Надуйте наши души. Swell Our Souls

– Почему ты не согласилась тогда?

– Думала, что разочаровалась в браке окончательно.

– И ты думаешь, что его предложение всё ещё в силе?

– Сегодня он повторил его, – Ольга подняла бровь, не скрыв торжества.

Илайя смиренно мигнула.

– Хочешь выпить со мной?

– Почему бы и нет, – отозвалась Илайя, вызывая взрыв нервного смеха у Ольги.

– Вот уж не думала, что ты согласишься! Брякнула на кураже – а тут! Ну что же! Будешь коньяк или откроем шампанское?

– Пусть будет то же, что у тебя.

Ольге пришлось открыть несколько шкафчиков, прежде чем она нашла вторую рюмку.

– Папа уже в курсе? – спросила Илайя, пригубив коньяк.

– Нет. Я только сейчас это решила. Так что в курсе только ты, – Ольга глубоко вздохнула и посмотрела на островок отчаяния в виде полной пепельницы и бутылки коньяка на столе с некоторой ностальгией – словно то было не её теперешней декорацией, а музеем событий, случившихся с кем-то из её предков.

– И Анатолий не в курсе? – уточнила Илайя.

Ольга лукаво улыбнулась.

– Он ждёт тебя у дома, знаешь?

– Всё ещё стоит? – небрежно спросила Ольга, хотя слова Илайи её явно не удивили. Илайя тут же подумала, что из кухонного окна, если отодвинуть занавеску, отлично видно машину Анатолия. – Ну что же, тогда я вознагражу его терпение, если не нужна тебе сегодня очень срочно.

– Конечно.

– Чем займёшься? – Ольга стала перед зеркалом поправлять макияж. Её голос звучал бодро, но в нём ощущалась нервозность.

– Расправлюсь с домашним заданием и постараюсь выспаться.

Ольга ещё покрутилась перед зеркалом, и потом направилась из кухни со словами:

– Ничего здесь не трогай, я поручу Дарье всё убрать, – на пороге она вдруг обернулась и доверительно понизила голос. – У тебя хорошая интуиция. Как ты думаешь, всё хорошо сложится?

– Сейчас я слышу только свою надежду. И она говорит, что да.

– Моё лицо не слишком заплаканное?

– Немного.

– Именно такое женское лицо глубже всего западает в мужскую душу – ты знала об этом? – подмигнула Ольга, исчезая.

Оставшись одна, Илайя долго боролась с порывом позвонить Юлию, назначить ему встречу и скорее уладить терзавшее её недоразумение. Ей не хотелось принимать навязанную Таней игру, но она сознавала, что хотя этот порыв прикрывался благородным стремлением к полной откровенности с Юлием, в действительности за ним стояла ребяческая жажда утешить ревность, и она приняла вызов: во что бы то ни стало преодолеть свою слабость.

Когда стемнело, Илайя влезла под одеяло, сдвинула занавеску и посмотрела в окно. На тополе ворошились листья, бередя новую невидимую тягость её души. Проверив её мыслями о свадьбе матери, Юлии и Тане, Илайя убедилась, что она восходит не к ним. Глубинная и как-то быстро проросшая в сердце, она воплощалась то внезапным равнодушием к событиям сегодняшнего дня, то странным предчувствием, то неизъяснимым страхом, то образом моря – спокойного и посеребренного луной – таким отчётливым, словно оно действительно было за окном.

Илайя легла на спину и усилием воли подумала о Юлие, но сердце деликатно отвергло эту мысль; и, вырываясь из мглистой тревоги, в её засыпающем сознании проступил образ Асседии, окрыляя её интуицию и выманивая у неё, прежде чем она уснёт, обязательство скорой встречи.

Глава 4. Фестиваль «Избранник ветров»

Накануне фестиваля Юлий, чтобы избежать разговора с отцом, заночевал в лаборатории своего друга-геофизика, и заскочил домой в последний момент – принять душ и переодеться. В кухне его поджидал Михаил.

– От неё? – ворчливо спросил он.

– Я ночевал в университете, если ты об этом.

– Зачем?

– На то были свои причины. Я не буду обсуждать с тобой Илайю и наши отношения. Но если уж ты упоминаешь её, то прошу называть по имени.

– А я прошу, чтобы ты прислушался к дельному совету. Илайя твоя не от мира сего. И ты с нею таким же становишься.

Юлий раздражённо кивнул.

– Я Таню выдернул из нашей глуши и привёз к тебе, чтобы вы все свои размолвки решили и расписались, наконец. Я этими же днями переоформлю на вас квартиру, и пусть остаётся. Она трудолюбивая и бойкая, дорогу себе пробьёт.

– Одно слово – забудь, – разозлённый отцовской бесцеремонностью, сказал Юлий.

– Из-за той? – растравленно спросил Михаил, но заметил нехорошую решительность в движениях Юлия и изменил тон. – Угомонись, – приказал он примирительно. – Я масла в огонь лить не буду. Пусть сам перегорит, тогда и увидим, что останется. Жаль только время терять, – он махнул рукой. – Но ты учти, что ту твою я насквозь вижу. У неё глаза смотрят в пустоту. Она за тебя рукой держится, а сама в облаках витает, и чего она там ищет – ты не поймёшь. Ветер дунет – за ним понесётся. И ты за нею не угонишься. А мужчине нужно, чтобы он был центром координат.

– Благодарю за вердикт, ваша честь, – холодно сказал Юлий, дав себе слово не ввязываться в спор.

Шаги в коридоре прижгли разговор, как спичка – распушённый кончик нитки. В кухню впорхнула Таня. На ней было белое плиссированное платье в крупных маках, собранное гармошкой у шеи и обнажавшее плечи. Оно чудесно сочеталось с её строгим лицом, добавляя ему мягкости, и крупным адонисом, который она вколола в волосы.

– Какое счастье, все в сборе! – сияя сознанием своего очарования, воскликнула Таня.

– Выходим, – сказал Юлий. – Мы уже опаздываем.

Летний театр испытывал свои рубежи. Несколько лет назад на этом месте ветшала пустошь заброшенного ипподрома, и вот, вскормленная средствами прогрессивного мецената, она возродилась в просторный амфитеатр с круглой ареной и четырьмя зрительскими ярусами, разбитыми на сектора. Вместо традиционных трибун на них был постелен газон, а посадочными местами служили то раскладные стулья, то ряды скамеек, то кресла-мешки, а всего чаще – и то, и другое, и третье одновременно. Соединение в устройстве Летнего театра античной планировки и демократичного экстерьера, и, особенно, простота и тенденциозность его программного наполнения превратили эту уютную камею в культурно-досужий оазис для населения. Здесь проводили выходные, совмещая пикники и творческие встречи, слушая лекции по гештальт-терапии, маркетингу и урбанистике, поэзию, прозу и музыкальные импровизации известных и не слишком авторов, занимая детей рисованием, тематическими спектаклями, спортивными играми и мастер-классами, а иной раз – просто покачиваясь в гамаках с электронными книгами. По вечерам сюда приходили на роковые или джазовые концерты или в импровизированную школу танцев, поучаствовать в викторинах и просто повалять дурака.

И хотя гостеприимство и лёгкий характер Летнего театра сделали его достоянием самой разной публики, ещё никогда палитра гостей не была такой обильной, как в день фестиваля ветра. Здесь была и культурная элита, и чиновники, и предприниматели, и трогательные неформалы, и розовощёкие ЗОЖники, и гражданские активисты, и богемного вида художники, и многодетные семьи, пестрящие своей обывательской прелестью.

Нижний ярус, где сосредоточилось большинство гостей, – исторический партер – занимали стрит бары с кофе и мороженым, фуршетные столы с закусками, пирожными и пирамидами шампанского. Между ними сновали белолицые мимы, неповоротливые куклы и бойкие аниматоры. На втором ярусе были организованы стихийные квизы: участники стояли вокруг ведущего, который озвучивал вопросы в микрофон, и в отведённое время должны были написать ответ и сдать для подсчёта баллов. Остальная территория отводилась под зрительские места.

На сцене, занимающей один из конструктивных секторов партера, под импровизированным полукуполом дожевывали пирожные музыканты, а в небе над театром, как пчёлы над медоносом, вились дроны. Выше них, вровень с тополями, парили змеи: здесь были и парафойлы – клетчатые турбины с лохматыми хвостами, и воздушные фигуры зверей и птиц, и роторные змеи в форме планет. По центру арены, привязанные к п-образной стойке, колосились серебристые леера роккаку. К ним и направилась Таня, чуть только они с Юлием и Михаилом немного сориентировались. Роккаку представляли собой пёстрые шестиугольные кайты около полутора метров в длину.

– Видите, у них по две стропы, – указала Таня. – Одним змеем управляют двое, – она многозначительно посмотрела на Юлия. – Есть три основных способа ведения боя: поднять змей выше других, разогнать и постараться перерезать нитку противника – она называется леером; если соседний змей окажется выше, то можно бить по его лееру своим парусом. А ещё приём «блокировка ветра» – нужно вывести змея так, чтобы он перекрыл ветер противнику.

– Ишь ты, – восхитился Михаил.

– Да, я немного подготовилась, – кивнула Таня. – Блокировка ветра считается мастерским приёмом, но попробовать мы обязаны.

– Мы? – насторожился Юлий.

– О, а вон Илайя! – Таня показала на девушку в джинсах и чёрной ветровке, что стояла наверху у балюстрады, и рванула к ней. – Привет! Давно ждёшь? Мы минут пять, как пришли, – с этими словами она предусмотрительно посторонилась, пропуская к Илайе подоспевшего Юлия.

– Заметила что-то интересное? – спросил он.

– Как-то всё это… – Илайя посмотрела на парафойлы, качающиеся на воздушных волнах.

– Фантасмагорично, – заключил Юлий.

– Мне по душе, – сказала Таня, задористо скалясь.

Пару секунд спустя, покрывая возбуждённый гомон, из динамика церемонно-зловеще зазвучал голос:

– Дамы и господа! Мы начинаем!

И тут оглушительно грохнули барабаны. И дроны зависли в вышине. А на земле броско замерли мимы.

Ещё удар. Мощнее прежнего. И дроны все разом осыпались с неба и затаились на земле, как мыши, почуявшие опасность.

Форшлаг с акцентом! Красный луч прожектора рассек арену! Ещё форшлаг! Красный луч скрестился с зелёным! Форшлаг! В такт сердцу.

Акцент форшлагом и два удара дробью, и снова акцент, и опять дробь, и опять акцент, и оборванная дробь. И ещё раз тот же рисунок. И ещё, и ещё, отскакивая от мембраны, сыпались удары, и вдруг под этот запинающийся бой с краёв арены к центру, где скучковались дроны, поползли, похожие на ящеров, танцоры. Их тела переливались серебристо-оливковым гримом. Они пластично и свирепо переставляли свои конечности, заполняя всю арену, словно твари, выползающие из-под земли, и подбирались к вибрирующим квадрокоптерам.

Спазм, и в эту ритмическую зыбь вонзилась скрипичная рапира, свидетельствуя, что здесь вокруг них закручивается не что иное, как Пляска смерти. И по мере того, как она, ускоряясь и накаляясь, заелозила по квинтовым ранам, ящеры окружили дронов и стали приподниматься, наползая на них и склубочиваясь.

И тут – ззззанс! Яркая вспышка света. И, как от взрыва, выбросило вверх дроны, и следом за ними кувырком выпрыгнули танцоры. Заклокотали флейты, сдабривая фронты и подготовляя нисходящее соло виолончели, стенающей пленницы, ведомой под руки марширующими оловянными солдатиками.

Илайя почувствовала, как тревога, виртуозно создаваемая музыкантами и поддерживаемая энергичным танцем, что переходил то в схватку, то в демонстрацию пластических мелизмов, то в гипнотические игры прожекторов и световых следов, оставляемых виражами дронов, проникает в неё. Ей сделалось дурно, в глазах всё поплыло и не стало ничего твёрдого, за что можно было бы ухватиться взгляду. Она явственно ощутила, как её сердце разбухает от влажного страха. Что-то знакомое в его тональности чудилось ей – он уже владел ею раньше: страх кромешной пустоты, поглощающей привычные аксиомы, страх изгнания из мира, обещанного знаниями и опытом. А окружающие предметы, потерявшие резкость, казались погребёнными под многовековым слоем льда. Она слышала поднимающийся гобойно-скрипичный вал, но не могла разглядеть, как на гребне его в небо взмыла новая стая дронов с чучелами птеродактилей, отчего создавалось впечатление, что это взлетели танцоры, тогда как те, сгруппировавшись, вращались на земле, едва отличимые от квадрокоптеров.

И когда в бушующем море звуков вздыбились скрипичные грифы и скрестились шпаги гобоев, вокруг Илайи стали проступать фигуры: пузыри, цилиндры, оборванные кривые; и в разные стороны потянулись цепи молекул, а внутри молекул светилось фиолетовое пламя, точно кислород горел под действием неведомого окислителя.

Илайя моргнула, и её взгляд сфокусировался на огнях, строящихся в воздухе под завершающие Пляску оркестровые зигзаги.

– Что ты видишь? – выпалила она, уцепившись за Юлия, прежде чем сообразила, что огни – это анимационный футаж на экранчиках квадрокоптеров.

Танцоры и дроны с чучелами птеродактилей смешались, и, продолжая вращение, выстроились на арене в сложную и постоянно метаморфирующую фигуру, которая вскоре стала ритмично сокращаться, как мышца. И когда скрипичная агония достигла своего пика, они почти прижались друг к другу и, наконец, волнообразно вздрогнув, бездыханно рассыпались по арене.

И новым взрывом оглушило Летний театр – то был шквал аплодисментов впечатлённой публики.

– Мощно, – изрёк Юлий. – Кто это такие, вы о них слышали?

– Этно-рок группа «Феникс», балет «Квадрокоптер», – возбуждённо отозвалась Таня, штудируя буклет. – Впервые слышу как об одних, так и о других.

– Ты в порядке? – Юлий наклонился к Илайе.

– Мне не по себе, – призналась та.

– Тебя знобит, – Юлий тронул её лоб. – Жара нет, но тебя всю колотит. Ты не замёрзла? – он хотел снять с себя куртку, но Илайя категорически отказалась.

– Добро пожаловать на бал Избранника ветров! – зазвучал голос ведущего, как только овации чуть стихли. – Сегодня мы играем музыку, которую никто не слышал, и показываем программу, которую никто никогда не видел. Мы чествуем ветер и обещаем вам улётное настроение. Наши бойцы уже извелись от нетерпения, – ведущий указал на привязанных к стойке роккаку. – И мы не заставим долго ждать ни вас, ни их! Ну а пока угощайтесь, развлекайтесь, наслаждайтесь! И не забывайте о шампанском – его тут, как видите, целые горы!

Ведущий ушёл со сцены, а музыканты заиграли убаюкивающую босса-нову.

– Чем займёмся? – спросила Илайя, чтобы стряхнуть с себя настороженное внимание Юлия, Тани и Михаила.

– Юлий бы, конечно, не отказался сверкнуть эрудицией, взять тройку-другую вопросов, —отозвалась Таня. – Но я предлагаю перекусить, пока не началось состязание. Слышали, что он сказал? Уже скоро!

Они спустились к ближайшему фуршетному столу, откуда Таня тут же взяла бокал шампанского и шоколадный маффин и, присев на барьерный выступ, приступила к созерцанию публики. На столе были овощные и сырные канапе, тарталетки с салатами, буше с муссами и икрой, мясные и рыбные кубики на шпажках, слоёные веррины, профитроли с начинкой из морепродуктов, креветки в кляре, виноградные улитки, всевозможные пирожные в таком изобилии, что Михаил затруднился с выбором. Илайя пробовала угощения одно за другим, надеясь отделаться от давешнего наваждения. Юлий проглотил пару профитролей, запил стаканом колы и, тоже шагнув к барьеру, стал изучать обстановку.

– Весь местный бомонд как на ладони, – ухмыльнулась Таня.

– А где Илайя? – спросил Юлий.

– Вон жуёт, – Таня качнула головой. – Гляди – около вазонов ваш мэр с женой и сыном. Этому пацану пятнадцать, на днях он выиграл мотогонку, попал в прессу и был разоблачён – родители, оказывается, были не в курсе его экстремальных увлечений. А рядом с ним – знаешь, кто? Популярный политический обозреватель. Недавно развёлся с женой, с которой они прожили двадцать лет – все были в шоке, ведь у них пятеро детей. А та дама в лоскутном комбинезоне – Лала Бо, супермодный дизайнер одежды, недавно знатно оконфузилась: её платье треснуло на Геле Виртуозной – победительнице шоу талантов и народной любимице – как раз в тот момент, когда та вышла на сцену за премией поп-исполнительницы года. Что стало причиной: то ли нарушенная диета Геллы, то ли профессиональный провтык модистки – до сих пор интрига. А вот, собственно, и сама Гелла – под руку с новым тренером нашей сборной, аргентинцем. На публике он вечно трётся возле неё – пытается создать впечатление, что у них отношения, будто кто-то ещё не знает, что по правде его любовник – Глеб Кротиков, депутат, герой коррупционного скандала, связанного с приватизацией металлургического завода.

– Откуда ты всё это знаешь? – поразился Юлий.

– Соцсети.

Илайя посмотрела на Юлия и Таню в её милом платье, и они показались ей такими родными, а их беспечная болтовня – такой многообещающей, что она заторопилась к ним, ища спасения от дурного предчувствия.

– А вот и твоя Илайя, – демонстративно подвигаясь и уступая ей место рядом с Юлием, сказала Таня.

– Ольга здесь, – сказал Юлий.

– И её я знаю, – сказала Таня, проследив за его взглядом. – Светская блоггерша. У неё много занятных темок, правда, уже требующих более молодого автора.

– А рядом с ней – её жених, – добавила Илайя.

– Да ладно! Ого, они смотрят на нас, мы слишком громко это сказали?

Ольга и Анатолий, кивая встречным знакомым, неторопливо приблизились.

– Добрый вечер, – Анатолий обратился ко всем с одинаковой улыбкой, но, остановившись на Тане, вскинул брови, вытянул шею и блаженно потянул носом. – Вы обворожительны.

– Чего не скажешь о тебе, – недовольно добавила Ольга, обращаясь к Илайе.

– Это моя мать, – пояснила Илайя Тане, которую удивила неделикатность Ольги.

– Ольга Головей – твоя мать?

– Ольга Головей ещё и мать, – услышала Илайя за спиной, обернулась и узнала сенсациониста Витаса Блябова. – Тебе стоит чаще напоминать об этом своим подписчикам – это добавит тебе баллов.

– Сунуть лицо в тантамареску вечных ценностей – только профан может ждать от Ольги такой банальщины, – возразил голос, принадлежавший женщине воинственно-интеллигентного вида, очень похожей на библиотекаршу.

Вокруг них стихийно собралась группа людей, среди которых Илайя узнала многих завсегдатаев маминых приёмов.

– Наблюдая Ольгу в эпицентре этой семейной идиллии, я невольно задаюсь вопросом: чего ради она заглянула на огонёк Летника – культурного досуга или делового шпионажа, – подвернулся Шкодный Жорж, авангардно-консервативный писатель, с которым Ольга на днях повздорила в комментариях к фейсбучному посту о разнице между рустикальным и экологическим стилями в одежде. Он многозначительно поглядел на Ольгу, явно гордясь концентрацией намёков в своей реплике и как бы ожидая, на какой из них она выберет отреагировать: на характеристику общества Анатолия эпитетом «семейный» или на обвинение в неоригинальности.

– С таким локомотивом, как вы, Георгий, слухи грозят опередить события, – с гордым смущением ответила Ольга и любовно покосилась на Анатолия.

– Одной мне показалось, что Жорж диагностирует у вас антиконкурентную лихорадку? – выдувая облако пара, подкралась неотразимая Лиза Бронс и, встретившись взглядом с Илайей, подмигнула ей.

– Если на мысль о лихорадке тебя натолкнул цвет моего кимоно, то знай, что это лишь жест доверия талантливому дизайнеру, – с достоинством ответила Ольга.

– Очевидно, что он имел в виду королеву бала, – вклинился широколицый бородач Макс Славин, выскочка-комментатор, недавно заявивший о себе в большом спорте и ещё не вполне отесавший свои перлы. – Миру Пандробанову. Приношу извинения дамам – видали, как они покривили носы: мамзель Манн.

– Должна сказать, что мой интерес к ней определённо подогрелся, – призналась Лиза. – Просвещённые люди ничего особенного не ждали и опасались даже шансона, а тут чувствуется вкус и концепция.

– Что вы сказали о Мире Манн? – неизвестный с фотоаппаратом фамильярно тронул Макса за руку.

– Жду не дождусь, как и вы, – отталкивая наглеца, брезгливо отчеканил тот. – Видали? Их там целый отряд: дежурят на всех входах.

– Кто дежурит? – не понял Шкодный Жорж.

– Папарацци, – сказал Витас Блябов. – Объективы засунули под мышки, и ходят-курят, косят под гражданских.

– Именно, – поддакнул Макс Славин. – Внутри уже всё прочесали – не нашли. Но я зуб даю, что её где-то тут прячут. В толпе даже, очень может быть.

– В толпе бы её заметили, – возразил Анатолий.

– Веско! – гоготнул Макс.

– Можно подумать – очередная грудастая краля, – брякнула фолловерша Ольги библиотечного вида.

– Меня уверяли, что рядом с нею Нефертити – кроткая простушка, – парировала Лиза Бронс.

– Ну, кому как не вам, журналистам, знать, как сильно слухи склонны преувеличивать факты, – оскалился Шкодный Жорж. – Правда, госпожа Головей?

Ольга проигнорировала вопрос, зато одарила загадочным взглядом Анатолия и сделала движение, говорящее, что желает уйти, и когда он подхватил это движение, с царственным видом кивнула в знак прощания:

– Приятного вечера.

С уходом Ольги рассосались и остальные. Одновременно объявили перерыв музыканты, уступая место бархатному шуршанию человеческой болтовни.

– Кто бы мог подумать, что ты дочь светской львицы, – шепнула Илайе Таня. – Чистокровная светская киса. Впрочем, притворяющаяся мышкой.

Илайя застыла в растерянности из-за того, что колкость в духе тех, что сыпались градом в мире её матери, но всегда обходили её стороной, была теперь нацелена непосредственно на неё, словно она перестала быть неуязвимой.

– Нам надо подобраться ближе к сцене и выследить организаторов, – сказал ей на ухо Юлий.

– А пойдёмте к змеям! – взмолилась Таня. – Может, разрешат запустить на пробу?

Тут Михаил решительно двинулся к опустевшей арене, вынуждая спутников последовать за ним. Через барьер он, правда, не полез и остался у стрит бара, угостившись, заодно, мороженым. Запускать змеев для тренировки оказалось нельзя, но пощупать леера и подержаться за стропы Тане удалось.

– Вы думаете участвовать? – спросила Илайя.

– Только не я, – сказал Юлий.

Таня повернулась к Илайе и насмешливо подмигнула.

– И ведь можно подумать, что так и будет. Если уговорю его состязаться – убедишься, что мы созданы друг для друга?

И оставив Илайю с открытым ртом, Таня улепетнула с арены.

Вследствие неуловимых миграций публики скоро стал заметен новый её таксон. Творческая плевра заместилась огрубевшими слоями депутатов, предпринимателей и политических назначенцев. Всё больше их заскорузлые костюмы теснили арену, да помпезные наряды их спутниц, роскошь которых была призвана простить недостатки их фигур, столь схожих меж собой, одинаково помеченных рябью невыдержанности, сколь схожими были их лица в масках красоты. Встречались среди этих женщин и истинные, эталонные красавицы, чьё сходство сокращалось до взглядов, подёрнутых дымкой скуки.

У алкогольного бара замелькал пиджак Пандробана. Он перемещался от одной кучки соратников к другой, сея рукопожатия и, одолев всю передовую, взбежал на сцену.

– Друзья, гости, сограждане! – старательно проговорил он в микрофон. – Заранее извиняюсь, потому как я не оратор, но рад приветствовать всех вас без исключения, хотя большинство вижу в первый и в последний раз в жизни. Вы знаете, вчерашний я не был бы так счастлив пустить целую кучу денег на ветер, – он погрозил кулаком кому-то, позволившему себе глумливую реплику. – Но сегодняшний я уже не тот, что был вчера. И повод сегодняшней тусовки прост: она так хотела, – он развёл руками. – Вы знаете это чувство, когда вам хочется сделать то, чего хочет она? Если не знаете, то вряд ли вы счастливый человек, – Пандробан прокашлялся, осаждая себя. – Мои партнёры спрашивали: почему фестиваль ветра. Друзья, да чёрт его знает! Пусть Мира Манн сама вам скажет. Здесь всё – от и до – её затея. А ещё меня спрашивали: где Мира? Я говорю: не знаю. Они не верят, – Пандробан ткнул пальцем в толпу. – Ты же слышишь меня, Мира Манн? – Пандробан поднял взгляд над головами. – Я немного изучил тебя и знаю: ты где-то тут, наблюдаешь и слушаешь. Я знаю, ты планировала всё по-своему, но я позволил себе влезть в твой сюрприз, чтобы устроить ещё один специально для тебя. А теперь камеры на меня, я хочу сделать объявление, – Пандробан извлёк из нагрудного кармана крошечную чёрную шкатулку.

Когда он вновь поднял глаза, их вдруг застелил ужас. Заметив это, люди стали оборачиваться и увидели в небе воронку смерча, подвигающуюся к Летнему театру. Одновременно задуло со всех сторон. Раздались испуганные возгласы. Пандробан оборонительно наклонил корпус, словно собирался сразиться со стихией. Но не простоял так и двух секунд – его буквально вытолкали за кулисы офицеры личной охраны.

Воронка, тем временем, придвинулась к арене, дотянулась до земли и стала выписывать восьмёрки перед сценой. И в ту же секунду раскатисто зазвучал тромбон, погашая зачинающуюся панику – стало понятно, что это обещанное иллюзионистское представление.

Заиграли нечто исступлённое. Главными были ударные: они неслись, подстёгиваемые скрипичными кнутами, сбивались на басовые вибрации, сколачивали мосты через тромбоновые бездны. С первыми же аккордами смерч рухнул на землю и, разбившись в пыль, обратился черноволосой танцовщицей в виде красного ангела. Раздались аплодисменты и поощрительные возгласы.