Одиночество-12

– А что я могу сделать?

– Измениться! Понимаешь? Не изменять мужу. А изменить себя.

– Милый, не надо! Ты знаешь. Я пыталась. Я пытаюсь. Я не могу!

– С ума сойти! Маша, тебе надо к психотерапевту!

– (очень жалобно) Ну пожалуйста…

Мы, конечно, сходили с ней к психотерапевту. Он провел с нами несколько сеансов, но поскольку он долго и подробно объяснял нам то, что мы знали и без него, мы вскоре перестали тратить на него свое время и мои деньги.

Я знаю, что Маше плохо так же, как и мне. Что ее эта история сводит с ума не меньше, чем меня. Что ситуация трагическая, в самом жутком литературном смысле слова. Если кто-то разрывается от любви, то он ведь и разорвется. Так что о happy end’е в этой истории мечтать не стоит. Может, когда-нибудь потом, к старости.

Когда я думаю о своем возрасте, я вспоминаю, что когда-то хотел реализовать способности, данные мне от Бога. Но с этим, к сожалению, все просто. Судя по поведению Бога, все, что мне было положено, я уже реализовал. Да, я хотел стать писателем, раз не получилось быть врачом. Но как-то вот не стал. По крайней мере пока.

Маша говорит, что мне не надо было бросать медицину. Что этим я как бы изменил себе. Ну, не знаю. Многие изменяют себе рано или поздно.

Я сразу после института устроился на подработку в какое-то медицинское издательство переводить американские учебники. Издательство, впрочем, скоро разорилось, но я уже почувствовал вкус легких денег, не связанных с ответственностью за жизнь больных и с ночными дежурствами. Тогда я устроился в рекламное агентство с уклоном в рекламу фармпрепаратов. Там мне платили в пять раз больше, чем в больнице, но любые дополнительные заработки запрещались. Я первую неделю удивлялся, а на вторую выяснил, что это никакое не рекламное агентство, а крыша для торговли наркотиками, украденными у онкологических больных. Пока я раздумывал, что же мне делать, в агентство пришли менты с обыском.

Из этой опасной истории меня вытащили Матвей с Антоном, хотя несколько месяцев мне рекомендовалось не высовывать нос на улицу. Я, уже не возвращаясь в больницу, еще поскитался по разным работам, связанным с многоуровневым маркетингом, сбором рекламы в телефонные справочники и прочими ужасами, губящими душу. В конце концов Мотя помог мне открыть пиар-агентство, которое меня худо-бедно кормит, а его несильно разоряет. Да и хрен бы с ним, с агентством, – в конце концов, не для одной же работы мы рождаемся на свет. И умереть, кстати, хотелось бы не от нее.

Я с ужасом подумал, что, несмотря на трагедию с Химиком, моя обсессия в отношении Маши не уменьшилась. Наоборот. Кажется, она обостряется.

Конец третьей главы

Глава четвертая

Тяжело работать Кассандрой

Похороны Химика были на третий день. Кремация. Гроб, естественно, не открывали. Я наконец понял, почему так не люблю запах большого количества цветов в закрытом помещении. Он у меня твердо ассоциируется со смертью. А я ненавижу смерть.

Потом в каком-то банкетном зале шли поминки. Я сидел рядом с Машей. При любых других обстоятельствах я был бы счастлив только от одного этого. От непривычно близкого расстояния, которое разделяло наши тела. От возможности тихо потрогать ее под столом за коленку так, чтоб никто не видел. Да просто от того, что все видели: мы сидим вместе. У нас все о'кей. Но радоваться этому на поминках близкого друга не получалось. Антон был с Диной, а Матвей пришел со своей финдиректрисой, маленькой сексапильной блондинкой. Сейчас он сходил от нее с ума, от Ольги Юрьевны Соболевой, MA, финансового директора компании Wanderlust Cyprus Ltd, как я прочел на ее визитке, когда Мотя впервые познакомил нас якобы по делу. Оля должна была получать финансовую отчетность моего бедного агентства. Она, будучи продвинутой девушкой, отвечала ему некоторым интересом, но, будучи порядочно-осторожной, дальше не шла. Туда, куда хотелось бы Матвею. Кажется, это абсолютно устраивало их обоих. Легкий садомазохизм. Характерный для каждой третьей внебрачной пары в любой тусовке.

Я сказал, что Химик был человеком, который знал больше нас. Все гости закивали и выпили.

Затем началась обычная дискуссия на тему, есть ли жизнь после смерти. Верующие по одну сторону, скептики и материалисты – по другую. Споры, примеры, аргументы. Одна активная дама резюмировала: «Словом, есть там что-то или нет, выяснить невозможно!»

Дина с неожиданным интересом посмотрела на нее и сказала как бы с сожалением: «Согласна. Выяснить невозможно. Но придется». И обвела всех нас своим жестким взглядом. Дискуссия, понятное дело, закончилась.

Когда первые гости начали расходиться, Маша отвела меня в сторону и спросила: «Ты имеешь какое-то отношение к этому?» Голос у нее был строгий, как у учительницы в школе, которая интересовалась, какое я имею отношение к разбитому футбольным мячом окну.

– К чему – к этому?

Я сделал вид, что не понимаю, о чем говорит Маша.

– К смерти Химика.

– Маша, ты чего?

– Я ничего. У общих друзей бывают общие враги. Я волнуюсь за тебя.

Она посмотрела на меня испытующим взглядом, который напомнил мне Лилю: будто она хотела удостовериться, что я не знаю ничего лишнего. А потом взглянула на часы. Наверное, убедиться, что не опаздывает к своему мужу.

– Не надо за меня волноваться в этом смысле. Волнуйся лучше за нас обоих, – разозлился я. – Я не имею никакого отношения к людям, отрезающим головы. Думаю, что и Химик не имел.

– А почему его убили?

– По ошибке, – отрезал я. – А что тебе подсказывает твоя интуиция?

– Ничего хорошего, – вздохнула Маша и отошла в сторону, но тут же вернулась.

– Тяжело работать Кассандрой, – вырвалось у меня. Я тут же понял, что съязвил довольно неудачно, и даже испугался, но Маша не обратила на мои слова никакого внимания.

– Я надеюсь, что там, – она почти не выделила голосом слово «там», – ему будет хорошо.

– Не знаю, – мрачно сказал я. – Может, ему там и будет хорошо без нас. Но нам тут без него точно будет плохо.

– Береги себя, хорошо? Я пошла! – И она очень приветливо посмотрела на меня. Почти ласково.

– Ты пошла к своему мужу, а мне предлагаешь беречь себя, – начал я старую песню. – Очень заботливо с твоей стороны. Сбереги ты меня, Маша! Реши свои семейные проблемы!

– Все будет хорошо. – И, не реагируя на мой наезд, она нежно взглянула на меня и исчезла.

Нет никакого смысла жить до ста двадцати лет, находясь в одиночестве

Антон отозвал нас с Матвеем в сторону и показал ксерокопию патанатомического эпикриза. «Где добыл?» – спросили мы его.

«Не суть», – сказал Антон. С его связями он мог добыть что угодно.

В эпикризе говорилось: «Смерть от внезапной остановки сердечной деятельности. Признаков удушья не найдено. Признаков известных отравляющих веществ не найдено. Признаков физического воздействия не найдено. Признаков смерти от потери крови не найдено. Голова отрезана после смерти».

Эпикриз мне показался странным. Что за внезапная остановка сердечной деятельности, после которой пропадает голова?

– Наверно, бандиты. Делал для них какой-то наркотик. А потом они не поладили… – пожав плечами, сказал Матвей.

– Бандиты бы оставили голову, – возразил Антон. – И свечка в руках… Похоже на ритуальное убийство. Жаль, что Лиля ни о чем не хочет говорить, она ведь явно что-то знает.

– А помните, – сказал я, – на прошлом дне рождения Химик говорил про интимность и одиночество. И про то, что долго жить никакого смысла нет. Черт, мне кажется, он уже знал, что с ним случится.

– Ну, напомни, – наморщил лоб Мотя.

– Он сказал: «Нет никакого смысла жить до ста двадцати лет, находясь в одиночестве. А если смысл и есть, то удовольствия – точно нет». Я так и не понял, какое у Химика одиночество и откуда, но спрашивать об этом при Лиле мне показалось совершенно неуместным.

– Я помню какой-то дурацкий разговор, – нехотя признал Мотя. – Какое он имеет отношение к отрезанной голове нашего друга?

– Я попробую по своим каналам надавить на полицию, чтобы она не спускала это дело на тормозах, – пообещал Антон.

– Я тоже поставлю ментов на уши. По своим каналам. Но они все равно ничего не найдут. – Мотя был мрачен как никогда.

Мне сказать на это было нечего. Мы выпили еще чуть-чуть и разошлись.

Все следующие две недели я занимался решением очередных финансовых проблем в агентстве. Я работал, встречался с клиентами, убеждал их в чем-то, придумывал бизнес-планы для банка, чтобы взять ссуду, договаривался о задержке арендной платы. И почти забыл о смерти Химика. Наверно, сознание вытеснило этот кошмар в подсознание. По крайней мере, работа меня загрузила, а я не сопротивлялся.

Все, что мне было нужно, – это постоянные стабильные заказы на десять – двенадцать тысяч долларов в месяц. И тогда бы я спокойно платил и аренду офиса, и зарплату моим трем с половиной сотрудникам. Но стабильных заказов не было. Были разовые. А еще чаще потенциальный клиент выматывал нам душу, мы делали для него предложение, на подготовку которого уходила неделя, а потом он исчезал.

Управление будущим так линейно не работает

Последние дни были особенно тяжелыми. Я приходил домой сдохший. Очень редко видел Машу, что немного пугало меня: вдруг она собирается с духом, чтобы опять разорвать наши отношения? Ей ведь тоже очень не нравилась ее двойная жизнь.

Чтобы хоть немного успокоиться, я вытащил ее на свидание. Мы пошли гулять по Бульварному кольцу, и где-то между Покровкой и Чистыми прудами я посмотрел на черного лебедя, набрался смелости и самым независимым тоном, на который был способен, спросил у Маши:

– А что, кстати, подсказывает тебе твоя хваленая интуиция? Что у нас будет в жизни? Будем ли мы когда-нибудь вместе?

– Ты же не веришь в мою интуицию! – весело ответила Маша и посмотрела на меня с некоторым озорством.

– Ну, с тех пор как ты отказалась использовать ее в коммерческих целях, я, конечно, засомневался. Но пока еще вера живет.

– Знаешь, если тратить интуицию на казино, от нее скоро ничего не останется.

Я тихо радовался, что сумел задать такой важный вопрос почти незаметно, и продолжал в том же духе.

– Ты просто боишься рисковать репутацией: придешь в казино, ничего не угадаешь – стыд и позор.

– Хватит разводить меня. Я не поддамся очарованию азартных игр никогда.

– Never say never. Так что все-таки про нас? Будем мы счастливы вместе?

Маша замолчала на какое-то неприличное для легкого разговора время.

– Ты молчишь, как оракул, вопрошающий богов, – не выдержал я.

Маша поджала губки.

– Интуиция подсказывает мне, что если сказать «да» или «нет», то сказанное точно не сбудется.

– Прекрасно! Скажи «нет», и сказанное не сбудется, – предложил я.

– Э нет, управление будущим так линейно не работает. Иначе все бы тут у нас только этим и занимались.

– Хорошо! – Я был настроен оптимистично. – Из того, что ты не посылаешь меня к черту окончательно и бесповоротно, я делаю вывод, что интуиция тебе подсказывает как минимум наличие шансов на наше семейное счастье.

– Ты волен делать любые выводы, – улыбнулась Маша. – Возможно, просто нужное время еще не наступило.

– И я еще не готов? – Я начал заводиться.

– Ты не готов. Я не готова. Мы не готовы. Они не готовы. Давай не будем спрягать глаголы. Не волнуйся. Все будет хорошо! – И она вдруг сама, без всякой просьбы, поцеловала меня в щеку.

Этот разговор был единственным светлым пятном в серой беспросветной тоске последних недель.

Ни с Антоном, ни с Матвеем я не виделся вообще, мы общались только в мессенджерах и по телефону. Антон говорил, что следствие не сдвигается с мертвой точки. На девять дней я не пошел, отговорившись делами, и дал слово прийти на сорок.

Конец четвертой главы

Глава пятая

Мы не можем использовать прямую рекламу

– Я не понял, – честно сказал я. – Вы хотите, чтобы мы везде, где сможем, размещали слова «Дейр-эль-Бахри», «калипсол», «одиночество» и вот этот набор цифр – 222461215? В прессе, на телевидении, на радио, в интернете? Как можно чаще?

– Вот именно, – ответил он. – И за это я плачу вам деньги.

Деньги были неплохие. Семь тысяч долларов месячного ретейнмента и еще по пятьсот долларов за каждое упоминание чего-либо из вышеперечисленного в любом из СМИ.

– И вы не можете объяснить, зачем вам это?

– Больше того, что я уже объяснил, – не могу.

Не объяснил он ничего.

Если бы у нас дела шли хорошо, я бы, может, и отказался от этого заказа. Не люблю всякие загадки за деньги. Тем более что от слова «Дейр-эль-Бахри» исходила какая-то невнятная угроза. Но у нас дела шли плохо. У нас дела шли хуже некуда. По моим оценкам, мы могли бы, особенно не напрягаясь, получать с этого клиента тысяч десять в месяц.

Клиент сидел, почти не двигаясь, положив перед собой на стол обе руки, как дюраселевский зайчик. Вообще-то он был довольно неприятный. Низкий, неулыбчивый. Белобрысый с залысинами, волосы у шеи выбриты не дугой, как обычно, а треугольником. Меня напряг его костюм фиолетового цвета и какая-то металлическая скованность в движениях.

Однако еще больше меня позабавила причина, по которой он обратился к нам. Оказывается, мы самое маленькое пиар-агентство из всех перечисленных в каком-то дурацком рейтинге. Наш скромный штат, который остальные клиенты считали нашим главным недостатком, абсолютно устраивал Федора Федоровича Вставкина (на визитке – только имя и какой-то кривой мобильный номер). Это, по его словам, давало ему основание надеяться на отсутствие утечек информации. Похоже, для него это было очень важно.

Вырос он в нашем офисе буквально из воздуха.

Утром раздался звонок, а через минуту ко мне подошла наша референточка:

– Звонит кто-то, ни здрасьте, ни как зовут, спрашивает: «Это PR Technologies?» – «Да». – «Можно поговорить с генеральным директором?» – «А как вас представить?» – «Федор Федорович. По важному делу».

Она соединила. Не так уж часто нам звонили. Разве что из налоговой инспекции. Он сказал мне, что хотел бы заказать у нас одну специфическую работу, и задал несколько вопросов. Сначала он спросил, сколько у нас сотрудников, а потом спросил, как зовут генерального директора, то есть меня. Решив, что он все равно увидит наш двухкомнатный офис, я не стал сильно преувеличивать и сказал «семь человек».

– И большое количество надежных субподрядчиков, – добавил я поспешно.

Он обещал быть через полчаса и обещание выполнил. Теперь ФФ уже целую вечность разъяснял мне, что больше того, что он сказал, не скажет.

– Хорошо, у меня последний вопрос. Насколько я понял, ваша задача – воздействовать на общество с помощью публикаций этих вот, – я поморщился, – слов и цифр, расположенных в независимом контексте. А зачем вам косвенные методы? Почему бы не воспользоваться прямой рекламой? Арендуйте десяток рекламных щитов и пишите на них что хотите!

– Мы не можем использовать прямую рекламу. Это привлечет ненужное внимание к нам.

– Но вы же можете разместить ее анонимно! Вот хоть через нас.

(Я тут же вспомнил, что калипсол – рецептурный препарат, поэтому его запрещено рекламировать, – и заткнулся.)

– Я повторяю…

Голос ФФ был каким-то избыточно монотонным и дребезжал, как противный маленький будильник семидесятых годов. Потому что будильники пятидесятых – шестидесятых – большие, металлические, с молоточком между двумя колбами – звонили куда приятней.

– Ну хорошо. Совсем последний вопрос. – Мне уже несколько раз заботливые сотрудники делали замечание, что у меня в беседе с клиентом бывает от трех до пяти последних вопросов. – А если журналисты что-нибудь пронюхают? Мы же не можем размещать эту хрень легко и непринужденно?! Мне самому до конца не ясно, как мы это сделаем. Под каким соусом, в каком контексте?

– Я уже вам сказал. Если журналисты что-то заподозрят, то у вас будут большие неприятности. Больше, чем вы можете себе представить. Напоминаю. Вы подписали бумагу.

Неприятности какого рода?

Это была правда. В самом начале разговора я подписал бумагу. Довольно странную. Она сначала напрягла меня, но потом я отвлекся на костюм и голос гостя. На странице, вылезшей из обычного принтера, было напечатано очень крупным шрифтом: «Я, Иосиф Мезенин, получаю доступ к конфиденциальной информации и готов нести полную ответственность за ее разглашение».

Я подписал этот странный NDA, пожав плечами. Без нее ФФ не начинал говорить вовсе, даже визитку не дал. Теперь я уже начал об этом жалеть. Мне стало казаться, что он сидит здесь не потому, что мы самое маленькое пиар-агентство, а потому что мы самое глупое.

Наверняка половина тех, кому он звонил, послала его к черту по телефону, а вторая половина сделала это при встрече, посмотрев на его фиолетовый костюм и эту странную бумагу.

– Неприятности какого рода? – оживился я.

Этого добра у меня хватало.

– Я надеюсь больше никогда не возвращаться к этому вопросу. Я также надеюсь, что вы дорожите своей личной безопасностью. Знать о заказе можете только вы. Ни один журналист, ни один знакомый. Тогда ни у нас, ни у вас не будет проблем. Я прошу обратить внимание на то, что своих сотрудников вы также не имеете права вводить в курс данного заказа. Вы должны исполнять его лично.

Я нахмурился. Я очень общителен. Я терпеть не могу секретов. Я лучше всего соображаю, когда обсуждаю что-то с кем-то. Строго по выражению «Откуда я знаю, что думаю, пока не услышу, что скажу?». Но кроме того, что я общителен, я еще и пофигист. Мне было непонятно, может ли человек в фиолетовом костюме нести какую-то угрозу. Я допускал, что да, может. Мало ли идиотов с деньгами и безумными идеями живет в нашем огромном городе. Некоторые из них определенно опасны. Особенно те, кто с деньгами.

Но тем не менее этим же вечером я сидел с Антоном в «Джоне Донне» и рассказывал ему эту историю.

Все зависит от компании

– Так денег он, значит, дал, – уточнил Антон. – Это уже неплохо.

– Ну, знаешь! Если бы он еще и денег не дал! После этих бумажек и «Дейр-эль-Бахри»! Дал пять штук как миленький. Наличными, что у нас не принято в последнее время. И даже расписку не взял. И зачем это ему – совершенно непонятно. Мистика.

Антон внимательно разглядывал три слова и число, которые я воспроизвел на салфетке.

– Или мистика. Или энэлпэшные коды. Или скрытый пиар. Или он посылает некие сообщения. Позывные.

– Голова кругом идет. Давай оставим мистику и начнем с НЛП. Я про него мало что знаю. Хотя мне по должности вроде бы надо.

– Техника, которая позволяет влиять на нервную систему людей с помощью определенных кодов. Поэтому называется «нейролингвистическое программирование».

– Это я знаю. А как выглядят коды?

– По-разному. Например, ты беседуешь с клиентом. Говоришь ему, как он хорошо выглядит. И какие у него замечательные дети, если уговорил показать их фотографии. Это называется «позитивная установка». А во время произнесения установки ты как-то особенно трогаешь его за рукав. Это называется «фиксация» или «якорь». Можно зафиксироваться чем угодно. Например, хрюкнуть. А вот когда ты ему говоришь: «А не пора ли, Иван Иваныч, нам уже и контракт подписать?», ты точно так же хрюкаешь. Или трогаешь за рукав. И добиваешься необходимого результата. – Антон сделал короткую паузу, за которую перелистал меню, а потом поднял на меня глаза. – Или не добиваешься. Все зависит от человека.

– Или от компании…

– Почему от компании? – наморщил лоб Антон. – От какой компании?

– Так… Вспомнил одну фразу. Недавно мы летали всем агентством в Петербург одного пивного клиента раскручивать. И обсуждали, что вот никто из нас никогда не пробовал трахаться в самолете. А наша референточка Люба, девушка вполне продвинутая, говорит: «Я вот пробовала». Все:

«Ну как? Расскажи!» А она говорит: «А ничего особенного. Как всегда. Все зависит от компании». Извини, я тебя отвлек. Так что НЛП?

Воздействие должно быть секретным

– НЛП подразумевает, что воздействие остается незамеченным для программируемого.

– Понятно, – сказал я. – На меня, например, эти «калипсолы» с «одиночествами» действуют плохо. Они меня раздражают. Я не люблю, когда программируют, зомбируют и привораживают.

– Ну да, – вздохнул Антон. – Поэтому воздействие должно быть секретным. А то это не воздействие будет, а рекламный ролик стирального порошка. НЛП, кстати, часто используется в рекламе. Причем хорошо, когда в примитивной форме. Тогда нормальные люди НЛП чувствуют и от него уклоняются.

– Например?

– «Ложный выбор». Ты предлагаешь человеку выбор, который неважен… «Теперь вы можете купить „Айс“ как с красной, так и зеленой крышечкой!»

– И это НЛП?

– Классическое!

Я задумался. Вроде бы я занимаюсь подобными вещами уже давно. Но мысль о том, что я с помощью рекламы или пиара зомбирую людей, мне в голову не приходила.

Антон заказал себе имбирный лимонад и продолжил:

– Высший пилотаж для энэлпэшника – программировать человека с помощью звуков. То есть ты замечал, конечно, что некоторые слова звучат как-то мрачно, а другие, наоборот, весело. Вот, например, «сарказм» звучит мрачновато. Такое сочетание звуков. А «ирония» звучит весело. Но если комбинации звуков могут управлять настроением, то при правильном подходе они могут воздействовать на людей и сильнее. Особенно на тех, кто к этому предрасположен.

Я опять задумался. Меня всегда удивляло, что у людей с одинаковыми именами существует довольно легко уловимое сходство некоторых особенностей характера.

Например, Марины – порывистые, чуть отчаянные, немного с заносом вверх. Марии – своенравные, со скрытой, но сильной внутренней духовной работой. Ольги – умны, конкретны, и у них все хорошо с силой воли. Веры – приветливы и спокойны. Наташи – романтичны, нерешительны, их обаяние идет от той неуверенности в себе, которая так нравится мужчинам. Проблема только с Александрами. Потому что их с детства зовут то Аликами, то Сашами, то Шуриками, что создает, естественно, разные характеры…

Получается, что это сходство связано с воздействием звучания имени человека на его психику в детстве. Ведь свое имя – это то, что человек слышит в детстве чаще всего. И эти звуки – самые любимые.

Я решил было поделиться этой идеей про имена с Антоном, но он залип в телевизоре.

– Смотри! Это чуть ли не первый клип в истории рок-музыки. Strawberry Fields Forever.

Я задрал голову. Телевизоры в «Джоне Донне» висели высоко. На экране битлы медленно танцевали вокруг пианино, с которого были сняты все деревянные панели. Они поливали вертикальные струны краской, обходя пианино по кругу. Песню я слышал сто раз, а вот клипа не видел.

Я заслушался партией флейты, нервной, умной и нежной, как будто слушал ее впервые.

– Это на самом деле не клип, – сказал Антон. – Клипов тогда еще не делали. Это первый в истории рок-музыки видеоклип. Точнее, киноклип. Профессиональная съемка, нанятый режиссер.

– Да, – сказал я. – Флейта у них обалденная.

– И флейта хороша. И текст действует. Классическая психоделия. Хотя НЛП битлы не учили. Но флейта не хуже и в For No Оne. Помнишь?

Я помнил. Когда я только вернулся из Гоа и понял, что расстался с Машей навсегда, я лежал на полу, запуская For No Оne по десять раз подряд.

No sign of love behind the tears cried for no оne.

Хотелось плакать от безнадежности. Песня делала мою печаль заметно светлей.

Антиглобалистское

При воспоминании об этих днях у меня по коже пробежали мурашки. Я решил срочно избавиться от них.

– Химик Леннона любил, – решительно сказал я, просто чтобы перевести разговор.

– Да, Химик… – Антон тяжело вздохнул. – Мои менты так ни на кого и не вышли.

– А Мотя обещал своим ментам хвост накрутить.

– Да что менты могут сделать! Сколько у нас заказных убийств раскрывается?

Неожиданно мне пришла в голову идея.

– Антон, калипсол!

– Хм… Калипсол. Химик им кололся. Химика убивают непонятно за что и очень странным способом. Тебе приносят странный заказ. Ты видишь в этом связь.

– Именно.

– А разве Химик кололся не кетамином?

– Это одно и тоже. Разные названия одного препарата.

– Рассмотрим версию скрытого пиара. Некий фармакологический концерн, который выпускает калипсол, хочет увеличить продажи наркотиков среди подрастающего поколения. С них станется.

– Антон, не может быть! Крупная западная компания делает скрытый пиар наркотиков?

– Фармакологические корпорации – абсолютные монстры. Просто стараются это не афишировать без особенной нужды. Хуже них только табачные. Эти вообще полубандиты. Кстати, монстры из фармы сейчас находятся в тяжелой затяжной войне с табачными монстрами, как ты знаешь.