Орлиного цвета крылья

Наконец, гендиректор откинулся на спинку стула.

– Вам не кажется, что мы оба несколько перетрудились сегодня? – спросил он.

– Не могу не согласиться с этим, – осторожно ответила Аня.

– Тогда пойдёмте.

Он встал, и она поднялась вслед за ним. На душе у нее примостился порядочных размеров камень. Она чувствовала себя впервые в жизни, наверное, беспомощной и глупой, хотя работала в полную силу. И не дождалась ни одной, хотя бы мало-мальской похвалы. Она вдруг поняла, что он – действительно настоящий профессионал. А она – жалкий дилетант. Она шла рядом с ним, молча и не спрашивая, куда он ее ведет. В коридорах уже вовсю сновали уборщицы с гидропылесосами, ведрами, тряпками. Аню больше всего поразило, что Филатов вежливо здоровался с ними, называя всех по имени-отчеству. У Ани был, видимо, настолько ошарашенный вид, что ему пришлось сказать:

– Ну что вы так удивляетесь, Анна Егоровна. Настоящий, ответственный хозяин должен уважать каждого человека в своем штате. Тем более, женщин, благодаря которым в здании так чисто. У них не слишком большая зарплата, а фронт работы – сами видите.

Он замолчал, но потом добавил негромко:

– Моя мать тоже мыла полы когда-то, чтобы меня одеть-накормить.

Аня невольно подняла на него глаза.

– Вы… вызываете уважение к себе, Михаил Иванович.

– На этом я и строю свой бизнес, Анна Егоровна. И это хорошо окупается. Но вот мы и пришли!

Они свернули за угол и оказались перед массивными распахнутыми настежь дубовыми дверями, отделанными тусклой жёлтой латунью.

– «Столовка» только для своих, – с улыбкой пояснил Филатов.

«Столовка» оказалась на самом деле одним из самых уютных ресторанов, в которых Ане приходилось бывать. Мягкий свет, по-домашнему клетчатые скатерти, свежие цветы на столах, хорошие пейзажи на стенах, прочная и красивая дубовая мебель. В конце помещения находилась небольшая аккуратная стойка, за которой сверкал бар с напитками.

– Здорово! – с искренним восхищением сказала Аня.

Гендиректор самодовольно улыбнулся, усаживая ее за уютный столик около окна и попутно кивнув нескольким сотрудникам.

– Погодите, вы еще не отведали нашей кухни.

К ним уже тяжело спешил очень крупный мужчина в сверкающем белизной фартуке.

– А вот и наш кудесник! – воскликнул Филатов. – Петр Афанасьев, собственной персоной! Шеф-повар сам над собой, поскольку не считает, что его мастерством стоит разбрасываться ради каких-то там оболтусов-учеников! Ворчун и задира, гордец и упрямец! – Филатов лучился весельем.

– Дорого обхожусь, к тому же, – ворчливо добавил несколько запыхавшийся, пожилой громоздкий шеф. Но в его суровых маленьких глазках плясали радостные огоньки. – Давненько не виделись, Михаил Иванович. Небось, гастрит уже обострился без моей стряпни!

– Да уж не обострился… Вот, Петр, знакомься – Анна Егоровна, мой новый персональный помощник! Находка, причем очень многообещающая. Секретарь, компьютер и насмешница в одном флаконе. Прошу обслуживать по высшему разряду!

Аня отчаянно покраснела, но вежливо улыбнулась шеф-повару.

– Просто Аня, – произнесла она. В ее голове царил отчаянный бардак.

– Значит, просто Петр, – проворчал мужчина так сердито, словно его лично и глубоко обидели. Но Аня уже догадалась, что за нарочитой грубостью манер скрывается добрая душа. Петр Афанасьев ей понравился сразу и безоговорочно. И шестым чувством она поняла, что тоже ему понравилась.

– О, какой моментальный успех! – поразился Филатов. – Вы первая, кто удостоился чести называть нашего шеф-повара по имени. Кроме меня, конечно.

– Что кушать будем, господа? – прорычал Петр. Еще минута, и он кого-нибудь укусит – подумала Аня. – Оченно советую индейку с гарниром под красное молдавское или рагу с кабачками и зайчатиной.

Тут директор и повар принялись отчаянно препираться, а она могла только тревожно наблюдать за их перебранкой. Это явно было их личным ритуалом, и Аня чувствовала себя лишней. Но тут Филатов повернулся к ней.

– Предоставим выбор даме, – и они оба выжидающе уставились на нее. Аня выдавила с большим трудом, словно ей улегся на грудь медведь:

– Я не ем мясо… Рыбу, правда, ем… все, кроме мяса… боюсь, ничем не могу вам помочь… – и Аня окончательно смутилась.

– Ага! – сверкнул глазами повар, ничуть не удивившись. – Вот и ладушки!

И без дальнейших слов утопал на кухню.

Филатов снова разглядывал Аню. На этот раз с неприкрытым изумлением.

– Ну, Анна Егоровна! Скажите мне теперь, что вы не пьёте и не курите, и я тихо сползу под этот стол в глубоком обмороке.

Аня вымученно улыбнулась.

– Я не курю. Но хорошего вина или шампанского выпить иногда могу. Под настроение. Михаил Иванович? – она робко – кто бы мог подумать – робко! – взглянула на него.

– Да?

– Я, что, должна понимать, что я принята на работу?

– А у вас есть какие-то сомнения?

– Но сегодня я слышала… только критику в свой адрес.

– Какую еще критику? – Филатов нахмурился. – Вы прекрасно работаете. Помилуйте, если вы ждете дифирамбов и восторженных излияний, то напрасно. Я не тот человек. Мои замечания вы будете слышать гораздо чаще, чем похвалы, но не настолько же вы глупы, чтобы принимать их близко к сердцу, – сказал он довольно сухо. – Вы действительно находка и редкость и все такое, и вы сами это знаете, так что зачем вам мои восторги? Просто продолжайте в том же духе, и мы с вами прекрасно сработаемся.

Все оставшееся время до того, как Пётр подал им помидоры с брынзой, тушеного сазана в винной заливке, орехи и курагу в вазочке и бутылку белого вина, они молчали и смотрели в окно. Пётр, мрачный как туча, отвесил им полупоклон, пробурчал что-то вроде «Приятного аппетита» и ушел к себе на кухню.

Кушанья были отменными, вино – тонким, но Аня лишь чуть пригубила его, не ощущая вкуса.

Филатов, казалось, потерял к ней всякий интерес, расслабленно глядя в окно и крутя в руке бокал с вином. За окном медленно зажигались огни, разбегаясь яркими дорожками по тёмной воде. Аня устало подумала, что дома сидит голодный попугай, а на автобусе пилить еще полчаса, и то, если повезёт. Когда они доели десерт, гендиректор сказал Ане:

– Вот еще что, Анна Егоровна. Не очень приятно говорить об этом, но все же. Дело в том, что женщины, занимавшие этот пост до вас, всегда заканчивали тем, что пытались влезть ко мне в постель. И некоторым это даже удавалось. Но с работой они незамедлительно расставались. Я не смешиваю дела и личную жизнь.

– Думаю, вам нечего опасаться подобного с моей стороны, – довольно резко ответила Аня, чувствуя подступающее раздражение. Подумаешь, плейбой нашелся.

– Я предупредил, – спокойно сказал Филатов. – Завтра к десяти часам я вас жду на рабочем месте.

– Ну рассказывай… колись, давай! – подпрыгивала нетерпеливо Нинка.

Аня вяло посмотрела на нее. Времени было почти одиннадцать, спать хотелось неимоверно, но Аня знала, что Нинка и Ирка весь день держали за нее «кулачки». Они имели полное право всё знать. Аня чуть поморщилась. Ну, почти всё.

– Чайку попьем? – спросила она.

– Я еще в семь свежий заварила. Кто же знал, что ты до ночи проторчишь, – они отправились на кухню.

Аня очень любила свою кухоньку. Там было очень уютно и почти всегда тепло даже в стылые, промозглые зимние дни. Но сейчас в Приморье разгар бархатного сезона и окно под вышитой тюлью приоткрыто. Попугай пронзительно желтого цвета по кличке Лимон недовольно чирикал, запертый в клетке.

Нинка только ахала, слушая подробности Аниного приема на работу. И Аня тоже разошлась, забыв про усталость. В конце концов, не каждый день приваливает такое счастье. Напившись зеленого чаю с липовым медом и всякими дорогими конфетами, прикупленными по случаю торжества, они хохотали, развалившись на кровати, над Аниными приключениями, пока их совсем не сморило.

Нина часто оставалась ночевать у Ани. Она позвонила родителям, поболтала с ними немного и ушла в ванную. Аня лежала уже под одеялом, уставившись в потолок. Голова гудела, словно набитая какими-то железками. «Может, у меня и впрямь там микросхемы» – заторможено подумала она. «Секретарь, компьютер и насмешница…».

Нина вернулась уже в ночной рубахе, пахнущая свежестью и, как ни странно, чем-то лесным, неуловимым. Никакие, даже самые изысканные духи не способны создать такой чудесный аромат.

– Знаешь, – сказала она серьезно, забираясь под одеяло. – Мне тут показалось…

У Ани немедленно ёкнуло в груди. Ну вот, дождалась. Она потянулась и выключила свет, заранее смиряясь с неизбежным. Нинка, конечно, с виду хохотушка и простушка, но людей видит насквозь, порой сама этого не замечая.

– Ну, давай, вываливай… чего уж там.

– А что! – рассмеялась Нинка и весьма чувствительно пихнула её в бок. – Вы ведь очень похожи, судя по твоему рассказу.

– Иди ты… – сил не было достойно отбрехиваться.

– И он тебе понравился! Ну признайся!

– Не знаю… Что-то зацепило, конечно. Но пропасть между нами… чего смеяться.

Нинка помолчала.

– Знаешь, Анька. Всё ведь не случайно. Ты не дёргайся и не злись. Ну и что, что не «в теме». Дядька-то неплохой, хоть и бизнесмен. А, может, у него чистые помыслы!

– Ну-ну, – недовольно и сонно пробурчала Аня. – Давай спать.

– Давай.

И она тут же мягко засопела, отвернувшись к стенке.

А Аня еще долго лежала с открытыми глазами, глядя, как отсветы фар редких ночных машин бороздят потолок.

Глава 2

– Ну конечно, жизнь – это борьба! – Филатов разгорячился. – Интеллигенты и альтруисты – это, по сути, паразиты общества! Вот, взять хотя бы умного, но бедного Карла и его богатого друга – промышленника Фридриха! Кто у кого на шее сидел?

– У вас своя колокольня. Высокая и позолоченная. Вам с неё, конечно, виднее.

– Я своим трудом и хребтом эту колокольню строил! – Михаил Иванович резко остановился и глубоко вздохнул, успокаиваясь. – У вас прямо дар выводить меня из себя, Анна Егоровна!

Аня внутренне съёжилась.

– Ну при чем тут мнение какой-то секретарши! – отпарировала она. – Вы же большой человек, могли бы и не снисходить… со своей колокольни.

Филатов, в привычной уже ей манере, остановился напротив и опёрся пальцами на столешницу. Она упрямо смотрела ему в глаза, не в первый раз задумываясь, сколько еще она продержится на этой работе.

– Ладно, Анна Егоровна, – он взглянул на часы. – Идите, пообедайте.

Аня послушно поднялась. Филатов продолжал стоять напротив.

– Почему не заглядываете к Петру? Он про вас спрашивал.

Аня сильно смутилась и не успела это скрыть. На щеках проступил слабый румянец. О, она была бы не прочь вкушать прекрасные блюда, приготовленные Петром Афанасьевым. Вот только боялась, что влетит это удовольствие в копеечку. А она уже заказала первую партию леса на строительство.

– Я… я не могу тратить много денег на еду, – Ане было тем более неприятно говорить об этом после только что состоявшегося спора. Вот тебе и благородно-голодная интеллигенция налицо, под крылом у благодетеля-финансиста.

– О чём вы говорите? – довольно сухо поинтересовался Филатов. – Вы питаетесь за счет компании. Это не будет высчитываться из вашей зарплаты.

– Спасибо за благотворительность, – не удержалась Аня. – Не хочу сидеть ни у кого на шее. Даже у фирмы, которая может себе это позволить.

Она вздрогнула, когда ладонь Филатова грохнула по ее столу. Машинально отметила про себя, что электроника не любит такого обращения. Она стояла перед ним, как маленькая провинившаяся девочка перед грозным родителем с ремнём в руке.

– Идите обедать, Анна Егоровна, – прошипел гендиректор. – А не то…

– Вы меня уволите, – прошептала Аня. – А я не боюсь, вот, – она даже тихо хихикнула.

Филатов смотрел на нее, как ястреб на цыплёнка. Да что за характер, – в который уже раз подумал он. И ведь с виду – одна мягкость и нежность. Скромная, светловолосая, сероглазая. Миленькая, но не красавица. И довольно плотная фигура скрыта под простым темно-серым костюмом. Ничего в ней нет от охотницы за мужскими черепами, не похожа она и на старую деву. Но он чувствовал Силу. Он чувствовал внутренний огонь, скрытый за простой внешностью. Она никогда не пыталась провоцировать его, и если бы не он сам, она просто работала бы за своим столом, варила без лишних слов прекрасный кофе, ела в общей столовой и вечером уезжала на автобусе домой. Но раз за разом, вот уже в течение месяца какой-то бес заставлял его делать набеги на эту скромную крепость. Даже Мила, его очередная большая страсть, начала чуять неладное и в прошлый раз попыталась прощупать почву: заявилась напрямую к его секретарю. Анна Егоровна перенесла неожиданную бурю спокойно и с достоинством. Только потом очень вежливо попросила его улаживать дела со своими девушками самому, что привело его в неописуемую ярость. Хотя её правоту он не мог не признать. И теперь вот она стоит перед ним и храбро улыбается, хотя тонкие пальцы вонзились в ладони. Красивые пальцы… ногти коротко подстрижены, никакого маникюра. Филатов вдруг понял, что именно такие пальцы ему нравятся – простые и естественные, как у ребенка.

– Идите, идите, – он внезапно успокоился. – Не уволю я вас ни за что. Даже если сами попросите. Сходите к Петру, ему будет приятно.

Она улыбнулась. Просто и открыто.

– Хорошо, Михаил Иванович. Обязательно схожу.

Аня вышла из приемной, стараясь унять колотившую ее дрожь. В коридоре никого не наблюдалось, и она побежала к лифту со всех ног, мечтая только об одном – вырваться отсюда на свежий воздух.

День был хмурым, море – серым с редкими белыми барашками, но ветер приятно холодил разгоряченную голову. Аня не накинула куртку, и кожа на руках покрылась пупырышками. Она сделала короткую дыхательную гимнастику и почти успокоилась. Хотя глаза все равно наполнились слезами. Аня сморгнула их, не растирая, чтобы не покраснели глаза. Сморгнула еще и еще.

– Это ведь ненадолго, – прошептала она сама себе. – это ведь мне зачем-то нужно. Зато я построю свой маленький домик. И никто, слышите, никто не помешает мне больше жить так, как я хочу. Чтоб вы треснули все с вашей системой, и ты, Филатов, в первую очередь! – она в сердцах пнула маленький камушек. Море едва не зацепило ее шипящей волной, и Аня словно опомнилась.

– Прости, Вселенная, – она посмотрела вверх, в серо-молочную пелену облаков. – Ты знаешь, я тебя люблю, – она почувствовала знакомую теплую волну в груди, и боль стала понемногу таять. – Я сама выбрала себе судьбу. И я все равно счастлива!

Улыбаясь сквозь слёзы, она обхватила себя руками и медленно пошла вдоль линии прибоя.

Она шла, и воспоминания окутывали ее прозрачной пеленой, смешиваясь с горько-соленым запахом Великого океана…

… – Шире! Растягивай пальцы! Ещё! Ещё, я сказала!

Сухой щелчок линейки. Попало по костяшке, и игла боли пронзила руку. В горле собрался тугой горячий ком.

– Я не могу больше, Анна Георгиевна…

– Куда ты денешься! – побагровевшая от злости учительница музыки схватила ее за руку и растянула непослушные, занемевшие детские пальцы. – А как ты думала, села и заиграла Чайковского? Работать!

Ненависть, желчная, совсем не детская, обида, острая, горячая… Ненавижу эти дурацкие клавиши… эти идиотские гаммы… эту дуру учительницу… этой бы линейкой по ее высокомерной роже… Опять нажалуется маме, и мама будет её ругать, говорить ей, что она бесталанная и ленивая… а потом мама расплачется, и это хуже всего, лучше линейка и гаммы, чем когда плачет мама…

… – Эй, Анжелка, да ты совсем пить не умеешь, как я погляжу! Поди, и травку ни разу не курила?

Это Колька, впрочем, в миру гордо именующийся Нико, выпускник-одноклассник ищет ее руку своей влажной ладонью, а она почему-то глупо хихикает и неумело отпихивается. Темно, визжит во всю мочь стереосистема, безумно и хаотично чиркают по полу световые полосы, дергаются в пляске и улюлюкают темные фигуры пьяных одноклассников. Выпускной… А потом Колька увлек ее куда-то в подсобное помещение. Тускло и тревожно тлеет наспех сделанная папироса, в голове расползается мутная дурь… А потом… потом… нет, лучше не вспоминать… никогда…

… – Мама!

– Сопля! Дерьмовка! Я трачу на тебя столько денег! Я нанимаю лучших учителей, будь они неладны! Вся в папашу, такого же дерьмеца!

– Я даже не видела никогда этого папашу! – кричит Аня, юная Анжелика, изо всех сил, отчаянно борясь с желанием накинуться на мать, плеснуть в нее ледяной водой, чтобы та хоть чуть-чуть протрезвела, чтобы перестала все это говорить…

– Папашка твой – продюсер грёбаный нашей студии грёбаной! – завизжала мать.

Аня похолодела. Попятилась, опустилась на диван.

– Егор Ключевский… – понимание стрелой пронеслось в голове.

Мать вдруг осознала, что все-таки проболталась. Она явно растерялась, алкоголь не давал собраться с мыслями. Но сказанного не воротишь.

– Вот почему ты стала известной, – испуганно глядя на мать, пробормотала Аня. – Вот откуда твоя слава…

Удар был столь силен, что у Ани потемнело в глазах, а щека тут же онемела.

– Дура!.. – разъяренно зашипела мать, блистательная и обожаемая поклонниками Танита, похожая сейчас на драную злую кошку из мокрой подворотни. Просто Татьяна Сергеевна. Просто несчастная, одинокая, сбившаяся с пути женщина, родившая когда-то ненужного ребенка. – Что бы ты понимала, идиотка! На большую сцену можно попасть только одним путем! Став чьей-то подстилкой!

Танита, звезда сцены и кумир молодежи выбежала из комнаты, наткнувшись на косяк и грохнув дверью так, что по ажурному дверному стеклу побежали трещины.

Щека болела. Аня плакала. Беззвучно и очень горько. Она любила мать несмотря ни на что. Но только что был развенчан её собственный последний кумир. Точно так же, с грохотом и звоном бьющегося стекла.

… – Скажите, девушка… – Аня устало прислонилась к толстому стеклу вокзальной кассы. – Куда можно дальше всего уехать из Москвы на поезде?

Темноволосая симпатичная девушка-кассир с подозрением уставилась на нее. Но Аня пьяной не была, хотя под глазами залегли глубокие тени.

– Думаю, во Владивосток, – ответила та осторожно. – Девушка, вам нехорошо? Может, проводить вас в медпункт?

– Нет-нет, со мной все в порядке, не беспокойтесь. Есть билет до Владивостока на завтра?..

Как хорошо, что дует прохладный морской ветер…

Оставим прошлое прошлому.

Нет никакой Анжелики, маркизы ангелов. Есть Анна, впереди у которой Вечность.

Когда Аня вернулась в приемную, замёрзшая и опустошенная, она обнаружила на своем столе коробку конфет «Рошен» и маленькую смешную игрушку – длинноногого жирафа с глазами, собранными в кучку. На коробке лежала записка, набросанная знакомым убористым почерком: «Нижайше прошу прощения за недостойное поведение вашего начальника. Он вообще-то парень ничего, но с заскоками большого босса. Работа его совсем испортила. Кушайте и наслаждайтесь! Жираф Филя.»

Почему стало так тепло? Может, отопление включили раньше времени? Аня погладила пальцем смешного жирафа. В груди стало совсем горячо, на щеках расцвел румянец.

– Нравится вам мой помощник? – Аня вздрогнула от неожиданности, подняла глаза и увидела Филатова, который стоял в проеме своего кабинета и наблюдал за ней.

– Михаил Иванович… вам вовсе…

– Нравится? – в его голосе появилось знакомое упрямство.

– Очень, – она не смогла сдержать робкой улыбки. – Он на вас похож.

Филатов мягко рассмеялся, и у нее по спине побежали мурашки. Как редко он так смеялся! Это не было привычным недовольным фырканьем, язвительной насмешкой или усталым невеселым смехом слишком занятого человека. Это был теплый, уютный… домашний смех. На секунду Аня представила его под цветущей яблоней, обнимающим маленького сына, и у нее перехватило дыхание. Картинка была столь яркой и живой, что слова сами слетели у нее с языка:

– Михаил Иванович, у вас есть дети?

Улыбка исчезла с его лица, и взгляд вновь стал холодным. Ане захотелось встать и хорошенько его встряхнуть, увидеть живое, настоящее под гипсовой мертвой маской. И наорать на него как следует.

– Что за странный вопрос, Анна Егоровна?

Аня опустилась на стул и потянулась включить компьютер.

– Извините, Михаил Иванович, если вопрос показался вам бестактным. Просто мне показалось, что вы были бы очень хорошим отцом.

– Почему?

Аня снова взглянула ему в глаза, увидела в них все тот же холод, но с оттенком любопытства.

– Потому что вы хороший, добрый человек, – в этом не было ни капли иронии.

Но Филатов расхохотался так, что ему пришлось схватиться за спинку стула, чтобы не сложиться пополам. Аня с грустью смотрела на него. Ей совсем не хотелось смеяться.

Днем еще было совсем тепло, в воздухе разливалась золотистая осенняя нежность, но вечера приносили ощутимую прохладу. Аня сидела у костра, закутавшись в теплый плащ. Песня звенела дружно, задорно, но Аня, против обыкновения, не смогла развеселиться. Она уставилась в пламя, и отблески огня танцевали в ее глазах.

– Анюта, да что с тобой сегодня? Вся сама не своя.

– Ничего, Саш, – улыбнулась она в ответ. – Подустала просто.

– Работёнка у тебя, конечно… – вздохнул Саша сочувственно. В этом сочувствии еле заметно угадывалось напряжение. – Как там твой Филатов, не пристаёт, часом?

Аня дернулась, то ли от слова «твой», то ли от слова «пристает», а может, от всего сразу.

– Не пристаёт, – она понимала, что Сашка искренне беспокоится за неё, но всё равно ответ вышел холодным и колючим. Саша почувствовал это и мягко извинился. Аня же мысленно обругала саму себя. Она терпеть не могла подобных ситуаций, а они, как назло, проливались на нее словно из рога изобилия. Тёмные силуэты деревьев вокруг вдруг показались ей угрюмыми. Саша сидел рядом молча, и она знала, что он не может пересилить себя, чтобы подняться и уйти, и от этого становилось только хуже. Наконец, он потянулся за гитарой.

– Ура, ведруссы! Саня взялся за инструмент! – это завопили Юрка с Олесей, большие поклонники Сашиного творчества. Остальные, а было их человек тридцать, заулыбались и снова расселись на коврики вокруг костра. Костер тоже обрадовался и с треском выбросил сноп искр, украсивших ночь огненными звездами.

Саша пробежал ловкими длинными пальцами по струнам, проверяя их созвучие. Небрежный аккорд растаял в ночи, и Саша запел…

Аня замерла, уставившись в огонь. Он пел для неё, но как ей этого не хотелось.

О, Боже, как не хотелось…

Было время, я ходил дорогами, ведущими в пропасти.

Было время, я прятался в норах, хоронясь от напастей.

И я рвал на себе волосы и разбрасывался хлебом,

И я выживал и ждал, и я вроде был да не был…

Но вот настало время, когда я что-то понял…

Саня, Саня… Когда же это прекратится…

Люди тихо и прочувствовано подхватили припев:

Вышей мне рубаху, мама, я нашел свою Дорогу,

И по семицветной радуге я дойду до самого Бога.

Меня ждет мой Бог в резном лесном тереме,

В том тереме Любимая, в том тереме нет времени.

Аня почувствовала, как к глазам подступают слёзы.

Сашка пел для нее. Он писал это, думая о ней.

А она думала о другом мужчине. Который, не то, что песни сочиняет, а вообще поэтов в грош не ставит. У которого глаза, словно холодная осенняя вода.

Странно, но у неё было ощущение, что ему бы тоже понравилась эта песня…

И я сбросил тогда свои шкуры и с кровью содрал все маски,

Я отринул крысиные гонки и пустые фальшивые ласки,

Я услышал дыхание Бога и, прозрев, разглядел Дорогу,

И я заплакал от счастья, лишь поставив на нее босую ногу.

И тогда я понял, что такое Вечность…

Уже в холодной тёмной палатке, заворачиваясь в толстый спальник, Аня всё чувствовала, как её горло сжимается от горечи. Вот умный, красивый, тонкий поэт и певец Саша Пересветов, даже фамилия и то «анастасиевская» – с одной стороны. А вот, с другой – желчный, холодный, усталый бизнесмен, никогда, наверняка, и не слышавший о зелёных книжках, не то, что читавший…

Я разжёг в себе огонь, и он горит ярче самого солнца,

Я нашел в себе источник вдохновенья и испил его до самого донца,

Я обрел свой Род, и мой Род позвал меня в Вечность,

И я стал Творцом, моя Мечта обрела бесконечность.

И тогда я понял, что такое быть Богом…

Ну что за глупая судьба!

Сашу и так за глаза называли Аниным, и никто особенно не сомневался, что все закончится Совместным творением. Аня даже передернулась от этой мысли. Нет, Нинка с Иркой, конечно, так не думали. И Ирка особенно. Ой, как было бы здорово, если и Сашка тоже так на нее смотрел, как Ира на него. Боже! Чего ему от меня надо! Ну не мой это человек! Не нравится он мне! Тут подкралась непрошенная мысль, которой Аня всегда стыдилась. Но мысль от этого становилась только назойливей и в последнее время грозила принять размеры небольшого слона.