Казаки. Осознание себя. Казачий трагический век

Среди вопросов, обсуждавшихся в Государственной думе, наиболее важными для казаков были проблемы самоуправления, политико-правового положения казачества, земельный вопрос. Депутаты-казаки добились приостановки действия закона о мобилизации казаков для борьбы с освободительным движением. «Полицейская служба несовместима со званием казака-воина, защитника Родины» – говорил на одном из заседаний депутат от Всевеликого Войска Донского И. Н. Ефремов. А сегодняшние интернациональные холуи, незаконно присвоившие себе славное имя Казачьего Народа, чуть ли не рвут друг у друга из рук возможность подежурить под командой сержанта полиции, чтобы погонять бабушек, пытающихся продать связанные ими шерстяные носочки, да отловить какого-нибудь пьяненького мужичка, у которого можно пошарить в карманах…

Казачьи парламентарии начала ХХ века боролись за изменение условий и уменьшение сроков военной службы казачества, настаивали на её облегчении, а также поднимали вопрос о местных войсковых капиталах.

Тем не менее, ни одна из существенных реформ, предложенных казачьими депутатами, не была принята Государственной думой, а то немногое, что прошло через неё, безнадёжно застряло в Государственном Совете, поскольку неказачье большинство Думы оставалось равнодушным к казачьим проблемам.

Безрезультатная активность казачьих депутатов в общерусских Государственных думах подтолкнула неравнодушную часть казаков к осознанию необходимости создания собственной политической партии, способной выражать и претворять в жизнь насущные задачи казаков. Впервые необходимость создания Казачьей Народной Партии высказал донской казак, историк и писатель Евграф Петрович Савельев. Он предложил Программу Казачьей Партии, которая была опубликована в журнале «Голос казачества» №25 за 1911 год.

Правнучка Е. П. Савельева Кристина Попова, которая живёт в Болгарии и является сегодня координатором Всеказачьего Общественного Центра в этой стране, писала о своём знаменитом в казачьей среде предке так: «Работая в войсковом правлении, Савельев очень рисковал своими публикациями вызвать грозное недовольство начальства и цензуры, которая в смутное время 1905 – 1917 годов очень пристально смотрела на поведение казаков. Поэтому авторы старались не писать о казаках как об отдельном этносе, всячески ассимилированном имперской политикой и превращённом в удобное сословие, камуфляжно подчёркивали свою приверженность трону и России».

В 1912 году журнал «Голос казачества» поместил статью, в которой, кроме основного текста, была озвучена казачья оценка отношения к ним, казакам, со стороны государственной власти России. Вот эти констатирующие слова свидетелей той жизни: «…казакам нельзя давать хода; их надо затирать елико возможно, иначе они и в России смогут парализовать действия доморощенных гениев. У нас о казаках вспоминают лишь тогда, когда, как говорится, „придёт узел к узлу“, когда надо спасать других!..».

* * *

Казаки Предкавказья, закладывая новые поселения, в первую очередь строили храмы и школы. Станичные школы в начале ХХ века ликвидировали безграмотность почти целиком. 150 средних учебных заведений, гимназий, реальных училищ, технических школ выпускали в жизнь культурных деятелей, а сотня профессиональных низших школ подготавливала кадры хорошо обученных специалистов. Весь этот культурный рост опирался почти исключительно на собственные силы кубанских казаков, взращивавших местную казачью интеллигенцию.

Русские же власти, напротив, прилагали титанические усилия к укреплению психологических связей с империей, к национальной унификации казаков с русским народом, к растворению казаков в великороссах. Этим целям должно было служить воспитание и образование казачьей молодёжи за границами Кубанской Области в общерусских высших и военных школах. Например, будущие офицеры не имели на Кубани своих подготовительных учебных заведений и должны были проходить курс кадетских корпусов и военных училищ вне казачьей среды, где они утрачивали национальное казачье самосознание. То же самое происходило с большинством казаков, окончивших русские высшие школы: они разъезжались во все концы империи и насыщались чужой культурной жизнью. Казачьи офицеры, возвратившись в свои полки из русских военных училищ, часто приносили в них чуждый кубанским казакам дух «регулярщины», палочной, а иногда и «скулодробительной» дисциплины. Терялась духовная связь между рядовыми и их начальниками, зарождалась взаимная отчуждённость и даже враждебность, присущая русскому обществу в целом.

В станицах тоже создавалось два противоположных духовных течения: народное и командирско-дворянское. Народ жил преданиями седой старины, горькими воспоминаниями о разрушенной Сечи, о насильственных переселениях в «погибельные места», о неисчислимых потерях в борьбе за чужие интересы, о тяготах поголовной и долгой военной службы; командиры же горели огнём преданности русскому престолу, Русской империи, с пренебрежением относились к дедовским обычаям народоправства. Наружно, а может быть и внутренне, они были готовы на жертвы не только за ордена и материальные блага, но и за самую идею великодержавной России. Нарождались вожди и вождики, сыгравшие грустную роль в эпоху борьбы за Казачью Идею после революции.

Закончим же мы настоящую статью констатацией очевидного факта, что, несмотря на все усилия царского правительства по растворению, ассимиляции, разэтнизации и засорению Казачьего Народа другими этническими группами, казаки в начале ХХ века всё же сумели сохранить свой особый этнический статус среди прочих народов империи.

Как писал кубанский казак, доктор исторических наук Н. Н. Лысенко, с точки зрения соответствия теории этничности по её классической версии в интерпретации Ю. А. Бромлея, напрашивается вывод, что казацкое общество в России на рубеже XIX – XX веков обладало всеми признаками, особенностями и только ему присущими социальными свойствами, которые со всей очевидностью свидетельствовали о полноценной, завершённой в своём формировании этничности казаков.

Так что ответ на вопрос о жизнеспособности казачества в начале ХХ века мы можем дать однозначный. Да, Казачий Народ был вполне жизнеспособен и даже уже являлся полноценным этническим сообществом, формально пока втиснутым в становящийся всё более тесным «пинжак сословия».

2. КАЗАЧИЙ НАРОД НАКАНУНЕ И ПОСЛЕ ПАДЕНИЯ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Митрофан Петрович Богаевский, прозванный казаками Донским Златоустом.

Судьбе было угодно с середины марта 1917 года

по конец января 1918 года поставить меня близко к донским делам, на мне лежала большая

работа и ещё бо́льшая ответственность…

М. П. Богаевский. «Ответ перед Историей».

Чтобы понять, откуда и почему во 2-м десятилетии ХХ века появились красные казаки, нам необходимо обратиться и к ныне продолжающему присутствовать в спорах камню преткновения, раздирающему во 2-м десятилетии XXI века казачье сообщество, вбрасываемому в казачий социум властью РФ и поддерживающей её иерархией «государственной церкви». Короче, для начала мы должны ясно понять, в каком состоянии на самом деле пребывал Казачий Народ к моменту падения монархии в России. Но для этого мы должны сделать очень краткий, но многое объясняющий экскурс в его более раннюю историю.

Официально казаки в составе империи считались, и это было юридически закреплено законодательством, одним из сословий российского общества. Однако к таковому статусу казаки были приведены властью вовсе не сразу после их подчинения российской монархии. Для этого понадобилась смена нескольких казачьих поколений и масса целенаправленных репрессивных мероприятий московско-петербургского правительства. Конструирование казачьего сословия имело свои особенности в различных казачьих регионах, но мы ограничимся в основном примерами Дона, поскольку здесь было и наиболее многочисленное казачье население, и происходил наиболее типичный, классический процесс включения казаков в структуру имперского общества. Итак.

Долгое доимперское время казаки считались самостоятельным народом, сношения с которым Московского государства осуществлялись через Посольский приказ – тогдашнее Министерство иностранных дел. И, несмотря на то, что начиная с Ивана Грозного казакам посылалась материальная и денежная субсидия, она не являлась «солдатским жалованьем за государеву службу», а была вынужденной статьёй расхода московских князей для поддержки своего союзника на опасном рубеже с мусульманским миром, против которого сама Москва не имела ни военных сил, ни политической возможности выступать. Подтверждением тому является отсутствие приносимой казаками присяги на верность московским правителям.

Именно вопрос принятия присяги Москве, то есть признания утраты собственного казачьего суверенитета, стал главным для казаков во второй половине XVII века, когда произошло ослабление мусульман и укрепление Московии. И лишь поражение восстания Степана Разина позволило царям навязать побеждённому тогда и ослабленному репрессиями Дону процедуру принесения присяги. Однако, даже признав такую оскорбительную для своего самоощущения зависимость, казаки ещё долгое время оставались царскими вассалами лишь формально, продолжая традицию широкого самоуправления и придерживаясь принципа «C Дону выдачи нет!».

Всё в корне поменялось после прихода к власти в России царя Петра I – «первого большевика на троне», как его назвал поэт Максимилиан Волошин. Подавив новое восстание казаков под предводительством Кондрата Булавина, он осуществил первый вариант «красного террора» и расказачивания. Отрезав от Войска Донского примерно треть тогдашней территории (по нынешней терминологии – аннексировав) и вырезав поголовно, от младенцев до стариков, вплоть до полного обезлюживания десятки станиц, Пётр привёл к покорности выживших, оставшихся на месте и не ушедших в эмиграцию в Турцию вместе с Игнатом Некрасовым. Завершая политику царя Алексея Михайловича, Пётр I, а потом и его преемники, низвёл казачество до положения некоего «служилого народа». С правами и обязанностями иррегулярных войск. Именно так – «служилым народом» – называли тогда казаков, ещё не введённых в статус «российского сословия». Таковы были печальные последствия поражений казачьих восстаний Разина и Булавина. А потом была Екатерина II, ликвидировавшая Запорожскую Сечь и подавившая восстание «казацкого царя», как его называли некоторые, Емельяна Пугачёва.

Следующий яркий этап разэтнизации казачьего «служилого народа», произошёл при императоре Николае I. Царь, с увлечённостью не наигравшегося в детстве ребёнка, стремился унифицировать всю подвластную ему страну, превратив её население в одинаковых «оловянных солдатиков». А поскольку Казачий Народ с его традициями и обычаями, резко отличавшимися от традиций и обычаев великороссов, никак не вписывался в такие мечты ставшего взрослым самодержца, он повёл наступление на казачью самобытность, пожелав лишить казаков возможности считать себя хоть даже и «служилым», но всё-таки Народом.

Прежде всего, был изменён порядок казачьего управления. Указом от 2 октября 1827 года атаманом всех казачьих Войск был поставлен наследник престола. На местах ставились его представители, получившие название «нака́зных атаманов» (то есть поставленных по наказу, распоряжению свыше, а не по традиционному для казаков избранию). Они назначались из лиц неказачьего происхождения – атаманы Войск казачьего происхождения были отныне вообще запрещены!

Далее последовал следующий шаг – введение Казачьего Народа в статус специально для него придуманного нового российского сословия – «военного» или «казачьего». Но этот шаг был произведён не одномоментно, поскольку потребовалось хоть как-то его обосновать. Таким «обоснователем» стал военный чиновник Владимир Богданович Броневский. В 1833 году он был уволен со службы в чине генерал-майора и теперь ему предстояло сделать очередной подвиг во имя царя. Ещё будучи директором Пажеского корпуса, Броневский занимался активной литературной деятельностью, но главное его творение – «История Донского Войска, описание Донской Земли и Кавказских минеральных вод», изданное в Санкт-Петербурге в 1834 году, – оставило весьма громкий и очень скандальный след. Ведь именно эта работа Броневского явилась оправданием и обоснованием введения Казачьего Народа в рамки российского сословия.

«История Донского Войска» появилась на свет вслед за годами неравной борьбы донских атаманов А. К. Денисова и А. В. Иловайского с могущественным царским министром Чернышёвым и потому уже являлась, даже без оглядки на внутреннюю политику царя, как сказали бы сегодня, политическим заказом. Фактическое и формальное покорение Дона в начале XIX века было закончено. Теперь предстояло только унифицировать казаков до состояния, общего в империи – «страны рабов, страны господ», как её охарактеризовал М. Ю. Лермонтов в одном из своих стихотворений.

Для такой «благородной» цели призвали на помощь подтасовку исторических фактов, которую угодливо выполнил услужливый царедворец Броневский. Материалы по казачьей истории, собранные добросовестным казачьим историком В. Д. Сухоруковым, были переданы Броневскому на обработку и последний, сохранив все фактические данные, придал им верноподданнический и русификаторский дух. Сам Сухоруков, ознакомившись с книгой Броневского, не признал в ней своей работы и назвал её «смесью пространных нелепостей», «грустной компиляцией со всех сочинений, в которых что-нибудь говорилось о Доне», а также «спекуляцией» и «пакостью».

В своей фальсификаторской работе Броневский одним махом разрешил проблему древности Казачьего Народа, разрубив казачьи поколения на «казаков татарских», исчезнувших вдруг, без следа, и «казаков русских», народившихся так же неожиданно на месте первых в середине ХVI века из числа московских беглецов.

Несмотря на отсутствие всякой научности, «версия Броневского» получила признание у большинства русских историков. Видимо, по тем же самым причинам, по которым подавляющее большинство нынешних русских патриотов, державников и националистов упорно настаивает на том, что казаки – это русские, а тех, кто говорит иное – они записывают в «предатели Русского народа», «сепаратисты» и «агенты американского Госдепа».

Вопреки критике авторитетного русского историка XIX века Н. А. Полевого, выдвинутая теория в той или иной степени нашла в дальнейшем отражение в работах таких известных исследователей, как С. М. Соловьёв, Д. И. Иловайский, В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов. Фактически эта теория оправдывала все предыдущие и дальнейшие действия царского правительства по манипуляциям в отношении казачества – то выводили из его состава часть людей, то включали в него целыми группами инородные по происхождению слои населения. Действительно, а чего было церемониться, если это не отдельная народность, а лишь собравшаяся по профессиональному признаку группировка?

В общем, как говорится, дело было сделано и царю можно было уже смело продолжать то, ради чего он Броневского и использовал. И на следующий год после выхода книги в свет вышло распоряжение правительства: казаков отныне указано было считать не «военно-служилым народом», а «военным сословием». Как следствие, в том же 1835 году, когда казаки стали сословием, было упразднено и старое географическое название «Земля Донских Казаков». Вместо него было введено административное именование казачьей родины – «Земля Войска Донского».

Как будто издеваясь над собственным изобретением, Николай I учудил «записать в казаки»… цыган! И в 1839 году все цыгане скопом были зачислены в «казачье сословие»! Разумеется, большинство их сразу ушло куда глаза глядят. Но всё же цыгане составили почти четверть бывшего тогда, но вскоре ликвидированного Дунайского Войска!

* * *

Итак, завершив краткий экскурс в историю, мы вновь возвращаемся в начало ХХ века. И для этого периода мы констатируем, что многочисленные «выведения из казачества» целых слоёв казачьего населения и «введения» в него больших групп совершенно чуждого, даже инородческого населения в рамках официально проводившейся политики «разэтнизации» дали основания для российских историков и того, и более позднего времени заявлять о «полиэтничности» казаков. Однако в народной казачьей среде продолжала сохраняться память и убеждение в своей этнической особости, отличности от иных народностей Российской империи. В результате таких разновекторных тенденций мировоззренческого самосознания – имперской и народной – казачество в начале ХХ века оказалось в неком промежуточном, пограничном состоянии между сословием и народностью. Юридически это было сословие. Со своими особыми, отличными правами, привилегиями, обязанностями. А по самоощущению, по ментальности казаки оставались народом, осознающим своё этническое единство, независимо от статуса и места в имперской иерархии своих отдельных представителей.

В результате такой двойственности, на фоне этнической дряблости и связанной с этим этнополитической амбивалентности русских, казаки на рубеже 1917 года поражали всех сторонних наблюдателей (причём, как доброжелательных, так и враждебных) прочно укоренённым в национальном менталитете собственно казацким мировосприятием, завершённым, полноценно сформированным стереотипом поведения, признаваемым всеми казаками как национальный идеал, отсутствием каких-либо внутренних метаний в пользу смены своей этносоциальной идентичности.

В начале ХХ века соседствовавшее с казаками русское крестьянство смотрело на них с завистью и раздражением – внешний облик, гордый нрав казаков был им чужд. Да что там крестьяне – дворянство, интеллигенция и чиновники смотрели на казаков с опаской и недоверием. Но спасаться от большевистского террора они в скором времени побежали именно в казачьи регионы. При этом сами казаки относились к остальному российскому обществу вполне терпимо и хотели лишь одного – иметь своё автономное войсковое управление (то есть территориальную автономию и самоуправление), не разрешать бесконтрольное переселение на свои земли других этнических групп.

Казалось бы, Москва своей двухвековой репрессивной политикой, систематическим замалчиванием роли и значения казаков в судьбе России, постоянным ущемлением их прав и насильственной ассимиляцией сумела в достаточной степени понизить их национальное самосознание и ослабить стремление к былой независимости. Однако, события 1917 года опрокинули всю эту видимость. Не помогло дружное наступление на казачью душу всех военных, гражданских и научных кругов России. Им всем сообща удалось внести в казачьи понятия много ложных представлений, но искоренить у казаков память об особенных исторических корнях, искоренить сознание обособленности от других народов империи не удалось.

В то же время происходило естественное имущественное расслоение внутри казачьего социума, неизбежно сопровождающее развитие социально-экономических отношений, отягощаемое сословными нагрузками, которые едва ли финансово покрывались сословными привилегиями. Казачьи сословные преимущества в основном относились к моральным факторам и лишь в малой степени компенсировали материальные затраты. Так, А. Ф. Керенский отмечал, что некоторые местные сословно-войсковые «привилегии» только прикрывали собой исключительные воинские тяготы, которые несло казачество и которые на самом деле в корне подрезывали хозяйственную мощь его. Но и с казачьими вольностями, как говорил А. И. Куприн, правительство, ещё помнившее былые смуты казаков и тревожные годы, не особенно бережно считалось.

Особенно тяжёлой для казачьих семей сословной повинностью был отрыв от ведения своего хозяйства казаков самого дееспособного возраста из-за многолетней военной службы, а также расходы, связанные со снаряжением молодых казаков на эту службу. Ведь правительство сохраняло традиционную для казаков систему самостоятельного снаряжения призывника, включавшую в себя обязательное количество необходимых вещей и одежды, коня и упряжь, холодное оружие. И если в семье было несколько сыновей-погодков, то для среднезажиточной казачьей семьи их снаряжение на государеву службу порой становилось прямым падением в разорение и бедность. Так что, можно сказать, появлению казачьей бедноты, более склонной ко всякому социальному радикализму, способствовало само российское правительство. И именно эта казачья беднота составила в дальнейшем основную массу рядового состава «красноказачьего контингента» в Гражданской войне.

Царское правительство, два столетия лепившее из казаков что-то себе удобно-служебное, поначалу считало их монархически настроенной, консервативной частью имперского общества и поэтому предоставляло ему преимущества на выборах в Думу, особенно первых двух созывов. Но результаты выборов во все четыре Государственные думы не подтвердили ожиданий властей. Казачьи представители самым неожиданным для властей образом примыкали к противостоящим правительству силам. При этом выборы чётко очертили приоритеты казаков. Для них более существенными оказались этно-сословная близость (казак или неказак), национальная принадлежность и ораторские способности кандидатов, нежели их причастность к каким-либо политическим партиям.

* * *

С самого начала революции в Петрограде казаки были вовлечены в бурные события. Это время наглядно показало психологическую разницу между русской и казачьей частями населения империи. С началом революции большинство русского народа пошло по пути анархии и разрушения всех государственных ценностей, и наиболее беспощадным в этом оказался его «образованно-правящий класс». Если среди культурных русских слоёв и были сторонники порядка и противники разрушительных идей, то они не проявили никаких активных действий, пассивно принимая результаты чудовищной разрухи, как неизбежное. Казаки же повели себя с самого падения монархии иначе.

В первый день революции, 23 февраля, против манифестантов были брошены в основном пешие и конные полицейские. Из числа армейских подразделений в этот день были привлечены к наведению порядка довольно немногочисленные разъезды донских казачьих полков, которые выполняли приказы вместе с полицией. Казаки послушно исполняли все приказы, в том числе и по разгону демонстрантов. Но уже тогда они, как верно замечали некоторые исследователи, проявляли явное нежелание выполнять возложенные на них функции, вели себя пассивно.

Вместе с тем казаки внимательно наблюдали за митинговавшими, пытаясь разобраться во всём происходящем. Ведь казаки и сами русскими монархами военной силой были два века назад лишены свободы и независимости. И вскоре в их настроениях начал обозначаться определённый перелом.

На состоявшемся в ночь с 24 на 25 февраля совещании высших чинов полиции, жандармерии и воинских частей Петроградского гарнизона под председательством командующего Петроградским военным округом генерала С. С. Хабалова при выработке мероприятий по борьбе с манифестантами было отмечено, что казаки вели себя пассивно и вяло разгоняли демонстрантов. А вскоре некоторые зарубежные исследователи стали высказываться о том, что «власти не знали, что на роль полиции эти казаки уже не годились». В ряде работ исследователей для характеристики революционных казаков приводится цитата из советской газеты «Известия ВЦИК», в которой отмечалось, что «…в 1917 году казаки помогли свергнуть самодержавие». Но при этом подразумевается не столько участие казаков столичного гарнизона в восстании, сколько их отказ от защиты существовавшего режима и борьбы с участниками антиправительственных выступлений.

В отличие от тыла, фронтовые казаки отнеслись к революции иначе. В наибольшей степени революционная стихия затронула именно казаков-фронтовиков. Крушение монархии и последовавшие за этим значительные внутриполитические события буквально шквалом обрушились на армейское казачество. Первой реакцией казачьей армейской массы на революцию стал своеобразный социально-психологический шок, после которого наступили растерянность и неуверенность в сознании и поведении казаков. Историк Г. П. Янов отмечал: «В первые моменты по получении телеграмм об отречении государя императора Николая II в казачьих частях чувствовалась некоторая растерянность… Значит, так нужно, – решили казаки, – там знают, что делать…».

В то же время, как следует из воспоминаний полковника Ф. И. Елисеева, воевавшего вместе с кубанцами на Кавказском фронте, «Большинство казаков, в особенности урядники, революцию восприняли отрицательно и не выходили на митинги, чтобы „не потерять своё лицо“. Казаки вообще не любили солдат, а „красный флаг“ для них был одно оскорбление, связанный только с шахтёрами, с солдатами и вообще с „мужиками“. Должен подчеркнуть, что ни один казак нашего полка за все месяцы революции не одел на себя „красный бант“, считая это позором для казачьего достоинства».

Но, в отличие от ситуации на Кавказском фронте, на Германском фронте спустя некоторое время замешательство многих казаков-фронтовиков сменилось интересом. Позже в этих казачьих частях наступило деловито-спокойное настроение. Казаки начали оценивать случившееся, рассуждать о настоящем, прикидывать будущее. И общий вывод был таким: «Казакам хуже не будет».