Молчание любви

Татьяна Александровна Краснова

Молчание любви

© Краснова Т.А., 2020

© «Центрполиграф», 2020

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2020

Часть первая

В электричке

Москва вздохнула. Когда Аня вычитала, что Москва из-за земных приливов дважды в сутки поднимается и опускается где-то на сорок сантиметров, чудовищный мегаполис сразу превратился в трогательное живое существо. Его можно было даже пожалеть: ведь каждое утро – тяжелый вдох, и приходится подниматься вместе со всеми этими зданиями на поверхности, и транспортом, и копошащимися человечками, и вот так держать их на себе целый день, а вечером – долгий выдох, и живая земля со всем своим скарбом опускается, и электричка бежит веселей, как под горку. Неизвестно, как уж этот процесс происходит по-научному, но Аня представляла его именно как тяжкие вдох-выдох в начале и в конце трудового дня – Москва работает вместе со всеми.

– Куда лезете, тут уже некуда!

– Ничего, двигайтесь, там еще полвагона пустые!

Вот теперь и не вздохнешь: Аня угодила в середину вагона, и на остановках напирали и слева, и справа – два потока из двух дверей. Машинист быстро проговорил гортанным голосом радиосвязи, чтобы отпустили двери, хлопнул ими пару раз для порядка, и поезд двинулся. Бегом бежит, домой, в Белогорск!

Сесть, разумеется, до самого конца не удастся. Какое там сесть. Ради счастья успеть в последний момент на эту переполненную электричку и не ждать следующую еще сорок минут она творила чудеса: бежала в метро по эскалатору, неслась по вокзалу, лавируя в толпе, давилась со всеми на посадке, едва не свалившись в щель между вагоном и платформой. В час пик жизнь – подвиг.

Потому другие сотрудницы Белогорского музея и не любят, когда их посылают в Москву. Какой смысл кататься в столицу после победного шествия колбасы по всей земле русской? И Ане Семеновой эти поездки выпадают не по принципу «кто у нас самый молодой?», а – «ты же любишь». И действительно – любит. Москва и освежает, и встряхивает – вот как сейчас, и с особенным удовольствием потом возвращаешься – родной городок из внешнего мира видится таким домашним, уютным.

А оттоптанные ноги и помятые бока она научилась компенсировать мелкими московскими радостями: мороженым, чашкой шоколада. Прогулка по Александровскому саду тоже очень хорошо помогает или пять минут на лавочке у фонтана, особенно на Пушкинской. От более серьезной усталости и средства посерьезнее, если время позволяет, – какая-нибудь выставка, благо музейщики посещают музеи бесплатно.

Сегодня она вообще пошла на крайнюю меру: Аня потратила! на себя!! деньги!!! В такое непростое время для семьи… Книжный магазин со своими заманчивыми витринами и россыпями, с роскошными альбомами по искусству – вообще тяжелая артиллерия, безотказный способ залечивания душевных ран. А уж если не просто полистать, а купить – это событие. Правда, она тут же уравновесила перекос, выбрав сыну здоровенный том «Почемучки». Для пяти лет как раз будет.

А облюбованные для себя переводные эссе о пейзаже уже удалось начать в метро. Они изданы удобно, в компактном формате любовных романов. И ренуаровские дамы с кавалерами на обложке еще усиливают сходство. Может, и сейчас удастся извлечь? Продолжая одной рукой цепляться за поручень, другой Аня попыталась достать книжку. Не смять странички! Не зацепить сидящую рядом голову! И двухчасовой путь в тесноте, по стойке смирно перестал быть пыткой. Пару раз она очнулась, когда объявляли остановки, и снова погружалась в чтение. Опять остановка.

Взгляд подпрыгнул вместе с вагоном, и в конце его Аня увидела синюю рубашку. Темно-синюю джинсовую рубашку среди курток и плащей. Кто-то явно пренебрегал прогнозом погоды и игнорировал черемуховые холода.

И что-то нарушилось. Вмиг исчезли те годы, когда она была студенткой, женой, мамой, экскурсоводом, которого слушают десятки людей. Предательски рухнул весь социально-возрастной панцирь, на выращивание которого пошло столько сил и времени, и осталась только сама Аня, как она есть, беззащитная и растерянная. Она продолжала прочитывать строчки, сразу ставшие механическим набором слов, и знала, что молодой человек смотрит на нее через головы и сквозь туловища, а если нет, то сейчас это произойдет, так же наверняка, как если бы уже случилось, и если уже случилось, то в этом ничего невероятного.

Словом, всем уже заправляла неотвратимость. Между Аней и синей рубашкой в конце вагона пронесся луч и стал осязаемым, и Аня не разбирала, она ли его вызвала к жизни, но на каждый взмах ресниц чувствовала ответное натяжение, как при перетягивании каната.

Она не поднимала взгляда от своей книги, которая вмиг утратила самостоятельную ценность и обрела новую: уважительный предлог не поднимать взгляда – но вместе с тем продолжала видеть попутчика, который на нее смотрел. Она не могла разобрать черты лица и различала только его студенческий возраст и направленность взгляда – как в тумане, словно смотрела на дерево на горизонте или прозрачное юное облако. Это было особое надглазное зрение, которое открывалось в крайних случаях. И чем упорнее Аня смотрела в книгу, тем неудержимее стремился этот взгляд в конец вагона.

А сердце пульсировало музыкой и одновременно несло поезд по воздуху, он мчался над гаражами, трубами, ветками с желтовато-зеленым пунктиром, белыми многоэтажками-подковками – точно такими же, как ее дом.

Электричка остановилась и выпустила полвагона пассажиров, но сразу вошло еще столько же, и снова две толпы извне стали тесниться к середине. Студент в джинсовой рубашке пробирался прямо к ней. Сначала Ане казалось, что его сносит по течению, но потом она увидела самостоятельные движения, отличные от вынужденных маневров приспособиться к тесноте. Но то, что она не обманулась, вызвало уже не ликование, а панику.

Пассажиры перетасовались и уплотнились, и Аня оказалась теперь лицом к окну, а он – лицом к ее профилю (она сразу вспомнила собственный профиль в мамином трельяже и вырезанный на Арбате из черной бумаги). И стоял так близко, что легче было увидеть пуговицы, чем глаза. Надо бы взглянуть на него, чтобы понять, чем это он так смог ее смутить. Но что-то не давало поднять голову, и Аня ругала себя за эту мелкую трусость. А когда рядом неожиданно освободилось место – царский подарок! – плюхнулась на него с большим облегчением. Как же хорошо сидеть, и никуда смотреть не надо.

Поезд чудесно укачивал, и Аня даже подремала немного и уже запамятовала о своем «приключении», а когда вдруг объявили Белогорск, вскочила от неожиданности. И увидела прямо перед собой растрепавшуюся светлую шевелюру и внимательные глаза – один серый, другой зеленый.

Дома, в «подковке»

По пути домой Аня критически поглядывала на себя в витринах, совсем как в школьные времена. Могла ли она тогда подумать, что в такие преклонные лета, как двадцать шесть, она – все еще! – будет привлекательной, и даже, подумать только, для студентов! Совсем развеселившись, она почти без огорчения прочитала объявление, что лифт не работает, и вполне бодро протопала все восемь этажей, под ту же музыку, возникшую в электричке.

Хлопнула входная дверь их квартиры, и музыка выключилась. Дома было тихо-тихо. И пусто. К холодильнику магнитом в виде арбуза прицеплена бумажка: «Я на дежурстве, вызвали на подмену. Егор у бабушки. В.». Понятно. Дежурство – это до утра. В магазин, полувахтером-полусторожем, Вадима совсем недавно пристроила ее кузина. И хотя это первоначально называлось «сутки через двое», приходилось стараться и постоянно кого-то заменять, потому что это лучше, чем сидеть совсем без работы и совсем без денег.

А ведь буквально вчера все было в порядке, и казалось, что порядок этот никогда не нарушится. Вадим, инженер-электронщик, работал в Белогорском НИИ уже двенадцатый год. Он пришел в него сразу после окончания Бауманского университета, и хотя стремительной и блестящей карьеры не сделал, но свое место, основательное, прочное, занял. Его ценили, с его мнением считались, зарплата была неплохая, да еще удавалось находить подработку на компьютере, и два сокращения его не коснулись. Жить можно.

Сам Вадим, спокойный, уравновешенный, начальство не раздражал, на глаза ему не лез, предпочитая заниматься своими делами, а не в свои не вмешиваться. И когда начальником отдела стал вчерашний коллега, с которым всегда находился общий язык, это должно было еще больше упростить жизнь – но неожиданно осложнило. Бывший коллега, встав в позу «я – начальник», начал самоутверждаться на подчиненных, в том числе на нем. Вадим сначала протестовал, а услышав, что здесь никого не держат, хлопнул за собой дверью. Стоит тратить силы и время, чтобы сработаться с этим зазнавшимся типом, если все равно ничего не докажешь?

Его уход не был демонстративным – он был уверен, что другого выхода нет. И произошло все так стремительно, что в семье не успели ни опомниться, ни испугаться. Ну, ушел и ушел. Найдет что-то другое, еще лучше. Так думали и сам Вадим, и Аня, и ее родители, тоже инженеры, всю жизнь проработавшие в том же НИИ. Институт к тому времени уже не был целостным, а состоял из нескольких отдельных организаций. Неужели такой специалист, как Вадим Семенов, ничего себе не найдет!

А он между тем ничего не находил. Это было какое-то хроническое невезение. Свободных мест или не оказывалось, или их уже кому-то обещали, или их вот только что заняли. Время шло, деньги, отложенные на покупку нового холодильника, проедались. Потом съели модернизацию компьютера, потом – летний отпуск. И неожиданно наступил момент, когда скромная Анина зарплата стала единственным доходом семьи. Не считая компьютерной халтуры, которая тоже как-то таяла постепенно. Короче, отворяй ворота, по пословице.

Вадим вместо «Коммерсанта» начал покупать «Работу & зарплату» и «Работу для вас», и скоро уже – в тех киосках, где они подешевле. Вакансии по его специальности были, но не в Белогорске или городах поближе, вроде Истры или Дедовска, а в Москве, до которой два часа дороги. В Белогорске же по-прежнему – ничего. Настала пора принять решение – оставить надежду найти работу рядом с домом и всерьез заняться поисками в столице, обрекая себя на кочевой образ жизни и постоянный недосып.

И тут как раз предложили магазин, и Вадим сразу согласился – надо же зарабатывать хоть сколько-то, чтобы хоть себя прокормить. И потом, остаются два свободных дня на продолжение поисков.

А теперь – постоянные внеочередные дежурства и записки на холодильнике.

Аня позвонила родителям, сообщила, что вернулась и сейчас подойдет. А что, собственно, ходить туда-сюда? И на обороте Вадимовой записки написала свою: «Мы у бабушки, потом на работу. А.» – и шлеп ее «арбузом» на холодильник.

Прошла по квартире, проверила воду, газ, розетки – все ли выключено, чтобы потом ничего не мерещилось. Закрыла окна, балкон.

В зеленом вечернем небе уже вовсю носились недавно прилетевшие ласточки. Они налепили своих домиков под всеми карнизами, а некоторые – даже на балконах. На их балконе тоже есть ласточкино гнездо, но оно сейчас почему-то пустует.

Семеновы получили квартиру в самый последний момент, когда институт еще давал жилье, на расширение – должен был родиться Егор. И ласточки в то же лето слепили себе домик. Аня сначала даже беспокоилась – вдруг это осиное гнездо и придется как-то от него избавляться. Но потом увидела торчащие оттуда птичьи клювы и деловитых родителей, которые эти клювы наполняли, – и обрадовалась. И дом – подковка, и ласточки – к счастью! К тому же птички регулярно истребляли комаров, сетки на окна вешать не надо.

Их ласточки – может быть, и не одни и те же – прилетали к ним все пять лет, и глиняный домик никогда не пустовал. А на этот раз они не прилетели. Жаль, конечно, если что-то случилось в пути. Африка не близко. Но ведь домик цел, и наверняка он еще кому-то понравится, должен его кто-нибудь занять!

В «зефире»

Родительский дом вел свою историю буквально от сотворения мира – белогорского мира, – он был построен одновременно с НИИ, для сотрудников, по старинному еще проекту: внушительный, с большими окнами, широкими коридорами и высокими потолками с лепниной, которые никто не брался белить. Ее потом все-таки сбили. Стены почтенного строения с тех же незапамятных пор принято было красить в бледно-розовый цвет, и белогорцы окрестили дом «зефиром».

Жители «зефира» были в основном такие же, как он, солидные – институтские ветераны, все друг с другом знакомые, привыкшие держаться с большим достоинством. Их сразу можно было отличить по пальто и шляпам былых времен. Они провожали внуков в музыкальную школу, ходили в библиотеку читать газеты, которые стало не по карману выписывать, многие – на концерты самодеятельности в ДК и на все прочие культурные мероприятия.

Их рафинированный интеллигентный облик был разновидностью местной экзотики – снимать дачу под ученым Белогорском или квартиру в «зефире» считалось престижным. Правда, сами старички не очень-то жаловали посторонних, которые покупали или снимали в их доме жилье, разбавляя «старую гвардию».

Аня привычно взлетела на свой третий этаж, толкнула дверь – беспечные родители никогда ее не запирали, хотя она не раз с просветительской целью включала им передачи с криминальными ужасами. Родители пугались и на короткое время начинали запирать дверь. Наверное, пора опять показать воспитательную передачу.

– Мамочка приехала!

Родимое теплое дитятко выскочило босое и в одних трусиках, рассказывая про автомат. Егор сам его сделал из двух палок, подобранных во дворе. Аня еще не сняла куртку, а уже надо было держать автомат, восторгаться, и ей великодушно пообещали:

– Я тебе его подарю, когда ты опять будешь маленькая.

– А когда это будет?

– Когда-то-нибудь.

– А я тебе привезла – угадай что?

После ритуала угадывания Аня достала любимый Егоров слоеный «язык». Он уточнил:

– Настоящий московский?

– Настоящий.

– А что в сумке? Дай сумку!

Но сумка была предусмотрительно убрана, с обещанием выдать еще один подарок после ужина и с тонким намеком на хорошее поведение.

Тут же выглянула мама и привычно устроила разбор полетов – оказывается, «язык» надо было отдать тоже после ужина и не портить ребенку аппетит. И поведение должно быть хорошим всегда, а не за подарки. И хотя «всегда» звучало замогильно и сразу представлялась маленькая послушная мумия, в этих словах была доля правды. Но разве педагогично делать родителям замечание при детях? Аня подумала, не пойти ли ужинать домой. Потом представила давящую тишину своей квартиры – и не пошла.

К тому же маме еще надо сделать «сердечный» укол, а теперь пора кормить Егора, а вот начались новости, а вот Егор дергает – он уже пролистал подаренную книжку, благодаря чему эти новости удалось посмотреть, и теперь хочет, чтобы ему ее почитали. Привычно рассадил слушателей – старых Аниных кукол, надувного крокодила, заводную собачку и большую игрушечную обезьяну, которую принес к бабушке еще в прошлый раз. Похоже, он старается от нее избавиться. Огромную и, кстати, дорогую обезьяну Егору подарили на позапрошлый Новый год. Аня с Вадимом предвкушали, как он обрадуется, но малыш был подавлен ее угрожающими размерами и изо всех сил старался не показать, что испугался, чтобы не обидеть папу с мамой. Скоро он перерос обезьяну, но так ее и не полюбил.

Зрительный зал был полон, и «Почемучка» началась. Да, Аня не ошиблась – Егор впитывал главу за главой и просил еще, и скоро они дошли до «Может ли зима с летом встретиться?» и «Можно ли просверлить Землю насквозь?». Бабушка уже заглядывала напомнить, что ребенок, наверное, переутомился, но ребенок согласился сделать перерыв, только услышав песенку из «Спокойной ночи, малыши!».

Мама и папа, переглядываясь и прикрыв дверь в комнату с телевизором, ненатуральными голосами поинтересовались:

– Вы у нас остаетесь?

– Да, – ответила Аня, – Вадим на дежурстве.

– Что, опять?

– Опять.

– А ты ему будешь звонить?

– Зачем? Ничего же не случилось. Карточки для мобильника дорогие, а мы сейчас экономим. Звонить договорились только в крайних случаях.

Родители опять переглянулись. Аня была озадачена. Они что, считают, что ее мужа надо проверять, действительно ли он на работе? Откуда такие мысли? Да, с тех пор, как стало ясно, что найти хорошую работу – не раз плюнуть, у них дома поселилось напряжение, и это понятно. Но они вроде неплохо с ним справляются – или плохо? Если со стороны уже видно – а что видно? Разобщение? Отчужденность? Да откуда? Наоборот, без Вадима в доме пусто. Когда его нет, ей там и оставаться не хочется. Или это плохо, что не хочется? Аня решительно отогнала от себя все эти мысли. Так до невесть чего додуматься можно. Лучше пойти для Егора ванну набрать.

Но родители не отступили и, набравшись духу и переглянувшись еще раз – стало быть, допрос был запланирован – выпалили:

– Вы что, собираетесь разводиться?

Аня сделала паузу, готовясь отвечать как можно терпеливее – разговор грозил затянуться, – как у входа громко постучали.

– Светлана Даниловна! А у вас дверь не заперта.

Из прихожей выглядывала девушка чуть постарше Ани, с напряженной улыбкой – миловидная блондинка в коротком цветастом халатике.

– Наша новая соседка из квартиры напротив. Из Таджикистана приехала. Я обещала, что ты покажешь ей, как делать уколы, – шепнула Ане мама и громче, гостеприимным голосом проговорила: – Да-да, Карина, проходите, пожалуйста.

В «каморке»

Карина старательно тыкала пустым шприцем в подушку. Так, как показала новая знакомая Аня – строго вертикально, в верхнюю четвертинку. Теперь можно попробовать на себе. Нет, лучше еще потренироваться. Вот ведь еще – анемия какая-то привязалась, витамины колоть велят.

Впрочем, если питаться хлебом, чаем и картошкой, гемоглобину будет взяться неоткуда, ясен перец. К тому же старая картошка уже плохая, а молодая – по цене апельсинов. Уж лучше тогда Иринке апельсины покупать. А принципиально обогатить меню удастся, только когда подвернется приличная работа.

Хорошо еще, что с жильем на время утряслось – тетка разрешает здесь пожить, пока сама на даче, всего лишь за квартплату. Это значит, до сентября-октября, какая погода будет. Жильцы этого дома, привыкшие к просторным апартаментам, однокомнатные квартиры называют «каморками». И пусть каморка, зато в «зефире»! Правда, квартплата эта самая – под тысячу, да еще вот на врача пришлось разориться и на лекарства. С временной пропиской и без работы никак не получишь медицинский полис, приходится платить. Что уж там на еду останется?

Тут думают, раз приехали с юга – значит, богатые. А до того, что еле оттуда ноги унесли, потому что русские, мало кому дело есть. Народ тут гордый, Карина сначала по провинциальной привычке пыталась здороваться с соседями, но они как-то странно на нее смотрели. Вот только Светлана Даниловна из квартиры напротив сама «доброе утро» сказала, да еще спросила, как дела. И Карина, как тот зануда из анекдота, вдруг начала ей рассказывать, как дела. Самой сейчас стыдно. Видимо, совсем одичала без общения. С теткой не больно-то поговоришь, спасибо и за то, что помогла с жильем и пропиской.

Как все-таки сегодня повезло! Она уже порядком устала сражаться с жизнью в одиночку, и вдруг – нормальные люди, даже не верится. Карина так боялась, что соседская дочка обольет ее презрительным взглядом, или скривится, или окажется мрачной и злой, но приготовилась все вытерпеть – еще и за уколы платить она не потянет, обязательно надо научиться самой.

А эта Аня и объяснила понятно, и расспрашивала ее обо всем с видимым интересом, не из вежливости. Они сразу, не сговариваясь, перешли на «ты». Карина, составившая для чужих перечень стандартных ответов на стандартные вопросы, неожиданно для самой себя рассказала ей все как есть. Было уже понятно, что здесь не посмеются, не осудят, услышанное не извратят. Даже на болезненный вопрос о муже, отце Иринки, она ответила правду: «Это человек, который, когда мы сюда приехали, сказал легендарную фразу: я не хочу смотреть, как вы умираете с голоду, один я выживу как-нибудь».

– Ирин, тебе тетя Аня понравилась?

– Да, – отвечала Иринка, привязывая большой серой обезьяне пышный сиреневый бант. – И бабушка с дедушкой. И Егор понравился.

Егор дал ей поиграть свою огромную обезьяну – Иринка, когда ее увидела, прямо застыла, глазенки загорелись. Не жадный мальчишка. Забавный такой, объяснил, что называть обезьяну надо почтительно – Обезьяна Васильевна, а когда услышал, что Карине прописали железо, принялся утешать: он видел по телевизору, как один человек глотал гвозди, гайки, шестеренки – и ничего, еще и улыбался.

– Мам, ты всю подушку истыкала. Ты будешь делать настоящий укол?

– Сейчас, соберусь с духом. Да ты на ухо ей этот бант привяжи, на макушке не будет держаться. Тебе когда сказали Обезьяну Васильевну возвращать?

– Когда наиграюсь.

– Ну, это они погорячились. Завтра вернешь. Я утром уйду, побудешь одна, с обезьяной? Не забоишься?

Иринка неуверенно кивнула.

– А ты куда?

– А я схожу в музей, где тетя Аня работает. Она сказала, может, меня возьмут экскурсоводом для иностранцев.

На смотровой площадке

Этот путь Аня совершает, согнувшись в поясном поклоне и иногда вставая на колени, чтобы прочистить ручкой веника водостоки, забитые опавшими прошлогодними листьями.

Медленный круг обметания: вокруг колокольни Благовещенской церкви – прекрасная смотровая площадка на четыре стороны света. Отсюда видны и весь Белогорск, и старинная усадьба, в которой располагается музей. Ради этих видов туристы и покупают сюда билеты. Правда, Аня сейчас видит только кирпичи: темно-бурые, выпуклые старинной кладки и плоские красные – современные заплатки. Веник обходит каждый из них по периметру, выгребая из ложбинок песок, конфетные бумажки, скрученные билеты, травины, листья, окурки, скорлупки семечек.

Старушка, которая раньше здесь убиралась, решила, что ей уже в тягость лазить по крутым каменным ступеням, да на такую высоту. Так у Ани неожиданно оказался еще один вид заработка, не особо денежный, но хоть что-то. Встать пораньше – и вперед, пока нет посетителей.

Егор, услышав про смотровую площадку, обомлел – это было его любимое место в усадьбе – и теперь ни за что не хочет оставаться с бабушкой, а просится с мамой на работу. Его садик сейчас на каникулах… Вот он, в суконной курточке и матросской шапочке, проносится, взмахивая руками, перепрыгивает через ковыляющий веник, но перед входом на колокольню замедляет скачки.

– Мамочка, а оно сегодня ответит – э-хо? Губы округляются, чтобы образцово и отчетливо исполнить обе гласные.

Теперь надо войти внутрь, встать посередине и прокричать: э-ге-ге! – и эхо даст свой ритуальный ответ.

Дальнейший путь почти на четвереньках. Кирпичная дорожка переворачивается, превращаясь в стену, и Аня бесконечно долго карабкается по красным кирпичам. Егор успевает сделать несколько кругов, спуститься вниз, вернуться и сообщить, что посидел на пушках. Восторг его не гасится ни повторением каждый раз одного и того же, ни молчанием Ани.

Маленькая понижающая ступенька опрокидывает кирпичную стену в положенную горизонталь. Остановка. Можно разогнуть спину и шею. Над ними – деревянная изнанка крыши с невидимым гнездом и невидимыми пищащими птенцами. Метнувшийся сверху большой веер исчезает там же.

– Это их мама, да? А как они называются?

Судя по пятнам на перилах, они называются голуби. Облюбовали колокольню – здесь тихо, она недействующая. Везде гнездится жизнь, кроме Аниного балкона – он так и остался пустым.

Аня оценивающе осмотрела наскальную флору по периметру площадки. Надо ее когда- нибудь выдрать. Когда силы будут. А то скоро одуванчики расцветут. Егор радостно теребит, показывая на горизонт:

– Видишь? Наш дом. А вон там – наша дача!

С высоты усадебные аллеи смотрятся еще величественней, а за ними – щедрый разбег лужайки со скульптурно стоящими большими деревьями: лиственница, сосна, береза, липа, дуб. Еще дальше – огороды музейщиков, и на самом краю, отмеченный кустами бузины, – их клочок, без всякого юмора именуемый «дачей».

Кажется, на сегодня все, и можно спускаться.

– А как они оттуда не падают – человечки?

Уже начинается рабочий день у строителей. Благовещенскую усадьбу украшает редкая на Руси шатровая церковь, и вот шатер-то сейчас и реставрируют, прилаживая красивую серебристую облицовку. Снизу строители кажутся величиной с жучков, и стук их маленьких молоточков разносится непропорционально громко.

Теперь все это надо перевести на элементарно-образный язык и изложить медленно и внятно. Аня поймала себя на том, что по привычке постоянно подбирает точные и понятные слова для всех окружающих явлений – даже если Егора нет рядом.