Медные пятаки правды

Но что было самого замечательного на совещании, так это завтраки, обеды и ужины. Кормили великолепно, все депутаты, независимо от звания и должности кормились в одном зале ресторана. Такой вкусной и богатой еды я еще никогда не пробовал. Такие слова, как отбивная, бифштекс, картофель фри мне приходилось только в книгах читать. Эти яства я попробовал первый раз в жизни. Это было главное впечатления от совещания военных строителей.

Выступать мне, слава Богу, не пришлось.

Совещание закончилось речью генерала армии Хрулева, громкими, продолжительными аплодисментами и даже криком о славе товарищу Сталину.

«С огромным воодушевлением участники совещания приняли приветствие великому вождю народов И. В. Сталину», – так закончилась в «Красной Звезде» от 1 февраля 1947 года последняя публикация о совещании строителей Вооруженных Сил Союза ССР.

Я не понимал только одного, почему ЦДКА называли Домом Красной Армии, а не Домом Советской Армии. Ровно год назад в феврале 1946 года Красная Армия перестала существовать и превратилась в Советскую Армию, которая включила в свой состав Ракетные войска, Сухопутные войска, Войска ПВО и ВВС, а также другие формирования, кроме ВМФ, пограничных и внутренних войск.

5 февраля 1947 года был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о демобилизации рядового и сержантского состава 1923 и 1924 годов рождения. Демобилизацию предложено провести с марта по июнь месяц.

– Послушай, Рачкайтис, я тебе отдам три года своей жизни, только я вместо тебя уеду домой из этого батальона, а ты оставайся за меня дослуживать мой срок в армии, – обратился я к одному из солдат моего бывшего взвода.

– Почему?

Да мало ли, почему. Вот к примеру. Парторг, старший лейтенант Успехов спросил у меня:

– Где был вчера? Почему поздно приехал?

– После посещения взвода третьей роты из Сокольников заехал в Третьяковскую галерею.

– Другого времени не нашел?

– Не нашел.

– Больше, чтобы никуда без разрешения не ездил.

Успехов – парторг, я – комсорг, должности близкие по штату, но он офицер, а я – сержант, значит парторг – начальник. Кроме того, все офицеры в штабе, по определению, тоже являются моими начальниками. Вот такая служба.

Жора Кормухин

Ширококостный, кряжистый, с длинными руками, с головой низко посаженной на широкие плечи, Жора производил впечатление очень сильного человека. Так оно и было. Нарочитая грубость в обращении со своими сослуживцами скрывала покладистую натуру этого солдата. Он не был ни грубым, ни обозленным, хотя, что греха таить, долгая и беспросветная солдатская служба могла испортить любого человека и свободно довести его до мизантропии и несдержанности в проявлении своего настроения. Жора служил уже пятый год и срока окончания своей службы он не знал, как, впрочем, и все другие солдаты стройбата.

С самого начала формирования стройбата, когда еще рота капитана Тарасова размещалась в палатках, Жора попал в одно отделение с туркменом Султаном Кокобаевым. Лето 1946 года было теплым и палаточная жизнь была сносной. А нары, они везде нары. Что в палатке, что в каком-нибудь казарменном помещении. Причем командир взвода сержант Василий Кудреватых был добрым и спокойным человеком, а это далеко не последнее дело, когда командует солдатами порядочный человек.

При комплектации строительных бригад Жора Кормухин и Султан Кокобаев попали в разнорабочие. Первое, что им предстояло выполнять – это пробивание отверстий в кирпичной кладке стен, перегородок и в перекрытиях для монтажа системы отопления, водопровода и электросети. Жора своей работой был доволен. Вдвоем со своим напарником Султаном они очень сноровисто долбили стены и потолки. Об электродрелях в то время никто не имел ни малейшего понятия. Никакого начальства над ними не стояло. Получив задание, Жора с Султаном уходили к месту работы и целыми днями занимались своим делом без постоянной оглядки на командира отделения или на прораба. План они всегда перевыполняли и в соцсоревновании, о котором они ни духом, ни слухом ничего не знали, занимали первые места.

По сути, и по справедливости Жору следовало бы комиссовать и демобилизовать из армии еще в январе 45-го года, после контузии, которую он получил в боях за Варшаву. После госпиталя, его посчитали годным к строевой службе и направили в запасной полк. Жора был практически здоров, но последствием контузии явилась и задержалась в его большом теле одна несущественная, по мнению лечащего врача, мелочь – у Жоры начался ночной анурез. Это доставляло немало сложностей в казарменной жизни старослужащего солдата.

Врач успокоил Жору и сказал, что это дело временное и до свадьбы все образуется. Но вот уже больше полутора лет Жора мучился своим недугом, а улучшения пока никакого не намечалось. Верный Султан по ночам будил Жору и тихо бормотал ему на ухо «Понимаешь, пора». Но это не всегда срабатывало…

Недели за две до переселения роты капитана Тарасова из палаток на постоянное место жительства в трехэтажных дом, заболел Кокобаев. Утром он не вышел на построение, ротный санинструктор померил у него температуру и ахнул – выше 40 градусов. Султан ни слова не говорил, дышал тяжело и не открывал глаз. Вызвали скорую помощь. Подъехать к палатке, где лежал больной солдат, оказалось невозможно. Пока суетились с носилками, Жора взял на руки Султана и вынес к машине на проезжую часть. Больше двух недель пролежал Султан в госпитале. Переселение из палаток в жилое помещение состоялось без него. Жора на новом месте жительства занял ему место рядом с собой в нижнем ряду двухъярусных кроватей. После госпиталя Султан очень исхудал и казался выше своего роста, а был он на целую голову выше своего товарища. С этого времени двое солдат, русский и туркмен стали настоящими друзьями. До самой зимы они долбили дыры в стенах пятиэтажки под монтаж сантехоборудования и устройство электропроводки. На вид это была странная пара: коренастый с широкими плечами, склонный к полноте Жора и высокий узколицый черноглазый и черноволосый Султан. И по характеру они были совершенно разными: балагур, насмешник и хохмач Жора был полной противоположностью своему сосредоточенному и постоянно молчаливому другу.

Работники они были безотказные. Случалось, что им перепадала халтура. Перед Новым годом в основном здании академии, построенном архитекторами Кваренги и Растрелли еще в восемнадцатом веке, рухнула, подгнившая на опоре от постоянного протекания кровли, деревянная балка. Жору и Султана привлекли к работе по ликвидации этой аварии, а поскольку работа была сверхурочная, внеплановая и очень срочная, то им заплатили какие-то деньги. Несколько дней после этого по вечерам друзья, сидя на койке, съедали буханку черного хлеба, купленную на Бауманском рынке за сто рублей.

В начале года большую часть роты капитана Тарасова, в том числе и взвод, в котором служили Жора с Султаном, перевели в Главный госпиталь Советской Армии имени Бурденко, расположенный на Госпитальной площади, вблизи Лефортовского парка. В здании «Главной Гошпитали», построенной еще при Петре Первом, шла частичная перепланировка в терапевтическом отделении, связанная с разборкой существующих и устройством новых стен и перегородок. Солдат разместили на жительство в довольно сухом и теплом подвале. Для Жоры с Султаном нашлось и в Госпитале дело по пробиванию отверстий для монтажа различных коммуникаций. Командир роты капитан Тарасов решил воспользоваться подходящим, по его мнению, случаем и обратился к одному из врачей госпиталя с просьбой о возможной помощи Кормухину в излечении его недомогания. Врач оказался человеком добрым и внимательно отнесся к просьбе капитана. Первым делом он решил проверить, какое количество жидкости за ночь выделяется нездоровым солдатом, и сказал капитану, чтобы он организовал такую проверку.

– Ты вот что, – распорядился Тарасов, обращаясь к старшине роты, – дай указание дневальному, чтобы он через каждый час будил Кормухина. Найди для этого какую-нибудь посудину. Врач обещался помочь ему. Утром он посмотрит, сколько там наберется этого продукта, а потом Кормухин будет сдавать анализы.

В длинном коридоре подвала старинного здания госпиталя старшина еще раньше заприметил большую стеклянную бутыль, видимо, бесхозную, и поэтому намеревался как-нибудь приспособить ее в своем ротном хозяйстве для какого-то употребления. Поскольку необходимости такой пока не представлялось, бутыль стояла на своем месте. После вечерней поверки старшина отдал соответствующее распоряжение ротному санинструктору и дневальным. Жоре предстояла беспокойная ночь.

Утром, когда подполковник медицинской службы, человек пунктуальный, встретился с капитаном Тарасовым и ротный старшина проводил их в укромный уголок коридора, где стояла участница ночного эксперимента – большая бутыль, оба офицера, недоумевая, уставились сначала на нее, а потом на старшину. Старшина стоял, как и полагается нижнему чину, поодаль от начальства и не сразу понял, что вызвало замешательство офицеров. Он шагнул вперед и ахнул – большая многолитровая бутыль была доверху наполнена мутной желтоватого цвета жидкостью.

– Вот негодники! – возмутился старшина. – До сортира всего-то каких-нибудь полсотни метров оставалось пройти, а они сюда наладились. Ну, я им устрою сегодня строевую подготовку!

– Бросьте, старшина, не стоит придавать этому значения, – усмехнулся медицинский подполковник. – Обычная солдатская проделка. Анализ – так анализ! Вся рота постаралась. Шутники, однако, они у вас. Да и то сказать, скучно служить в стройбате.

Действительно, жить в стройбате было скучно, мало сказать – скучно, томительно. Все только и ждали демобилизации. В армии в 1946 году еще служили мужчины, призванные до войны. Все понимали, что война – дело всенародное, надо воевать, надо служить. Но война закончилась, страна праздновала Победу, а неисчислимое множество молодых мужчин обречены были тянуть солдатскую лямку. Самое безысходное в этом было то, что никто не знал, когда наступит конец изнурительной жизни в бесчеловечных условиях разных стройбатов, запасных частей и других воинских подразделений второстепенного назначения.

Кормухина демобилизовали в апреле 1947 года, вскоре после Указа о демобилизации его возраста. Он уехал на родину в Торопец, оставив за плечами пять с лишком лет солдатской службы

ЧП в Воскресенске

Прошло больше месяца с того времени, как скрылся из расположения четвертой роты рядовой Бугрин. В Воскресенске за это время одна за другой были ограблены швейная и сапожная мастерские, участились квартирные кражи, совершено несколько разбойных нападений на людей, идущих в позднее время со станции. И милиция, и Военкомат были оповещены о дезертирстве Бугрина. Криминальная обстановка в Воскресенске и до его дезертирства была неспокойная, но теперь многие преступные действия приписывались Бугрину с какими-то двумя его напарниками.

Был случай: на станции взломали торговую палатку. Дежурный милиционер потом рассказывал с полной уверенностью, что это дело рук Бугрина. Их было трое. Милиционер открыл огонь, когда воры уходили. Был ранен один из подельников. Бугрин передал мешки с наворованным третьему, а сам взвалил на плечо раненого и сумел скрыться от преследования.

Его выследили, когда он… Нет не так. Надо рассказать об этом подробней. Четвертая рота была расположена на территории Химкомбината. На проходной к солдатам привыкли и пропускали их свободно и на вход и на выход. Бугрин пришел перед отбоем в каптерку к старшине четвертой роты и потребовал чистое теплое белье и портянки. Старшина сразу же начал соображать, как не вызывая подозрения Бугрина, оповестить милицию или охрану комбината о его появлении в роте. Время на размышления не было и старшина сказал, что в каптерке все белье стиранное, уже ношенное, а в кладовке есть несколько пар нового белья.

– Пойдем! – согласился Бугрин.

– Это рядом, – пояснил старшина. – Только ключ у писаря он принимал белье. Я позову его.

– Зови, – велел Бугрин и стал за притолокой у открытой двери каптерки.

Старшина позвал писаря. Прикрывая спиной своего гостя, потребовал у писаря ключ и одними губами сказал ему: «Здесь Бугрин, иди на проходную». И сразу же громко распорядился:

– Ну, что стоишь? Мне только ключ и был нужен. Иди в казарму.

Бугрин переоделся, поговорил со старшиной и, дождавшись отбоя, ушел. Он подходил к выходу из коридора, когда ему встретились два милиционера и один охранник химкомбината.

– Солдат, где тут у вас Бугрин? – спросил один милиционер. – Только тихо!

– Вам Бугрин нужен? Пойдемте, я вам покажу, – сказал Бугрин. – Он как раз появился в роте.

В сопровождении милиционеров и охранника Бугрин вошел в казарму. Еще не уснувшие солдаты поднимали головы и удивленно смотрели, как Бугрин идет под конвоем по проходу между нарами. У противоположной двери казармы Бугрин указал рукой на спящего солдата и тихо сказал охране: «Вот он здесь лег спать». Милиционеры обнажили револьверы, Бугрин быстро вышел в коридор и скрылся на территории химкомбината. Обман обнаружился быстро. Охранник побежал на ближнюю проходную, чтобы по телефону предупредить заводскую охрану и милицию. Милиционеры кинулись к ограде.

А Бугрин быстро шел к главной проходной. Он мог бы скрыться и на этот раз, но он выдал себя сам. Вахтер говорил, что его приняли за мастера одного из цехов и никто не собирался его задерживать. Но на проходной он увидел милиционеров и подумал, что это засада. Он приблизился к ним, протянул руки и сказал: «Берите меня. Я – Бугрин».

Демобилизация Кокобаева

В мае демобилизовали небольшую группу солдат 1923 и 1924 годов рождения. Эти ребята отслужили в армии, кто четыре, кто пять лет, почти всем из них пришлось повоевать. Мне казалось, что эту демобилизацию в батальоне отметят каким-то мероприятием, но ничего не было. Ни слова благодарности за долгую службу, ни малого намека на необычность этого долгожданного события, – ничего не было. Документы, проездной билет до места жительства в руки и прощай, солдат. Такая казенщина никого не беспокоила, главным было то, что, наконец, пришло освобождение от режимной принудиловки, что предстоит возвращение домой и встречи с родными и близкими. Следует заметить, что эта демобилизация оказалась последней, при которой увольняемым из армии солдатам и сержантам выдавалось денежное вознаграждение, размер которого начислялся суммой всех помесячных выплат за все годы их службы. Не Бог весть, какие это были деньги, но все же не с пустым карманом солдат возвращался домой из армии. При последующих демобилизациях эти выплаты были отменены.

Перед войной в 1940 году маршал Тимошенко, сменивший маршала Ворошилова на посту Наркома Обороны СССР, отличился тем, что по его приказу у красноармейцев и младших командиров при демобилизации отбирали новое обмундирование и отпускали домой в той одежде, в которой они призывались в армию. Если же штатская одежда по каким-то причинам у кого-то не сохранялась, то увольняемым выдавали старое, бывшее в употребление обмундирование. Это имело немалое значение для живущих в нужде и бедности советских людей. Одно дело, когда солдат приходил со службы в хорошей исправной одежде и обуви, которую еще можно было носить какое-то время на «гражданке» и совсем другое, когда молодой человек возвращался из армии в залатанных штанах и разбитых ботинках.

В народе об этом говорили глухо, но с явным осуждением.

В 1947 году Генералиссимус не мелочился: и неизношенную форму оставил служивым и деньжат малость подкинул. Правда, через год он одумался и денежные выплаты солдатам за службу отменил…

Среди подлежащих демобилизации солдат оказался и Султан Кокобаев. Необщительный и малоразговорчивый туркмен после отъезда своего друга Жоры Кормухина совсем замкнулся. Командир взвода предложил ему перейти из разнорабочих в бригаду маляров, в которой работало несколько узбеков, но Кокобаев отказался и в его отказе проскользнула малая доля высокомерия. Служба для него была ничем иным, как наказанием и он не искал облегчения в ней. Когда закончилась работа по пробиванию отверстий в кирпичных стенах, он таскал строительные материалы по лестницам и коридорам в здании госпиталя, в те помещения, где проводились ремонтные работы, убирал строительный мусор на местах производства работ, выполнял разгрузочные работы и все это он делал без малейших возражений, молча и сосредоточенно. Считалось, что норму свою он выполняет, и каждый месяц ему закрывали наряд на сто и более процентов. Кем он был на Родине? Я как-то пытался с ним поговорить, но Султан уклонился от разговора, как это делает взрослый человек, не удостаивая вниманием неразумного мальчишку. Это получилось необидно. Действительно, что я мог понимать в том, как живут туркмены в своей жаркой стране, да еще под солнцем сталинской конституции.

Но вот подошел 1947 год! Наступил апрель и рядовой солдат, разнорабочий стройбата Султан Кокобаев получил в штабе документы о демобилизации и денежное вознаграждение в размере всей зарплаты, которую он получал во все время своей службы.

Взвод был на работе, в казарме было пусто. Трое: Султан, Вася Кудреватых и я сидели за столом. С нами должен был быть еще старший сержант Федя Исаченко, но он загремел на гарнизонную гауптвахту – сорвался парень и капитан Филутин отвел на нем душу.

…У Кокобаева потемнело лицо, и он стал похож на араба из тысячи и одной ночи. Только белки глаз да зубы светились белизной. Его рука немного дрожали когда он наливал водку.

– Пей, Женя, пей, Вася. Если б был здесь Исыченко, можно было бы все деньги… Пей, Женя!

– Молодец, туркмен. Амыр коенден, иманым койсин, Султан! – Я произнес туркменскую поговорку, которой меня научил Султан: «Лучше потерять друга, чем веру в него».

– За твое, Женя, за твое, – говорит добрый Кокобаев и из-под черных бровей белки его глаз так страшно светятся, что он уже не дост – друг, а дикий азиат, тот самый, который вот-вот кинет камень в бедную поленовскую грешницу.

– Султан, почему ты не пьёшь?

– Я пьяный, Женя, – говорит Султан, как-то особенно мягко произнося букву «ж» в моем имени, отчего имя мое звучит непривычно мягко и ласково.

Султан уезжает в среднюю Азию. Азиат! Почему так тихо в казарме? Почему уезжает Султан в свою Азию? «Почему Султан уезжает, а я остаюсь в стройбате? Когда же я? Когда же кончится моя служба?»

Мне оставалось служить 3 года и 6 месяцев!!!

Офицерская должность

Должность комсорга в стройбате с мая месяца стала штатной офицерской должностью. При сержантском звании я был аттестован на офицерскую должность и начал получать 700 рублей должностного оклада. Для сравнения: инженер, окончивший институт и направленный на работу по распределению, первую зарплату получал в размере 600 рублей.

Большую часть зарплаты я стал посылать родителям.

Должности командиров взводов в стройбате с этого времени стали занимать тоже офицеры. Мое сержантское офицерство мои товарищи Федя Исаченков, Толя Шипарев, Вася Кудреватых приняли, как должное и даже с одобрением. Отношения их остались прежними. А вот штабной начальник капитан Филутин, этот как будто на ежа сел. Для меня же это имело значение только в том смысле, что я мог оказывать хотя небольшую помощь родителям. Я помнил рассказ своего отца, когда был в отпуске.

Отца попросил его старый знакомый, занимавший какую-то должность на маслозаводе, отремонтировать дверную коробку складского помещения и врезать замок. Расплатившись за работу, знакомый угостил отца кружкой густых и свежих сливок. По дороге у отца схватило острой болью живот. Его наголодавшийся желудок не принял непривычную пищу. Отца затошнило. Дойдя до озера у каменного моста, он не то что лег, а просто упал на траву. Отторжение деликатеса облегчило его состояние. Придя в себя, отец потихоньку добрался до дома.

После праздника Победы я встретился с Виктором Барановским, моим хорошим товарищем по партизанскому отряду. В 1943 году мы попали с ним в серьезную передрягу: партизанский отряд соединился с Действующей Красной Армией, а я с Барановским застряли в немецком тылу за Березиной. Ситуация была сложная, если не сказать критическая. В деревню, где мы на недолгое время задержались, вошли немцы. Мы укрылись в болотистом кустарнике неподалеку от деревни. С нами были три женщины, маленький ребенок и корова. Одна из женщин – сестра Виктора с ребенком, две другие – его знакомые. Сестра Виктора ни за что не хотела расставаться с коровой. Несколько раз Виктор и я ходили на разведку, в результате чего мы уяснили, что весь берег Березины патрулируется немецкими командами.

Надвигалась зима, надо было выходить к нашим. Трудно сказать, что было бы с беглецами, чем бы закончилось наше болотное сидение, если бы не Виктор. Человек интеллигентный, художник по образованию, он проявил мужество и находчивость, свойственные только смелым и решительным людям. На пятый день, когда морозом уже схватывало болотную воду и кустарник покрывало изморозью, Виктор ушел к Березине, как он сказал, проведать обстановку и посмотреть что к чему. Он хорошо знал эти места с довоенного времени. Отец Виктора бывал здесь по служебным делам и брал с собой сына пожить на природе.

Виктор отсутствовал недолго. Вернувшись, он сказал, что с того берега нам подадут лодку и надо торопиться. Вслед за Виктором мы все быстро добрались до Березины. Когда спустились к воде, я сразу же увидел на другом берегу одетого во все черное мужчину. Он махнул рукой, сел в лодку и, сноровисто работая веслами, скоро пересек довольно широкую в этом месте реку. Он сказал, что в лодку можно садиться только четырем человекам и еще что-то очень серьезно сказал он Виктору, указывая на меня. Переправляться на другой берег предстояло десяти человекам, поскольку Виктор забрал с собой четырех военнопленных, с которыми он встретился, когда ходил разведывать обстановку. Эти четверо бежавших военнопленных сидели в болотистых кустах, замерзали и ждали неизвестно чего. Мужчина, пригнавший лодку, ушел после первого же рейса и больше его никто не видел.

Тогда, в 43-м году, я не очень-то задумывался над тем, откуда взялся тот спаситель, молодой мужчина в черном штатском пальто в сапогах и черной фуражке, рисковавший ради не знакомых ему людей собственной жизнью. На том участке Березины ее берега с обеих сторон густо поросли кустарником и близко к воде подступающим лесом. Как оказался в прямой видимости с другого берега неизвестный мужчина именно в тот момент, когда Виктор в поисках спасения вышел к реке и они увидели друг друга? Много лет прошло с тех пор, а я все думаю, что роковые и необъяснимые совпадения иногда случаются в жизни, хотя принято считать, что чудес не бывает на свете.

Виктор в армии не служил. После войны он совершенно не понятно каким образом сумел устроиться на работу и на жительство в Москве. Работал он в Министерстве речного флота художником.

Во время встреч со мной при моем безденежье он угощал меня в какой-нибудь забегаловке хорошей стопкой водки под бутерброд с плохой колбасой или с килькой. Это было жестом дружеского расположения и служило некоторому раскрепощению в отношениях. Не изменяя обычаю, мы и в этот раз приняли по сто пятьдесят граммов водки, закусили, чем Бог послал и пошли гулять в Лефортовский парк. Поговорили о многом, повспоминали. Ни я, ни Виктор ни разу после выхода из немецкого тыла в декабре 43-го года ни с кем из общих партизанских товарищей не встречались и не общались, если не считать короткой моей переписки с комиссаром партизанской бригады Злыновым. В общем разговоре само собой как-то подошло к тому, что я спросил у Виктора, что ему сказал, указывая на меня, тот мужчина, что пригнал им лодку на Березине в 43-м году. Виктор ответил не сразу.

– Не хотел я тебе говорить, но раз ты спросил, отвечу. К тому же и времени прошло немало. Теперь можно, ты не обидишься. Тот мужчина сказал мне, что женщин немцы не тронут, что военнопленные под своей судьбой ходят, а партизана немцы повесят. При этих словах он и указал на тебя и посоветовал первым рейсом переправить тебя на советский берег.

– Ничего Виктор, дело давнее. Я все равно не сел бы в первую лодку, во вторую – может быть, а в первую нет, не сел бы. Все обошлось. Тебе не кажется, Витя, что кто-то очень угодный Богу хорошо помолился тогда за нас. Я тогда последним покинул вражеский берег.

В батальоне произошли серьезные перемены в командном составе. Уволили из армии доброго капитана Рысакова. Он был хорошим замполитом, а вернее сказать – никаким, ни к кому не приставал, не требовал систематического проведения политзанятий, политинформаций и коллективной читки газет. Поговорит с командиром какой-нибудь роты о дисциплине, о выполнении производственных заданий, о наглядной агитации и дело с концом. Он как-то незаметно функционировал в русле повседневности и обыденности стройбатовской службы. Ни перед кем не выслуживался, не демонстрировал политической активности в деле воспитания личного состава в духе преданности партии и Родине и не добивался повседневной демонстрации этих качеств от солдат, сержантов и офицеров стройбата. Понимал, видимо, что работа на стройке сама по себе является лучшим выражением верности своей Родине солдата-стройбатовца. Единственно, что мне не нравилось в капитане, так это его длинные, сбивчивые, путаные речи на праздничных торжественных собраниях. И слушать томительно, и уйти нельзя.