Выйдя в одной рубахе из тесной кельи на морозный утренний воздух, принялся разминать кисть, попеременно выписывая клинком восьмёрки то правой, то левой рукой. Левой получалось хуже, потому что давала знать рана, полученная около двух месяцев назад в Саксонии.

Через пять минут Степан Петрович вспотел, удовлетворено воткнул палаш в снег, скинул рубаху и принялся обтираться снегом.

На завтрак гостю подали жбан монастырского квасу, оладьи со сметаной. За столом сидели монахи усталые после ночного бдения, но радостные. Сын Божий родился! Гость чувствовал, как вместе с монастырским квасом в него вливаются силы.

Они вышли вместе с Архипкой.

– Хорошо тут у вас! – с удовольствием вдыхая лесной морозный воздух, молвил штабс-ротмистр. – Пойду-ка, прогуляю своего Серого, – направился он к конюшне.

Отдохнувший конь резво полетел с холма прямо к стене деревьев. Вскоре Стрешнев подъехал к тому месту, где ночью повстречал монахов. Бесснежная и безветренная ночь сохранила следы, уходившие в чащу.

У обгоревших развалин скита он спешился. Мёртвые козлиные глаза безучастно смотрели на него, и Стрешнев подумал, что для роли нечистого это животное явно не годится; глуп, к тому же травояден. Уж дьявол – охотник за людскими душами, если следовать классификации Линнея [14], отъявленный хищник. Скорее волк, от клыков которого гибнут в первую очередь больные и слабые. Ежели душа человеческая с червоточинкой, сатане-то и легче прибрать её.

Скит строили как полуземлянку. Вырыли яму в полтора аршина глубиной, где-то в сажень с небольшим в длину и ширину, обложили с четырёх сторон брёвнами. Крыша была видимо, крыта еловыми ветками, полом служила утрамбованная земля.

Степан Петрович скинул прямо в снег зимний сюртук и спрыгнул в пепелище. Он и сам не знал, что надеялся здесь найти. Кончиком ножен принялся ворошить головёшки. Среди них попадались и обгорелые кости. Видимо старца убили или лишили сознания, а потом подожгли скит. А это что?

Среди головёшек острый глаз штаб-ротмистра узрел крышку от чугунного горшка.

– А я-то думал, скитники питаются кореньями да лесными ягодами.

Он разгрёб сей необходимый в любой крестьянской избе предмет и поддел носком сапога. Крышка сдвинулась, и под ней обнаружилось тёмное отверстие. Стрешнев наклонился и увидел, что сам чугунок был врыт в землю. На дне его что-то лежало.

Это была толстая пачка пожелтевшей бумаги. Степан Петрович стряхнул с неё золу.

Почерк изобличал тягу писавшего к каллиграфии, каждая буковка на загляденье.

На первом листе эпиграфом стояло:

«Исповѣдую же с клятвою крайняго Судію Духовныя сея Коллегіи быти Самаго Всероссійскаго Монарха Государя нашего всемилостивѣйшаго».

Это что же, скитник был членом Священного Синода?

Степан Петрович огляделся. Вокруг был лес, суровый и молчаливый, за которым мог притаиться враг.

Он выбрался из ямы, засунул бумаги во внутренний карман сюртука, надел его. Почистил снегом сапоги, уничтожая следы копоти. Серый стоял чуть поодаль, безуспешно пытаясь добраться до травы сквозь толстый снежный покров.

– Возвращаемся, – сказал своему боевому другу штаб-ротмистр.

Вечером погода испортилась. Завьюжило. После ужина Стрешнев уселся перед свечёй в своей келье, достал рукопись.

– Являясь тайным членом Святейшего Синода, я – потомственный дворянин Ар…в Пётр Сергеевич выполняю тайную миссию, посланную мне Господом нашим Вседержителем и лично Его сиятельством князем Голицыным Александром Николаевичем [15]. Сея записи в случае моей гибели или несвоевременной кончины должны быть, переданы лично князю. Посему, тот, кто не сделает этого, будет обвинён в государственной измене.

Степан Петрович поднял голову и успел заметить в лунном свете тень, промелькнувшую за окном.

– Дело моё чрезвычайной важности и касается «корсиканского чудовища». Недруги считают его исчадием ада, кто-то гениальным чадом двух родителей: Просвещения и стихии бунта французской черни, уничтожившей монархию, кто-то воплощением честолюбия. Мне же поручено отыскать духовно-мистический корень его военных и политических успехов.

Честолюбие отверг я сразу. Честолюбивых людей много, а таких успехов добивается лишь малая их толика. Чья слава дошла до нас за две тысячи лет? Александр Македонский, Кай Юлий Цезарь, ну ещё несколько личностей масштабом помельче. Я не беру в расчёт древневосточных деспотов, да растленных императоров Рима, чьи деяния по величию не соответствовали льстивым восхвалениям их поданных.

Посему предложил я обер-прокурору объединить две возможные причины головокружительных успехов Бонапарта. Магию и алхимию, а также фармазонство [16], вылившееся в смертоубийство Помазанника Божия. Князь согласился с моим предложением, и в свою очередь предложил мне отправиться в самое логово корсиканца.

И вот тайно перейдя шведскую границу, чтобы вызывать меньше подозрений, в апреле 1805 года я прибыл в Париж. Сам объект моего внимания готовился в то время к высадке на Альбион. Не теряя даром времени я начал посещать местных астрологов, которые пользовались тягой людей к суевериям. Большинство из них не представляли для меня интереса. Но однажды я нашёл в Булонском лесу монастырь, где мне посоветовали побеседовать с тамошним старцем Пьером Ле Клером. Говорили, что именно он предсказал узурпатору блестящее будущее.

В мрачной монастырской келье я увидел согбенного, немощного с виду старика, тем не менее, взглянувшего на меня проникающими прямо в душу выцветшими глазами. После обмена взглядами, я понял, что он всё обо мне знает. Поэтому решил быть откровенным.

– Вы верите в Бога, падре? – спросил я.

– Верю ли я в Бога? Хороший вопрос вы задали человеку, посвятившему Ему всю свою жизнь. А прожил я, ох, как много, и мне слишком многое открылось. И чем больше я познаю, тем яснее понимаю, что без Его воли ничего не происходит на этом свете.

– Тогда скажите, кто помогает Бонапарту? Бог или сам дьявол?

На старческом лице промелькнула едва заметная улыбка.

– Вы прекрасно говорите и понимаете по-французски. Неужели не поняли моего ответа на ваш первый вопрос?

– Ничто в этом мире не случается без Его воли? Но Бонапарт – атеист!

– Эта мода, – сморщился Ле Клер, – пройдёт. К тому же наш славный корсиканец напрямую не отрицает Творца и уверен в Его присутствии в судьбах людей.

– Значит Господу угодно, чтобы человек, чья вера сомнительна, победил более сильного в ней.

– Уж не своего ли властелина вы имеете в виду? – усмехнулся старик. – Того, кто уселся на троне поправ ногами ещё не остывший труп убиенного родителя своего?

– Есть ещё народ…

– Народ ваш будет нести ответственность за грехи своего властителя.

После этой фразы старый монах замолчал. Я ждал минуту, другую, третью, но старец был погружён в свои думы и будто забыл о моём существовании. И лишь, будучи в дверях вновь услышал его дребезжащий голос:

– Ищите причину не в вере, а в тайном знании. Вспомните, власть упала в руки корсиканцу как перезревший плод после посещения древней египетской земли. Прощайте, и да хранит нас всех Бог!

Уже сидя в карете, я принялся размышлять. Что имел в виду Ле Клер? Египет – колыбель истории. Оттуда Моисей вывел своё ветхозаветное племя на поиски Земли обетованной. Я вспомнил речь Корсиканца перед битвой у пирамид: – Солдаты! Сорок веков смотрят на вас…

От сильного удара снаружи окно кельи вместе с рамой упало внутрь. Резкий порыв ледяного ветра задул свечу. А тут, как назло луна укрылась за тучами, и келья погрузилась в полную темноту.

Степан Петрович достал Милотту и взвёл курок.

– Я не знаю, кто ты, пан офицер, – услышал он сквозь завывания ветра голос, говорящий с лёгким акцентом уроженца западных губерний, – но лучше отдай то, что нашёл в скиту.

– А ты покажись, – отвечал Стрешнев, – может и отдам.

– Нашёл дурака! Я покажусь, а ты из пистоля пальнёшь! Выбрасывай бумагу в окно, а не то…

– Что тогда?

Неизвестный был человек действия, потому что через полминуты в окно влетела горящая сосновая ветка, затем вторая. Первая упала прямо на матрац, штаб-ротмистр увидел, что злодей обильно смазал её дёгтем, который в монастырской мастерской был в изобилии.

Матрац, набитый соломой запылал, кирасир схватил свой сюртук и принялся сбивать пламя. На шум сбежались монахи, обитающие в соседних кельях. Дым, крики «горим братие», мельтешение лиц, всё смешалось перед глазами Степана Петровича. Когда огонь затушили, и паника прошла, он обнаружил, что бумаги пропали.

Единственным знакомым лицом здесь был юный пономарь. В него штаб-ротмистр и вцепился:

– Архипка, а ну отвечай, есть ли среди вас ляхи или литвины?

– Дык, брат Варфоломей, он один у нас из Виленской губернии.

– Где он?

– Дык, келья его на том конце.

– Веди!

Варфоломеева келья оказалась пуста.

– Может в мастерской? Любит он это дело.

Стрешнев заскочил в свой «нумер», где монахи уже вставляли на место оконце, одел пропахший копотью сюртук, сунул подмышку палаш, и выскочил в ночь. По дороге в мастерские он услышал тревожное ржание Серого. Бросился к конюшне и чуть не был сбит с ног вылетевшим оттуда монахом, верхом на худенькой лошадке. Достал пистолет, но всадник уже скрылся в ночи.

Серый бился в беспокойстве о стены конюшни, и Стрешнев понял, что злодей хотел его оседлать, но боевой конь не подпустил чужого. Он накинул седло, затянул подпруги, и через мгновение уже мчался сквозь ночную вьюгу, с трудом вглядываясь в ещё не занесённые снегом следы.

Человек, похитивший бумаги имел одно, но весомое преимущество: он знал, куда едет. Но был у него и недостаток, его лошадь уступала по силе и выносливости боевому кирасирскому коню. Так думал Степан Петрович, пришпоривая боевого друга.

Вьюга между тем усиливалась, и вскоре штаб-ротмистру стало понятно, что он сбился со следа. Снег сыпался с неба так плотно, что вытяни руку, и не увидишь ладони.

Погоня сделалась бесполезной, и Степан Петрович остановил коня. Обычно в таких случаях следовало бы оглядеться. Но куда оглядываться? Вокруг стояла снежная стена, не было ни звёзд, ни даже неба, ни сторон света.

Он тронул Серого, и конь, проваливаясь в снег по брюхо, пошёл вперёд. Будто корабль, пересекающий снежное море.

Метель закончилась внезапно, в чёрном небе появились звёзды. Вот теперь Стрешнев огляделся. Оказывается он ехал по дну узкой балки, по краям которой росли густые ели.

Серый тревожно поднял голову и раздул ноздри, а через короткое время они услышали протяжный волчий вой, которому вторил ещё один. Стая была где-то неподалёку.

– Ну что, брат, попали мы с тобой в ещё одну передрягу? – Степан Петрович успокаивающе погладил по шее своего боевого товарища.

Конь косил на него взглядом, словно спрашивая, что делать будем?

– Ну, мы ни француза, ни турка, ни горца дикого не пугались. А уж родных, русских волков и подавно не забоимся.

Он проверил оружие. Карабин, два кавалерийских пистолета, один трофейный, палаш. Да тут от полуэскадрона отбиться можно, не то, что от каких-то волков.

А вскоре наверху засветились зелёные огоньки голодных глаз.

Вслед за звёздами на небе появилась и луна, и в её молочном свете снег заискрился, подобно бриллиантовым россыпям. Это облегчало ведение боя, всё же хоть офицер и боевой, но не зверь, в темноте видит плохо.

А вот и волки. Две серые морды смотрели сверху на коня и всадника, а потом разом, словно по команде оба волка бросились вниз, утопая по грудь в снегу. Один стал обходить их сзади, нацеливаясь на круп, второй ощерил клыки, собираясь вцепиться всаднику в ногу.

Подпустив хищника поближе, боевой конь резко вырвал из снега заднюю ногу, угодив копытом прямо в ощеренную пасть. Второго Стрешнев достал палашом, надвое разрубив морду зверя.

Серый сам, без команды, подгоняемый инстинктом устремился вперёд. Штаб-ротмистр обернулся. Волки спускались в балку в саженях десяти, остальные с двух сторон продолжали преследование по верху.

Степан Петрович разрядил пистолет в морду ещё одного, подобравшегося на расстояние прыжка. Это остудило пыл остальных и волки чуть приотстали.

И тут распадок закончился. Далее шёл довольно крутой подъём, у начала которого стояла большая раскидистая ель. Та часть стаи, которая была наверху, рванула, обгоняя коня и всадника, занимая тактически выгодное для них место. Путь к отступлению отрезали другие.

Стрешнев спешился, встал спиной к дереву и принялся расчищать себе место для схватки. Серый крутился рядом, оглашая ночной лес тревожным ржанием.

Кольцо вокруг них сужалось. Серые хищники были везде, то появляясь в поле зрения, то прячась за сугробами.

– Ну, бесовы дети, подходите! – кричал кирасир, выписывая клинком восьмёрки.

Волки зачарованно смотрели на искрящуюся лунным светом сталь. Среди них возникло замешательство. Они уже потеряли трёх своих сородичей, один из которых был вожаком. И инстинкт им подсказывал, будут ещё жертвы. Стоила ли этого добыча? Может подождать, когда конь и человек упадут сами?

Но животы сводило от голода, вот уже несколько дней хищники ничего не ели, и это придало им отчаянной храбрости.

Сразу три волка бросились на Серого. Самого отчаянного конь впечатал в снег передними копытами, второй вцепился в бедро, но Стрешнев, бывший начеку, рубанул палашом по мохнатой спине, рассекая жилы и кости. Вскоре уже самому штабс-ротмистру пришлось отбиваться от троих, насевших на него зверюг.

Волки использовали тактику людей, которую те ещё два года назад применяли в здешних лесах против вторгшихся французов. Цель хищников была одна – измотать и коня и человека. Стрешнев понял, что продержится не более двух часов. Вот если бы у него был второй человек, заряжавший и подававший кирасиру оружие!

Что при такой диспозиции предпринять русскому офицеру? Идти в атаку! Аллюр три креста, клинок подвысь, громогласное ура!

Штаб-ротмистр выбрал наибольшее скопление противника на своём левом фланге. С полдюжины волков кружили от него в трёх саженях. Он приметил самого крупного, вскинул карабин и прицелился в мохнатую морду. Промахнуться с такого расстояния для кирасира было делом постыдным. Грянул выстрел. С невозмутимостью отметив, что попал, он швырнул ещё дымящийся карабин в снег и бросился на остальных. В правой руке палаш, в левой пистолет, рот оскален как у волков. Над ночным лесом грянуло русское ура. Да такое, что снег посыпался с дрогнувших еловых веток!

Его атака была так неожиданна, что серые бросились наутёк. Впрочем, пуля из пистолета успела войти в хребет одному, клинок распорол бок другому. А Стрешнев кричал, и, размахивая оружием, карабкался вверх по склону.

Хищники скрылись за заснеженными деревьями. Штаб-ротмистр стоял, тяжело дыша, оглядывая поле боя.

– Серый!

Он вдруг понял, что не слышит ржания своего коня. А когда спустился в распадок, то не увидел ни Серого, ни живых хищников. Только туши убитых волков на окровавленном снегу.

ГЛАВА 3. УСАДЬБА

Какая, однако, конфузия боевому офицеру-кавалеристу оказаться ночью в зимнем лесу, да без коня! Одно радует: след на снегу хорошо виден.

По нему Стрешнев и пошёл, иногда останавливаясь и подзывая боевого друга ведомым им обоим свистом.

Между тем подморозило. Степан Петрович стал быстро остывать после горячки боя. Он натянул треуголку на самые уши, сунул подмышки руки в перчатках из телячьей кожи, и подумал, что сейчас, должно быть со стороны выглядит как француз, спешащий к переправе через Березину. Сам два года назад на таких насмотрелся!

Усадьба появилась внезапно. Занесённая снегом аллея, в конце которой освещаемый полной луной белоснежный особняк с колоннами. И именно к нему вели следы Серого!

Промёрзший до костей штаб-ротмистр приободрился, и направил свои плохо слушающиеся стопы к дому. Он даже стал вполголоса напевать «Прелестную Катрин».

– А ну стой, нехристь!

Из-за дерева вышел мужик в тулупе, наставив на Стрешнева уланский мушкетон [17].

– Какой же я тебе нехристь, дядя? – отвечал Степан Петрович. – Ты что, своих не узнаёшь.

– Свои в лесу по ночам не ходют, – резонно заметил мужик, не спуская с кирасира настороженного взгляда.

– А барин у тебя, дядя, имеется?

– А как же без барина-то? Без барина нам никак нельзя. Токма у нас барин помер давно.

– Вот как? И давно вы, болезные осиротели?

– Скажешь тоже, осиротели! И ничего мы не осиротели! Потому как барыня у нас есть.

– Ну, давай, веди меня к своей барыне!

– Ишь, чего захотел! В такую-то пору почивать госпожа наша изволит.

И то верно, на дворе-то ночь-полночь! Стрешнев как-то за своими авантюрами и забыл об этом.

– Так что же, дядя, так и будешь меня на морозе держать?

– А ты точно, не хранцуз?

– Да какой же я тебе француз? На, смотри!

Степан Петрович плохо слушавшейся рукой достал из-за пазухи нательный крестик.

Мужик впился в него дальнозоркими глазами.

– Точно, наш, православный! Ну, пошли, чего сопли-то морозить!

Он повёл офицера во флигель, стоявший в глубине заснеженного сада.

– Ты уж, ваше блаародь не серчай! Спасу тут не было от шаромыжников [18], прости Господи! Не поотвыкли исчо.

– А тебя как зовут-то, дядя?

– Тихоном кличут.

– А скажи-ка Тихон, к вам конь не забегал? Рослый такой, голштинской породы.

– Много тута всякой твари Божьей ходит, – уклончиво отвечал Тихон. – Вот, давеча к барыне инок на полудохлой кляче притащился.

– Давеча, это когда? – насторожился Стрешнев.

– Аккурат, барыня ко сну отходить собирались. А тут он. Грит, по срочному делу.

– Так может барыня ваша и не спит ещё? Я-то тоже по срочному.

– Да уж с час как окна погасли. А Марфуша монашка энтого в гостевую отвела. Сам видал.

Он открыл перед гостем дверь.

– Милости просим. Да ты не переживай, ваше блаародь! Сейчас збитня горячего отведаешь, поспишь. А с утра Марфуша барыне доложит. Барыня у нас рано встаёт.

Вскоре Степан Петрович сидел у жарко натопленной печи и пил обжигающий пряный напиток. Тихон рассказывал ему о том, какое богатое у них имение, какая барыня радетельная хозяйка, но вскоре заснул на лавке, укрывшись своим тулупом, оглашая комнату заливистым храпом.

Штаб-ротмистр спать не собирался. Человек, похитивший бумаги был совсем рядом.

Он извлёк из кармана родительский брегет. Механизм показывал второй час ночи. Глянул на спящего Тихона, не притворяется ли? Похоже, тот действительно спал. Мерно вздымалось и опускалось тело под тулупом, рука безвольно свесилась с края лавки.

Степан Петрович неслышно поднялся, надел сюртук, сунул за пояс Милотту, а палаш подмышку. Дверь предательски скрипнула, Тихон тут же приподнялся на своём ложе.

– Ты куда, ваше блаародь?

– На двор я, – отвечал кирасир, пряча за спиной палаш. – Ты спи!

– А-а-а. Как выйдешь налево, да вдоль орешника держись. Тама нужник.

Отогревшийся штаб-ротмистр вышел, с удовольствием вдохнув морозный воздух. Ах, до чего прекрасна русская зимняя ночь! На небе россыпи звёзд, и Стрешнев стал искать Вифлеемскую. Снег под луной искрится. Всё дышит первозданной чистотой.

Но хватит лирики! У него два важных дела. Первое не составило для кирасира труда, нужник он нашёл быстро. Пора приниматься за второе.

Окна барской усадьбы были темны, как глаза молодой лезгинки. Кирасир отступил на три шага и оглядел особняк. Такие строили лет шестьдесят тому, во времена матушки Елизаветы [19].

На самом верху, в оконце мезонина теплился огонёк. Может Марфуше не спится?

С парадного крыльца было заперто. Он обошёл дом и обнаружил вход для прислуги.

Здесь, к счастью, дверь была смазана, потому отворилась без скрипа. Штабс-ротмистр вошёл в тёмный коридор. Шпоры он отстегнул ещё во флигеле и теперь шёл в темноте, держась за стену, стараясь ступать неслышно.

Коридор вывел его в круглую залу, откуда в свете луны, смотревшей в большое французское окно, была видна лестница, ведущая наверх.

Наверху была комната, из-за двери которой пробивался свет, были слышны голоса. Мужской голос раздражённо говорил по-французски:

– За те деньги, которые я вам заплатил, вы должны снабдить меня самыми быстрыми лошадьми. Послезавтра, вернее уже завтра я должен быть в Кракове.

– Неужели, monsieur, вы держите меня за провинциальную дурочку? – отвечал женский голос с лёгким польским акцентом.

– Eh, bien,quoi,madame [20]!

– Таким образом, вы должны знать, что бумаги, которые вы получили благодаря мне стоят гораздо больше.

– Они потеряют свою ценность, если их не доставят вовремя.

– Не беспокойтесь, я дам вам лошадей. Часа полтора тому в усадьбу прибежало животное, очень большой и сильный конь. Тихон отвёл его в конюшню накормить и дать отдых. Думаю, он и моя Ласточка составят прекрасную пару. Через два часа возок будет готов. Вы попадёте в Краков вовремя.

Мужской голос произнёс слова благодарности, а Стрешнев заскрипел зубами. Его боевого коня, да в возок, как обычную кобылу!

– Encore le champagne [21]?

Я вам сейчас покажу шампанское!

Степан Петрович перехватил палаш поудобнее, и уже собирался ворваться в мезонин, чтобы поквитаться с врагами государства Российского. Но в этот момент снизу послышались приближающиеся шаги, и ему ничего более не оставалось, как спрятаться в тёмном углу.

Вскоре мимо кто-то прошёл, тяжело дыша, в темноте было не разобрать. Раздалось тяжёлое сопение у двери, а затем голос Тихона:

– Ваше сиятельство, Варвара Казимировна!

– Ну, чего тебе, Тихон?

– Тута давешний монах за ворота выехал. На нашем Альбионе.

– А ты куда смотрел, скотина?

– Дык, кто ж его знал? Вроде человек Божий, а на дворе ночь.

– Вы с Евсеем должны караулить через ночь. Нынче, чья очередь?

– Моя, государыня.

– Значит, ты и получишь плетей.

– Премного благодарен, ваше сиятельство.

– Всё! Пшёл вон!

– Тута ещё вот какое дело…

– Ну, чего?

– Давеча человек один в усадьбу пришёл. По виду из благородных.

– Чего несёшь? Какой ещё человек? И где он сейчас?

– Дык, я его блаародие во флигель спровадил, збитнем горячим напоил. А он сбёг.

– Что?! А ты куда смотрел, скотина? Да я тебя…

– Не вели казнить, матушка! Наш он, православный, вот я слабину-то и дал.

– Поднимай Евсея, дурак! Чтобы сыскали мне его, немедля!

– Слушаюсь, государыня!

Тихон, выскочив из комнаты, кубарем скатился по лестнице.

Пришло время появиться на сцене штабс-ротмистру. Он пристегнул палаш к поясу, справедливо полагая, что размахивать им в присутствии дамы недостойно офицера и дворянина.

– Прошу меня простить, господа!

Комната была небольшая, но роскошно убранная. На оттоманке сидел средних лет мужчина, одетый в чёрное платье по парижской моде, в кресле за бюваром, встроенным в письменный стол, женщина лет тридцати в кружевном чепчике и домашнем платье.

Оба воззрились на Стрешнева. Впрочем, недолго. Мужчина сделал едва уловимое движение, откинув фалды своего сюртука, и потянувшись рукой к голенищу сапога.

В руке у штаб-ротмистра, будто у фокусника появился пистолет.

– Je ne conseille pas [22]! – бросил он.

– Certes, monsieur [23]! – мужчина убрал руку.

Боковым зрением Степан Петрович увидел, как помещица прикрыла рукой толстую пачку «радужных» [24] и стала заталкивать её в бювар.

– «Бьюсь об заклад, французишка всучил ей фальшивые», – не без злорадства подумал он.

– Мне нужны бумаги, которые ваш подельник похитил у меня в монастыре.

– Я не понимаю, о каких бумагах идёт речь…

– За которые вы заплатили этой особе. Предупреждаю, я всё слышал.

– Ах, вы о векселях? – облегчённо засмеялся француз.

Варвара Казимировна тоже улыбнулась, холодно глядя на Стрешнева.

– Не пытайтесь одурачить меня!

Штаб-ротмистр схватил саквояж, стоявший у ног мужчины, и, не церемонясь, вытряхнул его содержимое на персидский ковёр.

Футляр с курительными принадлежностями, ящик с дорожными пистолетами.

Вот они! Стопка бумаг, перетянутая шёлковой лентой. Степан Петрович развернул их. Векселя, какие-то рекомендательные письма краковским менялам.

Француз смотрел на него. В серо-зелёных глазах была плохо скрываемая усмешка.

– Видите ли, сударь, я – негоциант. А с мадам Стромиловой меня связывают исключительно деловые отношения.

Стрешнев с вызовом взглянул в глаза негоцианту. Что-то не очень он похож на купца! Движение, которым потянулся к голенищу сапога, выдавало в нём человека, привычного брать в руки оружие. Да и затылок у штаб-ротмистра почёсывался ещё в коридоре.

Степан Петрович наставил в высокий лоб ствол Милотты, наклонился и ловко выудил из сапога, сидящего на оттоманке маленький изящный двуствольный пистолет. Под стволами было закреплено бритвенно острое лезвие кинжала.

<1 2 3 >

На страницу:

Перейти

2 из 3