Кроманьонец

Ниер забрал из моих рук чашку и стал её разглядывать. Потом позвал соплеменника – просто выкрикнул в темноту его имя. Мне послышалось, будто прозвучало – Онай. Хотя «о», брошенное с придыханием, могло оказаться и «хо». Хонай – тоже для имени подойдёт.

К костру вскоре подошёл тот, что порезал палец. Ниер не попросил, скорее приказал Хонаю принести для меня одежду. Тот кивнул и растворился в темноте. Я пока вытащил из хвороста палку и, разломив её пополам, снял горшочек с углей.

Ниер, налюбовавшись чашкой, спросил:

– Зачем тебе зверь?

Муська пристроилась у моих ног, но время от времени вскакивала. Сейчас она тоже стояла, глядя вслед ушедшему.

– Нашёл в лесу. Привык к ней.

Глажу волчицу и не могу скрыть, что мне это нравится.

– Это баловство. Вырастет – в лес уйдёт. Вот зиму назад Ноттой убил свинью, а поросят Хотта забрала и выкормила. Польза была…

«Всё-таки – „хо“! Имя женщины прозвучало намного чётче».

Хотел спросить, чем кормили поросят, но тут же решил, что не хочу говорить об этом. Вот если бы он научил соплеменников шкуры выделывать… Но знаю, что не научит. Молчу…

Коснулся горшка. Уже не горячий. И немудрено, воздух холодный, градусов двенадцать, а может, и меньше.

Плеснул в чашку отвар, передал Ниеру. Он принимает угощение и отдаёт мне пустую. Наливаю и себе.

Выпили по второй, третьей…

Пьём не спеша. Ниер даже снизошёл до похвалы:

– Приятно пить горячую воду. А зимой…

Насколько приятно ему выпить чай зимой, он так и не сказал. О чём-то задумался.

Вернулся Хонай и что-то прошептал Ниеру в ухо.

– Есть для тебя одежда! Пойдём, под крышей наденешь.

Я, понятное дело, с готовностью поднялся. Обрадовался! Дурак старый…

Волчица бежала всю ночь, натыкаясь в темноте на препятствия и преграды, которые замедляли её бег, но не сбивали желания двигаться дальше. И днём ей не стало легче. Река вошла в лес, и бежать пришлось, часто обходя густые заросли. Она теряла из виду людей, сидящих на странном дереве, плывшем по воде.

Осторожно ступая, она вышла из-за деревьев на большую поляну. Несколько минут стояла там, слушая и принюхиваясь. До её слуха доносились глухие голоса мужчин, пронзительные женские и даже тонкий, жалобный плач ребёнка. Она смотрела на высокие, обтянутые шкурами чумы, пламя костров и дым, медленно поднимающийся в спокойном воздухе. Её ноздри улавливали множество знакомых запахов. Но она не стала спешить и улеглась на траву.

Прошёл час, прошёл другой, в её глазах светилась тоска. Она дрожала от охватившего её желания подойти ближе к кострам и найти единственного небезразличного ей человека.

Волчица помнила своих братьев, запах и вкус молока матери – источник тепла и пищи. Но человек, случайно появившийся в её жизни, стал чем-то большим, и воспоминания о нём почти заслонили воспоминания о первых месяцах жизни.

Она не умела мыслить, как люди, но всё, что хотела, было ясным и определённым: найти человека и быть рядом!

Тот восторг и трепет, которые она чувствовала к нему, были сродни восторгу и трепету, которые ощущают дети к родителям.

От чувства одиночества, вдруг охватившего волчицу, ей захотелось сесть и завыть. Громко и протяжно…

«Какой же я дурак!» – первое, о чём подумал, открыв глаза.

…Одежда оказалась не новой, но вроде чистой и не сильно заношенной. К тому же комплектов обнаружилось два! Ниер пояснил, что один, кожа которого выглядела и тоньше, и мягче, надевается мехом к телу, а другой – сверху, мехом наружу. Артачиться я не стал. С удовольствием натянул штаны, чуни, которые ни в какое сравнение не идут с моими обмотками, и кухлянку. Похожие в будущем носили эскимосы.

Согрелся сразу, и даже стало жарко. Как говорят, пар костей не ломит, а мы, в кругу друзей в моём прошлом-будущем, шутили: «Отмороженных вокруг много, а ошпаренных пока не видел!»

Настроение моё заметно улучшилось! И тут же стало немного грустно, когда я представил лица соплеменников, когда они увидят меня в одежде чужаков. Может, Тою удастся договориться с Ниером об обмене? Табу ведь нет! В моём будущем были, кажется, фьючерсы? Лоси – так называли себя чужаки – отдадут нам одежду сейчас, а мы им потом подгоним, например, горшки! А если вдруг сами додумаются слепить, то можно предложить пилы. С этой мыслью я собрался выйти из чума, как вижу, Ниер сует мне какой-то пучок травы.

– Ты меня угощал, и я тебя угощаю.

Беру, засовываю в рот и жую. Поначалу чувствую вкус обычной высушенной травы, потом будто язык онемел и рот сразу же наполнился слюной. Хотел сплюнуть, но, заметив пристальный взгляд вожака лосей, проглотил. Сразу же стало хорошо…

Связанные кожаными ремнями руки затекли, пробую пошевелить ногами, констатирую, что они тоже связаны. В чуме я один. Снаружи ночь. Лоси не спят, шумно там. Празднуют, наверное. Слышу за «стенкой», будто кто-то роет землю. Прислушиваюсь. Точно роет. И когда грязная, вся в земле морда Муськи стала тыкаться в лицо, на глаза навернулись слёзы.

Переворачиваюсь на живот и пытаюсь растянуть ремни на руках. Волчица помогает. Вцепилась зубками в ремешки и мотает туда-сюда головой. Ремни ослабли, и я смог высвободить руки. Больше времени ушло, чтобы распутать узлы на ногах.

Через прорытый Муськой лаз выбрались наружу. Небо хмурое, ни звёзд, ни луны не видно. Вспоминаю, будто приходил уже в себя, когда по реке плыл в лодке (!). Но всё было словно во сне: то ли со мной, то ли привиделось. От травки Ноера меня посещали всякие глюки. И будущее виделось, и события из этой жизни.

Ползти, красться не вижу смысла. Одет я так же, как и похитители, а заметит кто ползущего человека – наверняка насторожится. Говорю про себя: «Ничто и ничего не случится со мной без воли на то Всевышнего» – и спокойно иду на журчание воды.

В темноте чуть было в воду не вошёл. Споткнулся вовремя о корягу. Присел, ощупываю влажное дерево. «Что-то на корягу не очень похоже. Точно, лодка!»

Переваливаюсь через борт внутрь. Муська тоже впрыгивает. Руки шарят вокруг, нахожу вроде весло. Отталкиваю им лодку от берега. Медленно, но она движется по скользкому берегу. Опустил в воду пальцы, чувствую течение. Решаю, что поплыву по нему, раз путь наш лежал сюда против него. Представляю маршрут, пройденный Белками, надеясь, что топографическим дебилизмом не страдаю. Но оказалось, сделать это сложно, ведь Той срезал дорогу по лесам и лугам. Буду держаться левого берега. Авось доплыву.

* * *

Переливающийся стеклянный звук долетел откуда-то сверху, словно загомонили сотни жалостливых невнятных голосов. Открываю глаза и вижу высоко в небе клин летящих гусей.

«Всё-таки заснул…»

Обычная по меркам будущего двухметровая или около того долблёнка здесь была результатом огромных усилий. Наверное, прежде, чем свести нос и корму каменными топорами, выжигалась сердцевина древесного ствола. Я рассмотрел на внутренней стороне стенок и немного на носу лодки чёрные разводы. Течение усадило лодку на галечный аллювий, остановив её в полутора метрах от берега в стоячей воде.

Гуси улетели, и вокруг стало тихо. Даже смолкли обычно хозяйничающие в лесу сойки и синицы, и слышен только шелест воды, который, едва только привыкнет ухо, воспринимается как самая глубокая тишина.

Тёмный еловый лес стоял, нахмурившись, по обоим берегам реки. И небольшой галечный пляж, пожалуй, был единственным местом, по которому я могу попасть на берег, не рискуя потерять лодку.

Склонившись за невысокий борт, зачерпнул ладонью воду и попил. Тут же почувствовал голод. Идей, как решить эту проблему, пока не было. Хотя я и опасался погони, но, ещё ночью поразмыслив, пришёл к выводу, что спешить Лоси не станут. Скорее решат, что ни я, ни запасы керамики в стойбище Белок никуда от них не денутся. Наверняка ещё расспросили обо всём недалёкого Тоя.

Разувшись и сняв штаны, я полез в воду. Вспомнил вопрос какого-то философа. Он спрашивал то ли аудиторию, то ли оппонента: «Что нежнее, глаза или ноги?» Вопрос был отнюдь не риторическим, ибо за ним, следовал другой: «Почему же тогда глаза не боятся холода, а ноги мы стараемся согреть?»

В моём случае философ оказался не прав. Например, мой рот ощущал холод воды, а ноги она лишь приятно холодила. Шучу, конечно, философы всегда правы…

Развернул лодку к берегу и вытолкнул нос на сушу. Волчица выскочила на берег. Ещё не выходя из воды, среди серой гальки я заприметил жёлтый камень. Неподалеку второй… Сердце забилось радостнее. Ведь кремень – это огонь!

Быстро собрал десяток камней и, бросив их в лодку, натянул штаны и чуни. Побродил по ельнику, притащил на пляж сухой травы и веток. Потом полез в густые заросли прибрежного тростника, чтобы нарвать метёлок, и увидел пустое птичье гнездо. Мне показалось, оно лучше подойдёт в качестве трута. Прижимать к камню его, несомненно, удобнее, чем пушистые тростниковые метёлки.

Выбрав пару камней по руке, я присел у сложенного костерка. К камню в левой руке большим пальцем придавил птичье гнездо, а тем, что зажал в правой, стал наносить удары. Одна из искр попала на трут, и тот стал тлеть. Отбросив в сторону кремни, я стал раздувать пламя и, как только гнездо вспыхнуло, поджёг траву и собранный хворост.

Муська зря время тоже не теряла. Похоже, уже нашла что-то съедобное. Я видел её спину и слышал, как она работает челюстями, разгрызая кого-то. Из интереса подошёл посмотреть. Волчица поймала огромную лягушку. Удивился: знал, что вроде зимуют они на дне.

Разделся и снова полез в воду. Добрёл к обрывистому берегу и стал шарить под ним в поисках нор. В первой же нащупал вялую рыбку. Оказалось, поймал голавля! Небольшой, граммов на четыреста, он затрепыхался, едва оказался снаружи.

Поджарив рыбку, я согрелся и утолил голод. Потом опять побрёл в реку. Поймав ещё четырёх рыбёшек, запёк их на углях и, укутав в сухую траву, перенёс в лодку.

Свистнул Муське и полез в долблёнку.

Местами течение ускорялось, а кое-где почти не ощущалось. Стараясь не замечать появившихся от гребли водянок и стоически терпя боль в ладонях, я грёб из последних сил. Уже давно снял кухлянку, но пот всё равно заливал глаза.

Мне казалось, что вот-вот за поворотом увижу пологие галечные берега, а за ними и знакомую дюнку, но, свернув, снова и снова то натыкался на остров, выплывающий из тумана, то оказывался на просторах разлившейся вдруг реки, когда далёкий берег темнел полоской леса под пронзительно синим, без единого облачка небом.

Глава 7

Прошла ещё одна бессонная ночь…

К рассвету туман исчез, подгоняемый холодом, а подбитые набирающим силу ветром листья посыпались с ив. Всходило солнце. Большое, красное, оно легло на лес, казавшийся отсюда, с реки, густым и заманчивым.

Грести сил уже не было, только править, обходя плавни и мели.

Какая-то беспокойная, жгучая тревога терзала меня, как прилипчивый слепень, донимающий в жаркий летний день. Только упустишь его из виду – и сразу чувствуешь боль.

«Лоси приплывут. – Почему-то сомнений на этот счёт я не имел. – Они не станут убивать моих соплеменников. Наверное. Будут хитрить, высматривать, давить мнимым, но только для меня, превосходством или принуждать? А если я всё-таки доплыву и расскажу, как они со мной поступили, не появится ли у Тоя желание обагрить человеческой кровью макуахутл, испытать на прочность доспехи?»

За тревожными мыслями пришли воспоминания из прошлой жизни. Вдруг они стали яркими, живыми, будто я снова оказался в полесских лесах сорок первого.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

А т л а т л ь – копьеметалка в Мексике.