Страшная граница 2000. Часть 1

Солдат приставил ухо к двери:

– Подождите минутку! Там секретарь суда.

Не успел он договорить, как дверь бесшумно распахнулась. И появилась та самая секретарь – высокая худая дамочка с крупными, навыкате, губами. В руках она держала поднос с пустыми бокалами.

– Заходите! – приказала она. И поплыла по коридору, качая худобными бедрами.

Худые бедра были одеты в короткую мини-юбку. Сзади красовался след от жирной пятерни.

«Чем это предводитель суда занимается?» – подумал я, заходя в кабинет. И сразу анекдот вспомнился:

«Чем отличается хорошая секретарша от очень хорошей?

– Хорошая каждое утро говорит: «Доброе утро, шеф». А очень хорошая нежно шепчет на ухо: «Уже утро, шеф»

Кабинет был пропитан густым запахом перегара. В мягком черном кресле сидел пухлый человек с круглым красным лицом. Своими маленькими поросячьими глазками он настороженно смотрел в экран монитора. Видеокамеры, натыканные по всем углам суда, передавали картинки именно сюда.

Я удивился: «Это и есть предводитель военно-судейской конторы? Странно! Где его полковничьи погоны, где военная форма?» Предводитель суда был одет в «ковбойскую джинсу».

Но признаки того, что Феодор Михайлович именно полковник, были налицо: подмышкой, из кобуры, торчала рукоять 45-дюймового «Кольта». Кроме того, из-за спины судьи ненавязчиво выглядывал ствол охотничьего карабина «Сайга».

На стене кабинета красовалась большая картина. Тема – покорение индейских племен и завоевание Америки. В центре картины, крупным планом, шериф с винчестером в руке. Перед ним – индеец на коленях, которого держат двое бледнолицых. У шерифа – две винтовки: одна в руке, вторая за спиной. Грудь его перепоясывают, на манер революционного матроса, пулеметные ленты.

А это что? Лицо шерифа кого-то напоминает.

Я перевел взгляд на председателя суда:

«Так это ж – его высочество Пигункин!»

Предводитель команчей был явно доволен произведенным эффектом. Вкрадчиво-ласково он пропел:

– Сударь! Какие проблемы у вас ко мне возникли?

Вопрос поставил меня в тупик. Предводителя военного суда я никогда ранее не видел. И знать на знал. Ну и личного приема не запрашивал.

«Как тогда понять вопрос Феодора Михайловича, который совсем не Достоевский?» – подумал я. – «И как понять смысл его вопроса? „Какие проблемы у вас ко мне возникли“. Как-то несуразно!»

Подозревая что-то неладное, я вежливо ответил, чтобы не провоцировать «шерифа»:

– К Вам у меня проблемы не возникли.

– А че это вы тут ходите, вынюхиваете?

– А что, есть что вынюхивать?

– Ма-а-а-лчать я сказал! – взревел вдруг Пигункин. – Ваша непотребная болтовня в газетной прессе! Я работаю, а вы занимаетесь непонятно чем!

– Ваше высокоблагородие! Ваше имя в прессе я никогда не упоминал. О Ваших судебных решениях даже не знаю.

– Вы написали гнусный пасквиль на мою родственницу! Непорочную и красивую женщину! Написали?

– Это о ком речь?

– Судья Романина! Зачем, бл..дь, обидел красивую женщину?!

– А! Понятно! Так она вынесла заведомо неправосудное решение! В статье все четко сказано, с подтверждением фактов!

– Ты что?! Совсем, бл..дь, того?! – заорал Пигункин.

– Чего «того»? Хотите, про Вас напишу!

Пигункин расхохотался:

– Па-а-пробуй только напиши!

С этими словами он вышел из-за стола:

– Вот тебе!

Сняв штаны, он обернулся и показал свой голый прыщавый зад:

– Понял меня?!

Надев штаны, Пигункин повысил голос:

– Слушай мою команду! Еще раз зайдешь в мой суд, тебя, бл..дь, вышвырнут с крыльца!

Я понял, что надо парировать хамское высказывание. Но так, чтобы не переходить на личности:

– Ваше высокоблагородие! Как понять? Меня выгонят с открытого судебного заседания? На основании какого нормативного правового акта это сделают?

– Ты что, самый умный? Будешь учить меня, председателя суда, кандидата юридических наук?

– Учить не буду. Но все юристы Ставрополя однозначно говорят о свободе присутствия на судебных заседаниях!

– Ты мне хамишь?! Я здесь – закон! Я – лучший юрист Ставрополя! Я – полковник юстиции! Я лучше всех знаю законы! Понял, бл..дь?!

– Нет, не понял. Для запрета должны быть основания!

– Тебе основания нужны?! Самый умный, что ль?! Запрет – это моё лично-субъективное мнение. Выгоню, и все! Это мой суд! Понял? Мой суд! А ты, возможно, будешь мешать судопроизводству!

– Чем именно мешать?

– Хотя б своим присутствием! Ты пришёл, я растерялась! Пигунин заржал, как мерин на его картине:

– Аг – ха – ха – ха! У-у-уг -ха-ха-ха!

Я опять задумался. Как бы так ответить этому откровенному хаму, не называя по имени?

– Если кто-то выгонит из зала заседания, будет привлечен к ответственности!

Полковник поперхнулся и прервал ржание. Поросячьи глазки округлились, превратились в собачьи. Он недоуменно и совершенно искренне, как-то даже по-детски спросил:

– Кто? Кто будет привлечен?

В глазах шерифа читалось явное непонимание. Ведь он – царь и бог. Он, и только он привлекает к ответственности. На какой угодно тюремный срок. Кого ж тогда привлекать к суду? Его самого, что ли?!

Пока Пигункин пытался сообразить, что такое ему щас сказали, я вспомнил слова песни. И невольно осмотрел углы кабинета – нет ли там икон. Перекошенных икон. Таких, как в «Чёрном доме» Владимира Высоцкого, где «образа в углу, и те перекошены». И где «затеялся смутный, чудной разговор»:

И припадочный малый, придурок и вор —

Мне тайком из-под скатерти нож показал.

Я подумал: «Нож мне не показали! И то спасибо!»

Феодор Михайлович в это время свел в своем мозгу «дебит с кредитом», и заорал:

– Ты, бл..дь, мне угрожаешь? Мне, полковнику юстиции?!

– Вы что? Совсем нет!

– Ты мне тюрьмой угрожаешь?

– Вас я вообще не упоминал! Я сказал про личность, которая нарушит закон и выгонит меня с открытого судебного заседания.

Лицо полковника юстиции побагровело. И без того маленькие глазки совсем исчезли в пухлых щеках.

Он вытянул руки перед собой, угрожающе двигая пальцами:

– Мои щупальца, бл..дь! Щас я тебя!

Он схватил из тарелки, стоящей на столе, соленый огурец. И швырнул в меня.

Такого финта я совсем не ожидал. Но годы тренировок позволили «на автомате» мгновенно отразить этот залп. Огурец был перехвачен.

Чтобы умиротворить разбушевавшуюся юстицию, я решил пошутить:

– Получай фашист гранату? Руссиш партизанен? Куда можно бросить?

Предводитель суда сначала оцепенел. Но тут же вскочил и выдернул из-за спины карабин. Щелкнул предохранителем, передернул затвор:

– Рус партизан! Хенде хох! Руки вверх! Шнель! Шнель!

Тут я сообразил, что дело запахло керосином. Похоже, что полковник и впрямь собрался стрелять по русским партизанам.

Что делать?! Решил подыграть «дойче зольдату»:

– Герр оберштумбанфюрер! Партайгеноссе! Я – свой! Рус партизан здесь недалеко. Я помогу Вам найти их!

Пигункин опустил ружье:

– Яволь! Рус партизан – расстрел!

С этими словами полковник нащупал под столом какую-то кнопку:

– Вызываю охрану!

Настольная лампа на столе вдруг замигала и стала медленно подниматься. Откуда-то снизу вылез, как баллистическая ракета из шахты, шкафчик с бутылками коньяка.

– Яволь! Ошибка!

Пигункин пошарил под столом, нажал другую кнопку.

Я даже заволновался: «Спецназ залетит сейчас!

Дверь резко распахнулась. И залетел тот самый худенький солдатик:

– Рядовой Коржиков по Вашему приказанию…

Договорить Коржиков не успел. Пигунин навел на него ствол:

– Хенде хох! Цурюк! Ты кто есть? Рус партизан?!

Я понял, что полковник обязательно выстрелит в партизана. Надо спасать! Я резко метнул огурец, целясь в лоб стрелка.

Выстрел! Пуля прошибла дыру прямо над головой бедолаги Коржикова. Он присел и закричал, обращаясь ко мне:

– Бегите! Он всегда стреляет!

Мы метнулись в коридор. Затем – к выходу. Слышали, как щелкали замки во всех дверях. Судьи, похоже, привыкли к таким пострелушкам!

Выскочив на улицу, мы залегли за бетонным блоком. К нам присоединились адвокаты, стоявшие на крыльце.

– Пигункин опять стреляет? – спросил один из них. – Достреляется когда-нибудь!

– Давайте ментов позовем! Вон их машина стоит! – показал другой на ГАИшный автомобиль, стоявший неподалеку. – Это они к Пигункину приехали. Он ездил ночью пьяным, сшибал все клумбы с цветами. И орал гаишникам, что он – главный судья Старгопольского края. Орал-орал, и уснул в машине. Протокол менты все ж составили!

– Пигунков – очень опасен! – согласился первый адвокат. – Недавно он так напился, что обещал всех взорвать. Во дворе дома орал!

– Не! Ментов не надо! – попросил Коржиков. – Сейчас приедет «Скорая помощь» из военной поликлиники. Уже вызвали. Они совсем рядом тут. Полковник Пигункин их слушается!

Солдат хотел что-то добавить. Но его перебил звук выстрела. Сразу – второй. Третий!

– Где это?

Коржиков улыбнулся:

– Это с другой стороны суда. Во внутреннем дворе многоэтажки. Туда запасной ход суда выходит. Вон, смотрите, «Скорая» туда поехала! Побежали, посмотрим!

Мы покинули укрытие и ринулись во внутренний двор.

Оттуда уже слышался грозный рев Пигункина:

– Рус партизан! Хенде хох! Выходи!

Следом – выстрелы.

Военный «УАЗ – буханка» заехал внутрь двора. Вышел доктор в белом халате. Обращаясь в Пигункину, громко и спокойно сказал:

– Герр оберст! Ахтунг! Русиш партизанен мы взяли в плен! Они в «УАЗике! Гер оберст! Заходите, допрос будете делать партизанам!

Подействовало! Сначала из двери черного хода высунулась красная морда полковника. Следом пролез и сам Пигункин. Он забросил карабин за спину и пошел было к машине. Но остановился. И, расстегнув ширинку брюк, неожиданно стал мочиться на клумбу с цветами. Удовлетворенно крякнув, пошел к машине.

глава 5

ЗАКОЛДОВАННАЯ ОБЩАГА

Из военного суда я поехал в штаб пограничного округа, чтобы доложить в Москву о стрельбе «шерифа» – полковника. Ведь Ливанкин из пресслужбы вместо меня доложит. Да еще приврет с три короба!

Звонить не пришлось. В штабе меня дожидался полковник Мирохин, офицер концерна «Граница». С ним мы знакомы еще по службе в Туркмении.

– Саламвалейкум, Петро! – поздоровался он. – Опять на тебя жалоба! Теперь уже Директору погранслужбы! Я напросился ехать.

Полковник с подозрением посмотрел на меня:

– А ты меня не заколдуешь?

– Странный вопрос! А что, конторе колдуны нужны?

– Ладно, потом объясню. Пойдем в общагу. Жалобу разбирать.

Я удивился:

– Странно! Командующий округа не высказывал претензий! Откуда жалоба?

Мирохин улыбнулся:

– Потрясающая жалоба! Всем жалобам жалоба! В жизни не видал такого чуда-юда! Написала комендант вашей общаги, а жильцы подписали. Сейчас она подойдет. Поедем разбираться.

Комендант Галина Омеленко, толстуха пенсионного возраста, тут же и явилась:

– Вот он! Хам, мерзавец! Уволить его надо!

С такими же причитаниями она привезла нас к шикарному крыльцу старенькой пятиэтажки. Первый этаж мигал разноцветными неоновыми огнями. Мы вышли.

– Ого! Красиво живете! – восхитился Мирохин.

– Мы – пограничники! – гордо подтвердила Омеленко и повела нас за собой – через просторный холл на второй этаж, а затем по запасному выходу – на третий.

Там и был ее кабинет. Дубовый стол, шикарное белое кресло, шкафы и шкафчики из карельской березы. В одном углу стоял огромный флаг России. В другом – двухметроворостая икона с изображением президента РФ товарища Путина.

Комендантша истово перекрестилась, глядя на икону, и прошептала:

– Владимир, благослови! Спаси и сохрани!

Затем она уселась в кресло, язвительно ухмыльнулась:

– Ну что, Ильин? Попался?!

Я вежливо спросил:

– Галина Ивановна! Что ж не предупредили о своей жалобе? О чем хоть речь?

Комендатша продолжала ядовито ухмыляться.

– Можно ознакомиться с жалобой? Чтобы понять, в чем обвиняют! – обратился он к московскому гостю.

Мирохин достал из портфеля бумагу:

– Да, конечно! Имеешь право!

Начав читать, я тут же остановился. Удивленно глянул на Мирохина:

– Это что? Шутка такая?

Комендатша резко взвизгнула:

– Опять он меня оскорбляет! Вот видите, товарищ полковник?! Он всегда нас оскорбляет!

Хмыкнув, я начал читать вслух. С выражением, делая акцент на явных орфографических ошибках:

«Ильин нас всех закалдавал. Кроме таво, пастаяно осущиствляет напатки на женщин и дитей, ваюет с ними. А нас тироризирует! Действует на психику всех. Собатировал перепись насиления».

Я поднял глаза:

– Так и написано – «собатировал». Наверное, от слова «собака»! А слово «тироризирует» – от слова «стрелковый тир»!

Комендатша молчала. И я продолжил:

«Абзывает людей, дерзит и всячиски хамит им. Приводит в общижитии бомжей, начующих в канализации, под видом своих друзей, а так же жолтую пресу».

Бросив цитировать, я удивленно посмотрел на коменду:

– Вы моих друзей называете БОМЖами? И утверждаете, что мои друзья живут в канализации?

Комендантша победно посмотрела на Мирохина:

– Видите, опять хамит!

Я опять принялся за шедевр:

«Он плюёт в раковины, моет там мидицинские шприцы. Ганяится за всеми с тем самым фотопаратом и дектофоном. Обещает всех убить. На службу и работу ни ходит. Пастаяно акалачивается в общижитии. Жильцы не знают, чем он занимаится».

Надоев изучать странные иероглифы, я поднял глаза на комендантшу:

– Так в чем обвинение? С фотоаппаратом хожу? И что? Все ходят. В чем криминал?

– В том, что мы не знаем, чем ты занимаешься! – визгливо уточнила коменда. – Ты нигде не работаешь!

– Позвольте, сударыня! Вы и не должны знать о моей военной службе!

Комендантша возмущенно посмотрела на Мирохина:

– Товарищ полковник! Он сует свой нос не в свои дела! Мешает нам работать!

– Так вот оно что! – сообразил я. – Вам не нравятся мои вопросы относительно общаги? Про фиктивные ремонты, которые по документам якобы каждый месяц делали? И где деньги, собираемые с жильцов? Эти вопросы вам не нравятся?

– Да, эти! Не твое собачье дело! Мешаешь нам работать!

– Работать? Но Вы-то тут причем? Вопросы я направлял не Вам, а начальнику тыла и начальнику финансового отдела округа! Не Вам, а целому генералу Федькину! И начфину Яковкину! Какая связь между Вами и полковником Яковкиным?

– Как это какая? – удивилась коменда. – Самая прямая!

– Извините. То, что Ваша дочь, прапорщица, ездит с начфином в командировки, еще ничего не значит. Или связь есть?

Комендантша побелела от злости:

– Он опять меня оскорбляет! Товарищ полковник, арестуйте его!

– Извините! Вы сами всем рассказываете о совместных с начфином командировках Вашей дочери! Это правда?

– Рассказываю! Но не тебе! Подслушал?!

– Ага! И подсмотрел! Что тут подсматривать и подслушивать? Все факты нарушений налицо!

Я посмотрел на Мирохина:

– Пойдемте, сами все увидите!

Мы зашли в душевую. С потолка свисали лохмотья черной осклизлой плесени. Из ржавых кранов на разбитую кафельную плитку текла вода. Мирохин брезгливо потрогал рыжий кран.

– По документам здесь пять раз делали ремонт! – пояснил я. – И где ремонт? Где деньги и стройматериалы? Лично я видел, как солдаты принесли позолоченные краны. Где это золото?

– Какое золото?! – завизжала комендатша.

Мирохин решил сгладить ситуацию, и пошутил:

– Наверное, золотые краны Галина Ивановна себе домой унесла. Ха-ха!

Я удивленно глянул на Мирохина. Чекисты погранокруга шепнули мне, что позолоченные краны «ушли» именно к Омеленко.

Комендантша аж позеленела от злости:

– Кто Вам сказал? Ильин? Да он все брешет! Брешет как собака! Да, есть у меня такие краны, позолоченные. Но они давно стоят! Вот бряхло!

Посмотрев на нее, я торжествующе произнес:

– Великий Туркменбаши в книге «Рухнама» указал на заповеди пророка. Пятая заповедь сурово предупреждает об ответственности перед небом: «Не берите чужого и не приносите его в дом, не записывайте чужого на свой счет».

– Вот! Опять меня пугает! Арестуйте его!

Мирохин не оставил попыток сгладить конфликт. Он постучал кулаком по каменной стенке, наполовину замуровавшей душевые кабинки:

– А это что? Как сюда пролезать-то?

– Вот – подтверждение наших слов! – с гордостью сказала комендантша. – Солдат пришел ремонт делать, а Ильин его заколдовал. Построил стену не там! Ильин – страшный колдун!

Меня вдруг осенило:

– Так вот почему вы насыпаете около моей двери белый порошок! Боитесь колдунов? Моей жене надоело собирать этот порошок! Может, и детские колготки моего ребенка в сушилке тоже вы узлами связываете? Может, это вы колдуете?

– Вот видите, товарищ полковник! Он сам признался в колдовстве! А еще он всегда нам угрожает. И убить всех обещает! Срочно арестуйте его!

Мирохин покосился на меня: «Чем дальше в лес, тем больше дров».

Он, похоже, зримо представил меня, обросшего недельной рыжей щетиной, перепоясанного звериной шкурой, со здоровенной суковатой дубиной в мощных лапах. Как с пещерным рёвом я мчусь по узенькому общажному коридорчику, ища очередную жертву для кровавой трапезы. Ну а бледные жильцы, трясясь от жуткого страха, запершись в каморках, молятся в предчувствии близкого конца.

Мирохин решил поддержать беззащитную комендантшу:

– Да уж! Совсем одичал Ильин! Прямо «Дикий помещик» Салтыкова-Щедрина! Как Вы там написали? Моет ботинки в кухонной раковине!

– Да, каждый день моет! Рядом с ним женщины моют посуду, а он ноги засовывает, и моет грязные сапоги!

– Так – так – так! Проверим! А еще Вы писали о каких-то «мидицинских» шприцах. Что за шприцы?

– Да, мидицинские! Наверное, для колдовства!

– Да уж! Мы с Ильином служили в Туркмении. Он там тоже куролесил, лечил местных туркмен бесконтактным способом. И лозоходство изучал. Туркмены говорили, реально помогает Ильин.

– Точно колдун! – округлила глаза коменда.

Я хмыкнул:

– Товарищ полковник! Она специально уводит в сторону разговор. Пусть ответит по существу хотя бы на один вопрос: почему оплата в этой гнилой общаге больше, чем в трехкомнатной квартире? Ведь в общаге, например, Новороссийского погранотряда, оплата микроскопическая. И плесени у них нет. А здесь что? Откуда такие бешеные расценки?

Мирохин вопросительно посмотрел на коменду.

Она молчала. Тогда я спросил:

– Общага – на балансе погранокруга? В оперативном управлении? Это – специализированный жилищный фонд?

– Да! Ну и что?!

– А то! Государство выделяет деньги на эксплуатацию спецжилфонда, находящегося на балансе воинской части. Где эти деньги? Ваш начфин куда их девает? Почему пограничников заставляют, из своего кармана, оплачивать то, на что уже выделены бюджетные средства?

Я обратился к Мирохину:

– Я лично видел договоры на поставки воинской части коммунальных услуг. И там черным по белому записано, что расчеты осуществляются за счет средств федерального бюджета. Причем расчеты – не за отдельную общагу, а за все объекты воинской части сразу – и казармы, и общагу, и жилые дома, и штаб. Вывод: жильцы вообще ничего и не должны платить! Государство уже оплатило и коммуналку, и зарплату всему раздутому штату! Если бюджет прислал деньги, то вопрос: зачем и куда собирают деньги с жильцов? Это – повторный грабеж?

Комендантша аж взвизгнула:

– Не твое дело! Нос сует!

– Не мое дело? Может это «левые» деньги, нигде не учтенные? Может, жильцы оплачивают здесь всех Ваших родственников? Почему Ваш муж, прапорщик в отставке, устроен здесь слесарем, сантехником и сторожем одновременно? Почему Ваша дочь устроена на трех должностях?

Комендантша вдруг взревела пароходной сиреной, заставив плесень на потолке колыхаться:

– Он опять нам угрожает!

Мирохин вздрогнул от неожиданности. Плесень шлепнулась на его благородную голову. Он поморщился и предложил вернуться в кабинет Омеленко. Там обратился ко мне:

– Ильин, мы читали твою статью. Действительно странно. В Москве за свою квартиру я плачу меньше. А у вас – бывшее студенческое общежитие, коридорного типа. Странно. Я сейчас поеду в штаб округа, там эти вопросы задам.

– И главный вопрос задайте, на который мне не хотят отвечать. Эти два этажа общаги были куплены пограничным округом за огромные деньги. Сотни миллионов! Я лично видел договоры купли-продажи. Но силовая структура не имеет права покупать недвижимость! Все объекты государство передает только в оперативное управление. Как тогда могли купить? Вот загадка!

Комендантша при этих словах злобно прищурилась. В ее глазах мелькнул зловещий вельзевуловский огонь. Но Мирохин этого не заметил. Он смотрел на часы:

– Ильин, поехали в штаб. «УАЗик» ждет внизу, у входа.

В машине Мирохин по-отечески похлопал меня по плечу:

– Колдун! Что будем делать? В жалобе много странностей. Особенно настораживает полная безграмотность. Это странно. Комендантше простительно. Она без образования, муж был прапорщик. Но остальные двадцать подписантов почему безграмотные? Они же служат в погранвойсках! Неужели такие кадры у вас тут?

– Не могу знать! Дело не в этом. Коменданша лично заинтересована, чтобы я не проводил расследование. Сама же говорила, что связана с начфином. Непонятно поведение жильцов общаги. Заинтересованы ведь, чтобы я помог условия улучшить, цены грабительские снизить. А они кляузоны подмахивают!

Мирохин почесал подбородок:

– Давай так. Я напишу, что дело рассмативается в суде. Мол, ты подал в суд. На опровержение. А ты реально подавай. Пускай комендантша доказывает свои обвинения. Но если докажет, что ты колдун, тогда извини! Придется тебя раскулачивать. Не поможет тебе колдовство!

Я лукаво улыбнулся и достал из портфеля лист бумаги:

– Вот, посмотрите, как впечатлило моего брата-иконописца посещение нашей общаги.

На рисунке была изображена оплывшая безобразная жаба, строчащая донос. Вокруг неё скопилась всякая нечисть – змеи, крысы, свиньи, ослы. Все они застыли с ужасными гримасами на отвратительных мордах. И веяло от них таким жутким холодом, что Мирохин невольно вздрогнул:

– Ты что! Подразумеваешь под этими тварями население общежития?

– Конечно же, нет. Но реалии общаги намного интереснее. И просто непредсказуемы. Вам будет очень любопытно там побывать инкогнито. И Вы подсмотрите такие сюжетищи, пред которыми блекнут и «Дикий помещик», и «Воронья слободка», и даже «Вий».

Мирохин поначалу не соглашался втравить себя в эдакую несерьёзную авантюрку. Несолидно как-то. Но любопытство взяло верх.

План действий был таков. Моя комнатушка временно пустовала, так как жена с сыном лежала в больнице, а меня с дочкой временно приютил друг. В общажную конуру и должен был прибыть Мирохин. Под видом коллеги. Естественно, в военной форме, при полковничьих погонах.

Облупленную четырёхэтажку, куда нас днем привозила комендатша, в темноте отыскать было нетрудно. Фасад её, украшенный громадным мраморным крыльцом, светился и мигал разноцветными манящими огнями. Здесь базировалось и солидное министерство, и шикарное казино, и пышногрудая сауна.

Все эти скромные заведения ютились в подвале, а также на первых двух этажах. А погранцы шиковали на двух верхних.

– Крыльцо это – не про нашу честь! – объявил я. И повел гостя вокруг здания. – Там, с черного хода, и заходят люди второго сорта, то есть погранцы.

Мы прошли между множества вонючих мусорных баков, отбиваять от прыгающих из них котов. Отмахнулись от бродячих собак и БОМЖей. Прошли мимо мрачных могильных склепов.

Показав на склепы, белеющие в мглистом таинственном лунном свете, я пояснил:

– Здесь до революции было Варварьинское кладбище. Мы все тут ходим на костям и черепам! Гарабасма! Ужас!

Поднявшись по неосвещенной, выщербленной пожарной лестнице, я напутствовал гостя:

– Сейчас зайдёте в коридор, наткнётесь на дубину. Не пугайтесь! Это прибитый к потолку пограничный столб. Рядом с ним – новогодняя облезлая ёлка. Опять же присобаченная к потолку. Это всё – нововведения комендантши. Ну а остальное увидите сами.

– Не понял! А днем мы как заходили? Не было столба!

– Специально для Вас коменда открыла вход через министерство! Чтоб не пугать Вас плесенью и елками на потолке!

В смутных сомнениях и неясных предчувствиях («а не сбежать ли, пока не поздно, в самую захудалую гостиницу») переступил полковник Мирохин скрипучую общажную дверь, ведущую в мрачный неосвещённый коридор. И тут же задел головой столб, прибитый к потолку. А потом задел и елку, о которой я предупреждал.

Как истинный интеллигент, он хотел испросить разрешения на своё прибытие у кого-либо из администрации. Но его настойчивый стук в стеклянное окно, прорубленное в двери с табличкой «Вахта», действия не возымел.