Еще один день на войне. Свидетельства ефрейтора вермахта о боях на Восточном фронте. 1941–1942

И вот Миша очнулся. Когда он открыл глаза и огляделся, молодая женщина вскрикнула от радости и, обхватив ребенка, поцеловала его. Обезумев от счастья, она целовала мне руки. О потерянной ноге своего сына она, похоже, не думала. Ее ребенок жив, и это для нее самое главное. Конечно, она готова была сразу же забрать мальчика домой, но несколько дней ей придется потерпеть. Нико хотел, чтобы мальчика поместили в полевой госпиталь, но мать не хочет с ним расставаться. Она затопила печь, а жители деревни помогают с едой.

2 октября

У Миши немного поднялась температура. Но Нико не волнуется. Он счастлив, что смог помочь ребенку. Он навещает его чаще, чем обычно. Один из солдат в лазарете сдал кровь. Это пошло малышу на пользу, ведь он потерял много крови. Молодая мать с изумлением наблюдала за процедурой переливания крови.

Товарищи по роте тоже принимают участие в судьбе ребенка. О нем заботится даже старший полковой врач, человек давно женатый, но бездетный. Он принес ему плитку шоколада. Мне он сказал, когда я встретил его при входе в палату: «Ради бога, только не будите его сейчас». И при этом посмотрел на меня одновременно укоризненно и добродушно. Мать, которая стирает мне белье и во всем помогает, настолько ослеплена любовью к своему сыну, что не смеет даже думать о ближайшем будущем. Я же волей-неволей задумываюсь о том, что же будет потом с этим мальчиком.

Ко мне ненадолго зашел доктор Рюм. Мы разговорились. Он рассказал много интересного. Оказывается, Рюм был в России еще во время Первой мировой. «Нам бы только зиму пережить», – проговорил он. Доктор показал мне обращение фюрера к своим солдатам на Восточном фронте, в котором говорилось, что в скором времени русские армии будут наголову разбиты. Поэтому солдату придется еще раз пожертвовать собой, отдать все силы, и тогда Европа обретет наконец долгожданный мир. Доктор Рюм очень серьезен. Он не усмехается. И еще он совсем не знает страха. Когда мы прячемся в траншеях под минометным огнем, он начинает искать раненых. «Зачем бояться пули? Точно так же можно умереть от внезапной пневмонии. Это судьба», – сказал он однажды, когда я предостерег его от легкомысленного риска. Тем не менее он опасается грядущих лет. Он пока еще не видит конца войне, напротив, он озабочен «окончательной победой», которая уже заранее широко отмечается.

3 октября

Михаилу лучше. Лихорадка стихает. Доктор Нико очень доволен. «У меня еще не было такой тяжелой ампутации», – признался он мне. Вскоре пришло известие о том, что окруженные в котле русские скоро будут уничтожены. «Только едва ли эта бойня закончится…»

Мы все чувствуем, что Михаилу здесь хорошо. Он снова начал смеяться. Мать, которая сегодня отправилась в деревню, чтобы забрать вещи для ребенка, удалилась без тени беспокойства. Ненависть? Нет, такого мы в ней, кажется, не заметили. А ее ребенок? Трогательно наблюдать, как он всех нас любит. Пунцель сегодня принес губную гармошку, на которой до сих пор ни разу не играл. Он замер на мгновение, и Миша смотрел на него как завороженный. Мне даже показалось, что война вдруг закончилась, или, может, ее вовсе не было?.. Пунцель сказал, что инструмент ему больше не нужен, и подарил губную гармошку Мише. Тот повертел гармошку в руках, поднес к губам. А когда раздалось несколько звуков, то так развеселился, что готов был вскочить с постели. Он, кстати, так и не спросил, почему у него стало на одну ногу меньше…

Вернулась Мишина мать. На радость мне она принесла еще не начатую тетрадку. Она видела, как я все время что-то пишу, и подумала, что тетрадь может мне пригодиться. Хочу сохранить ее, но неужели это правильно – записывать в детскую тетрадку рассказы о злодеяниях отцов?

К нам прибыл генерал-майор медицинской службы. Он осмотрел все помещения, проверив, достаточно ли здесь места для ожидаемого притока раненых. Заметив маленького мальчика, он нехотя повернулся к старшему полковому врачу. «Это же перевязочный пункт, а не детский сад!» – проворчал он. Я тут же подошел к койке мальчика и откинул одеяло, чтобы был виден перевязанный обрубок ноги. Генерал насупился и замолчал. Пока он вместе с остальными выходил из комнаты, доктор Нико шепнул мне на ухо: «Правильно сделали».

4 октября

Сегодня маленький Миша и его мать покинули нас. Я отнес мальчика к повозке, вокруг которой собрались несколько местных жителей. Мальчик уселся на соломе, размахивал руками и смеялся, а мать, плача от радости, целовала мне руки.

Под гул орудий и грохот танков, направляющихся к линии фронта, маленькая упряжка покатила назад, в родную деревню…

Эрнст сообщил нам важную новость: на рассвете начнется сражение. Он сказал, что твердо верит в победу. «Когда мы разобьем Россию, станем самым великим и храбрым народом на свете».

Унтер-офицер Фельгибель сегодня учил нас обращаться с гранатой. Он заставил каждого из нас бросить гранату. «Вы можете, конечно, держать ее в руке немного дольше, чем обычно, – но только если не отпустили спусковой рычаг. Все просто, но нельзя об этом забывать! А уж если отпустили и промедлили… Ну, тогда взлетите вместе с ней…» – говорил он.

5 октября

Итак, сражение началось. Беспрерывная канонада. Вот и первые раненые… Машину с самыми тяжелыми мы отправили в расположенный неподалеку полевой госпиталь. При осмотре тяжелораненых я наткнулся на своего земляка. Я протянул ему миску с едой. Однако сам он не мог ее держать. С довольно спокойным видом (как будто с ним ничего такого не произошло) он сообщил, что у него нет рук. Один из его сослуживцев, лежавший рядом в санитарной машине, взял миску и поднес к его рту.

Во дворе лежат несколько русских. Почти все они тоже ранены. Никто ничего не говорит, и так все понятно. Страдают они, страдаем мы…

Русских доктор Нико оперирует так же тщательно и ответственно, как и наших…

Солдат, потерявший обе руки, крикнул мне из машины: «До свидания!»

Я не знаю, что еще написать. Через маленькие окна своей комнаты вижу беженцев: огромную толпу голодных стариков и детей…

Слава богу, мне не одному приходится ухаживать за ранеными. В помощь нам прислали Вальтера. Работы очень много, мы заняты по горло. Двое солдат с тяжелыми ранениями головы. Одного пришлось даже привязать к койке. Он мечется как безумный. Неподалеку от него лежит Франц, молодой унтер-офицер. У него ранение в живот. Он терпелив, не просит пить. Признался, что на самом деле ужасно хочет пить, но еще больше – остаться в живых.

Вальтер разозлился, увидев, как доктор Нико поступил с русскими. «Их всех нужно расстрелять!» – заявил он. Но когда к нам в палату принесли первого прооперированного русского, Вальтер словно преобразился. «На самом деле они такие же бедолаги, как и мы», – сказал он, и русский, которому он подал еду, жестом дал понять, что чувствует себя с нами в безопасности…

Франц продиктовал мне короткое письмо своей невесте. Очень уверенно и твердо.

Пунцель все свои сигареты раздал раненым. Когда он предложил русским и те согласились, один из наших хотел ему помешать. И тогда маленький Пунцель, покраснев, закричал от возмущения: «На войне эти люди так же невинны, как и мы», – а потом ненадолго замолчал. Видимо, он сильно огорчился…

6 октября

Сейчас я едва притрагиваюсь к своему дневнику: у нас за последние трое суток более 400 раненых. И этому потоку нет конца. Операционная превратилась в настоящую бойню, а моя палата – в камеру смертников.

Утром скончался наш добряк фельдфебель. Лицо Франца, который еще вчера выглядел довольно бодрым, стало мертвенно-бледным, а глаза словно застыли и смотрели в одну точку.

Перед тем как фельдфебель умер, доктор Нико еще раз сделал ему переливание крови. Но все напрасно. Сокрушенно вздохнув, он помог мне уложить мертвеца на носилки.

Никак не могу успокоиться, все время думаю о Франце. Переливание крови ему не помогло… Как же так? Вот он слабеет, он уже пахнет смертью. Ноздри белеют, и кажется, будто кончик носа становится еще острее…

Ночью (наверное, в полудреме) я вдруг проснулся от собственного крика. Мне приснилось, что я лежу в луже крови, а руки мои вцепились в клочья плоти. Утром я и в самом деле обнаружил на носилках темно-красное пятно крови. Не помню, чтобы видел его вчера.

Ночью Франц окликнул меня. Он почувствовал слабость. «Сердце больше не выдержит», – стонал он. Я дал ему дилаудид-атропин. Врач на всякий случай уже и так назначил его на вечер. Приняв лекарство, Франц сразу оживился. Он обнял меня и сказал, что никогда еще не чувствовал себя так хорошо.

У Франца опять признаки сердечной недостаточности. Я снова сделал ему укол. Вечером ему сделали инъекцию камфары. Сегодня Пауль сдал для него кровь. Она текла легко и быстро. Пауль лег рядом на пол, и доктор Нико перекачивал кровь через тонкие резиновые трубочки с канюлями.

7 октября

Сегодня полно работы. Где-то неподалеку взорвался склад боеприпасов. Скорее всего, по чьей-то неосторожности. Жертвы: двое убитых и несколько раненых, в том числе унтер-офицер, который ослеп на оба глаза. Он все еще лежит в операционной, и я слышал, что скоро его переведут в мою палату.

Ну вот! Ослепший унтер-офицер лежит рядом. Он еще не знает, что потерял оба глаза, он пока без сознания, а инъекция морфия будет действовать еще несколько часов. Что потом?

Меня подозвал к себе доктор Нико. Редко приходилось видеть его таким серьезным. Он попросил очень мягко и деликатно сообщить унтер-офицеру, что… Он даже не закончил, но я уже все понял и просто кивнул. Кирхофф и остальные стояли и молча смотрели на меня, словно хотели понять, как я это восприму. Господи, как же мне теперь сказать бедняге правду!

Собравшись с силами, я сказал ему, что он потерял зрение. Взяв его руку, я молча провел ею по своему лицу. Его пальцы нащупали мои щеки, прошлись вдоль носа, наконец добрались до глаз… «Что, оба?» – спросил он. «Да», – тихо ответил я. Его забинтованная голова откинулась в сторону. Не знаю, что он чувствовал, о чем думал. Что происходило там, под толстым слоем бинтов, что творилось сейчас в его сердце. Он глубоко вдохнул, судорожно сжимая мои руки, словно я должен был спасти его от погружения в неведомую бездну… Потом он немного успокоился…

Теперь его глаза потеряны навсегда, их ничем не заменить, для них нет протезов. Взяв поильник, я время от времени даю ему пить. Есть он пока не может.

Еще в полдень к нам зашел молодой лейтенант и прикрепил к кителю раненого унтер-офицера Железный крест 1-го класса. Потом произнес несколько слов. Ослепленный пожал ему руку, и потом я посмотрел на лейтенанта… Тот быстро повернулся и, покачнувшись, вышел из палаты.

Окровавленный китель с Железным крестом лежит у ног тяжелораненого.

Остальные раненые – с более легкими травмами – не меньше, чем я, потрясены тем, что случилось с их боевым товарищем. Ведь он пострадал от взрыва наших собственных боеприпасов…

Сегодня умер Франц. Поначалу казалось, что чувствует он себя получше – но это, наверное, от наркотических уколов. Пока мы беседовали, он, словно утопающий, вдруг протянул ко мне левую руку, – глаза его сделались бесцветными, бледными, – а спустя мгновение его уже охватила агония… Я подбежал к доктору Нико, тот, не мешкая, вколол ему строфантин, но, прежде чем тот подействовал, глаза Франца уже закрылись навсегда. Все выглядело так, как будто он просто уснул.

8 октября

Всех наших раненых переправили в полевой госпиталь. Ослепшего унтер-офицера вчера отвезли в тыл. Вернули и тех двоих, раненных в голову. А теперь снова вперед.

Я проживал в доме у одного старика, почти слепого. Мы почти не понимали друг друга. Он и сам точно не знает, сколько ему лет. Я даю ему хлеб, а он в благодарность подарил мне меховую шапку. На что она мне? Ведь зимой война закончится. Во всяком случае, здесь, в России, уж точно…

9 октября

Сегодня мы покидаем Мужиново. На самом деле я счастлив. За долгих пять недель это первый день за пределами больничной палаты. Снова чувствую землю под ногами, вижу бескрайний русский пейзаж. Несколько изб, над которыми по утрам светит солнце. Изможденные фигуры в меховых шапках и коричневых шкурах. Между нами серые солдаты.

«До свидания!» – кричит мне вслед дед Алеша, у которого я спал последнюю ночь. Он стоит перед своей избой и машет рукой… Нет уж, думаю, и взгляд мой блуждает по многочисленным солдатским могилам, среди которых покоятся многие доблестные герои. И снова оглядываюсь на небольшую деревянную школу, стены которой видели столько страданий…

Павловичи, 10 октября

Бой за деревню получился очень тяжелым. Танковая атака русских против нашей пехоты, более пятидесяти убитых. Когда мы вошли в деревню, повсюду валялись трупы. Мы вырыли ямы и опустили в них тела. Без гробов. В деревянном срубе есть тяжелораненые, в том числе несколько офицеров. У обер-лейтенанта очень неприятное сквозное ранение легких, вдобавок задеты почки. Пуля вошла в плечо, пробила тело до почки, где и застряла. Несмотря на чудовищные боли, молодой 26-летний командир роты терпит и держится молодцом. Рядом с ним лежит лейтенант с простреленным животом. Стонет фельдфебель со слепым ранением легкого…

11 октября

Сегодня утром, убрав светомаскировку с крохотных окон бревенчатого дома, я увидел за стеклом заснеженный пейзаж. Неожиданное зрелище! Кругом уже вполне зимнее настроение. Несколько жителей, которые возвращались в деревню, надели толстые, довольно чудные шубы и пытаются приспособить под жилье стрелковые окопы и бункера. Неподалеку, пошатываясь, бродит старик с облезлой бородой. Наверное, напился. Лицо его было перекошено. Видимо, от голода. Эти люди живут здесь, как звери. Однажды к нам подошла тощая старуха в пестрой юбке с красивой вышивкой. Жестами она пыталась объяснить нам, что ей очень холодно, и попросила дать ей какую-нибудь обувь. Вилли Н., обычно крепкий на словцо и желающий видеть всех большевиков мертвыми, при виде замерзающей вдруг смутился и подвел старушку к тому месту, где лежали сапоги наших погибших солдат. Старуха, просияв, схватила одну пару и прижала к себе.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.