Замок

– Вы все это всерьез говорите? – спросила хозяйка.

– Всерьез, – не задумываясь, ответил К. – Только я думаю, что родичи Ханса в своих надеждах оказались не совсем правы, хотя и не совсем просчитались, а еще я думаю, что вы допустили ошибку, и я эту ошибку вижу. Внешне вроде бы все удачно вышло, Ханс всем обеспечен, и жена у него из себя видная, семья в почете, хозяйство без долгов. Но на самом деле все вовсе не так удачно, с простой девушкой, полюбившей его первой большой любовью, он наверняка изведал бы счастья куда больше; и если он иной раз ходит по трактиру как потерянный, в чем вы его упрекаете, то лишь потому, что он и в самом деле чувствует себя тут потерянным – ничуть, правда, не будучи из-за этого несчастным, уж настолько я успел его узнать, – однако столь же очевидно и то, что этот ладный, смышленый малый с другой женой был бы куда более счастливым человеком, а значит, и вполне мужчиной самостоятельным, дельным, работящим. И вы тоже нисколько не счастливы и, как сами говорите, без трех вещей, оставшихся на память, жить бы дальше не захотели, да и сердце у вас больное. Выходит, родня в своих надеждах все-таки просчиталась? Нет, я так не думаю. Благословение было над вами, да только вы не сумели его с неба достать.

– Что же мы упустили? – спросила хозяйка. Она лежала теперь, вытянувшись на спине, и смотрела в потолок.

– Дупля спросить, – сказал К.

– Опять вы за свое, – устало бросила трактирщица.

– Или за ваше, – возразил К., – дела-то наши одного свойства.

– Хорошо, что вы хотите от Дупля? – спросила хозяйка. Она теперь села прямо, взбив подушки и откинувшись на них, и смотрела К. прямо в глаза. – Я свою историю откровенно вам рассказала, может, вас это чему и научит. Но теперь и вы откровенно мне скажите: о чем таком вы хотите Дупля спросить? Я еле-еле Фриду уговорила в комнату к себе подняться и там побыть, боялась, вы при ней начистоту говорить не станете.

– Мне скрывать нечего, – сказал К. – Но сперва я хотел бы обратить ваше внимание на одну вещь. Вот вы говорите, Дупль забывает сразу же. Во-первых, мне это представляется крайне маловероятным, во-вторых, это утверждение совершенно бездоказательно, не иначе это сказка, выдумка досужих девичьих умов, сочиненная возлюбленными, которые побывали у Дупля в фаворе. Удивляюсь, как вы способны верить в такие сказки.

– Никакие это не сказки, – проронила трактирщица, – скорее общий наш жизненный опыт.

– Значит, как и всякий прежний опыт, он когда-нибудь опровергается новыми обстоятельствами, – заметил К. – Но есть и еще одно различие между вашим и Фридиным случаями. Невозможно утверждать, что Дупль больше не позвал бы к себе Фриду, ведь дело в известном смысле было совсем не так, скорее, напротив, он ее позвал, а она не пошла. Очень даже может быть, что он до сих пор ее ждет.

Хозяйка молчала и только смерила К. испытующим взглядом. Потом наконец произнесла:

– Я себе наказала все, что вы тут будете говорить, выслушать спокойно. Так что лучше говорите прямо, не старайтесь меня щадить. Об одном лишь прошу: имя Дупля не поминайте. Называйте его «он» или еще как-нибудь, только не по имени.

– Извольте, – согласился К. – Мне, однако, трудно сказать, чего я от него хочу. Для начала хочу просто посмотреть на него вблизи, потом хочу услышать его голос, потом хотел бы узнать, как он относится к нашей свадьбе; а вот уж о чем я потом, быть может, его бы попросил, это зависит от дальнейшего хода беседы. На словах много всего может проявиться, но главное для меня – предстать перед ним. Ведь я по-настоящему, с глазу на глаз, еще ни с одним чиновником не разговаривал. Похоже, этого труднее добиться, чем я полагал. Но теперь я просто обязан, это мой долг – переговорить с ним как с частным лицом по частному делу, и уж это, думается мне, осуществить гораздо легче; как с чиновником я могу говорить с ним только в Замке, в его кабинете, доступ куда мне, возможно, заказан, или в «Господском подворье», но и это скорее сомнительно, зато как частное лицо я могу заговорить с ним везде, дома, на улице, всюду, где бы я его ни встретил. Что в лице этого частного лица передо мной одновременно будет еще и чиновник – с этим я охотно примирюсь, но это не главная моя цель.

– Хорошо, – сказала трактирщица, вдруг пряча лицо в подушки, словно она произносит нечто совсем постыдное, – если я, используя свои связи, добьюсь, чтобы вашу просьбу о беседе довели до Дупля, вы обещаете мне до получения ответа ничего на свой страх и риск не предпринимать?

– Этого я обещать не могу, – сказал К., – сколь бы ни хотелось мне исполнить вашу просьбу, вернее, не просьбу даже, а прихоть. Дело не терпит, особенно теперь, после неблагоприятного исхода моего разговора со старостой.

– Ну, это не довод, – возразила трактирщица. – Староста сам по себе совершенно пустое место. Разве вы не заметили? Да он бы дня в своей должности не продержался, если бы не жена, вот она все и решает.

– Мирочка? – изумился К.

Хозяйка кивнула.

– Она тоже там была, – вымолвил он.

– И как-нибудь высказалась?

– Нет, – ответил К. – И у меня не создалось впечатления, что она вообще на это способна.

– Ну да, – заметила трактирщица. – Вы у нас все вот этак, шиворот-навыворот видите. В любом случае: как бы там староста относительно вас ни распорядился, никакого значения это не имеет, а с женой его я при случае переговорю. Ну а если я вам пообещаю, что ответ от Дупля придет самое позднее через неделю – уж тогда-то у вас не будет оснований не уважить мою просьбу?

– Тут не это решает, – ответил К. – Намерение переговорить с Дуплем у меня твердое, и даже если бы ответ пришел неблагоприятный, я все равно буду пытаться его осуществить. А коли так, никакого нет смысла просить о разговоре заранее. То, что без просьбы было бы, возможно, поступком дерзким, но по крайней мере благонамеренным, после отказа станет открытым неподчинением. А это куда хуже.

– Хуже? – переспросила трактирщица. – Да это в любом случае будет неподчинение. Ладно, поступайте как знаете. Подайте-ка мне юбку.

Прямо при К., не стесняясь, она надела юбку и поспешила в кухню. Действительно, из зала давно доносился непривычно громкий шум. И в окошко раздачи уже не однажды стучали. Теперь его вдруг разом распахнули помощники и принялись орать, что хотят есть. За их спинами виднелись и другие лица. А потом вдруг послышалось пение, тихое, но многоголосое.

Разумеется, из-за разговора К. с хозяйкой обед сильно задержался, а столовики уже собрались, однако нарушить запрет и сунуться в кухню никто не отваживался. Теперь, когда наблюдатели от окошка раздачи доложили, что трактирщица на подходе, служанки кинулись в кухню как полоумные, и когда К. вышел в зал, он застал там поразительно многолюдное общество, человек этак двадцать, мужчин и женщин, вида хотя и провинциального, но не деревенского: сейчас все они ринулись от окошка к столам занимать места. Только за маленьким столиком в углу уже сидела супружеская чета с детьми, отец семейства, приятный голубоглазый господин с бородкой и растрепанной седой шевелюрой стоял, склонясь над детьми, и ножом отбивал такт их пению, которое, однако, он всячески старался приглушить. Видно, пением он надеялся отбить у детей голод. Хозяйка извинилась перед всеми, произнеся несколько безразличных, ни к чему не обязывающих слов, но никто и не осмелился ее упрекнуть. Она поискала глазами мужа, который ввиду столь критического положения, похоже, уже давно куда-то сбежал. Потом медленно направилась в кухню; на К., который поспешил в свою комнату к Фриде, она больше не взглянула.

Глава 7

Учитель

Наверху К. застал учителя. Комнату, по счастью, было почти не узнать, так постаралась Фрида. И проветрено хорошо, и печка натоплена жарко, и пол помыт, и постель прибрана, вещи служанок, весь этот мерзкий скарб, включая картинки на стенах, исчезли без следа, а стол, который прежде, куда ни повернись, буквально таращился на тебя заскорузлой и липкой от грязи столешницей, теперь укрывала белая вязаная скатерка. Теперь тут и гостей принять не стыдно, и даже сушившееся у печки нехитрое бельишко К., очевидно спозаранку простиранное Фридой, пригожий вид комнаты почти не портило. Учитель и Фрида сидели за столом, при появлении К. оба встали, Фрида встретила К. поцелуем, учитель слегка поклонился. К., все еще расстроенный и взбаламученный после разговора с хозяйкой, начал было извиняться, что до сих пор к учителю не зашел, и в итоге создалось неловкое впечатление, будто учитель, не дождавшись визита К., сам пришел его навестить. Тот, однако, в свойственной ему степенной манере, казалось, лишь сейчас смутно припомнил, что они с К. о чем-то таком уславливались.

– Так вы, господин землемер, тот самый приезжий, с которым я пару дней назад возле церкви беседовал?

– Да, – хмуро бросил К. Он не желал снова, теперь уже у себя в комнате, подвергаться обхождению, какое вынужден был терпеть одиноким и неприкаянным чужаком, до которого никому нет дела. И предпочел обратиться к Фриде, спросив, как ему получше одеться для важного визита, который ему сейчас безотлагательно предстоит сделать. Даже не полюбопытствовав, что за визит, Фрида немедля кликнула помощников – те как раз с большим интересом изучали новую скатерть – и распорядилась снести во двор и хорошенько почистить костюм и сапоги К., которые тот послушно принялся снимать. Сама же сдернула с веревки сорочку и помчалась в кухню ее гладить.

Теперь К. остался с учителем, который снова тихо сидел за столом, с глазу на глаз, но, решив заставить того еще немного подождать, стянул с себя рубашку и, подойдя к раковине, начал мыться. И лишь тогда, стоя к учителю спиной, поинтересовался надобностью его прихода.

– Я по поручению господина старосты, – отозвался тот.

К. сказал, что готов поручение выслушать. Однако, поскольку в плеске воды слова его звучали неразборчиво, учитель вынужден был подойти к К. поближе и даже прислониться возле него к стенке. К. извинился за свое мытье и спешку ввиду срочности предстоящего визита. Учитель пропустил его извинения мимо ушей и сказал:

– Вы были непочтительны с господином старостой, с пожилым, многоопытным, заслуженным, достойным всяческого уважения человеком.

– Не могу припомнить, чтобы я был непочтителен, – ответил К., вытираясь, – но что голова моя другим занята и мне не до хороших манер было, это верно, речь ведь шла о моем существовании, которое сейчас под угрозой из-за возмутительного и позорного чиновничьего ротозейства, в подробности коего не мне вас посвящать, ведь вы и сами прилежный участник здешнего делопроизводства. А что, староста на меня пожаловался?

– Да кому он может пожаловаться? И даже если б было кому, разве он стал бы? Я просто под его диктовку составил небольшой протокол о вашей встрече и из него достаточно много смог уяснить о доброте господина старосты и вашей манере на эту доброту откликаться.

Стараясь разыскать свой гребешок, который Фрида, очевидно, куда-то задевала, К. спросил:

– То есть как? Протокол? Составленный в мое отсутствие, задним числом, да еще человеком, которого при разговоре вообще не было? Неплохо, однако. А к чему вообще протокол? Разве это была служебная оказия?

– Нет, – ответил учитель. – Наполовину служебная, и протокол тоже только наполовину служебный и составлен лишь потому, что так положено: на все свой порядок. Как бы там ни было, протокол имеется и служит не к вашей чести.

К., отыскав наконец соскользнувший на кровать гребешок, уже спокойнее заметил:

– Что ж, пусть себе имеется. Вы только затем и пришли, чтобы меня об этом известить?

– Нет, – ответил учитель. – Но я не автомат и должен был высказать вам свое мнение. Поручение же мое, напротив, только лишнее доказательство доброты господина старосты; от себя хочу подчеркнуть, что мне эта доброта непостижима и поручение я исполняю сугубо по служебной своей подчиненности, а еще из глубокого почтения к господину старосте.

Между тем К., уже умытый и причесанный, сидя за столом в ожидании свежей рубашки и костюма, под впечатлением недавнего пренебрежительного отзыва хозяйки о старосте особого любопытства к учителю и его поручению не проявлял.

– Должно быть, уже за полдень? – спросил он, погруженный в размышления о предстоящей дороге, но потом, словно спохватившись, добавил: – Так вы мне хотели что-то передать от старосты?

– Ну да, – сказал учитель, передернув плечами и тем самым как бы снимая с себя всякую собственную ответственность за происходящее. – Господин староста опасается, как бы вы, если решение вашего дела затянется, не предприняли на свой страх и риск какого-нибудь необдуманного шага. Со своей стороны я понятия не имею, почему он этого опасается, по мне пусть бы вы поступали, как вам угодно. Мы вам не ангелы-хранители и повсюду бегать за вами и оберегать вас вовсе не обязаны. Ну да ладно. Господин староста иного мнения. Ускорить само решение, которое есть сугубое дело графских властей, он, разумеется, не в силах. Однако в рамках своих полномочий он покамест намерен отдать поистине великодушное распоряжение, и только в вашей воле принять его или нет: он предлагает вам временно занять место школьного смотрителя.

О сути самого предложения К. поначалу едва успел подумать, но одно то, что ему что-то предлагают, показалось ему весьма знаменательным. Похоже, у старосты сложилось впечатление, что К., защищая свои интересы, способен на шаги, оградить от которых общину надобно, даже не поступаясь некоторыми затратами. И какую важность придают его делу! Судя по всему, староста буквально погнал сюда учителя, и тот не счел за труд его дождаться, а прежде ведь еще и протокол составлял!

Заметив, что он все-таки заставил К. призадуматься, учитель продолжил:

– Я, со своей стороны, имел возражения. Я указал, что прежде никакого смотрителя школе не требовалось, жена церковного служки время от времени в школе убирает, за этим барышня Гиза, учительница, присматривает, у меня-то хватает своих забот с детьми, чтобы еще со школьным смотрителем маяться. На это господин староста заявил, что, мол, в школе грязь страшная. На что я, в свою очередь и в полном соответствии с истиной, возразил, что все отнюдь не так уж плохо. А еще, добавил я, разве станет лучше, если мы наймем смотрителем мужчину? Да конечно нет. Мало того, что он в подобной работе ничего не смыслит, так ведь и в школе самой только две большие классные комнаты без всяких подсобных помещений, это значит, смотрителю с семьей придется жить, спать, а то, не приведи бог, даже и готовить в одном из классов, и чистоты от этого уж точно не прибавится. Но на это господин староста нашел что возразить; мол, для вас это место будет спасением от беды и вы, следовательно, будете стараться исполнять свой долг как можно добросовестнее; а кроме того, считает господин староста, нанимая вас, мы заручаемся еще помощью вашей жены и рабочей силой ваших помощников, благодаря чему не только сама школа, но и пришкольный сад будет содержаться в образцовом порядке. Ну, уж это-то все я опроверг с легкостью. В конце концов господин староста, не имея больше никаких доводов в вашу пользу, рассмеялся и сказал, что раз вы, дескать, землемер, то сможете особенно красиво разбить грядки и клумбы в пришкольном саду. Ну, против шутки как возражать, вот и пришлось идти к вам с поручением.

– Вы напрасно беспокоитесь, господин учитель, – сказал К., – я и не подумаю принять это место.

– Вот и отлично! – откликнулся учитель. – Отлично. Значит, вы отказываетесь без всяких объяснений.

И тут же, взяв шляпу, откланялся и ушел.

В комнату тотчас вошла Фрида – лицо опрокинутое, сорочку принесла не выглаженную, на вопросы не отвечала; К., надеясь ее развлечь, рассказал об учителе и его предложении, но она, едва выслушав, бросила рубашку на кровать и выбежала вон. Вскоре она вернулась, причем не одна, а с учителем, который явно был раздосадован и даже не кивнул. Фрида попросила учителя еще немного обождать – судя по всему, она по пути уже не раз это делала – и через боковую дверцу, которой К. прежде не замечал, увлекла К. за собой на соседний чердак, где, задыхаясь от волнения, рассказала ему наконец, что случилось. Оказывается, хозяйка, возмущенная тем, что унизилась перед К. до откровенных признаний и даже до уступок относительно возможной беседы К. с Дуплем, ничего при этом не достигнув, кроме, как она сама выразилась, холодного и к тому же неискреннего отказа, теперь решительно заявила, что долее терпеть К. в своем доме не намерена; раз у него есть связи в Замке, пусть воспользуется ими как можно скорей, а пока пусть покинет ее дом сегодня же, нет, сейчас же, и впредь она по своей воле приюта ему не даст, разве что под нажимом, по прямому приказу властей, но она надеется, что до этого не дойдет, у нее тоже свои связи в Замке имеются, и она знает, как пустить их в ход. Он и попал-то в ее трактир только по недосмотру мужа и в жилье вовсе не нуждается, еще нынче утром похвалялся, будто в другом месте всегда может переночевать. Фрида, конечно, пусть остается, а если Фрида надумает вместе с К. съехать, то она, хозяйка, конечно, будет очень горевать, уже сейчас, там, внизу, на кухне, у нее при одной этой мысли ноги подкосились и она, бедная больная женщина, сердечница, разрыдавшись, прямо у плиты осела на пол, но может ли она поступить иначе, особенно теперь, когда, по крайней мере в ее понимании, сама ее память о Дупле осквернена. Вот как хозяйка теперь к ним относится. Фрида, конечно, пойдет за К. на край света, хоть по снегу, хоть по льду, об этом и говорить нечего, но дела у них обоих сейчас очень плохи, вот почему предложение старосты она встретила с такой радостью, хоть это, разумеется, для К. совсем не подобающее место, но ведь оно, это особо все подчеркивают, временное, что позволит им выиграть некоторый срок, а там и другие возможности легко сыщутся, даже если окончательное решение выпадет неблагоприятным.

– В крайнем случае, – довершая разговор и уже повиснув на шее у К., воскликнула Фрида, – уедем совсем, что нас тут в деревне держит? Но пока что, миленький, мы примем предложение, хорошо? Я и учителя обратно привела, ты только ему скажи «согласен», и мы сразу переедем в школу.

– Скверно все это, – буркнул К., но всерьез не расстроился: жилье вообще не особо его беспокоит, вдобавок сейчас, в одном белье, он уже основательно продрог на чердаке, где с торцов ни стен, ни окон и дует нещадно. – Только ты комнату так красиво прибрала, и нам съезжать. Не по душе, не по душе мне принимать это место и унижаться перед этим учителишкой тошно, а ведь в школе он будет моим начальником. Нам бы хоть сколько-нибудь тут продержаться, а там, как знать, может, уже к вечеру положение мое переменится. Или хотя бы ты оставайся, чтобы нам чуток выждать, а учителю пока что-нибудь неопределенное ответить. Для себя я всегда ночлег найду, хотя бы у Вар…

Фрида прикрыла ему рот ладошкой.

– Только не это, – испуганно пролепетала она. – Прошу тебя, никогда больше этого не повторяй. Во всем остальном я всегда буду тебя слушаться. Хочешь, чтобы я тут одна осталась, – останусь, как бы грустно мне это ни было. Хочешь, мы и от места откажемся, сколь бы ошибочно, на мой взгляд, ни было такое решение. Ведь сам посуди: если сыщется другая возможность, тем более сегодня к вечеру, то, конечно, само собой, мы от места в школе сразу откажемся, отказаться-то никогда не поздно. А что перед учителем унижаться надо, так это уж моя забота, чтобы никакого унижения не было, я сама с ним поговорю, ты только стой рядом и молчи, и потом всегда будет так же, если не захочешь, тебе с ним и слова сказать не придется, на самом деле подчиненной его буду я, да и то не буду, я его слабости знаю. Мы ведь ничего не теряем, принимая это место, зато если откажемся, потеряем многое, прежде всего ты останешься ни с чем: если сегодня же хоть чего-нибудь от Замка не добьешься, ни у кого, ни у кого в деревне ты ночлега не найдешь, то есть, я имею в виду, такого ночлега, чтобы мне, твоей будущей жене, стыдиться не пришлось. А если ты ночлега не найдешь, не станешь же ты требовать от меня, чтобы я тут в тепле спала, покуда ты там всю ночь где-то по холоду бродишь.

К., который слушал все это, обхватив себя руками и похлопывая по ребрам в тщетной надежде хоть немного согреться, наконец сказал:

– Значит, ничего другого не остается. Надо соглашаться. Пошли.

Войдя в комнату, он сразу устремился к печке, на учителя даже не взглянув. Тот, по-прежнему за столом, извлек карманные часы и сказал:

– Однако поздно уже.

– Зато мы во всем пришли к согласию, господин учитель, – бодро доложила Фрида. – Мы принимаем место.

– Хорошо, – сказал учитель, – но место предложено господину землемеру, пусть он и выскажется.

Фрида и тут пришла К. на помощь.

– Ну конечно, – сказала она, – конечно, он принимает место, правда ведь, К.?

Благодаря этому К. смог ограничить свое заявление о согласии простым «да», обращенным даже не к учителю, а к Фриде.

– Тогда, – проговорил учитель, – мне остается только изложить вам ваши должностные обязанности, чтобы в этом отношении у нас раз и навсегда не было недоразумений. Вам, господин землемер, надлежит ежедневно убирать и топить обе классные комнаты, производить мелкие починки в доме, а также ремонт имеющегося учебного и гимнастического инвентаря, расчищать от снега аллею в саду, выполнять отдельные поручения, мои и госпожи учительницы, а в теплое время года справлять всю работу по саду. За это вам предоставляется право жить в любой из классных комнат по вашему выбору, однако, если уроки идут не одновременно в обоих классах, а вы находитесь в той из комнат, где начинаются занятия, вам, разумеется, придется переселяться в другую комнату. Готовить еду в школе не разрешается, вы и ваша семья будете питаться здесь, в трактире, за счет общины. О том, что поведение ваше не должно ронять достоинство школы, а в особенности вынуждать детей во время занятий становиться свидетелями неприглядных сцен вашей семейной жизни, я упоминаю лишь вскользь, вы человек культурный и сами все должны понимать. В этой связи хотел бы заметить: мы вынуждены настаивать, чтобы ваши отношения с госпожой Фридой были как можно скорей узаконены. Обо всем этом, включая и другие несущественные мелочи, будет составлен договор, который вам надлежит подписать сразу по въезде в служебное помещение.

К. все это казалось несущественным, как будто даже не к нему относящимся или, во всяком случае, его лично ни к чему не обязывающим, только апломб учителя безмерно его раздражал, поэтому он нарочито небрежно бросил:

– Ну да, обычные условия…

Чтобы как-то загладить надменность его тона, Фрида осведомилась о жалованье.

– Вопрос о назначении жалованья, – сообщил учитель, – будет решаться только после месячного испытательного срока.

– Это, однако, тяжкое условие для нас, – попыталась возразить Фрида. – Выходит, нам и жениться почти без гроша, и хозяйство на ровном месте без денег заводить. Нельзя ли нам, господин учитель, подать ходатайство в совет общины с просьбой о назначении скромного жалованья уже сейчас? Как вы посоветуете?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Фамилия этого персонажа вызывает по меньшей мере две ассоциации. Брунсвик – благородный рыцарь, герой чешских сказаний и легенд. Его статуя украшает Карлов Мост над Влтавой в Праге. Кроме того, Брунсвик – знаменитый своими романтическими красотами родовой замок в 30 км от Будапешта. – Здесь и далее примеч. пер.