bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 8

Фурзд давно не смотрел на себя в зеркало. Правда, когда на днях мельком взглянул, то решил, что видит не себя, а черта. Бесы вообще при определенных условиях мелькали с молниеносной видимостью то там, то сям в доме.

Фурзд не придавал этому глобального значения. Бесы всегда были и будут. Его интересовала власть. Но ради чего? Ради самой власти – скучно. Фурзд не выносил ауфирской черни и ее поклонения. «Их дело – нас выбирать, – говорил он, – согласно закону о выборах, но выбирать кого надо, то есть нас. И при этом обязательно считать, что это она, чернь, управляет страной, а не ею управляют. Свобода прежде всего, – ухмыльнулся он, – но некоторые из нас любят народ». Теперешний Правитель, например. И его любят…» И тут Фурзд захохотал так, что из-за маленькой двери в углу высунулся испуганный прислужник и скрылся.

– Знаем, знаем характер этой причудливой любви… Иго-го! Иго-го! Такого еще не было в этой стране.

Фурзд встал и потянулся. «Надо проверить Дом первого безумия», – решил он. В это время позвонили. Он взял изящную телефонную трубку. Его просили срочно заехать к Тувию.


…Тувий лежал, закрыв глаза.

– Это ты, Фурзд? – тихо спросил он.

– Я рядом, – ответил Фурзд.

Он сидел на стуле и своим неподвижным властным взглядом смотрел на Тувия.

Это почти мертвое лицо открылось Фурзду, и Тувий медленно проговорил:

– Фурзд, ты знаешь, какой я влиятельный человек, какие у меня ключи, но мне плохо, я хочу сказать тебе некоторые вещи, слушай меня.

– Я слушаю внимательно, я весь готов слушать тебя.

Тувий повернулся к нему всем своим телом, всем своим существом.

Фурзд напрягся и впился взглядом в лицо Тувия. Тувий продолжал:

– Танира приводила ко мне пришельца. Он читал стихи.

Фурзд откинулся:

– Стихи?

– Да, да, стихи, поэзию. Ты знаешь, что это такое?

– Я знаю, что за это полагается смертная казнь, но к нам это не относится. Продолжай, Тувий.

– Так вот он, этот пришелец, говорил на своем языке, и, знаешь, Фурзд, мне стало легче. В их языке что-то заключено, чего нет у нас, и не только у нас.

– В каком смысле тебе стало легче, Тувий? – спросил Фурзд.

– Мне стало легче на сердце, на душе, вот так.

– И что ты хочешь этим сказать, Тувий?

– Я хочу этим сказать, что от смерти это все равно не спасет, но главное, что я хочу тебе сказать, этот пришелец навел меня на эту мысль окончательно, я хочу сказать, что в нашей стране надо что-то менять.

– Менять? – лицо Фурзда насторожилось, взгляд стал еще более напряженным.

– Да, да, менять. По моим данным, – ты знаешь, мои данные очень верные, – народ на грани: он сумасшествует, он слишком сумасшествует, крайностно, Фурзд, больше, чем надо, он скоро перейдет возможное.

Фурзд вздохнул.

– Наконец, Земля, наша планета, не в порядке, ты знаешь об этом, Фурзд. Но в последнее время она совсем взбесилась. Надо что-то менять. Я не знаю что, но за тобой стоит сила, и ты должен повлиять на нашего Правителя. Но я болен, и я не знаю, что точно надо менять. Но скорее всего надо менять души людей, их сознание, вот что надо менять. Что-то такое очень важное. Да, да, что-то оставить, но что-то менять. Тогда будет легче.

Фурзд с любопытством посмотрел на Тувия и подумал: «Он умирает, а думает о стране. Что с ним?»

Тувий продолжал:

– Фурзд, ты знаешь, конечно, у тебя есть соперник. По силе влияния на Террапа он даже чуть-чуть превосходит тебя. Я имею в виду Зурдана. И я знаю, что Зурдан тоже хочет что-то изменить, но он хочет изменить к лучшему.

– Он хочет к лучшему? – удивился Фурзд.

– Да, да, к лучшему. Он хочет, чтобы наш народ стал страшнее беса, страшнее чертей, и тогда мы перейдем грань, тогда будет что-то качественное, такое глубоко ядовитое.

Лицо Тувия побледнело, и некая тень вошла в него.

Фурзд опять вздохнул:

– Я догадываюсь об этих планах, но, по-моему, я думаю, это слишком. Зурдан жесток, слишком жесток. Все становится слишком в нашей стране.

Тувий посмотрел на него:

– Да, конечно, но ты измени дело к худшему, а не к лучшему. То есть ты смягчи, смягчи людей, смягчи их мозг, смягчи мозг или душу, смягчи, вот что надо сделать!

Тувий терялся в словах.

Фурзд увидел, что он умирает. Он хотел позвонить, но Тувий остановил его.

– Не надо, Фурзд, не надо, да, да, смерть пришла, не надо, я хочу умереть, чтоб ты это видел и чтоб ты все изменил. Дай мне зеркало, оно там. Видишь, потайной ящик открыт, там. – Тувий указал.

Фурзд, подчиняясь воле умирающего, встал, подошел к ящику, взял зеркало, небольшое простое зеркало и отдал его Тувию.

Тувий медленно поднес зеркало к своему лицу, глаза его открылись, и он вскрикнул:

– Ужас! Но это я!

Вдруг в этот момент судорога прошла по его телу, и неземной холод вошел в него, глаза закрылись – он мгновенно ушел, умер.

Фурзд позвонил; вошли врач, слуги, охрана. Фурзд отдал последние приказания, а сам быстро ушел. Все было кончено. Он вернулся опять в свой кабинет и заперся там. Ему нужно было подумать. Подумать о чем? Конечно, о том, что сказал Тувий. Фурзд был готов к этому разговору. Еще до этой последней встречи Тувий неожиданно передал ему пакет, где были коды его команды, шифры, имена и распоряжения о том, что после смерти Тувий отдает Фурзду власть над своими людьми. Значит, Тувий чувствовал что-то заранее.

Фурзд задумался.

Кабинет Фурзда был весьма прост. Стол, стулья, шкафы, сейфы, тайники, кресло, в котором он обычно сидел, но слева у окна был гигантский скелет игуанодона. Фурзд нажал на кнопку, вошла девица времен после конца мира. Он указал ей пальцем на диван:

– Ложись.

Она легла. Облегчив свое тело, Фурзд встал и сказал ей:

– Иди.

Опять сел в кресло и повернул свою голову в сторону игуанодона. Долго и тупо смотрел на скелет, потом вздохнул, как будто он глядел на луну, и вынул бумаги, лежавшие где-то в столе.

По большому счету нужна полная переориентация. Фурзд вспомнил свои беседы с Вагилидом – он брал у него уроки. У него, у Вагилида, которого по своей должности он обязан был уничтожить. Но эти уроки потрясли его. Вагилид рассказывал ему о доисторическом человечестве, о людях, которые знали свет, духовный свет. Фурзд поморщился. «Да, но наше человечество не знает этого света». Вагилид же говорил, что если мы можем как-то, каким-то невероятным способом узнать этот свет, то только познав тьму. Фурзд задумался опять, глаза его то темнели, то светлели, то наливались каким-то окаменелым огнем. Вдруг он вспомнил стих, который ему читал Вагилид:

И мне поведал старый дьявол,Что есть под адом тьма одна,И в этой тьме познал я славу,Страшнее ада та страна.

Фурзд знал значение этих слов. Вагилид перевел их, объяснил многое. Да, действительно, и его ориентиры, как темные кровавые копья, указывают ему на то, что под адом есть страна, особая страна, и если мы, новое человечество, обречены на ад, то нам нужно и можно прорваться туда, под ад, в ту страну, о которой Вагилид сказал:

– Там тьма страшнее ада, но это последнее, что возможно, и в этом последнем, в существо, живущее там, может войти свет, и там рождаются монстры, которые наполнены крайним мраком и светом одновременно. Такие там существа, и мы можем стать такими. Это выход для нас, – говорил Вагилид. И Фурзд глубоко запомнил эти слова.

Из магических операций, которые проводились в его стране, он узнал то, о чем говорил Вагилид. Да, да, он верил в то, что под адом есть та страшная спасительная страна, где тьма перемешана со светом. Откуда дальше вниз уже некуда идти, и поэтому свет падает, неизбежно падает туда, в эту последнюю тьму. Так говорил Вагилид. Фурзд вспоминал его слова, вспоминал какие-то другие моменты, магические действия, в которых он принимал участие. Вот такой должна быть переориентация мировоззрения. Он встал, подошел к скелету игуанодона и лизнул его. Потом прошелся по кругу в своем кабинете, сел на диван, где лежало девять последних донесений. Глаза его опять наполнились окаменевшим гневом. Но как это сделать? Просто знать, что есть такое явление, недостаточно. Надо же идти туда и изменить сознание. Вот что нужно. Но он, Фурзд, бессилен это сделать, и Вагилид тоже. Вагилид говорил, что есть только намеки на эту страну под адом, но намеков недостаточно, чтобы сменить ориентацию мировоззрения всего народа, чтобы знать, как это делать – идти туда, под ад. Фурзд опять встал, подошел к скелету игуанодона, положил свою тяжелую руку на шею чудовищу и посмотрел в окно. Там где-то мелькали зеленые и синие огоньки. «Что делать?» – подумал он. Убедить Террапа, ведь Террап умный человек, он умело балансирует, он хороший правитель, но у него столько слабостей, столько причуд. Фурзд вздохнул. Зурдан. Зурдан ждет своего момента. Скоро, или не так уж скоро, но выборы впереди, две силы будут бороться. Фактически они одинаковы, конечно, – усмехнулся Фурзд, – но качества вождей разные. Борьба будет жестокая, однако Террап, наверное, победит… Он встал, открыл дверь, ведущую в какую-то полутьму, где уже никого не было, там было пусто. Он закрыл дверь и сел опять в кресло.

«Из этой ситуации может быть один только выход: если вдруг среди этого народа, среди этого нормального безумия появится вдруг Мессия, – подумал он, – и он укажет нам путь под ад или какой-нибудь еще путь, который выведет нас из того положения, в котором мы, остатки человечества, оказались». «Нет-нет-нет-нет», – сказал он себе. Фурзд посмотрел на часы: да, скоро ему ехать на стадион, где будет Террап. Это закрытый стадион, не для всех, большой и вместительный, там много разных людей будет. И главное – сам Террап. И он во власти своих лошадок.

Надо знать, чтобы объяснить эту ситуацию, что в этой стране, Ауфирь, выводились маленькие особые лошадки, сексуальные лошадки для использования их с этой целью элитой, избранными, имеющими власть, и народ знал это и относился к этому очень позитивно, одобрительно. Так, мол, и надо, но когда народ узнал, что их правитель любит этих лошадок, что он без ума от них, что он использует их днем и ночью, что он поглощен этими маленькими лошадками, восторгу народа не было конца. Террап действительно обожал этих лошадок, он менял их, ему привозили особей разных мастей. Эти странные сексуальные животные. Покорные практической воле человека, они были смиренны, и Террап поклонялся им! Он устраивал пиры, на которые приглашал, вводил этих лошадок. Они сидели рядом с ним, и народ знал об этом и аплодировал ему, Террап придумал состязание для тех, кто владел такими лошадками. Хозяева должны были садиться на них и скакать по кругу на стадионе. Эти лошадки были выносливы. Да и сами ауфирцы были невысокого роста. И такие соревнования устраивались два-три раза в год. Народ же восторгался своими избранниками. Такова была реальность. Фурзд вздохнул – сам он не пользовался лошадками, не до того ему было. Но необходимо идти на праздник. Сначала будут лошадки, во главе сам Террап. Вероятно, всё устроят так, что он будет победителем. Он со своей лошадкой опередит остальных. Фурзд решил ехать заранее, вышел, взял охрану и двинулся. По мере того как он приближался к стадиону, машину останавливали чаще, потом он услышал гул – стадион был уже наполовину полон. Фурзд быстро прошел в свою ложу. Ложа была пустой, Фурзд был первым. «Что особенного дал Террап этому миру? – подумал он. Разумеется, лошадок, лошадок, которые сводили с ума некоторых избранных.

Что дало народу в сущности правление Террапа, – продолжал Фурзд. – Первое – бесконечный спорт: прыгуны, скакуны, плевуны… Второе – понятие о стране счастливых каннибалов, связь с ней. Конечно, осуществляются магические операции, узкий круг, это дело весьма тонкое, рвущееся… И ведь это один из регионов ада. Да, эти существа там счастливы, они вливают в себя человеческую энергию, силу… И они могут жить долго. Но у этого региона одна особенность – там нет религии, и там нет вертикали. Так говорит Вагилид. И когда само существование этого региона заканчивается, а оно не вечно, эти счастливые существа лопаются, как водяные пузыри… И все… Но народу наплевать на отдаленный результат, они хотят насладиться – сейчас, сейчас… И требуют контакта со счастливым адом».

Пока Фурзд раздумывал таким образом, ложа заполнялось. «Пришли даже два делегата из Страны деловых трупов», – заметил Фурзд про себя. Так Вагилид называет эту страну. Они безразличны ко всему, кроме шелеста денег и работы. Они работают как заведенные, как зверороботы, строят, строят, строят, не обращая внимания на то, что земля дрожит, трясется и конец не за горами – а они строят, строят. Я провел там немного времени и чуть не умер от мертвечины…»

Но поток мыслей Фурзда прервал гонг. Начались состязания. Сначала выскочили лошадки со своими мужьями. Выстроились в рядок. Во главе – сам Правитель страны Террап. Лошадки виляли задами и точно слились сексуально со своими хозяевами. Но когда прозвучал гонг, они понеслись. Ладненькие, красивые, толстенькие – они не бежали, летели, как женщины, – стремительно и нежно. Лошадка Террапа вся вспотела, не то от бега, не то от присутствия хозяина и мужа – и первая доставила его к финишу.

Стадион встал, толпа неистовствовала, люди кричали, визжали, стонали от радости.

Террап стоял на подмостках и поднял руку вверх как победитель. Лошадка стояла рядом и помахивала хвостом. Потом начались состязания. Сначала прыгунов, потом скакунов и бегунов, затем – плевунов, кто дальше всех плюнет, кто съест больше котлет, кто сильней дернет себя за нос и так далее до бесконечности. Правительство поддерживало спорт. Фурзду неудобно было уходить, пока не появился Террап. И он появился. Лицо его походило на морду рептилии эдаким внутренним сходством. Губы часто пришептывались, и длинное лицо как-то вытягивалось при разговоре.

Террап подошел к Фурзду. Фурзд встал, они пожали друг другу руки. Террап сразу отошел к другим, а потом вскоре исчез, уехал, покинул народ. «Психология элиты, в сущности, мало чем отличается от психологии народа, – подумал Фурзд, – за исключением нескольких человек». Воспользовавшись уходом Правителя (Президента), Фурзд совсем не демонстративно, а осторожно ушел.

Возвращаясь домой, он вспомнил слова Тувия о пришельце. «Надо призвать Таниру, загадочную дочь своего отца, и пришельца ко мне, – решил он. – Надо бы поговорить с этим пришельцем всерьез». А когда почти подъехал к дому, захохотал, громко и как-то грозно, когда в уме всплыл извивающийся зад лошадки Правителя. И этот хохот продолжался до двери в спальню, где его ожидали, лежа в постели, двое голых молодых парней – из Страны деловых трупов, купленные Фурздом и перевоспитанные, по существу, до кончиков волос.

Глава 8

Валентин целый день приходил в себя от такого путешествия. Танира покинула его. В их лагере Потаповы встретили Валентина по-прежнему радушно, угостили ужином, и он, почти убитый этим миром, лег спать, а на следующий день как будто бы все изменилось. Потаповы жили определенным, старорежимным, можно сказать, распорядком дня. Все было на месте, все было аккуратно и по душе. Утром молитва, завтрак, работа. Оказалось, в саду близ этого дома было что-то похожее на огород, и Сергей копался в этом огороде, помогал Даше. Все это означало какую-то нормальность. Огород, правда, был неким подобием огорода, и тем не менее что-то там росло. Сергей тогда сказал Валентину:

– Валя, это спасает, иначе я бы сошел с ума. Потаповы спасли меня тем, что ввели этот древний великий порядок дня: молитва, завтрак, работа, а после работы обед. Потом, ты учти это, Валя, обязательно послеобеденный сон. Это так помогает. Вдруг в сознании возникают какие-то мысли, образы того века, из которого мы пришли. Все это так умиляет душу, что на минуту остальное кажется сном. Потом мелкие заботы по дому, они всегда есть, старикам ведь надо помогать, – продолжал Сережа. – Обязательно полдник и что-то вроде чая. Нормального чая здесь нет, но есть какие-то намеки. После чая отдых, беседы, прогулки. Мы избегаем, конечно, идти туда, где безумная Юлия.

– Кто она такая? – спросил Валентин.

– Это трагическая история, девушка из ХХ века. Она попала сюда при мне, когда я уже был здесь, – ответил Сергей, – на моих глазах. Она не выдержала, хотя она и была верующая. И как-то молниеносно на глазах сошла с ума. Но сошла с ума, сохраняя свой ум. Она живет одна, и в глазах ее нет ощущения бедствия. Не знаю, может быть, кто-то ведет ее изнутри, не могу понять, как она жива. Мы относим ей еду и все, что надо. Но общаться с ней трудно, особенно Потаповым. Я-то поэт, для меня безумие – поэзия, – продолжал Сергей.

Действительно, Потаповы, которые вносили строгость в распорядок дня, посоветовали Валентину присоединиться к Сергею там, в огороде. Валентин с удовольствием согласился. Вместе они что-то копали на грядках, и казалось, что это не какой-то век после конца мира, а чуть ли не подмосковная дача. Но иллюзии рассеивались быстро: то птицы кричали бесподобными, совершенно не птичьими голосами, то деревья вызывали какой-то странный невольный страх. Издалека, из-за деревьев, доносились крики безумной Юлии. Но все же, все же… Валентин произнес про себя:

«Да, благодаря Потаповым здесь можно не сойти с ума, можно жить».

За обедом шутили, и Потаповы явно намекнули на одно обстоятельство: Даша подрастала. Надо бы ей замуж. Единственной кандидатурой был, конечно, Сергей. Валентин появился потом. Да и он еще не привык и немного был другой. «А Сергей, – думал Потапов, – хоть и немножко шальной, но все равно православный и очень даже подходит, да и в конце концов надо жить так, как будто ничего не произошло. Господь тогда простит нас и выведет туда, где наше место, которое мы заслужили. Да и за обедом было видно, как Дашенька краснела, когда обращалась к Сергею, и Сергей был ответно нежен с ней. Это так умиляло Валентина, что он опять впадал в состояние, когда словно и не было никакого конца мира и никакого полуада вокруг. Он представлял себе возможное венчание в этом полуаду. «Вот это будет красота, вот это будет победа. Брак в аду, заключенный на небесах, – это действительно что-то, чего не было», – думал Валентин. Так прошло два дня. На третий день явилась Танира. Она пришла, красивая, быстрая, даже стремительная, появилась в доме, словно зажегся свет иной. Валентин вздрогнул, увидев ее. Танира улыбнулась и сказала:

– Валентин, еще одно путешествие со мной. Ничего страшного, вы всегда в безопасности.

Опять улыбнулась. Валентин, который этой ночью переживал все изгибы той странной беседы с Тувием, спросил ее:

– Мы едем к нему, к Тувию?

– Нет. Тувий умер.

– Умер? – спросил Валентин.

– Да, умер, мы, как и вы, умираем, – опять улыбнулась Танира. – Мы едем к еще более важному человеку. Просто для разговора. Он хочет побеседовать с тобой. Я буду переводчицей. Я буду рядом с тобой.

И она сделала какое-то невольное движение в его сторону. Валентин заметил это. Ему стало легче и страшнее. Они вышли, простились с Сергеем и Потаповыми и вскоре опять покатили по пустынной дороге в столицу. По пути Танира призналась Валентину:

– Ты знаешь, я сегодня убила человека.

Валентин похолодел:

– Как убила? За что? Почему?

Танира удивилась:

– Ты еще ребенок. Все было по закону. Ничего против закона я не совершила. Я утром рано шла по дороге на окраине города, вдали лес начинался, и встретила человека. Я всегда вооружена, увидела и убила его.

Валентин не знал, что сказать:

– Увидела и убила? Достаточно увидеть, чтобы убить?

– Именно. У нас есть такой закон. Если ты встречаешь где-то в одиноком месте, на дороге, на окраине человека, одного человека или даже группу людей, и ты видишь и чувствуешь, что этот один может тебя убить, или изнасиловать, или совершить что-то еще, а это часто бывает у нас, то ты имеешь право, даже не будучи полностью уверенным в том, каковы будут его действия, убить его. Убить, чтобы спасти себя.

Валентин ничего не ответил.

– Ты молчишь? Но я поступила нормально, так поступают все. Я почувствовала, что этот человек может представлять опасность для меня. Так часто бывает на наших дорогах. Идешь – и встретишь свою смерть, и поэтому закон разрешает предотвратить собственную смерть другой смертью. Иногда выхода нет, у нас часть убивают на дорогах, я защищала себя и больше ничего.

– Но ведь он… но ведь он не проявлял… – запнулся Валентин, – но ведь он ничего еще не сделал…

– Если бы он что-то сделал, он сделал бы это молниеносно. Я была бы убита. Нет, я хочу жить. И я убила его. Это нормально, все по закону.

Валентин вздохнул:

– Однако же и законы у вас…

Танира засмеялась:

– Каков мир, таковы и законы. Ничего нельзя сделать, мы живем в таком мире. Я хочу жить, и знаешь для чего?..

Дальше они ехали молча.

Валентин чувствовал какое-то дикое отчуждение от Таниры. Она убийца, и в то же время в душе и даже в телесной оболочке рождалось какое-то потаенное стремление к ней, какой-то потаенный сдвиг, как будто она сама была тайной.

Танира смотрела на него добродушно и со снисхождением. Скоро подъехали к огромному зданию.

– По-нашему это дворец, – сказала Танира.

– Довольно мрачно для дворца, – проговорил Валентин.

Но они прошли через охрану, через другую охрану, через коридоры, пока не попали в роскошную не то спальню, не то кабинет. В этой комнате было три дивана, большие кресла, круглые столики, совсем как до конца мира. В кресле уютно и мрачно сидел Фурзд. Перед ним был не круглый стол, а длинный прямоугольный столик и рядом диван. Жестом он пригласил сесть Таниру и Валентина. Никаких угощений, никаких проявлений симпатии, все сухо и как-то мрачновато, гостеприимство в чем-то выражалось, в чем-то, но мрачновато.

Танира на своем языке представила Валентина.

– Да, я именно с ним хотел поговорить. Ты переводи быстрей и точней, – сказал он Танире.

– Дочь Вагилида знает свое дело.

Фурзд взглянул на нее:

– Да, дочь Вагилида, – он качнул головой. – Мой первый вопрос. Что самое страшное пережил в жизни этот человек, пришедший к нам, как ты говоришь, и Вагилид говорит то же самое? Это человек, пришедший из доисторического человечества до конца мира. Так ведь? Он пришел оттуда, где еще было много времени до конца мира, так ведь? Но что же он пережил самое страшное?

Танира перевела, но Валентин немного растерялся. Его время, конец XX – начало XXI века, было относительно спокойным. Конечно, случались всякие перестройки, в том числе криминальные, но это теперь показалось Валентину такой мелочью по сравнению с тем, что он пережил здесь.

Он вздохнул и ответил:

– Самое страшное я пережил в раннем детстве, когда познал, что существует боль и обман. Я узнал это сразу. – Валентин немного запутался. – Я имею в виду, в первый раз, когда мне причинили боль и меня обманули. Мне было три года.

Танира вздохнула:

– Это трудно перевести, Валентин, но я постараюсь. Три года – это не тот срок для наших людей, им будет непонятно. Ладно, переведу.

Она перевела. Фурзд захохотал:

– Только и всего? И это было самое страшное? Мой первый вопрос: какие мировые события этот пришелец из доисторического периода пережил, что ударило его в голову, перевернуло?

Валентин пролепетал что-то, и Танира перевела это невнятное по-своему.

Фурзд поморщился.

– Непонятно. Более ясно спрошу: как он перенес вторжение демонов на землю?

Танира вздрогнула и сама ответила:

– Он жил немного раньше. Он ничего не знает об этом.

– Хорошо. Но как он вообще расценивает воздействие бесов на жизнь людей?

Валентин запнулся и пробормотал, что не знает.

Фурзд удивился:

– Что, он не знает? Ладно, как он относится к ним конкретно?

Валентин растерянно ответил, что не понимает вопрос.

Фурзд впал в некоторое раздражение. Наконец он вытаращил глаза.

– Что, он хочет сказать, что ни разу в жизни не видел черта?

Валентин, ничего не соображая, стыдливо ответил, что не сподобился, не видел.

– Он что, идиот? – спросил Фурзд у Таниры.

Танира, пытаясь выйти из положения, стала объяснять Фурзду, что Валентин Уваров жил в особое время, когда даже фрагментарные проявления в видимой жизни самых разных параллельных сил, в том числе и демонов, были затруднены и сведены к минимуму.

– Был такой период? – изумился Фурзд.

– Был. Довольно короткое время, но для жизни человека хватит, – объяснила, как могла, Танира.

Фурзд не мог поверить и только разводил руками.

– До этого периода – до Троянской войны и ранее – все было нормальным, – быстро лепетала Танира, – потом невидимый мир проявлялся только косвенно, но убедительно. Выпадает только этот временной период, по разным причинам это время иногда называют периодом научного материализма, порой прагматизма и здравого смысла.

Фурзд захохотал так, что чуть не свалился с кресла.

На страницу:
4 из 8