Норильские судьбы

Владимир Беляков

Норильские судьбы

П О В Е С Т И

Аника и Михай

Михай

Полярная зима, девять месяцев хозяйничавшая на просторах Таймыра, спешно сдавала свои позиции. Противостоять небесному светилу она уже не могла.

Солнце поднималось на востоке вверх. Чем выше, тем ярче и теплее становились его лучи. Они проникали внутрь ложбин и оврагов, где еще оставался снег, превращая его в мокрую кашу. Крушили многометровый лед, разрывая его на блестящие хрустальные иглы. Согревали тундру, возвращая жизнь в ее просторы. На западе солнце скатывалось вниз, остывая, катилось по горизонту, как биллиардный шар вдоль борта, и, не найдя лузы, снова поднималось на востоке.

Жизнь, кажется навсегда покинувшая все вокруг, снова возвращалась. Выпустили листву ива, ольха, можжевельник, зацвела смородина. Зазеленели иголки лиственниц. Скрученная и завязанная в узел карликовая березка, опираясь на багульник, распрямила ствол, протянув к солнцу ветки. Забушевала трава. Лайды ягеля, брусничника, голубики, морошки создали пестрый красочный ковер. Вдоль ручейков появились первые полянки жарков огненного цвета.

Озеро Пясино, наполняясь талой водой, раздвигало берега. Искрящаяся голубизной на солнце вода заполнила все пространство до горизонта. Многочисленные заводи, протоки, забитые глыбами льда, уже были не в силах удерживать его и выталкивали в озеро. Огромные ледяные торосы, сползая с берегов, освободившись из плена, почувствовав простор и свободу, успокаивались в воде и, подставляя холодные, ледяные бока под яркие лучи, начинали нежиться под блестящим солнцем. Согреваясь, таяли, превращаясь в стеклянные стержни, рассыпаясь с хрустальным звоном. Этот звон в безмолвной тишине тундры заполнил все пространство от берега до берега на десятки километров.

Лодка, выписывая виражи между льдинами, то и дело попадающими на пути, скользила по глади озера. Встревоженные стаи уток, гагар, чирков поднимались вверх и разлетались в разные стороны. Бакланы, облюбовав дрейфующие льдины, важно разгуливали на них. Неугомонные крачки криком оповещали о своем полете.

Мотор то и дело подбрасывало от попавших под винт кусков льда. Раздавался рев, винт начинал кавитировать, захватив воздух. С ударом об транец двигатель возвращался назад.

Михай, по прозвищу Молдаван, сидел на транце, держась за румпель, внимательно всматривался в воду. Матерился, когда лодка налетала на льдину. Сбрасывал обороты. Ждал, когда винт снова захватит воду, опять добавлял обороты, и лодка снова выходила на глиссирование.

Внутри лодки под накрытым брезентом лежали новый лодочный мотор, два ящика спирта, два ящика водки, рюкзак с продуктами, канистры с бензином.

Вот уже несколько лет, сразу после прохождения ледостава, он отправлялся на лодке из поселка Валёк на несколько дней по одному и тому же маршруту. Спускался вниз по реке Норильская, затем по озеру Пясино и уже из него, пройдя более ста километров, входил в речку Пясина. По берегам этой реки, протяженностью более восьмисот километров, были разбросаны многочисленные временные станки, хозяйства и поселения местных промысловиков, рыбаков, оленеводов коренных национальностей.

Его цель – успеть первым, до появления в поселках заготовителей, произвести своеобразный бартерный обмен с местным населением, меняя спирт, водку на рыбу, пушнину, камус, унтайки.

Но, производя обмен «по справедливости», много навара не получишь. Зная слабость местных аборигенов к спиртному, для реализации своей цели он разыгрывал настоящие спектакли. И если в поселении находился хоть один из жителей, который вступал с ним в контакт и велся на первую кружку с водкой, успех был гарантирован. Срабатывала цепная реакция, подходили следующие, и через короткий период поселение валялось мертвецки пьяным. А он выгребал все, что ему хотелось.

К первому небольшому станку, состоящему более чем из десятка яранг и балков, подъехал уверенно. Здесь в самой крайней яранге жил человек, с которым они когда-то отбывали срок и часто пересекались на рабочих площадках Норильлага.

Михай был уголовником-рецидивистом, имел за плечами несколько ходок. За последний вооруженный грабеж был осужден по пятьдесят девятой статье – бандитизм. Приговор – пятнадцать лет.

Его знакомый был из политических. За «государственную измену и пособничество японской разведке», объявлен «врагом народа». Приговор суда – двадцать лет с поражением в правах, без права переписки.

Три года назад они случайно встретились здесь, за сотни километров от Норильска на берегу, где речка Черная впадает в Пясину. Тогда-то Михай узнал, что его знакомого местные уважительно называют Аника, что в переводе с нганасанского означает Большой.

Аника

Мужчине было уже за сорок. Славянской внешности, крепкого телосложения, под два метра ростом на фоне аборигенов он действительно казался великаном. Никто из местных не знал, кто он был на самом деле, откуда и каково его настоящее имя.

На временной стоянке у озера Половинное он появился в конце ноября 1953 года. Вспыхнувшее норильское восстание после того, как сержант Дьяков через зону открыл огонь из автомата по сидевшим на крыльце лагерного барака заключенным, было давно подавлено. В 3-ем «каторжном» отделении, где он сидел, как и по всему Норильлагу, продолжались аресты, избиения, допросы. К имеющимся срокам добавлялись новые. К двадцати годам по приговору, ему как участнику мятежа грозила высшая мера. Вот он и задумал побег.

Мало кто решался на такую авантюру. И не потому, что за побег срок увеличивался на десять лет, а за повторную попытку – приговор к расстрелу.

Сам побег в бескрайнюю тундру, да еще зимой означал смертный приговор самому себе и звучал как самоубийство.

Терять было нечего. Из двух зол все одно – смерть. И он решился. Ждал, когда представится удобный случай.

И вот такой момент настал. Его и еще около двадцати заключенных временно перевели на угольный разрез Кайерканского лаготделения, где загружались, формировались вагоны с углем для Норильска и Дудинки.

Две последние недели октября держалась ясная морозная погода. Ночью температура опускалась ниже двадцати пяти градусов. Затем подул южный ветер, мороз ослаб, началась пурга. Снег более суток падал сплошной стеной. Усиливающийся ветер наметал метровые сугробы, закрывая собой стальные жилы железнодорожных путей.

Отделение бросили на расчистку переезда Кайеркан – Угольный разрез. За поездом прицепили вагончик – теплушку. Впереди шли заключенные лопатами разгребая сугробы. Ветер дул с такой силой, что вырывал из рук лопаты, сдувал с насыпи. Замерзнув, заключенные залезали в теплушку, их меняла следующая бригада. Так поезд двигался вперед. Охрана, пригревшись, сидела у «буржуйки» и криками заставляла торопиться меняющихся, чтобы сохранить тепло в вагончике.

Тех, кто, обессилев, отставал, падал и не мог самостоятельно взобраться, не ждали, бросали. Останки людей собирали потом, ближе к весне, грузили на платформы и отправляли в Дудинку, где их на санях, телегах по льду везли на остров Кабацкий и там сгружали. Весной в половодье сотни безымянных трупов уносило вниз по течению Енисея.

В эту расчистку в теплушку он не вернулся. Завалился набок, скатился с насыпи. Бежал, захватив с собой самодельный нож и спрятанные в хлебном мякише спички. Держал направление в сторону речки Амбарная, чтобы по ее берегу добраться до озера Пясино. Ориентиром служил южный ветер, ударяющий и подгоняющий в спину.

Вдоль озера, протяженностью более семидесяти километров, по рассказам заключенных, находились рыбацкие и охотничьи избы. В них по принятым традициям охотников и рыбаков всегда оставались продукты, дрова, одежда.

Через три часа он вышел на первую избу. Скорее всего, это была землянка, врытая в берег, с бревенчатым накатом из лиственницы. В ней нашел старые самодельные лыжи, продукты питания. Отлеживался несколько суток. Днем изучал местность, запоминал ориентиры. Когда закончились продукты и дрова, пошел дальше.

Так, передвигаясь от избы к избе, он две недели шел вдоль озера Пясино.

Выйдя в очередной раз, из-за сильного внезапно поднявшегося ветра и плохой видимости сбился с пути, потерял основной ориентир – берег. Ушел на север и, когда силы стали его покидать, вышел уже на другое озеро Половинное и пошел по льду.

Ветер со снегом усиливался. Передвигаться приходилось практически на ощупь. Два раза провалился в наледь. Валенки пропитались водой и превратились в ледяные ступы. На лыжи налип мокрый снег. Портянки промокли, ноги окоченели. Снежной кашей залепило лицо, глаза. Грудь и подбородок покрылись ледяной коркой. Силы покидали его, наступила апатия и чувство обреченности. Мысленно он уже смирился с безысходностью, когда споткнулся о вмороженный в лед деревянный кол. Упал прямо в не успевшую замерзнуть смотровую лунку. Ватник промок насквозь. По телу и ногам вода ручейками скатывалась вниз, наполняя валенки. От колышка под лед уходила веревка. Это были прогоны с рыболовными сетями. Значит, где-то рядом должны быть люди. С последними усилиями он начал передвигать ноги, с пудовыми наростами наледи на лыжах. Сил уже не оставалось. Сбросил лыжи и, проваливаясь в снегу, прошел несколько сотен метров вдоль берега, когда отчетливо услышал лай собак. Он вышел на одну из четырех стоящих здесь яранг.

В жилищах временного поселения остались лишь женщины и дети. Часть мужского населения погнала стада оленей на юг. Другая часть, закончив летнюю путину, перебралась в основные поселения готовить снаряжения для зимнего промысла пушнины. Женщинам предстояло до декабря заготавливать рыбу, занимаясь подледным ловом.

С утра дул пронзительный южный ветер, порывы временами усиливались, рождая гул и грохот. Черные облака с огромной скоростью проносились над ярангами, засыпая их влажным тяжелым снегом. К вечеру пурга разбушевалась еще сильнее.

Вдруг на окраине станка появился огромный, обвешанный лохмотьями призрак. Шатаясь, припадая на колени, проваливаясь в снежных сугробах, он направился к ближайшей яранге. Собаки, поджав хвосты, подняли истерический лай, потом лай перешел на визг. Женщины, похватав кто пешню, кто ружье, с опаской начали выглядывать наружу. Призрак, обойдя ярангу, наконец, нашел вход, протиснулся в полог, ввалился внутрь и упал на оленьи шкуры. Две женщины в испуге спрятались у печки, прижавшись друг к другу. Долго подойти близко никто не осмеливался.

Как тебя зовут?

Проснулся он через несколько часов. Запах оленьей шурпы, заполнивший пространство внутри, растолкал его. Открыв глаза, увидел, что его валенки, разрезанные по голенищам, и ватник валяются мокрым бугром у входа. На клочке тряпки, пришитой на груди ватника, хорошо просматривалась надпись, сделанная химическим карандашом – «3-е отд», и какие-то цифры.

Сверху нежданный гость был накрыт мягкими, хорошо выделанными оленьими шкурами. В тусклом свете коптящего каменного жирника увидел двух нганасанок. Одна, ловко орудуя ножом, доставала из котла горячие куски мяса и бросала на небольшой столик, застланный перевернутой мехом вниз шкурой. Другая, что-то мурлыча себе под нос, суетилась у металлической буржуйки, на которой стоял закопченный чайник. Из носика вверх поднимался горячий пар. Увидев смотрящего на нее незнакомца, подошла, осторожно присела напротив, произнеся:

– Пыдар ним амге?

Мужчина не понял, о чем его спрашивают, приподнялся, встал на колени и начал оглядывать ярангу. Первая положила нож и тоже подошла ближе, с интересом всматриваясь в мужчину, перевела:

– Она спрашивает, как тебя зовут?

Незнакомец промолчал.

– Аника. Бенкэуиу? – продолжала задавать вопросы женщина на непонятном ему языке, все также сидя на корточках.

Первая укоризненно посмотрела на подругу, но перевела.

– Она спрашивает, Аника бежал тюрма?

– Разве так убегают!? Я уползал!

Женщина поднялась, подошла к буржуйке. Вернулась обратно и протянула гостю кусок мяса и кружку с горячей шурпой.

– Аника! Немсуо колы бахи.

– Аника! Ешь, однако. От мяса сыт будешь. Суп оленя сила дает. Хворь угоняет, – продолжала переводить первая.

– Я Сянуме. Она Аня. Сестра моя. Мы здесь живем.

– Сянуме!? Язык сломать можно. Я буду звать тебя Настя.

Он подтянул на плечи оленью накидку. Сел и руками обхватил голые ноги. Аня подошла и бережно положила ему под ступни половичек из оленьих лобиков.

– Спасибо! – сказал он.

Растирая руками ноги и вопросительно посмотрев на женщин, спросил:

– А почему Аника?

– А большой ты, однако. Огромный. По-нашему значит – Аника!

Скоро все жители станка заполнили ярангу, чтобы посмотреть на пришельца. Потом начали подбирать ему одежду. Но все, что не приносили, было мало. В парку, куртку из шкур оленя, он не влез. Малица, длинная верхняя одежда, сшитая мехом внутрь, едва прикрывала колени. В бакари (сапоги из камуса) нога вошла лишь наполовину.

– Шить придется, – сказала Сянуме и заулыбалась – Малица два оленя совсем мала. Еще два, однако, брать надо.

На следующий день весь поселок был занят одеждой для Аники. Кто мездрил шкуры, кто кроил, кто шил. Так незнакомец остался в этом временном поселении.

В середине декабря после завершения зимней путины женщины, разобрав яранги, уложили скарб в грузовые нарты, и оленьи аргиши цепочкой растянулись по тундре, направляясь к постоянному месту обитания в небольшой поселок на берегу реки Черная.

Самый большой начальник

Весной вернулись мужчины, пригнав стада оленей. С ними вернулся и муж Сянуме. Зайдя в ярангу и увидев в ней незнакомца, он сначала опешил, а потом с криком набросился на жену, схватил ее за волосы и волоком вытащил из яранги. В кулак собрал висевшие на жердях веревочные прогоны и начал избивать. Сянуме не сопротивлялась, а только иногда негромко вскрикивала, когда удары приходились по голове и лицу.

Полог яранги откинулся, из него на четвереньках вывалился Аника. Обтерев ладонями запачканные колени, выпрямился во весь рост. Муж на мгновение выпустил из рук волосы Сянуме и, открыв рот, с ужасом уставился на приближающего великана, которому едва доставал до пояса.

– Настя, домой! – рявкнул великан.

Но та никак не могла встать на ноги, запутавшись в веревочных прогонах. Аника одной рукой ухватил ее за комбинезон и как собачку забросил в жилище. Подошел к мужу, схватил его за пояс малицы и потащил в направлении реки. Весь поселок молча наблюдал за происходящим, толпясь у своего жилья. Даже собаки не подавали голос, а мирно помахивали хвостами, разделяя общее любопытство.

Аника спустился по пологому берегу к реке, не выпуская из рук мужа Сянуме, который молча ожидал дальнейшей своей участи. Лед на реке еще держался крепкий, но забереги были уже более двух метров. Подойдя к воде, без особого замаха, бросил малицу с ее содержимым дальше от берега. Тело, пролетев через воду, опустилось в снежную кашу и начало кувыркаться среди ледяных торосов.

– Остуди голову! – как гром прозвучали слова Аники.

Он посмотрел куда-то вверх. Сотни гусей, перекликаясь гортанным ага-ага, проносились вдоль противоположного берега, выискивая себе лайды. К их крику тут же присоединились собаки, заливаясь веселым лаем. Детвора, прицеливаясь из мнимых ружей, открыла стрельбу.

– Аникэ. Ерв-баарбе! – сказал кто-то с восторгом.

– Аникэ. Анидяа барбе!

– Та-та. Баарбе! Аникэ сетегее! Начальника! Самый большой начальника! – подхватили и закивали головами остальные.

Так он стал в поселке вроде коменданта. Теперь ни один олень, ни один песец, ни одна рыбка без его участия не могла быть продана или обменена. С приезжающими заготовителями он вел разговор сам. Сам торговался и назначал цену. Составлял списки необходимого для завоза товара в летнюю навигацию, продуктов, топлива, стройматериалов и всего необходимого для жителей поселка. Разницу в цене за сданную рыбу, пушнину, оленину аборигены почувствовали сразу, получив взамен почти в три раза больше товара, чем раньше.

Заготовителям не по нраву пришелся новый житель поселка, который лишал их возможности обманывать и просто обирать местных. Споить жителей, как это они делали раньше, затем забрать все, уже не решались. Достаточно было одного показательного случая, когда он всю команду катера, пытающую напоить местных жителей, побросал за борт и затем более получаса не давал выйти из воды.

Жизнь в поселке кардинально менялась. Охотники и оленеводы приобрели новые ружья, капканы. Рыбацкие семьи обзавелись лодками, сетями, неводами. Появились даже два лодочных мотора «Стрела», которые часто ломались, и ремонтировать их приходилось Анике. В последнюю навигацию завезли строительные материалы. Вместо яранг началось строительство деревянных балков, которые по традиции обивали шкурами оленей внутри и снаружи. В нескольких километрах от поселения Аника обнаружил огромные залежи черных пластов, выходящих на поверхность из недр земли. Теперь печи-буржуйки в жилищах топились уже не дровами, нехватка которых сказывалась каждую зимовку, а углем. Осенью 1957 года, впервые за все существование поселка, он собрал около десятка детишек и отправил их на учебу в Усть-Авам в школу-интернат.

Сам Аника не проявлял особого желания ни к охоте, ни к рыбалке. В редких случаях он помогал рыбакам вытягивать невод, когда массово скатывались косяки тугуна и ряпушка. Да когда начинался отстрел оленей, помогал снимать шкуры.

Вечерами Аника любил попивать бражку, которую готовил сам. А когда ему привезли самогонный аппарат, начал специализироваться на приготовлении самогонных настоек, используя ягель, разные травы и ягоды, которые росли в тундре. Все рецепты старательно записывал. С каждой перегонкой настойки получались все лучше и лучше. Более десятка подписанных карандашом бутылок, наполненных целебной жидкостью, лежало в ящике под брезентом. Все эти настойки, приносившие ощутимое облегчение при множестве болезней, Аника опробовал на себе. Поэтому местные при недуге часто обращались к нему за помощью и советом. Он радушно помогал всем.

Иногда, замечая что Сянуме нездоровится, и она ходит какая-то болезненная, усаживал напротив, спрашивал, что у нее болит, доставал из ящика нужную бутылку. Наливал содержимое в кружку, протягивал ей и говорил:

– Пей, Настя, за здравие!

Через пять минут после приема настойки узкие раскосые глаза Сянуме расширялись, приобретали округлую форму, и она вырубалась. Он накрывал ее шкурами, давая выспаться. А когда она пробуждалась, хворь исчезала.

Встреча

Аника орудовал ножом, ремонтируя грузовые нарты, а Сянуме перетаскивала из яранги скарб в новый просторный балок, уже обитый шкурами, когда со стороны реки послышался звук лодочного мотора.

– Первые ласточки летят, – сказал Аника, отложил нож и стал всматриваться. Вдали появилась едва различимая точка, увеличиваясь и приобретая контуры лодки.

– Быстро идет. Что у него там за мотор стоит? – Аника от любопытства, чтоб лучше разглядеть, пошел ближе к берегу.

Лодка быстро приближалась, держа направление к поселку. Вскоре, шурша о песок и приподняв нос, замерла на берегу. На транце сидел, улыбаясь, Молдаван.

– Ну, привет аборигенам! Я смотрю, ты здесь забурел! – он выскочил из лодки, разминая ноги, затем направился к Анике. – Как перекантовались в зиму?

– Привет, Михай! Зима ушла, о ней забыли. А что это у тебя за движок?

– «Москва-15». Просто бычара, а не мотор.

Аника зашел в воду и внимательно стал изучать двигатель.

– И сколько такой сейчас стоит?

– Полтора косаря!

– Не дешево. А хоть надежный? Я такой же хочу.

– А я тебе привез. Если сторгуемся, забирай. А на счет надежности, это не ко мне, а к тем, кто делал. Мне же западло тебе фуфло вбухивать. Нет, так впереди еще много рыбаков, с руками оторвут.

Он откинул брезент, в лодке лежал новый двигатель с бензиновым бачком. Ощупав руками мотор, Аника положил руку на плечо Михая и сказал:

– Сторгуемся. Идем в избу. Первым гостем будешь. Видишь, какие хоромы построил.

Среди нескольких яранг разбросанных по берегу балок Аники казалась настоящим дворцом.

– А я, когда подъезжал, весь на измене был, этот ли станок? Смотри, сколько вы за зиму поналипили! – Молдаван окинул взглядом поселок.

– Растем. Думаю, в эту навигацию генератор приобрести. Будет в поселке свет. Да и лебедку давно пора иметь. На Аляске уже давно оленьи шкуры снимают при помощи лебедки. А мы все еще вручную.

– Ладно. Пошли. В балке потрещим. Расскажешь, что нового в мире.

Михай покопался в лодке, достал увесистый рюкзак и взвалил его на плечо. Оба направились к избе. На крыльцо вышла Сянуме. Улыбка расплылась по ее лицу, от этого глаза закрылись совсем и растянулись еще шире.

– Здравствуй, Молдавана! Аника долго тебя ждал, однако. Савсем заскучал. Молчит много, – улыбка не сходила с ее лица.

– Драствуй, Молдаванэ! – суетливо загребая ногами песок, также улыбаясь, появилась ее сестра Анна.

– Ну, привет, шилохвостки! Как вижу вас, так рога заголить хочется.

В балке одна принялась торопливо нарезать балык. Вторая вытащила из котла большие куски оленины, разлила шурпу в кружки. Молдаван вытащил из рюкзака несколько булок хлеба, пряники. Завернутые в газету несколько пачек дрожжей протянул Анике.

– Твой персональный заказ.

– Ну, спасибо. А то уже два месяца как закончились.

– А это журналы, газеты. – Ткнул пальцем в фотографию Хрущева.

– Знаешь, что это ботоло, сука-кукурузник, нас с Америкой чуть лбами не свел. А в ООН прошлой осенью выступал, снял, сандаль и по трибуне начал стучать, базар вообще не шлифовал. Послал всех к матери…

– Что? Так в ООН всех прямо и послал?

– Так он же безбашенный. За свой базар ему мазу держать не перед кем. Это стало ясно, когда он наш Крым чубатым сдал. По четыре часа по радио пургу народу гонит. Балдой вообще не кубатурит. Опять всех в лапти обул и карточки на пайку выдал. Зато в космос первыми шагнули! Сейчас со спутников свое голое фуфло америкосам показывать будем. Ну, почитаешь сам. Тут еще несколько книг тебе привез, что ты просил.

Все это он выложил прямо на пол.

– В Норильск сдаваться не надумал? Пора кончать лепить горбатого. Уже сколько лет, как амнистия. Даже я под нее попал. Правда, без права выезда на пять лет. Но они уже пролетели. Еще полгода, и я в Солнечной Молдавии. Так что, считай, это моя последняя навигация. А для вас, политических, так сейчас вообще полная реабилитация. Оттепель!

– Как-то сомнительно мне с этой оттепелью. Видишь и тебя пригрели –

Аника посмотрел в упор на Михая.

– У меня статья – враг народа, измена Родине. У тебя бандитизм. У нас даже в лагере законы и понятия были разные. А в восстание? Мы боролись против произвола, насилия. Создавали для этого комитеты. Шли на автоматы, а вы резали наших комитетчиков и втыкали нам заточки в спину. Выходит, что вы, бандиты, которые грабили, убивали и насиловали, тоже типа несправедливо обиженные. То есть мы с тобой на одной ступеньке сейчас стоим. И отогревать будут нас вместе.

У Аники лицо стало багроветь.

– Да такой оттепелью только сопли замершие отогреть можно. А меня так проморозили, что баня с парилкой за раз не прогреет. И давай на этом закончим, Михай. Не заводи меня, а не то часом пришибу.

Аника с досадой махнул рукой.

– А че тебя отогревать? Тебя сначала воскресить надо. Нет тебя. Узнавал я. Ты по документам типа на Кабацком лежишь, и смыл тебя батюшка Енисей набегающей волной, – не унимался Михай, но продолжать тяжелый для обоих разговор не стал.

Вытащил две бутылки шампанского, протянул Анике.

– Давно не пил шампанское?

– Да я к нему как-то не очень. Но спасибо! Сохраню на Новый год.

Он поставил бутылки и повернулся к Сянуме.

– Настя! Сделай нам на закусь строганины. А то без нее мы много не выпьем и толком не поговорим.

Сянуме вышла из балка, подняла крышку деревянного ящика, врытого в мерзлоту, выбрала крупного чира. Вернувшись, начала сдирать с него шкуру.

В последнюю очередь из рюкзака Михай вытащил две бутылки в красочных этикетках. Это был ром Пуэрто-Рико с ароматом кокосового молока и кофе, немного тягучий сладкий ром крепостью за пятьдесят градусов. Аника взял в руки одну бутылку, внимательно изучая этикетку.

– Что за новая отрава?

– Крепкий ром. Но приятный! – Молдаван даже сглотнул слюну.

Аника открыл бутылку, налил в две кружки. Подозвал женщин.

– Настя, Аня! А ну-ка, продегустируйте!

Женщины, взяв кружки, с благодарной улыбкой закивали в сторону Аники и Михая и опрокинули содержимое в себя. Сладкий напиток легко провалился внутрь, но тут же перехватил дыхание. Сянуме одной рукой схватилась за деревянную стойку, подпирающую потолок, и начала, припадая на левую ногу, ходить вокруг, другой махать в такт движения. Анна, широко открыв глаза, ртом, как рыба, начала захватывать воздух. Аника внимательно наблюдал за ними, приговаривая: