Реинкарнация. Роман

Валерий Ковалев

Реинкарнация. Роман

Ваши тела – их сожжет ли костер или времени тленье

Их уничтожит – уже не узнают страданий, поверьте!

Души одни не умрут; но вечно, оставив обитель

Прежнюю, в новых домах жить будут, приняты снова.

Овидий. «Метамарфозы»

Часть 1. Повторение пройденного

Глава 1. Как я умер и что из этого вышло

За открытым окном лоджии на город опускался сентябрьский вечер, окрашивая все вокруг в причудливые тона, со стороны бульвара доносился шум ползущих вдоль него автомобилей, а я лежал на своей кровати и умирал. Завершая свой жизненный цикл в этом мире.

Изможденный, с седыми усами и головой, я мутно пялился в высокий, с хрустальной люстрой в центре потолок, перебирая край простыни восковыми пальцами.

Вокруг сидела немногочисленная родня. Жена – старушка и дочь с зятем. Внука отправили в деревню к сватам. Дабы не травмировать юное создание созерцанием кончины деда.

На лицах, сидящих у смертного одра, была написана скорбь, приличествующая моменту.

– Может все-таки пригласить попа? – нарушил тишину в комнате зять. – Пусть отпустит грехи, и все такое.

– Не надо, отец был коммунист, – всхлипнула жена. – И похороны без священника. Такова его воля.

– Молодец, старуха, – вяло шевельнулось в мозгу, тут же тая.

Затем на потолке стали отображаться картины моего жизненного бытия. С самого начала и до сейчас. Как в калейдоскопе.

Вот я совсем пацан, босой и в сатиновых трусах, скачущий по траве на палке. А вот в шахтерской каске и робе долблю антрацит отбойным молотком в забое.

Потом забой превращается в надстройку подводной лодки, где я с парнями в ватниках, у которых знакомые лица, отдаю швартовы. За этим, штрихи учебы в Высшей школе КГБ в Москве, блики долгой оперативной, а после следственной и прокурорской работы.

Они пробудили остатки того, что зовется эмоциями, я наморщил лоб и пошевелил высохшими губами.

Жена, наклонившись, что-то вопросила, промокнув носовым платком выступившую на моем лице испарину, я тужился ответить, но не успел.

– Дзинь! – лопнула внутри, словно гитарная струна. Все исчезло в пучине мрака.

А затем пауза с сиплым хрипом, ощущение всплытия, ослепительная вспышка света и вид сверху.

Внизу мое тело, рыдающая на груди жена, а рядом бледные дочка с зятем.

– Твою мать! – не поверил собственным глазам, и поискал ими, как же это я над телом?

Кругом пустота. Может я сошел с ума?! (опустил, а затем поднял веки).

Все осталось по – прежнему. Внизу бездыханная оболочка, вверху я. Неосязаемый и бесплотный.

Более того, теперь я услышал рыдания жены «на кого же ты нас оставил!», тонкое подвывание дочери и успокаивающее бубнение зятя.

Что за черт?! Восстановилось все. Зрение, слух и появилось новое ощущение. Висения в воздухе. Или парения. Сразу не поймешь. И тут меня осенило.

Я – теперь душа! Вышедшая из тела. Как часто показывали на «Рентеви» и писали в «желтой прессе».

А я смеялся. Вот тебе и хухры-мухры. Кому скажи – не поверит!

Осваиваясь в новом качестве, я отвлекся от созерцания того, что внизу, став скользить вдоль потолка. Медленно и плавно.

Не хило, – защелкали в месте, где должна быть голова, временные связи. – А что же там рассказывали шарлатаны от науки? В этом плане?

«Душа отделяется от тела в момент смерти и зависает над ним. В виде сгустка невидимой энергии. Вес нетто – девять грамм. Бывает чуть больше. Объективно воспринимает сверху все вокруг, не проявляя себя во вне» профессионально выдала память из какой-то статьи или передачи.

– Насчет веса – я его не чувствовал, но попытался заявить о себе, громко завопив, – перестаньте выть! Я здесь, над вами!

Реакции внизу никакой. Меня не слышали.

– М-да, дела, – нервно закружил я по периметру вверху, думая, что можно предпринять еще. В мою нынешнюю суть ничего не приходило.

– Ну и хрен с ним – сказал оборотов через пять сам себе, немного успокоившись. – Помер, так помер. Все там будем.

После чего я завис в воздухе меж висюлек люстры (там было тепло) и начал припоминать, что по заявлениям тех, кто вроде как представился, а потом воскрес, должно произойти с душою дальше.

«Какое-то время она будет трепетать над телом, созерцая окружающее (забубнила память), а затем понесется по спирали времени в космические пространства. В состоянии близком к оргазму. Что потом – окутано тайной. Полет оборвут врачи. И вернувшиеся будут помнить только то, успели увидеть».

– Небогато, – вздохнул я, и подумал. – А вдруг дальше, как в Библии?

Прилетишь на место, а там Сам, с апостолами, – добро пожаловать. И «Аз езьм воздам!». В рай точно не попаду, как атеист, да еще партиец. Остается только второе (я поежился).

– Не ссы! – взбрыкнул во мне коммунист. – Все наши там. Опять же Владимир Ильич и товарищ Сталин. Глядишь, организуем революцию.

Воодушевившись таким образом, я стал, чуть клубиться над лампами (не иначе от тепла) и, как положено, созерцать объективную реальность.

Дочь, уведя жену в зал, усадила ее на диван и стала отпаивать валерьянкой (я это зрел сквозь стену), а зять, встав с кресла, подошел к моему телу.

– Ну, вот и кирдык, тебе батя, – чуть нагнувшись, поправил простыню. -Теперь даже выпить будет не с кем. Всхлипнул.

– Хороший все – таки он мужик, хотя и мент, – расчувствовался я. И тоже проникновенно хлюпнул

Зять между тем вздохнул, и прошел к бару. Извлек оттуда початую бутылку коньяка, набулькал в фужер и высосал до дна. Крякнув.

Я облизнулся вверху. Захотелось тоже.

– Тили-лим-бом-бом! – пропел в прихожей звонок, и дочь, простучав каблучками к двери, отперла замок. Потом второй – в холле. На пороге стоял продувного вида малый.

– Скорбим вместе с вами, – изобразил он на лице печаль. – Я из похоронного бюро «Ритуал». Полный спектр услуг для вашего безвременно усопшего.

– Витя! – позвала из холла дочь, – промокнув глаза платком. – Здесь по поводу папы!

– Ну? – возник рядом зять. – Чего надо?

Малый повторил, назвав прейскурант с ценами и выжидательно уставился на пару.

Витек, так звали зятя, – наморщил лоб, посчитал в уме и удивленно протянул, «однако!». – Да за такие бабки я похороню все ваше бюро! Свободен!

– Молодца! – умилился я, глядя на все с потолка. – Здорово отшил этого барыгу. И ведь, сколько требует, гад! Почти сто тысяч деревянных.

В течение получаса явились еще трое таких и последнего, самого упрямого зять спустил с лестницы.

Кстати, похороны в Москве, это что-то. Не успел гражданин помереть, как ритуальщики тут как тук. Не иначе флюиды. И если раньше переезду равнялся пожар, то теперь – похороны. Дешевле закопаться самому. Без посторонних.

Но в столице все строго по правилам. И расценкам. Иначе зароют как бомжа. Обкуренные госарбайтеры.

– Только вот вам, – незримо изобразил я кукиш. Не на того напали. Хорониться не желаю. Лучше кремироваться. Назло капитализму с бизнесом. Это дело решенное.

Между тем, как говорят, процесс пошел. Переселение в мир иной началось.

Дочь стала обзванивать по мобильнику немногочисленную в Москве родню и нескольких пока еще живых приятелей из бывших чекистов, а потом зять брякнул по «домашнему» в соответствующий отдел Генпрокуратуры. Мол, помер ветеран двух сразу. Союзной и Российской. В которых учинил немало славных дел. Во имя, так сказать, и на благо.

За что полагается упокоение за казенный счет. По полной программе.

Насколько я понял из разговора, на другом конце провода выразили соболезнование и нашли меня в списках, а потом огласили все, что полагалось усопшему по закону. Три похоронных венка, к ним автобус с катафалком, портрет в главном здании на Большой Дмитровке и три должностных оклада.

Далее Витек назвал уже согласованное с женой и тещей время с местом подачи транспорта, после чего умчался на своем «форде» в Николо-Архангельский крематорий, заказать сожжение тела.

К вечеру, облаченные в прокурорский мундир, мои останки с регалиями за службу, покоились в гробу на раздвижном столе в зале. Рядом, прислоненные к стене, пахли хвоей и лавандой несколько поминальных венков с лентами, на которых значилось: «От безутешных родных», «Прокуратуры РФ», «Ветеранов КГБ» и «Сватов Альберта с Ниной». Здесь же, на секретере теплилась свеча, а в смежной комнате по традиции бдила родня, вздыхая и тихо переговариваясь.

Мне мучительно хотелось спать, как известно, душам не чуждо земное, я поерзал в воздухе и завис (он надежно держал), вслед за чем предался Морфею*.

Проснулся на полу. От непонятного шипения. Рядом, напыжившись, стоял любимый кот жены Чубайс, взъерошенный и с дикими глазами.

– Брысь! – по привычке сказал я. Кот с мяуканьем отпрыгнул в сторону, выгнув спину.

На шум из смежной комнаты тут же вошел зять, а за ним дочь и переглянулись.

– Чего это он? – испуганно вопросила Рита. Чубайс хлестал себя хвостом по бокам и теперь светил глазами в потолок, куда я воспарил от греха подальше. Душа не душа, вдруг возьмет и сожрет. Коты, особо с такими именами, существа непонятные.

– Не иначе что-то видит, – бормотнул зять. Вслед за чем сгреб рыжего Чубайса за шкирку и выкинул из зала.

Потом Рита сменила очередную догорающую свечу, и они пару минут постояли у гроба. За окном хмуро занимался рассвет, над озером, тянущемся вдоль проспекта висел туман. Сквозь него просматривались высотки Северного Чертанова.

К десяти стали собираться провожающие.

Первыми на своем «боливаре» из деревни приехали сват Альбертыч с женой, оставив внука на попечение соседей.

– Ой, да на кого ж ты нас оставил, родной! – пройдя в зал и сложив руки на пышной груди, заголосила кума у гроба.

– И чего так орать? – колыхнулся я у потолка от легкого сотрясения воздуха.

Чуть позже появились два моих однокашника – один отставной генерал КГБ Саша Зевахин, а второй – капитан 2 ранга Ваня Харин. Оба в темных мешковатых костюмах с орденскими планками и необмятых рубашках с галстуками.

Выразив соболезнование родне, они прошаркали к гробу, остановились и по -военному потупили головы, блестя лысинами.

– Хорошо лежит, как живой, – клацнул вставными зубами Саня.

– Ага, – грузно опираясь на трость, засопел носом Иван. И, чуть наклонившись вперед, добавил, – спи спокойно, дорогой товарищ!

– Уснешь тут с вами, – пробурчал я, поеживаясь от сквозняка, тянувшего со стороны открытой лоджии.

Затем прибыл сослуживец еще по Союзу, полковник юстиции Слава Карпешин, в сопровождении действующего, без пяти минут прокурорского генерала Сережи Рябиженко.

В середине восьмидесятых Рябиженко пришел к нам в управление молодым юристом 1 класса с «земли» а теперь по рангу был помощник Генерального и руководил штатами, которые решают все. По заветам великого Сталина.

Народу становилось все больше: явились подруги дочери с букетами алых гвоздик, а еще три крепких парня в камуфляже с нашивками «ОМОН» на широких спинах (сослуживцы зятя).

– Потом Рябиженке кто-то позвонил и он сообщил, что транспорт прибыл. Женщины тонко завыли.

– Так! – подошел к гробу кум, любящий руководить – Провожающим можно спускаться вниз. Состоится вынос тела.

По паркету, к входной двери, задробили каблуки и зашуршали выносимые венки, квартира вновь стала больше.

Оставшиеся омоновцы, по знаку Альбертыча, водрузили на тело с гробом, лакированную крышку, завернув барашки винтов, а зять дунул на свечу и закрыл дверь лоджии.

– Взяли и понесли! – махнул рукой кум, и парни с кряхтеньем повлекли бренные останки на вынос.

– Прощай уютный уголок, – всхлипнул я и незримо вылетел за ними.

На площадке омоновцы опустили гроб на кафель пола, Витек запер холл, а кум ткнул пальцем в кнопку лифта.

Внизу загудело, и пришел грузовой. То, что надо.

Я воспарил на свободу в приоткрытую фрамугу окна лестничной площадки, спланировал на усыпанную багряными ягодами рябину у подъезда и приземлился на одну из веток.

Напротив входа стоял черный катафалк, а за ним микроавтобус «Мерседес», у которых топтались провожавшие.

Здесь же, на скамейке, сидели три старухи в платочках, из соседнего подъезда и перешептывались.

Внутри пропела одна дверь, потом вторая, из которой возник Витек, придержав широкую створку, за ним пыхтящие служивые вытащили на руках гроб, последним гордо шествовал Альбертыч.

– Ну вот, я ж говорила што он мент, – наклонилась одна старуха к другой, когда омоновцы, запихали гроб в задний проем катафалка.

– Вот тот сухонький, енерал, – заговорщицки изрекла третья. – А который с палкой – моряк. Я их видала с усопшим в форме в прошлом годе, привезли откуда-то усех троих пьяных.

– Это ж надо, все помнят! – удивился я, сидя на ветке. Такое действительно было. Мы тогда здорово поддали на встрече ветеранов, а потом продолжили с Саней и Иваном у меня. Благо жена была в деревне.

– Ну что же, время не ждет – взглянув на наручные часы, отдал команду на посадку распорядитель.

Я вторично спланировал и первым влетел в автоматически отодвинувшуюся дверь автобуса, зависнув в конце уютного, пахнущего кожей и озоном салона. Затем чинно вошли и расселись по сиденьям остальные.

– Едем в Николо – Архангельское, сказал водителю умостившийся рядом с ним зять.

– Понял, – кивнул тот, после чего кавалькада, запустив моторы, тронулась

За катафалком следовал наш автобус, а на выезде со двора к ним присоединился «Рено» с мигалкой.

На его переднем сидении, рядом с шофером, монолитно высился Рябиженко, а сзади сидели жена с дочкой, в темных шалях.

– Молодца, Серега, не зажрался. Приехал проводить старика, – качнулся я у заднего стекла автобуса.

День, между тем, радовал.

Утренний туман давно исчез, в выцветшем осеннем небе зародилось солнце, над Черноморским бульваром, осененным золотом лип и кленов, кружились, опадая, листья.

– Хорошо – то как, – умилился я, пока наша кавалькада тянулась по нему в пробке.

Из открытого окна ползущего рядом с автобусом мастодонистого «лендровера донесло мелодию

Снова гость к моей соседке.

Дочка спит, торшер горит. Радость на лице.

По стеклу скребутся ветки,

В рюмочки коньяк налит – со свиданьи – цем.

Вроде бы, откуда, новая посуда?

Но соседка этим гостем дорожит:

То поправит скатерть, то вздохнет некстати,

То смутится, что неострые ножи…

душевно выводил баритон известного барда Митяева под гитарные переборы, и я почувствовал свою отрешенность от мира. В котором мне теперь не было места.

Потом пробка рассосалась – лендровер рванул вперед, унося песню, а мы вырулили на МКАД* и, прибавив ходу, понеслись в сторону Николо-Архангельского.

Туда прибыли к назначенному часу, въехали на территорию похожего на парк крематория, и встали на площадке неподалеку от ритуального корпуса. Тут же находились еще несколько катафалков с машинами, у которых стояли провожающие.

Время от времени от главного входа подходил малый в черной униформе, и очередная группа начинала движение туда. Конвейер смерти работал четко и отлажено. По законам рынка.

Наш черед наступил спустя еще час, малый махнул рукой – катафалк тронулся. За ним вся процессия. Впереди, под руки, дочь с кумой вели мою старушку, далее следовали остальные. Арьергард замыкали хмурые омоновцы с венками, я незримо висел сверху.

Ритуальный, кубической формы зал, впечатлял современным дизайном и размахом.

Льющийся сквозь одну из стеклянных стен дневной свет сочетался с искусственным, в люстрах; черный мрамор пола, с чем-то похожим на постамент в центре, подчеркивал торжество момента; а сверкающие никелем с бронзой техническое устройство напротив, говорило о бренности бытия.

По принципу «оставь надежду, сюда входящий».

В торжественной тишине служители крематория водрузили мой гроб с телом на постамент (при рассмотрении сверху, я понял, что он движущийся), отвинтили крышку и, сняв, поставили в сторону к венкам. Вслед за сем состоялся обряд прощания.

Под звуки тихо льющегося сверху траурного марша Мендельсона, жена с дочкой и зять, поочередно ткнулись в мой в восковой лоб, кума попыталась снова заголосить (на нее шикнули), а остальные с каменными лицами продефилировали вокруг, чем-то напоминая пингвинов.

Далее служители вернули крышку назад, плотно завернув барашки, скорбящих отвели чуть в сторону и постамент – тележка покатилась по направляющим вперед. К холодно блестящему металлом устройству.

– Щелк! – раздвинулись в нем створки, гроб уплыл внутрь, и они закрылись

Звуки марша, тая, унеслись (все с облегчением зашевелились), а распорядитель обыденно пробубнил, – прах получите через час. До встречи.

Выйдя на свежий воздух, женщины уселись на одну из скамеек в аллее, рядом с корпусом, мужчины – кто курил, отошли к урне, стоящей под старой липой и предались вредной привычке, а остальные стали прогуливаться по гранитным плитам.

Спустя указанное время Витек принес полученную в колумбарии по квитанции небольшую капсулу с мои прахом, жена, заплакав, прижала ее к груди, и все направились к машинам.

Далее был путь назад, к поминальной трапезе.

Она был заказан в небольшом кафе «Встреча», на Черноморском бульваре, рядом с нашим домом где, выйдя в отставку, я с однокашниками не раз пил водку.

Заведение было тихим, с русской кухней и располагало к философии.

– Вроде знакомое место, – прошамкал генерал Зевахин, когда выгрузившись из машин, все были приглашены внутрь, а ковылявший рядом каперанг Харин утвердительно кивнул, – на прошлый день ЧК мы тут неплохо повеселились.

– Ага, неплохо – хихикнул я, скользя над ними по воздуху. – Едва менты не позабирали. Если б не Вовка Слепнев, тогда еще служивший в президентской администрации, сидели бы в обезьяннике.

На входе нас встретил сам хозяин, как всегда в таких заведениях – сын гор, и, выразив очередное соболезнование, сделал радушный жест к столу, вооруженному в центре зала.

На белой накрахмаленной скатерти были расставлены холодные закуски, парами бутылки с «Немировым»» и «Киндзмараули», зелень и фрукты.

Приведя себя в порядок в находящихся рядом туалетных комнатах, все чопорно расселись за столом, а я приземлился на крону стоящей у зеркального окна пальмы в кадке. И приготовился внимать, как меня поминают.

Через пару минут, призывая всех к вниманию, кум Альбертыч встал, побрякал вилкой о салатницу и призвал «наполнить», что мужчины незамедлительно исполнили. Дамам налили в бокалы вина, себе в рюмки водки, омоновцам тоже, но в граненые стаканы.

После этого кум взял свою, обвел всех проникновенным взглядом и толкнул речь об усопшем. То бишь обо мне. Добрую и проникновенную.

Затем повлажнел глазами (я на пальме тоже), вздел рюмку вверх «земля ему пухом!» и высосал до дна. Остальные поступили аналогично. Не чокаясь.

Насчет «земли» Альбертыч конечно загнул. Но все равно было приятно.

После того как гости закусили, налили по второй, и слово взял Карпешин.

Он рассказал про то, как я был шахтером и моряком-подводником, а потом о нашей совместной стезе на прокурорском поприще, отметив, что оно потеряло достойнейшего из достойных (я на пальме горделиво надулся), вслед за чем высморкался в носовой платок и потребовал выпить за усопшего стоя. Безутешные родня с гостями, с достоинством исполнили.

Затем, минут через пять, Зевахин толкнул в бок апатично жевавшего Харина, – налей!, тот набулькал им по винному бокалу водки, и однокашник принял эстафету.

Для начала, качнувшись, он взделся над столом, заорав «Товарищи офицеры!».

Почти все мужчины, бывшие в прошлом и настоящем таковыми, поднялись, и Саня тоже выдал речь. О том, как мы учились в ВКШ*, а потом служили операми в КГБ. Где я поймал шпиона, а другие нет. Такое действительно имело место, и ту разработку даже изучали в нынешней Академии ФСБ. Что мне было, естественно, лестно.

– Так пусть же ловит их и там! – ткнул бокалом в потолок Зевахин. Все удивленно переглянулись, но выпили. С генералами, даже отставными, не спорят.

Постепенно обстановка разряжалась: принесли горячее, активнее зазвенели приборы, где-то прошелестел смех и про меня забыли.

Ну вот, – возникло в душе чувство горечи. – Умер Максим и хрен с ним. Обидно.

И тут мои печальные размышления прервала песня.

Ой, да не вечер, да не ве-ечер,

Мне малым мало спалось,

Мне малым мало спало-оо-сь,

Ой, да во сне привиделось!

обнявшись и уткнувшись лбами друг в друга, затянули ветераны контрразведки.

На них тут же зашикали, певцы вернулись в реальность и потребовали дичь. Как в том фильме.

Дичи не было, им положили утки с яблоками, что старых приятелей вполне устроило.

Я же почувствовал какой-то дискомфорт и беспокойно заерзал в листьях. Через минуту он сменился чувством усиления невесомости, а в следующий момент я увидел под собой уплывающий вниз зал, потом зеленую крышу кафе и макушки высоток.

Все убыстряясь, душа неслась в небесную синь, завинчиваемую в спираль, в гибельном восторге и свисте ветра.

–р-а-а..! – освобождено вопил я, исчезая в пространстве.

Глава 2. Встреча с Творцом и ее последствия

Вот уже несколько минут, как я плыл в космосе.

Далеко внизу, во времени, голубела оставленная Земля, по орбитам скользили Марс с Венерой, сквозь туманность Андромеды по Млечному пути куда-то проносились метеориты.

Что было впереди, я не знал. Те жмурики, которых врачам удалось вернуть назад, долетали до чего-то непонятного. А потом назад. И давали интервью путано. Или вообще ничего не помнили, поскольку им отшибло память.

В этой связи я чувствовал себя аргонавтом. Вроде Одиссея. Но без «Арго»* и вселенского масштаба.

С каждым парсеком* космический холод спадал, мне становилось уютно и тепло, по курсу наметилось какое-то свечение.

Когда я приблизился к нему, то увидел, что это облака душ, таких же как моя. Неприкаянных. В бесконечности они стали видимыми, имели абрисы* «гомо сапиенсов» размером с воробья, а еще призрачно мерцали.

– Это ж надо! – удивился я. – Да тут полно таких «аргонавтов». И попытался прибавить скорость. Не получилось.

«Не лезь в Матросовы*» сказала внутри военная составляющая души. «Чекист должен быть с холодной головой» поддержала ее «конторская». Прокурорская с шахтерской молчали. Не иначе одобряя.

К составляющим я всегда прислушивался и поплыл, пристроившись к симпатичному женскому абрису. С волнующими земными формами.

– Как зовут тебя, малышка? – послал ему энергетический сигнал.

– Фак ю, – последовало в ответ по-английски.

– Нехорошая какая, – обиделся я. – Плывем в вечности, а она такое.

Далее я обратил внимание на три, возникших в созвездии Гончих псов, серебристых объекта, а когда они приблизились, меняя очертания и цвет, ахнул.

Это были НЛО, или как их еще называют земляне – летающие тарелки. У крайней справа, чуть отставшей от остальной массы, стайки душ, все три зависли, словно наблюдая, а потом из них выплеснулись синие лучи, начавшие всасывать отставших словно пылесосы.

Остальные облака испуганно зажужжали, прибавив ход, а тарелки исчезли, словно их не было.

– Вот гады, – ускоряясь в толпе собратьев, оглянулся я назад. – Мало что на Земле воруют людей, так еще и тут умыкают души.

Вскоре все успокоились, перейдя на плавный полет, и нас подняло еще выше.

Теперь пространство Космоса раздвинулось до величин непостижимых земному уму, в нем стали четко просматриваться Галактики.

Насколько я помнил из «Занимательной астрономии» Перельмана, они представляли собой гравитационно-связанную систему звезд и их скоплений, а также газа, пыли и темной материи.

Все это лучилось непередаваемой палитрой красок, таинственно мерцало и являлось неизвестной нам формой жизни.

– Лепота!– восхитился я. – До чего же красиво!

Вдруг от одной из Галактик в нашу сторону понеслась искра, все увеличиваясь в размерах.

На подлете она превратилась в голую девку с сумкой и на метле. Я опупел. – Ведьма!

Похожая на актрису Аню Ковальчук из Булгаковского «Мастера и Маргариты» в постановке Бортко, она стала облетать наше облако словно пастух. Хохоча и подмигивая мужским душам.

Несколько купились, рванув к ней и хап-хап-хап, ведьма смахнула их в сумку.

– Прощайте, убогие! – сделала остальным ручкой и унеслась. Сексапильно виляя попкой.

– Не иначе продаст черту, – подумал я. – Красивая сучка.

Экскурсия по Космосу мне нравилась все больше, с такими чудесами. Так бы плыл и плыл, восхищаясь ими, удивляясь и созерцая небывалое.