Жизнь прожить – не поле перейти. Книга первая. Земля

Степан продрал глаза после короткого беспокойного сна, глянул в окошко, наполовину задёрнутое белой занавеской.

Солнце уже поднялось высоко. В доме стояла тишина. Васятка с сестрёнками, сидя на чурбаках, грелись на

солнце, а хохотушка Нюрка звонко лила свои трели. Мать хлопотала в сарае, оставив на столе вчерашнюю картошку с кружкой молока и краюхой хлеба для Степана. Тревожить сына она не хотела – ночью слышала, как он ворочался на жёстком топчане и не мог долго заснуть.

Мать понимала, что, видимо, вчерашний разговор запал в душу и разбередил её. « Работник растёт – пусть сил на

страду набирает – скоро в поле». Наспех позавтракав, и,

прибрав стол за собой, Степан вышел во двор,

потягиваясь, ощущая натяжение мышц привычных к работе, и щурясь от яркого солнца. Нюрка, завидев старшего,

быстро сообщила все нынешние новости:

– Тятька к Шобете пошёл поговорить, а мамка только что со двора ушла к подруге, что была на сходе, за вчерашними новостями. Новости, видно, волновали многих, и разговоры шли по всему селу.

В доме Шобеты собралось несколько мужиков. Среди них, за столом сидел и Фёдор; Шобета стоял у печки,

прислонясь к её тёплой, белёной стене и внимательно слушал разговор, не встревая в него. За пустым, без сахара, чаем, заваренным душистой травой с иван-чаем, неспешно обсуждали – как снарядить ходоков в дорогу и что прознать про землю, и как там живётся прежним переселенцам;

присмотреться как устроились; одним словам- не верить и не одного поспрашивать, а сколько удастся. Чиновнику не верить, в первую очередь, – им отчитаться бы за свои дела бумагой, а нам там жить. Изба у хозяина была невелика и скамеек – маловато. Мужики всё подходили и пришлось перебраться во двор, тем более, что хозяйка увидела сколько грязи в избу нанесли и затягивающийся разговор кого-то заставлял затягиваться табаком из кисетов и начать скручивать из старой газеты, позаимствованной у секретаря в правлении, огромные самокрутки и заполнять их крупно резаным высушенным табаком домашнего приготовления – злющим и вышибающим из глаз слезу и при первых затяжках вызывающих покашливание. Тут уж хозяйка взбеленилась:

– Вы, мне тут, что за девичьи посиделки устроили, избу закоптить или спалить явились; и так от духу вашего зачахнуть можно. Вон, мой мужик, не дымит и ничего – не помер, – даже здоров сверх меры.

– Это что ж – он тебе ночами покою не даёт, а нам, в

виноватых ходить, – вякнул из угла местный бабник-

долговязый Яков.

– Ах ты, охальник, да я на тебя всех баб натравлю, чтоб тебя в могилу с твоим усердием загнали.

Изба затряслась от смеха от такой смелости хозяйской жены.

– Так что, гуляйте шибче, почтенные, во двор – пока я вас помелом не выгоню. Там и места побольше и воздух поздоровее, а мне тут- за вами прибираться.

Шобета, с молчаливым упрёком, и смешинкой в глазах посмотрел на грозную супругу и первым надел шапку.

– И, впрямь, там сподручнее будет. Берём скамейки! Там и на телеге место есть, да и завалинка подсохла, а кто – и стенку подопрёт. Спасибо, хозяйка, за чай. Все высыпали наружу, расположились поудобнее, подтащили ещё

нерасколотые чурбаки и, рассевшись, продолжили

заинтересованный разговор. Вопрос встал – как собрать в дорогу деда Евсея и Шобету? С миру по нитке – нищему рубаха! Осилили и этот вопрос, порешив собрать миром деньжат и харч, принарядить и деда Евсея у которого исправным был один костюм, приготовленный для отбытия в мир иной, чтобы не тревожить лишними хлопотами. Он себе уже и гроб – из хорошо отструганных досок, ладно пригнанный по размерам, хранил под крышей и скроил своими руками. Тут заметили и странную фигуру скорым шагом приближающуюся по улице ко двору.

– Ба, да это вот сам незваным к нам движется; по одной бороде только и узнать! Отворив калитку, и метя подолом

шинели, мышиного, серого, стального цвета, почти по земле, новёхонькой фуражке, лихо заломленной набок и ладно сидящей на голове, во двор важной походкой вошёл Евсей. Козырёк сверкал лаком, на красном околышке

хищно распустил лапы двуглавый орел из жёлтого металла. Из под шинели выглядывали начищенные до блеска яловые сапоги- явно большего размера, чем требовала нога.

– Это что за генерал к нам явился?, – пошутил Фёдор, -Откель такой нашёлся? Дед Евсей приблизился к телеге – мужики освободили ему место и подсадили под улыбки собравшихся. Дед задрал полы шинели, уложив их на коленях и показал, чудом явленные сапоги, в полном блеске.

– Откуда такое богатство? – опять спросил Фёдор. Евсей не спеша разгладил бороду и важно ответил:

– Я много генералов на своем веку видывал кои мне статью и в подметки не годились, а иные и осанистые и толковые были. Мундир этот, в вечеру, Тимошка Шалый задарма отдал, да еще и сказал, что один я и достоин его носить для представительства. Он, как и я, в гвардии служил. Мундир парадный – не изношенный, не стреляный и не

испачканный. Ему он теперь ненужный, хоть в приказчики в лавке выбился, а меня он ещё когда сорванцом был, уважал за то, что я его крапивой уму- разуму учил, да солдатские байки рассказывал. Шинель знатная! Бабы с утра уже обещали полы подшить. А, вот, сапоги не подошьешь – широка у Тимошки лапа, но в два шерстяных носка для представительства сойдут – если ещё вниз их гармошкой сделать. С мужиком я и в лаптях договорюсь.

– Тебе бы, дед, ещё к такой фуражке и медаль на шинель пристегнуть или две, – пробасил, не знавший военной

службы, местный шутник Титок, живший одиноким

бобылём, ходивший из любопытства на все сборы. В селе явился он недавно – без семьи и двора, и снимал угол у одинокой старухи и летом нанимавшийся, время от

времени, в батраки.

– Э, ты, милок, меня мало знаешь, – ответствовал на шутку Евсей. – Я в гвардии солдатскую лямку тянул и, хоть в боях не побывал, за безупречную службу, и призы на учениях и две медали имею, и не пропил их, как ты свое хозяйство. Спасибо что подсказал, прицеплю при случае.

– Значит ты, дед, уже собрался. Не бойся – я твою старуху сберегу, – начал снова Титок, но его перебил Фёдор:

– Давайте -по делу. Евсею и Шобете в дорогу собраться-что воды напиться, а вот как дорогу осилить, бумаги

нужные выравить, о железной дороге разузнать.

Тут голос и сам Шобета подал:

– Лучше секретаря нашего Луки, это дело никто быстро

не обстстряпает. Он и за мир беспокоится и пройдоха, каких мало сыскать – все ходы и выходы к начальству знает,

да и по железке наездился, и до Москвы добирался, и в Киеве бывал. Нам, думаю, в помощи не откажет- только его

толкнуть надобно. Я сам до него схожу и потолкую. Он советы дельные может дать и бумаги выправить должен.

Вечером зайдите- ещё посидим, потолкуем, да цыгарки свои притушите и во дворе не бросайте, неровён час, опять дом запалите. А тебя, Евсей, я сам до дома провожу, чтобы ещё где генералом не явился народ напужав, и насмешек избежав. А Титка зараз попрошу за твоей старухой присматривать и подмогнуть, ежели – что.

В правлении, секретарь, мучившийся от скуки, свёрнутой газетой, прочитанной от первой и до последней строки, и державший в памяти все последние новости в России и мире, бил первых отогревшихся и оживших мух. Они вяло ползали по загаженному ими стеклу и падали под хлесткими ударами азартного охотника. Пока не было слушателей, которым бы он мог пересказать вычитанное и,

переиначенное на свой лад, – секретарь убивал время

нехитрым развлечением- нового чтива не было.

– Двадцать восьмая! – отсчитал убийца очередную муху, попавшую под раздачу. Завидев вошедших посетителей, озорно посмотрел на Евсея, оценивая его импозантный вид и не удержался от «комплиментов»:

– Я вас уже заждался. Поспешать надобно – весна не ждёт, когда мужик зачешется. Бумаги я вам, знамо, выправлю-

будьте спокойны. Своё же дело я сделал и сегодня же в земельную управу съезжу – печати ставить и документы

получать, чтобы вам дорога спокойно была открыта. А, вы,

то собрались, али передумали?

– Нет, ни в коем разе, – быстро откликнулся Евсей.

– Нам бы только уяснить, как до башкирцев легче добраться. Я, хоть многое видал и по железке езживал, но когда это было… лет тридцать не езживал из села. Кругом всё меняется быстро – не как встарь. Ты же, у нас знаток большой – вот и помоги разобраться, чтоб не обмишуриться.

Получив полагавшиеся в таких случаях комплименты в свой адрес, секретарь, нужный каждому селянину для своих мелких проблем, в отличии от главы поселения, который многими делами пренебрегал, сваливая их на секретаря. По этой причине Луку Карповича и как величать и с чем к нему подходить хорошо знали – чтоб дело не волочить. Помнили присказку Луки Карповича, что «задарма и лягушка не квакнет». Однако, за сельские дела общественные мзды принципиально не брал – за то его и уважали. Он и

крёстным отцом у многих был и, ни одна свадьба и похороны без его присутствия не проходили. Везде, на почётном мести – Лука Карпович! Для солидности, достал из ящика большого стола, заполненного бумагами и упрятанным заветным стаканчиком для солидной беседы с просителями, круглые очки с одной дужкой и совсем не надобные его, как в молодости зорким, глазам, не испортившимися от частого чтения бумаг. Лука Карпович подцепил их к носу, заправив одну дужку за ухо, и, склонив голову вправо, глядел на присевших без лишних церемоний ходоков, которые давно знали привычки секретаря. С минуту тот молчал, ворочая мысли в голове, вспоминая то, что необходимо к делу и выстраивая очередность мыслей для авторитетного ответа.

– Наперво, я вам скажу- не отстаньте от поезда, держитесь за него, а в нём за кондуктора- он главный ваш проводник.

Угостите его и он вам всё укажет и проследит, чтоб до места доставить. Второе – стерегите вещи свои, а денежки и

бумаги на груди держите, а железные гроши в одежде под голову ложите. Ты, дедушка, грешным делом, от скуки, в карты не садись с незнакомцами играть. Знаю твою страстишку, попридержись – а то без шинели и порток

останешься. Денежки общественные счёт любят и раз вам народ доверил, то его уважьте. Харчишки берите, не

испортились чтобы в дороге и дух по вагону от них не шёл. Если кто в друзья начнёт набиваться – лишнего не болтайте. До Киева дорога от нас вам известная и короткая – что по Десне, что по тракту, что по железке. От Киева на Москву каждый день идут поезда, за два дня обернуться можно. Далее через Самару до Уфы ещё дня от силы три катить. Хорошо бы, если земли рядом с дорогой и городом были. Думаю, чем в нашей глухомани и болотине счастье искать – лучше и на другие места глянуть и если интерес появиться, то и двинуться. Хорошо, что быстро решились – ведь

вчерашние гости по другим весям потряслись. Поэтому, мой вам совет – поспешайте. Как соберётесь, я вас до Киева мигом доставлю и чем смогу – помогу. Ну, лады!

– Лады, лад, Лука Карпович, спасибо за услугу. Мы поторопимся, – подвел итог Евсей. Молчавший, во всё время толковой беседы, Шобета, твёрдо заявил:

– Через день, к утру жди нас в полном снаряжении. Евсей решит проблемы с шинелью и старухой.

Покинув правление, Шобета довёл Евсея до дома,

сообщил старухе, что при всякой нужде Титок ей поможет.

На том и попрощались. Вернувшись домой, Шобета

коротко сообщил жене:

– Завтра в дорогу собери, что следует на полмесяца. Я до мужиков дойду и сообщу когда мы отбываем.

Лука Тимофеевич, тем временем, выправил документы

на Починка Евсея Кузьмича и Шобету Семёна Семёновича 72-х и 40 лет села Летяки, Баразянского уезда

Черниговской губернии, свободного сельского сословия обыватели, направлены сельским миром в Уфимскую губению для устроения земельных переселенческих дел. Быстро обернулся в волость, заверить их. Посыльный предупредил конюх, чтобы он приготовил лошадей в бричку. Рысаков содержало общество. До железнодорожной станции Пирятин было вёрст сорок, а там можно было сесть на поезд Киев-Москва. В полдень Лука Тимофеевич посчитал, что все дела решил в правлении и пошёл по домам поговорить с мужиками, которые, по его

предположениям, могли согласиться на переселение. Прошедший сход перевернул жизнь на селе,

преобразившемся в разворошенный муравейник.

С утра, в день отъезда ходоков, на майдан перед

правлением стали обираться люди пожелавшие проводить ходоков. Староста и Лука Тимофеевич стояли на крыльце. Бричка была готова к дороге по распутице. Конюх помахивал плетью, отгоняя мальчишек от лошадей, чувствуя свою особую значимость. Шобета с семейством был уже здесь. Увесистая котомка стояла на крыльце. В конце улицы замаячил Евсей Кузьмич, сопровождаемый не успевающей за ним, супругой. Подогнанная шинель, сидела на нём ладно – по фигуре. Бывший гвардеец, пятнадцать лет

тянувший солдатскую лямку был широк в плечах и длиннорук. Твёрдой, молодецкой походкой он приблизился к собравшемуся обществу приветствующему вразнобой Евсея, словно помолодевшего от своей значимости и оказанного обществом доверия. На ногах были

растоптанные валенки на резиновом ходу (в блестящих галошах), гармонирующих своим цветом с шинелью. Заботливая старуха, заботясь о здоровье прифрантившегося мужа, пригрозила ему, что не отпустит – если тот не будет держать ноги в тепле. На важный случай дед вырядился в тёмный пиджак, приготовленный к вечному успокоению на погосте, ни разу не одёванный и пропахший нафталином, чтобы моль ущерба шерсти не нанесла. Штаны, на этот случай, он не тронул, а одел парадно- выходные, на манер

казацких – шаровары с красными лампасами. Рубашка, когда-то давно, сшитая ещё лишь второй молодости супругой, слепила из под расстегнутой шинели, белизной. Через плечо шинели, с начищенными до блеска оловянными пуговицами, свисали блестящие сапоги с нестёртыми желтеющими подмётками и чёрными каблуками с блестящими подковками. Таким яловым сапогам и сносу нет – ими могли пользоваться несколько поколений в бережливой семье. Хлястики сапог были связаны шнуром переброшенным через шею и лёгшим на плечи. При ходьбе сапоги болтались как ещё одна пара рук, поскольку, завидев столько провожающих, дед перешёл на легкий галоп и старуха, совсем отстав, лишь махнула рукой и, тяжело дыша, присоединилась к обществу, став рядом с мужем, явившимся центром внимания. За старухой пришёл

соседский подросток и за плечами нёс объёмистую торбу, которая тянула плечи, горбила спину и была заполнена тем, что Евсей посчитал необходимым взять в дальнюю дорогу из того, что приготовила жена и снарядили добросердечные и не жадные соседи. Запыхавшийся и улыбающийся Евсей, остановился у брички, поклонился на три стороны – сначала крыльцу, а потом правому и левому краю. Титок опять не удержался:

– Какой это генерал явился – от кавалерии или инфантерии? Что припозднился, Евсей Кузьмич, али с супружницей не намиловался, совсем старую замучил? Мне теперь поручено за ней ухаживать, так что езжай с богом и назад не спеши. Евсей нашёлся чем ответить:

– Смотри получше, а я себе башкирочку отхвачу. Тут его голова дернулась вниз, фуражка слетела в лужицу, сапоги на груди качнулись. Подоспевшая к этому времени супруга, отвесила шутнику увесистый подзатыльник, что все собравшиеся, включая и Шобету, разразились громким

смехом. Титок заливался, держась за живот. Остановившись после всех, только и прибавил:

– Да, крепка у тебя супружница и рука тяжёлая, видать не раз гвардейца гоняла по огороду. Даже и не знаю, как мне в твоём отсутствии с ней справляться.

Майдан залился ещё раз смехом. Лука Тимофеевич поднял руку вверх, призвал к тишине и с крыльца, глядя на Евсея, произнёс:

– Наконец, все на месте, транспорт налажен, ходоки

здоровы. Вот тебе, Семён Семёнович (многие в селе и не знали, как величают всем известного в селе Шобету), деньги обществом собранные. Отчёту с них не требуется, коли дело ладно сделаете. Все тебе доверяют, что в общее дело пойдут. Наказ вам – смотреть получше, спрашивать у народа побольше, да правду нам привезти. Бумаги у вас справные. Обращаясь к народу, добавил:

– Евсей Кузьмич грамоту хорошо знает, много где бывал и умных книг по хозяйству начитался, совет любому дать может, к тому ж, к начальству подход имеет. Семён мужик практичный, дотошный – всё узрит и в памяти сохранит,

так, что ждём посланцев с надеждой на лучшее. Удачи вам! Присядем на дорожку.

Ходоки присели. Поднявшись устроились с вещами в бричке. Старуха Евсеева и Шобетова жена минутку постояли молча рядом с мужьями.

– Ну, с богом, в дорогу, – наконец явил свой голос и староста и махнул рукой. Кучер едва успел поднять плеть, как застоявшиеся рысаки с места дали ходу согласно их назначению. Кто-то, в спину, перекрестил усевшихся в

сани отъезжающих за возможным счастьем и перекрестился сам.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Распутица ещё не испортила дорогу. Сани легко скользили по подмёрзшей дороге.

Рысаки за три часа, проскочив Пирятин, донесли до станции. До подхода поезда Киев-Москва оставался еще час, как определил по своим массивным серебряным часам, с важным видом вытащенным Евсеем из внутреннего кармана пиджака. Иных пассажиров на станции не было. Объявление на маленьком в вокзальчике извещало, что при отсутствии билета, при наличии мест, билет приобретается у кондуктора. Состав пришёл вовремя. Паровоз нещадно дымил донецким углём и перед остановкой издал истошный сигнал режущий уши, предупреждая о своём приближении. Когда состав остановился, в одном из вагонов распахнулась дверь и слезло двое мужиков. Сгрузили плотницкий инструмент (видно на заработки собрались), а кондуктор, в чёрном мундире с жёлтыми пуговицами и в чёрной фуражке с кокардой, громко крикнул, глядя на Евсея с Шобетой:

– Вам на Москву?

– На Москву, на Москву! -прокричал Евсей и поспешил к

вагону с сапогами в руках. Шобета подхватил его тяжёлый мешок и последовал за ним к открытой двери. Подсадил

деда и передал ему мешок и котомку и залез сам в тамбур. Вслед за кондуктором, вошли в тёплый, заполненный

вагон. Вагон был общий, для неприхотливой публики с местами для сиденья и сна. Кондуктор указал на места на нижней и верхней полке, ранее, видимо, обжитые

сошедшими на станции плотниками, оставившими запах

сырого рублёного леса.

Расположив свои пожитки, Шобета – в головах на

верхней полке, а Евсей на нижней – под лавкой – лежанкой, вспомнив, что за имуществом нужен глаз да глаз.

Поприветствовали поклоном головы, сидевших чинно, напротив, пожилую пару – по одёжке – мастерового

человека с женой. Евсей пристроился у окна и направил свой взгляд за окно, где мелькали привычные перелески и, пока ещё прикрытые снегом, поля, местами поросшие мелким кустарником, по весне впитывающие влагу, и летом, местами заболоченные в перелесках, где и пахать и скот пасти непригодно; разве что – местами косой помахать на подсохших местах, да и то, болотом пахнущая трава, не всякой скотине по нраву.

Трудно в этом Полесье развернуться мужику; и помещик был неохоч до этих земель.

Вскоре, как и обещал, появился кондуктор, присел

рядышком и начал расспрос (кондуктора обязывались сотрудничать с полицией). Большинство кондукторов исполняло охотно эти дополнительные обязанности – так как полагались награды за бдительность. Шобета полез за пазуху, в большой карман пиджака, застегнутого на пуговицу, где, прижавшись к сердцу грелись общественные денежки и документы, а дед Евсей с охотой изъявил

желание поговорить.

– В Москву мы, милок, а оттуда- до самого Урала путь

лежит.

– Чего ж это, вы, там потеряли?

– Ходоки мы до землицы. Нас общество послало проведать насчёт переселения, чтоб не сумлеваться насчёт переезда. И документы у нас есть и место указано. Я, вот что спросить хочу, – Верно, что поезда до Уфы ходят – земли наши там значатся.

Сказал это Евсей, как будто общество уже земли получило и, поняв свою оплошность добавил: -У нас многие туда

собираются.

Кондуктор утвердил деда в правильности того, что Лука Карпович говорил перед отъездом.

– Доедите до самой Уфы, а захотите и грошей хватит и до самого Китая, хоть до Владивостока. Там тоже переселенцы

живут, а вам, я вижу, землю поближе дали – за Урал и ехать не надо, подвезло вам, дедушка! В Москве пересядку сделаете на сибирский поезд, что каждый день ходит и дня через три, если не ранее, на месте будите. В Москве то бывали?

Шобета молча отсчитывал деньги за билеты, а Евсей

возбудился к разговору ещё больше.

– Я пятнадцать лет в Преображенском полку службу нёс, а он – во всех главных церемониях участник. Я Санкт-

Петербург, как пять пальцев знаю и в Москве не раз бывал и в Царстве Польском у Наполеона отбитом, в Варшаве в парадах участие имел, с царём-Освободителем в Берлин к

родственникам императора ездили.

– То-то, я смотрю, – усмехнулся кондуктор, – на тебе

шинель генеральская. Давно ли, дедушка, в отставку вышел; генералы на пенсион и в семьдесят выходят.

– Да уж сорок лет как отставной и пенсион мне небольшой полагается за службу царю, а шинель мне по случаю, в бла-

годарность за службу обществу, дарована.

– Ничего, дед, у тебя ещё выправка и борода совсем

генеральские: удачи вам в деле, а в Москве я подмогну на нужный поезд определиться, подскажу – если что надобно. Если нужна – постель для сна или чаю, то обращайтесь. Дед, помня об экономии, протарахтел:

– Спасибочко, у нас, пока, и продукты есть, а солдату что надо- шинель и его дом и его постель.

Когда кондуктор ушёл, Шобета спросил у Евсея:

– А, ты, дед, случаем не приврал, что все столицы в солдатчине изъездил?

– А, ты, никак, сомневаешься? Слыхивал ли ты от кого, чтобы я кривду нёс? Вот, – и сам головой качаешь. Меня неспроста народ в ходоки вывел. Все знают, что окромя правды от меня ничего нет. За то, кому- то, я не очень люб, что правда – глаза колет. Меня дед сразу мальцом от кривды отучил – так иссёк задницу, что неделю сесть не мог, за то, что соврал, что не крал яблок в господском саду.

– Извини, Евсей Кузьмич, только чудно мне, что я до сих пор этого не знал.

– А чего здесь странного, чего в столицах то хорошего -народ толчётся и жизнь как в Писании сказано – всё суета сует. Простору нет и зелень чахлая, и воздух не тот, и петух не будит по утрам, и птицы не поют. Нечего мужику там счастье искать. У нас на одного городского восемь селян и спокойствия на селе больше. С полгода жизнь на селе

неспешная, а в страду каждый час дорог для дел. Работа мужицкая торопливости не терпит, а поспешать надобно-

потому и спина болит и страдать приходится. Земля терпеливых привечает, а кто наспех дело ладит – лишь народ смешит. А, что я, про жизнь свою не шибко сельчанам распространяюсь – так мой отец от хвастовства отучил не прутом, а крепким словом мозги мои поправил. Тебе Шобета я всю жизнь свою могу обрисовать. Знаю, что языком зазря не треплешь, а на ус мотаешь. Дорога у нас длинная. Вот сейчас сальца с хлебушком откушаем и молочком запьём, да поглядим чем нас ещё жёнушки с обществом снабдили – больно уж поклажа тяжела.

Снабдили знатно! Расщедрились прижимистые жёны и

селяне: сало солёное и копчёное, аккуратно завернутое в чистую тряпицу, две куры отварных с картофелем, лук, соль в металлической баночке, пироги и сыр домашний, пять больших краюх ржаного свежеиспечённого хлеба, что не черствеет, и ещё много чего по мелочам оказалось в мешках. Кто-то, даже, несколько серых больших кусков сахара упаковал; если в прикуску чай пить-то на всю дорогу хватит, а чай кондуктор уже обещал.

– Ба, да тут у нас целый провиант – склад! удовлетворился ревизией Евсей. Забыв о наказе экономить, он предложил,

паре напротив, присоединиться к предстоящей трапезе за откидным столиком у окошка. Мастеровой, под строгим взглядом супруги (нечего мужиков объедать – сам в деревне вырос и знаешь, как это всё достаётся) отказался. Евсей предложил разделаться с одной курой и подсолить другую. Шобета нацедил в оловянные кружки молока и крепко запечатал её пробкой и поставил на пол, где было прохладно. Закончив с трапезой, оба смахнули крошки на ладонь и отправили в рот, потерли одну ладонь о другую и стали рассматривать в окно малопривлекательный пейзаж: перелески из мелколесья, укрытые осевшим снегом пустоши, редко проплывающие вдалеке деревеньки с избами, всё больше крытыми соломой, кое- где лепившиеся к барским усадьбам на которые уже трудно заманить освобождённого от барской неволи мужика. Выдержав продолжительную паузу, и, отметив, что Шобета ждёт обещанного рассказа, степенно начал:

– Вот, ты, Семён, и то усомнился, что я по миру

постранствовал и в столицах побывал и в

Гель… синг… – форсе, что и выговорить труд великий и, который с финнами к нам перешёл, и ближе всего к нашей столице, три раза побывал и до многих столиц добирался,