылкой, какой-то парень с разрисованной щекой вырвал ее у него… Появилась полиция».
Это происшествие вошло в историю Москвы как «розовое мордобитие».
Впоследствии – уже в двадцатые годы – здесь возникло кабаре «Не рыдай». В нем выступали Игорь Ильинский, Рина Зеленая, Михаил Жаров, Сергей Есенин, тот же – кстати говоря – Владимир Маяковский.
Соответствующая литература разъясняет, какие именно спектакли ставились здесь в тридцатые: «Вольные фламандцы», «Тиль Уленшпигель», «Ясно вижу», «Сказки Андерсена», «Сам у себя под стражей», «Гимназисты», «Клад». Идеологически отобранная юношеская романтика.
Стоимость билетов – в духе времени – была стандартная. Ровно по рублю за место.
Здесь же, при Государственном центральном театре юного зрителя, действовал и центральный театр кукол. Названия его спектаклей менее героические – «Поросенок в ванне», «Каштанка», «Пузан». Но и спектакли типа «Джим и Долар», конечно же, присутствовали.
Сегодня здесь Театр юного зрителя.
* * *
Недалеко, по Благовещенскому переулку, дом №1, располагалось Комиссаровское техническое училище. Подобные образовательные учреждения начали открывать по всей стране ближе к концу позапрошлого века – с целью выпускать для многочисленных и множащихся с каждым годом фабрик, заводов и мануфактурных городков, рабочих высокой квалификации. Уровень производства диктовал подобную потребность.
Это училище было построено на средства предпринимателя Петра Ионовича Губонина. А названо оно в честь мещанина Комиссарова, спасшего в 1866 году царя Александра II от террориста Каракозова. Почему-то пользовалось популярностью по большей части среди мещан. Другие же сословия туда особо не стремились.
Путеводитель по Москве 1913 года сообщал: «Комиссаровское техническое училище. Новый классный корпус построен в 1891 – 1892 гг. по проекту и под наблюдением архитектора М. К. Геппенера. В этом трехэтажном корпусе соединены все научные, рисовальные и чертежные классы училища, между тем как мастерские, столовая и актовый зал с церковью и дортуары со всеми хозяйственными помещениями находятся в старых зданиях, соединяющихся со вторым этажом корпуса коридором, над проездными воротами».
Справочник же «Вся Москва» того же времени писал: «Комиссаровское техническое училище, Благовещенский пер., собственный дом. Имеет 7 классов и 1 приготовительный. Ученики приходящие, с платой 125 руб. и 100 руб. в год в приготовительном. При поступлении вносят залог в 10 руб. в обеспечение утрат и порчи имущества. Окончившие пользуются правами окончивших среднее учебное заведение».
Разумеется, здесь была предусмотрена домовая церковь: «Предназначенное для церкви место весьма для нее удобно, ибо устрояется выступом, который только с западной стороны будет соединен с остальной частью здания, с восточной же, южной и северной сторон не будет ни каких смежных с церковью комнат. Церковь предполагается устроить в верхнем этаже двухэтажного здания, в нижнем этаже под ней будут спальные и кладовые. Соседственная с церковью комната в верхнем этаже с западной стороны предназначается для чтения лекций. Алтарь будет обращен, как и должно, к востоку».
Один из современников писал об этом храме: «Иконостас ее орехового дерева с резьбой строгого стиля: большие образа принадлежат к школе так называемой фряжской живописи; церковный амвон сделан весь из цельных плит белого итальянского мрамора с инкрустованными в него рисунками мрамора других цветов. Вообще, Кампиони умел удачно соединить строгость характера целого со смягчающими деталями. Непосредственно к церкви примыкает вновь сооруженная актовая зала. Она украшена портретом государя императора и бюстами Гегеля, Крылова и Ломоносова и медальонами, изображающими разные предметы производства школы: в других медальонах намерены поместить портреты главных учредителей школы».
Часть помещений этого училища использовалось под обычные квартиры. Это то и дело получало подтверждение в газетах. В частности, в 1912 году «Столичная молва» писала: «Проживающая в д. Комиссаровского училища, в Благовещенском пер., кр. Татьяна Абрамова заявила, что ее жених Афанасий Шиванов, 27 л., назначив день свадьбы, послал ее на родину за метрическим свидетельством, а сам взял приданое и скрылся».
А в 1911 году газеты сообщали: «При Комиссаровском училище заканчивается постройкой собственная обсерватория. Обсерватория построена на месте вышки, которая до сих пор служила для той же цели. Устройство башни и купола производилось собственными средствами мастерских училища. Для обсерватории приобретена труба одной из лучших фабрик – Рейнфельдера и Гертель в Мюнхене. Имеется в виду предстоящей осенью, когда будет установлена труба, начать астрономические наблюдения и занятия с учениками училища».
Все было устроено, как говорится, по уму.
Главным развлечением «комиссаровцев» были увеселительные представления в саду «Аквариум». Кто был при деньгах, покупал в сад билеты. А малоимущие практиковали несколько другую технологию. Один из здешних слушателей, З. Н. Семов вспоминал: «Со стороны Садовой к Комиссаровке (так для краткости называли наше училище) примыкал летний сад «Аквариум»… В 1905 году училище от сада отделял трехметровой высоты каменный забор, в который были заделаны высокие шесты, обитые досками, а поверх этой надстройки была протянута колючая проволока. Это сооружение было воздвигнуто с целью преградить путь безбилетным посетителям сада «Аквариум» из числа комиссаровцев.
Несмотря на то, что администрация училища закрыла ход на чердак главного корпуса и с двух сторон были обшиты досками железные пожарные лестницы, мы по водосточным трубам попадали на крышу двухэтажного здания мастерских, а оттуда тем же способом забирались на крышу четырехэтажного главного корпуса, и, усевшись рядами, становились бесплатными зрителями эстрадных выступлений на открытой сцене «Аквариума». Из нас выработались хорошие верхолазы по водосточным трубам».
Дело закончилось плачевно. «Московские вести» сообщали в 1907 году: «Вчера в 6 час. утра рухнул летний театр в «Аквариуме» – «Олимпия». Катастрофа вызвана была тем, что обвалилась вся каменная стена-брандмауэр, отделяющая деревянный театр от соседнего владения Комиссаровского училища. Брандмауэр рухнул на крышу одноэтажного здания театра, и провалил ее вместе с потолком внутрь зрительного зала.
От театра, в полном смысле слова, осталось только воспоминание.
Самое обидное, что низкопробные спектакли этого «Аквариума» явно не стоили подобных рисков.
Несмотря на идеологически выдержанное название училища, комиссаровцы активно присоединились в 1905 году к восставшим. Тот же Семов сообщал: «К моменту объявления всеобщей политической забастовки 7 (20) декабря в дружине Комиссаровского училища было 15 человек и 14 человек в санотряде. Это была молодежь 18 и более лет. Начальником отряда избрали меня, а моим заместителем Павла Смирнова. Санитары были вооружены и выполняли те же обязанности, что и дружинники, когда не было раненых. А при наличии раненых каждые носилки обслуживались тремя санитарами. Имелись случаи нападения черносотенцев на санитаров, подбиравших раненых.
В отряде насчитывалось 14 револьверов (главным образом «бульдоги» и «смит-и-вессоны»). Почти все дружинники имели самодельные кинжалы».
Но тогда, в 1905 году революционерам победить не удалось.
Очередной шехтелевский шедевр
Жилой дом (Тверской бульвар, 18) перестроен в 1900-е годы по проекту архитектора Ф. О. Шехтеля.
Изящный дом с тонкой лепниной явно относится к стилю модерн. Больше того, его автор возглавляет список классиков этого жанра. Это знаменитый Федор Осипович Шехтель. Заказчиком же были знаменитые водочные промышленники Смирновы, продукция которых была в самой популярной (в своем жанре, разумеется) до революции.
Смирновы здесь не только жили, но еще и устраивали художественные выставки. Илья Репин раздражался – он считал, что «буржуазный» стиль этого здания снижает ценность картин, выполненных в жанре критического реализма.
Ранее же на этом месте располагалось владение Базилевских. Оно вошло в историю литературы – в этом доме состоялась последняя встреча Михаила Юрьевича Лермонтова и Варвары Лопухиной.
После революции здесь разместился Московский революционный трибунал, вскоре за ним – Московский областной суд. На одном из его заседаний в 1929 году присутствовал Корней Иванович Чуковский. Он писал об обвиняемых: «Не чувствуется никакой разницы между их психологией и психологией всех окружающих. Страна, где все еще верят бумажкам, а не людям, где под прикрытием высоких лозунгов нередко таится весьма невысокая „мелкобуржуазная“ практика (частнособственническая психология), вся полна такими… как они. Они плоть от плоти нашего быта. Поэтому во всем зале – между ними и публикой – самая интимная связь. Ту же связь ощутил, к сожалению, и я. Оказывается, люди так страшно любят вино, женщин и вообще развлечения, что вот из за этого скучного вздора идут на самые жестокие судебные пытки. Ничего другого кроме женщин, вина, ресторанов и прочей тоски, эти бедные растратчики не добыли. О, какая скука, какая безысходность!»
Во время войны здание было занято под различные госучреждения Украины – отсюда они руководили партизанским движением.
* * *
Рядом – дом №20, тоже памятник архитектуры, только конца XVIII века. Этот дом построен был для генерала А. С. Кологривова в 1823 году. Хозяин был известен как один из замечательнейших московских шалунов. Он мог, к примеру, нарядиться нищенкой-чухонкой и, прогуливаясь в таком костюме по Тверскому бульвару, выпрашивать у своих собственных знакомых – вельмож высшего света – милостыню. Мог заявиться на военный, пресерьезнейший парад в компании ряженых приятелей.
Впрочем, один раз проказа Кологривова вышла ему, как говорится, боком. Михаил Пыляев так описывал эту историю: «Сидя во французском театре он заметил какого-то зрителя, который, как ему показалось, ничего в представлении не понимал. Кологривов вошел с ним в разговор и спросил, понимает ли он по-французски. Незнакомец отвечал «нет».
– Так не угодно ли, чтоб я объяснил вам, что происходит на сцене?
– Сделайте одолжение.
Кологривов стал объяснять и понес страшную чушь. Соседи даже в ложах фыркали от смеха.
Вдруг не знающий французского языка спросил по-французски:
– А теперь объясните мне, зачем вы говорите такой вздор?
Кологривов сконфузился:
– Я не думал, я не знал!
– Вы не знали, что я одной рукой могу вас поднять за шиворот и бросить в ложу к этим дамам, с которыми вы перемигивались?
– Извините!
– Знаете вы, кто я? Я Лукин.
Кологривов обмер.
Лукин был силач легендарный. Подвиги его богатырства невероятны… Вот на кого наткнулся Кологривов.
Лукин встал.
– Встаньте, – сказал он, – идите за мной!
Они пошли к буфету. Лукин заказал два стакана пунша; пунш подали, Лукин подал стакан Кологривову.
– Пейте!
– Не могу, не пью.
– Это не мое дело. Пейте!
Кологривов, захлебываясь, выпил стакан; Лукин залпом опорожнил свой и снова скомандовал два стакана пунша. Кологривов отнекивался и просил пощады; оба стакана были выпиты, а потом еще и еще; на каждого пришлось по восьми; только Лукин как ни в чем не бывало возвратился в свое кресло, а Кологривого мертвецки пьяного отвезли домой».
Это здание, однако же, вошло в историю как дом московского градоначальника (или же обер-полицмейстера). В 1830 году казна приобрела его как раз для этих целей. Именно здесь в 1834 году проходил знаменитый процесс над Александром Герценым и его товарищами. Герцен вспоминал: «из внутренних комнат вышел толстый человек с ленивым и добродушным видом; он бросил портфель с бумагами на стул и послал куда-то жандарма, стоявшего в дверях.
– Вы, верно, – сказал он мне, – по делу Огарева и других молодых людей, недавно взятых? Я подтвердил.
– Слышал я, – продолжал он, – мельком. Странное дело, ничего не понимаю.
– Я сижу две недели в тюрьме по этому делу, да не только ничего не понимаю, но просто не знаю ничего.
– Это-то и прекрасно, – сказал он, пристально посмотревши на меня, – и не знайте ничего. Вы меня простите, а я вам дам совет: вы молоды, у вас еще кровь горяча, хочется поговорить, это – беда; не забудьте же, что вы ничего не знаете, это единственный путь спасения.
Я смотрел на него с удивлением: лицо его не выражало ничего дурного; он догадался и, улыбнувшись, сказал:
– Я сам был студент Московского университета лет двенадцать тому назад.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.