Человек войны

На нее похудевший Дим принес несколько мандаринов и кулек кураги – гостинец.

Похудевшая, с горячечным блеском в глазах, Мария Михайловна рассказала Диму о стремительном отступлении Красной Армии к Смоленску и тяжелых уличных боях, развернувшихся в городе, страшном котле под Вязьмой, где в окружение попали четыре наших армии.

Находиться вдали от фронта, где уже успела побывать мать, Дмитрий больше не мог, а к тому же он полагал, что без него войну не выиграют.

И забросал командование рапортами.

Были несколько нелицеприятных разговоров, но своего добился.

В октябре 1941-го, училище проводило на фронт первый отряд курсантов. Принявший их на борт корабль отшвартовался в Красноводске, где моряков погрузили в теплушки и состав последовал странным маршрутом, через Ташкент и Алма-Ату в сторону Барнаула.

– Куда везут? – недоумевали Дим с друзьями, наблюдая за мелькавшими полустанками, забитыми эшелонами с эвакуированными.

Гремели колеса на стыках рельс, в щели задувало, тревожно ревел гудок паровоза.

Прибыли в Новосибирск, в качестве пополнения 71-й Тихоокеанской бригады морской пехоты, под командованием полковника Безверхова.

Дальнейшие события приобрели стремительный характер. Бригаду за три дня, литерным поездом перебросили в подмосковный Дмитров.

Это были решающие дни для судьбы Москвы и всей страны в целом.

Гитлеровский план «Тайфун», по захвату столицы Советского Союза, вступил в фазу завершения.

Ударные части вермахта из группы «Центр», вовсю утюжили поля ближайшего Подмосковья, а их передовые разведывательные дозоры, несколько раз выскакивали к северным и северо-западным окраинам столицы.

Одной из групп даже удалось установить дальнобойные орудия в районе Красной Поляны, откуда до Кремля было рукой подать: всего два с половиной – три десятка километров.

К счастью, вызванный по звонку из сельсовета неизвестной женщиной, отряд красноармейцев буквально в последнюю минуту избавил город от прицельного огня вражеской артиллерии.

В этот же день, 27-го ноября, еще более серьезная угроза возникла на северо-западном направлении. Части 3-ей танковой армии вермахта захватили стратегический мост через канал Москва-Волга.

После этого никаких других естественных препятствий и никаких сопоставимых с фашистами сил, у них на пути не было.

Лишь ценой неимоверных усилий и снова в последний момент, навстречу изготовившемуся к последнему прыжку врагу, советское командование перебросило 1-ю ударную армию генерала Кузнецова.

Ее бойцы с ходу нанесли врагу столь мощный удар, что тот не только оставил мост, но и находившуюся за ним Яхрому, а заодно и целый ряд других пунктов.

Однако дальше немцы закрепились на удобном для себя рубеже по линии деревень Языково – Гончарово – Ольгово, и с господствующих над местностью высот расстреливали наши наступающие части.

В Берлине уже гремели победные фанфары, под лай бесноватого фюрера с трибун, арийцы вопили «хайль!», готовился сценарий парада фашистских войск на Красной площади…

А в это же самое время, включенная в 1-ю ударную армию, отдельная Тихоокеанская бригада морской пехоты, скрипела сапогами по снегу в сторону деревни Языково. Навстречу мела поземка, ветер рвал полы шинелей, где-то далеко полыхало и гремело.

Здесь бойцов впервые за много дней накормили горячей пищей из полевых кухонь.

– Да, харч здесь «не того», – черпая с Димом из одного котелка жидкий суп, шмыгнул носом конопатый Юрка Бубнов. – Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой.

– Ничего, перебьемся, – откусил старшина кусок черняшки и потянулся к парящей рядом алюминиевой кружке. Дегтярного цвета чай был без сахара и пах рыбой.

На марше подразделение довооружили новенькими винтовками СВТ* и бутылками с зажигательной смесью, а заодно выдали противогазы.

Противогазы за явной ненадобностью, ребята повесили у дороги на кусты, а освободившиеся сумки наполнили патронами и гранатами.

К бутылкам отнеслись с некоторым сомнением. Зато ладным винтовкам явно обрадовались. С таким оружием в атаку только и ходить. Не зря же с ними маршировали на довоенных смотрах и парадах.

Впрочем, сам Дим, предпочел бы автомат. И еще белый полушубок. Но теплые щегольские кожушки полагались только комсоставу. А автоматов ППД* на всю бригаду было только два. У комиссара Боброва и самого комбрига Безверхого.

Первый же бой расставил все по своим местам. Жестоко и кроваво. Белые кожушки оказались замечательной мишенью. По этой начальственной примете немецкие снайперы первым делом перещелкали почти весь командный состав.

Не оправдали надежд и самозарядные винтовки. На лютом морозе у многих отказал подающий механизм.

Так что уже в самом начале атаки, Диму вынужденно пришлось возглавить взвод и, как все остальные, бежать на врага с примкнутым штыком, но зато с «полундрой»* и в бескозырке.

Подпустив атакующие цепи поближе, фашисты открыли шквальный огонь и положили моряков в снег. Тут бы им и остаться, но выручил командир разведки лейтенант Павел Сухов. Приказав закидать себя снегом (маскхалатов не было), он сумел подобраться к пулеметной огневой точке у церкви и закидал ее гранатами. В последнем отчаянном рывке морские пехотинцы ворвались на окраину села, и началась рукопашная.

Своего первого немца Дим заколол штыком, содрогнувшись от брезгливого чувства, и все завертелось в бешеной круговерти. В воздухе висел черный мат, рвались гранаты и гремели выстрелы, в дыму горящих танков и изб, мелькали искаженные лица.

Потом винтовку рвануло из рук (штык чем-то перебило), и осатаневший Дим перехватив ее за горячий ствол, стал гвоздить немцев по головам прикладом.

Когда бой закончился и Языково отбили, в его руках остался только жалкий обломок.

Враг же, между тем перегруппировался, и, подтянув танки с артиллерией, сам пошел в атаку. При поддержке авиации.

Не получив огневой поддержки от своих, бригада отошла к ближайшему лесу.

Из того боя обе стороны извлекли уроки.

Моряков тут же перевооружили безотказными «трехлинейками» образца 1891/31 года, а заодно экипировали ватными штанами с телогрейками. Техники, однако, не подкинули. Ее остро не хватало.

Один из «неосознавших» это комдивов получил взбучку лично от начальника Генерального штаба Жукова.

В ответ на грозное жуковское «почему топчешься на месте?!», тот посетовал на отсутствие артиллерийской поддержки. И нарвался на ответ.

– Об артиллерии забудь! Тебе дали десять маршевых батальонов! Дадим еще десять! И только попробуй не выполнить приказ! Расстреляю!

Зато у немцев с поддержкой, а особенно с воздуха, все было в ажуре.

И теперь они делали все, чтобы не допустить «черную смерть» на дистанцию штыкового боя.

О том, что моряки не берут их в плен, гитлеровцы уже знали. Накануне, во время затяжного боя за несколько раз переходившее из рук в руки Языково, они страшно расквитались за свой яхромский позор.

И старшина Вонлярский с ребятами были тому свидетелями.

В очередной раз ворвавшись после удавшейся атаки в деревню, они наткнулись на обезображенные тела своих ранее попавших в засаду товарищей из бригадной разведки.

У них были выколоты глаза, а на груди вырезаны звезды.

Все это так потрясло Дима, что он невольно отвел взгляд в сторону – туда, где густо чадил только что подбитый немецкий бронетранспортер. Из его развороченного бока, вместе с кипой новеньких офицерских мундиров, на покрытый копотью снег вывалилась целая россыпь свежее отштампованных «железных крестов».

У этой выпотрошенной немецкой мечты, пройти парадом по Красной площади, над изуродованными телами своих растерзанных товарищей, старшина 1 статьи Вонлярский вдруг отчетливо понял: «Пощады не жду. Но и вы ее не ждите, гады!».

Через день немцы вновь выбили моряков из Языково. И снова предстояло начинать все сначала.

Потом, после окончательного освобождения деревни, соединение отбивало у врага Солнечногорск и Клин, успешно действовала на Северо-Западном направлении.

В начале января 1942-го, за мужество и героизм, проявленных в боях за столицу, оно стало именоваться 2-й Гвардейской бригадой морской пехоты.

Но Дим этого уже не знал.

После тяжелого ранения в бедро во время последнего боя за Языково, он оказался в военно-полевом госпитале в Иваново. Врачи хотели ампутировать ногу, но Дим категорически отказался.

– Умрешь от гангрены, парень, – сказал главный хирург.

– Пусть, – был ответ.– Как я без нее воевать буду?

Ногу все-таки спасли, сделав несколько операций.

Расположенный в школе госпиталь был до отказа набит ранеными. На трех его этажах стонали, вопили от боли и матерились. Одни выздоравливали – другие умирали.

В палате, где лежал Дим (это был класс, с грифельной доской и атласом СССР на стенах), таких было человек двадцать. Всех родов войск, от рядовых до младших офицеров.

Рядом со старшиной, закованный в сплошной корсет из гипса, из-под которого тек гной, лежал танкист, скрипевший по ночам зубами от боли, а с другой стороны сбитый под Яхромой, летчик. У младшего лейтенанта была перебита рука, он уже шел на поправку.

Был там и еще один моряк-тихоокеанец, которого Дим знал шапочно, с контузией и простреленным плечом, лежавший напротив у окна, за которым виднелись голые ветви тополя.

Поначалу ослабевший от операций и потери крови, старшина воспринимал все как в тумане, но потом пошел на поправку. Сказались железный организм и воля к жизни.

Через месяц, зажав подмышку костыли, Дим уже ковылял по палате, а потом стал выбираться в длинный коридор, пытаясь ступать на ногу.

Имея легкий характер и неистребимый оптимизм, моряк быстро перезнакомился с соседями по палате и, кроме сослуживца по бригаде, того звали Володей Ганджой, сдружился с соседом по койке, летчиком Васей Поливановым.

После утренних процедур они часто выбирались в коридор и дальше, на лестничную площадку, где можно было подымить махрой, не привлекая к себе лишнего внимания.

А еще они рассматривали из окна старинный город, разделенный надвое рекою Уводь, купола церквей и проходящих по улицам стайки девушек.

– Ск – колько их здесь! – восхищенно крутил головой заикающийся Вовка.

– Много – отвечал всезнающий лейтенант. – Текстильщицы.

К вечеру, вместе с другими выздоравливающими, друзья собирались у висящего на стене атласа.

На нем пожилой дядя из ополченцев, с перевязанной головой, слюнявя огрызок химического карандаша, аккуратно обводил названия освобожденных городов.

В ходе наступательной операции Красной Армии под Москвой, немцы потерпели сокрушительное поражение. Их войска отбросили на сто пятьдесят – двести километров от столицы, полностью были освобождены Тульская, Рязанская и Московская области, многие районы Калининской, Смоленской и Орловской.

Однажды в воскресенье палату навестили летчики. Майор и старший лейтенант с сержантом.

Майор, от имени командования, вручил Поливанову орден «Красной звезды», капитан толкнул короткую речь, поздравив всех раненых с победой, а сержант, подмигнув Вовке, сунул тому под кровать вещмешок, в котором что-то звякнуло.

Потом летчики попрощались и ушли, а кто-то из лежачих спросил, – за что ж тебе такой орден, младшой? Расскажи, пожалуйста.

– Да я это, немецкий «мессершмитт» сбил, – покраснел Вася. – Так, случайно.

Палата грохнула смехом, а пожилой ополченец даже прослезился. – Дай я тебя расцелую, сынок, – подошел к Полетаеву и чмокнул того в щеку.

В оставленном сержантом «сидоре»* оказался изрядный шмат сала, головка сыра и несколько пачек галет, которыми Вася оделил всех в дополнение к ужину, а еще фляжка с водкой. Ту он придержал до ночи.

Когда же палата погрузилась в сон, тяжелый и беспокойный, вся тройка собралась вместе, «обмыть» орден.

– Ну, чтоб этот м-мессер, был у тебя не п-последним, – поднес к губам фляжку Володя.

Поздравив друга, Дим тоже сделал изрядный глоток, а когда лейтенант хлебнул третьим и шумно выдохнул, с соседней койки раздался хриплый шепот, – братки, дайте и мне немного.

Летчик с моряками удивленно переглянулись (говорившим был считавшийся безнадежным танкист в корсете), и Полетаев сунул ему в обросший рот горлышко, тот довольно зачмокал.

– Порядок, – со знанием дела заявил Ганджа. – Пьет, значит, жить будет.

Запомнился Диму и еще один случай.

В канун Первомая в госпиталь пришли школьники с учителями. Все без исключения худенькие и глазастые.

Поздравить раненых и дать небольшой концерт.

Сначала под баян они сплясали полечку, затем почитали стихи Пушкина и Фета, а в завершение шустрый первоклашка – конферансье звонко объявил: «марш Москва-Майская! Исполняет хор учеников 42-й школы!»

Ребятишки выстроились в ряд, вперед вышла девочка с хвостиками-косичками, качнув головой, баянист развернул меха, и в воздухе родилась песня

Утро красит нежным светом

Стены древнего Кремля,

Просыпается с рассветом

Вся Советская земля.

Холодок бежит за ворот,

Шум на улицах сильней.

С добрым утром, милый город,-

Сердце Родины моей!

взлетел к потолку спортзала, в котором сидели раненые, серебряный голосок и его оттенил бодрый хор голосов

Кипучая,

Могучая,

Никем непобедимая,-

Страна моя,

Москва моя -

Ты самая любимая!

У многих бойцов с командирами увлажнились глаза, а у Дима прошел мороз по коже…

После праздника приехала мама.

К тому времени Мария Михайловна была начальником санчасти Тбилисского пехотного училища и сумела организовать перевод раненого сына поближе к себе, в госпиталь, расположенный в столице Грузии.

По дороге, все еще сильно хромающий Дим, заехал на несколько дней в Москву.

Родной город, в котором он не был два года, поразил малолюдьем и прифронтовым обличьем.

Садовое кольцо у метро «Парк культуры» перегораживали противотанковые ежи и выполненные из мешков с песком баррикады, от Белорусского вокзала по Ленинградскому шоссе в сторону фронта шли колонны танков, над улицей Горького и Кремлем, висели аэростаты противоздушной обороны.

Ближе к ночи в столице объявлялись воздушные тревоги, в небе метались лучи прожекторов, и от зенитной канонады дрожали стены зданий.

В опустевшей квартире в Лучниковом переулке, племянника встретил родной брат мамы – дядя Миша.

– Ну вот, ранили меня, – опираясь на костыль и словно оправдываясь,– сказал Дим. – Теперь, наверное, и повоевать не успею.

– Успеешь, – тяжело вздохнул дядя. Участник гражданской войны на стороне белых, в прошлом офицер – дроздовец, ставший в советское время ответственным работником одного из министерств, Михаил Михайлович Вавилов военную науку помнил хорошо и в происходящем на фронтах, разбирался профессионально.

– Самые сильные бои, будут на Волге. Вот увидишь, – сказал он племяннику, когда они пили чай с сухарями на кухне.

– Да разве немцы туда дойдут?! – сделал круглые глаза Дим.

– Полагаю да. Но потом их погонят обратно.

Старшина не мог в это поверить. В его память намертво врезались слова самого товарища Сталина, произнесенные с трибуны во время ноябрьского парада 41-го: «Еще несколько месяцев, полгода, максимум год и фашистская военная машина рухнет под тяжестью совершенных преступлений».

В 1943 году, уже после Сталинградской битвы, дядю засадят в лагерь под Ухту. Как контрреволюционный элемент. Надолго.

Правда, Дим об этом ничего не знал. Родня об этом в своих письмах помалкивала.

Засиделись далеко за полночь, потом Михаил Михайлович уложил племянника спать, а утром Дим решил отоварить аттестат, с продуктами у дяди было туго.

На армейском продпункте у Белорусского вокзала он получил пару кирпичей хлеба, гречневый концентрат, шмат сала, цыбик* чаю и кулек сахара, решив сделать подарок старику от племянника.

А затем, оставив все дома, похромал в военкомат, сделать отметку в проездных документах. Каково же было его удивление, когда там, лицом к лицу, Дим столкнулся с одним из друзей, с которым занимался в секции бокса.

Звали того Сашка Перельман, был он с двумя кубарями на петлицах, в черной перчатке на левой руке и с орденом «Красной Звезды» на гимнастерке.

– Сашка, черт! Димка! – обнялись бывшие «динамовцы». – Вот так встреча!

Чуть позже они сидели в прокуренном кабинете Перельмана и обменивались новостями.

Сашка рассказал, что воевал под Ржевом, где был ранен и теперь помощник военкома. Дим поведал о своем боевом пути, а заодно спросил, что тот знает о других ребятах.

– Витя Сомов убит под Ельней, – вздохнул тот, – Семка Карабанов и Денис Гончар на Дону, об остальных не знаю.

– М-да, – нахмурился Дим, и приятели надолго замолчали.

– Слушай, а давай сходим вечером в ресторан, – закурил папиросу Перельман, посидим там, ребят помянем. Я угощаю.

– Разве сейчас они работают? – удивился Дим. – В такое время.

– Не все, – пожевал тот мундштук, – но жизнь продолжается.

Далее лейтенант сходил в канцелярию, где учинил в документах Дима нужный штамп, после чего они договорились встретиться в 20.00 на Кузнецком Мосту у коммерческого ресторана. Что такие появились в Москве, для Дима тоже было новостью.

– Только ты вот что, – сказал Перельман, ткнув папиросу в пепельницу. – Надень гражданку, если есть, туда патрули наведываются.

Ровно в назначенный час, Вонлярский подошел к ресторану, где его уже ждал лейтенант, в гражданском костюме и шляпе.

– Ничего, – одобрительно оглядел он Дима (тот был в таком же и кепке), – теперь можно и внутрь, принять по грамульке.

В ресторане с зашторенными окнами, было тепло и уютно. Сверху лился мягкий свет люстр, зал был полон наполовину.

– Вроде и не война, – сказал Дим, когда сдав верхнюю одежду в гардероб, они присели за свободный стол. После чего оглядел публику – Не иначе герои резерва?

– Тут всякой твари по паре, – ответил Сашка, подзывая официанта.

– Чего желаете? – подлетел к нему моложавый хлыщ. – Имеются свежая семга, телятина и зелень, из горячительного коньяк, водка и шампанское.

– Графин водки, – просмотрел меню Перельман, селедку и отбивные по-киевски.

– Слушаюсь, – пропел хлыщ и упорхнул в сторону кухни.

Первой помянули ребят и навалились на еду. Затем лейтенант набулькал по второй, и они со старшиной выпили за встречу.

– Я – то, похоже, отвоевал, – кивнул на руку Перельман. – А ты, Димыч, береги себя, если сможешь.

– Здесь Санек, как получится – тряхнул чубом старшина. – Давай, за победу.

Выпили и обернулись на громкий мат, прозвучавший от соседнего столика.

Там гуляла компания из двух крепких парней и пары размалеванных девиц в крепдешинах*.

– Полегче!– бросил им Дим. – Здесь вам не малина.

– Чего-чего? – поднялся со своего места, один. – Ах ты, сука!

В ответ старшина молча встал, опираясь на трость, шагнул к компании и врезал тому в ухо.

Парень обрушился на пол, а девицы оглушительно завизжали.

Зарежу, падла, – прошипел второй, и в его руке блеснула финка.

– Сидеть! – рявкнул Перельман, в лоб тому уставился черный глазок пистолета.

Через пару минут появился милицейский наряд (всем приказали оставаться на местах) и у сторон проверили документы.

– Так, товарищи, к вам вопросов нет, – вернул их фронтовикам пожилой капитан, а всю эту братию,– приказал сержантам с автоматами, – в участок.

– И много такой швали в Москве? – проводил взглядом уводимых Дим.

– Хватает, – кивнул Сашка.

На следующий день, простившись с дядей, старшина убыл к месту лечения.

Из госпиталя он выписался осенью 42-го, и начальник пехотного училища, в котором служила мама, сделал предложение. Включить в число свежеиспеченных лейтенантов.

Дмитрий ответил по – флотски коротко.

– В пехоту не пойду!

– Останешься здесь, преподавателем – напирал начальник.

– Спасибо. Не надо.

И, получив направление, уехал в город Поти, в полуэкипаж Черноморского флота, где вновь прибывших моряков – согласно заявкам командования и с учетом специальности, отправляли на корабли и в береговые части.

Здесь же Дим случайно узнал, что весь офицерский выпуск училища, в которое его «сватали», погиб по дороге в Сталинград. Эшелон разбомбила немецкая авиация.

Глава 3. В парашютно-десантном батальоне

«… С утра 5 июля наши войска на Орловско-Курском и Белгородском направлениях вели упорные бои с перешедшими в наступление крупными силами пехоты и танков противника, поддержанными большим количеством авиации…

… По предварительным данным, нашими войсками на Орловско-Курском и Белгородском направлениях за день боёв подбито и уничтожено 586 немецких танков, в воздушных боях и зенитной артиллерией сбито 203 самолёта противника…».

(Из оперативных сводок Совинформбюро от 5 июля 1943 года)

Крейсер «Молотов», на который был направлен старшина 1 статьи Вонлярский, вошел в состав флота в июне 41-го и был одним из новейших кораблей своего класса.

Спущенный со стапелей Николаевского завода два года назад, он имел мощное артиллерийское вооружение, высокую скорость плавания и хорошо отработанный экипаж, состоящий из 863 офицеров, старшин и матросов.

Хлебнувший под Москвой лиха, Дим попал почти в мирную обстановку. Служба на корабле напоминала учебный отряд, с утренней побудкой, боевой учебой и вахтами.

Корабли подобного ранга в открытое море выходили редко. Враг доминировал на воде и в воздухе. И командование флота их берегло, укрывая в порту Поти за двойным боновым заграждением.

Впрочем, когда поступал приказ, крейсер вытягивался на внешний рейд и, следуя вдоль побережья, поддерживал орудийным огнем, ведущие там бои, наши части.

Мощные залпы сотрясали корпус, от боевой работы кипела кровь, а потом следовала дробь «отбой», и все кончалось

«Молотов» возвращался в базу до очередного выхода.

От столь размеренной службы, командир рулевых сигнальщиков Вонлярский заскучал и стал украшать себя наколками. Первая, на морскую тематику, появилась еще в училище, а теперь мускулистый торс старшины украсился изображениями военно-морского флага, боевого корабля и якорей со штурвалом. Венцом же столь живописной композиции явился вольно парящий на спине Дима, ангел в бескозырке.

– Он будет приносить тебе удачу,– довольно оглядев свою работу, заявил, служащий по пятому году комендор и по совместительству корабельный художник, Сашка Талалаев.

И ангел не подвел.

Спустя неделю, просматривая флотскую газету, Вонлярский обнаружил в ней короткую заметку о наборе в специальное подразделение – парашютно-десантный батальон ВВС Черноморского флота.

По прошествии многих лет, один из его организаторов, адмирал Азаров признался: «Отбирая ребят в этот десантный батальон, мы знали, что все они смертники»

Но Диму об этом было неизвестно. Да и в противном случае, он бы все равно не отказался. Уж очень манили славные дела парашютистов.

Об одном таком старшина знал и восхищался смелостью участников.

Десантировавшись средь бела дня на фашистский аэродром под Майкопом, моряки из ПДБ перебили охрану с летчиками, сожгли все самолеты, пункт управления и узел связи, а заодно взорвали хранилища с горючим и боеприпасами.

Затем отошли в горы к партизанам, откуда были вывезены к месту постоянной дислокации, в селение Дзомби под Тбилиси.

Вот там Дим и решил продолжить войну, записавшись в добровольцы.

Но прибыл на место, как говорят «к шапочному разбору». Набор в спецподразделение был окончен.

Однако сдаваться старшина не собирался. Кто-то подсказал ему: «вон идет комбат, гвардии майор Орлов, поговори с ним.

Дим вырос перед офицером как из-под земли, – товарищ гвардии майор! Гвардии старшина 1 статьи Вонлярский! Разрешите обратиться!

– Обращайтесь, – сухо разрешил комбат. – Только покороче.

– Хочу служить в вашем подразделении. Но немного опоздал, – доложил Дим. – Может, все-таки возьмете?

Рослый, явно недюжинной силы майор, хмуро оглядел старшину, – медицинская комиссия работу закончила. Ничем помочь не могу. Идите в штаб, там вам оформят документы туда, откуда прибыли.

– Я уже прыгал с парашютом и к тому же боксер-разрядник, – выдал свой последний козырь Дим. – Очень прошу, возьмите.

– Вот как? – приподнял бровь командир. – Уточните.

– Боксом занимался в Москве, в обществе «Динамо», а парашютным спортом в ЦПКО имени Горького.

Помимо ряда замечательных качеств, майор отличался чутьем на профпригодность и человеческую надежность тех, кто претендовал на службу в его специфическом хозяйстве. Обычно, двигаясь вдоль строя кандидатов, Орлов негромко командовал:

– Шаг вперед. И вы, пожалуйста. И вы…

Затем оборачивался к начальнику штаба капитану Десятникову.

– Этим оформите документы на возвращение в часть! Они прыгать не смогут.